Глава 16. – Сколько еще идти? – Я старалась, чтобы голос звучал ровно, но он вырвался задушенным всхлипом, а от сделанного мной усилия заболела грудь.

– Сколько еще идти? – Я старалась, чтобы голос звучал ровно, но он вырвался задушенным всхлипом, а от сделанного мной усилия заболела грудь.

– Всего-то около восьми миль, – сказал Адам, поворачиваясь ко мне. – Если сможешь идти чуть быстрее, то мы должны добраться туда до того, как начнет смеркаться. – Он невозмутимо взглянул на меня, потом развязал рюкзак, в котором нес свои и мои вещи, вынул термос. – Выпей чашку чаю с шоколадом, – сказал он.

– Спасибо. Немного медового месяца, дорогой. А мне-то хотелось четырехспальной кровати и шампанского. – Я взяла затянутой в перчатку рукой пластиковую чашку. – Мы уже прошли большую часть кручи?

– Милая, это прогулка. Подниматься будем там.

Я дернула шеей, чтобы посмотреть, куда он показывает. Ветер полоснул меня по лицу, обжег щеку.

– Нет, – сказала я. – Может, ты и будешь. А я нет.

– Ты устала?

– Устала? О нет, совсем нет, меня закалили мои походы до станции метро. У меня мозоли от новых ботинок. Икры огнем горят. В боку колет, как будто туда воткнули нож. У меня нос отваливается от холода. Пальцы онемели. И еще я боюсь этой чертовой высоты. Я остаюсь здесь. – Я села в мелкий снег и засунула себе в рот два холодных, твердых квадратика шоколада.

– Здесь? – Адам оглядел местность: вересковая пустошь, обрамленная зубчатыми горами. И летом здесь явно нечасто ходили пешком… и уж, конечно, никто сюда не придет в эту субботу в конце февраля, когда обледенелая трава торчала смерзшимися пучками, несколько голых деревьев склонялось на ветру, а наше дыхание клубочками пара поднималось в серое небо.

– Ну ладно. Я не останусь здесь. Просто расшумелась.

Он присел рядом со мной и расхохотался. Думаю, тогда я впервые услышала, как он смеется по-настоящему.

– Я женился на слабачке, – сообщил он, словно это была самая смешная вещь на свете. – Всю жизнь лазаю по горам, а женился на женщине, которая не способна подняться на пологий холм, чтобы не заныть!

– Да, а я вышла замуж за человека, который тащит меня в пустыню, а потом смеется, когда я оказываюсь в трудном положении и чувствую себя растерянной, – рассердилась я.

Адам встал и поднял меня на ноги. Он поправил мне перчатки, чтобы между ними и рукавами куртки не было зазора, вынул из рюкзака шарф и обмотал мою шею. Он покрепче завязал мне шнурки, чтобы ботинки не болтались на ноге.

– А теперь, – сказал он, – попытайся войти в ритм. Не торопись. Ты раньше торопилась. Найди свой шаг и иди. Пусть дыхание будет ровным. Не смотри вперед по ходу, просто переставляй ноги одну за другой, пока это не покажется похожим на медитацию. Готова?

– Да, капитан.

Мы друг за другом шли по тропе, которая становилась все круче, пока мы практически не стали карабкаться по ней вверх. Адам, казалось, идет налегке, хотя он обогнал меня всего на несколько секунд. Я не пыталась догнать его, но старалась точно следовать его наставлению. Левая, правая; левая, правая. Из носа потекли сопли, глаза слезились. Ноги болели и, казалось, налились свинцом. Я заставляла себя считать в уме. Я пыталась петь про себя старую песенку о химических элементах, с которой выступала на вечере в колледже. «Вот сурьма, мышьяк, алюминий, селен…» – что там дальше? Хотя на пение все равно не хватало дыхания. Время от времени я спотыкалась о мелкие камни или о корни ежевики. Я так и не ощутила медитации, но я шла, вскоре колики в боку превратились в легкую боль, руки согрелись, а воздух стал казаться свежим, а не жгучим.

На вершине одного из холмов Адам заставил меня остановиться и оглядеться.

– Такое впечатление, что мы одни на всей земле, – сказала я.

– Вот в чем смысл.

Смеркалось, когда мы прямо под собой увидели небольшую хижину.

– Чья она? – спросила я, когда мы спускались к ней. Из полумрака возникали очертания огромных камней и чахлых деревьев.

– Это хижина альпинистов и путешественников. Она принадлежит клубу альпинистов Британии. Его члены могут здесь останавливаться. У меня с собой ключ. – Он похлопал по боковому карману куртки.

Внутри было очень холодно, никаких признаков комфорта. Адам зажег большую керосиновую лампу, свешивавшуюся с одной из балок, и я увидела по периметру комнаты узкие деревянные полки, которые должны были служить кроватями, пустой очаг, небольшую емкость с водой и единственным краником.

– Вот это?

– Угу.

– Где же туалет?

– Там. – Он показал за дверь, где виднелось покрытое снегом пространство.

– Ах. – Я села на жесткую кровать. – Как уютно.

– Подожди минутку.

В углу стояли несколько больших ящиков с дровами и сучьями. Он пододвинул один из них к очагу и начал откалывать щепки от небольших поленьев, строя из них шалашик над несколькими смятыми кусками газеты. Затем разместил поверх сучья покрупнее, чиркнул спичкой и поджег бумагу. Огонь немедленно принялся лизать дрова. Сначала пламя было ярким, но не давало тепла, однако вскоре оно стало достаточно жарким, чтобы заставить меня подумать о том, чтобы снять куртку и перчатки. Хижина была небольшой по размерам и с хорошей герметизацией: через полчаса или около того она прогрелась.

Адам отстегнул от нижней части рюкзака маленькую газовую плитку, развернул ее, зажег. Он наполнил водой из емкости помятый медный чайник и поставил на огонь. Он также вытряхнул из рюкзака два спальных мешка, расстегнул их так, что они превратились в два пуховых одеяла, и расстелил перед очагом.

– Садись, – пригласил он. Я сняла куртку и присоединилась к нему у огня. Со дна рюкзака он достал бутылку виски, затем длинную палку салями и один из тех хитрых перочинных ножей, которые могут служить отвертками, открывалками для бутылок и компасами. Я смотрела, как он нарезает салями большими кусками и укладывает на промасленную бумагу. Он свинтил с бутылки пробку и протянул ее мне.

– Класс, – сказала я.

Я отпила виски и взяла пару кусков салями. Было примерно семь часов вечера, стояла мертвая тишина. Никогда в жизни я не знала тишины, подобной этой, такой глубокой и абсолютной. За незанавешенным окном разливалась чернильная темнота, если не считать булавочных головок подмигивающих звезд. Мне захотелось пописать. Я встала и прошла к двери. Когда я открыла ее, морозный ветер буквально ударил меня, словно взрывная волна. Я закрыла дверь за собой и пошла в ночь. Меня заставило поежиться ощущение того, что мы совершенно одни – и что теперь мы всегда будем одни. Я услышала, как Адам вышел из хижины и закрыл дверь. Почувствовала его руки, обнявшие меня сзади и прижавшие к большому теплому телу.

– Ты опять замерзнешь, – сказал он.

– Не знаю, нравится ли мне все это.

– Пойдем внутрь, любовь моя.

* * *

Мы выпили еще виски и смотрели на пляску языков огня в очаге. Адам подбросил еще несколько поленьев. Теперь было довольно жарко, в маленькой комнатке чудесно Пахло сгорающими дровами. Долгое время мы молчали и не прикасались друг к другу. Когда наконец он положил руку мне на предплечье, у меня будто вспыхнула кожа. Мы разделись отдельно, наблюдая друг за другом. Голые, сели, скрестив ноги, друг против друга, и наши взгляды встретились. Я ощущала странную робость. Он поднял мою руку с новеньким золотым колечком на безымянном пальце, поднес к губам и поцеловал.

– Ты веришь мне? – спросил он.

– Да. Или: нет, нет, нет.

Он передал мне бутылку с виски, и я сделала глоток, чувствуя, как внутри растекается жидкий огонь.

– Я хочу сделать с тобой нечто, чего никто раньше никогда не делал.

Я не ответила. Мне казалось, что это какой-то сон. Кошмар. Мы целовались, но очень нежно. Он провел пальцами по моей груди, затем по животу. Я гладила его по спине. Мы очень осторожно обнимали друг друга. С одной стороны моему телу было слишком жарко от огня, с другой ощущался холод. Он сказал, чтобы я легла на спину, и я повиновалась. Должно быть, я выпила слишком много виски и съела слишком мало салями. Мне казалось, что меня подвесили над пропастью где-то в холодной-холодной тьме. Я закрыла глаза, но он повернул мою голову к себе и сказал:

– Смотри на меня.

На его лице лежали тени; я была в состоянии различать лишь отдельные части его тела. Все начиналось так нежно и лишь постепенно вылилось в жестокость; мало-помалу переросло в боль. Я вспомнила Лили и ее искромсанную спину. Внутренним взглядом я видела Адама высоко в его горах, среди ужаса и смерти. Как я очутилась здесь, в этой жуткой тишине? Почему я позволяю ему проделывать это со мной и кем стану после того, как позволю ему это? Я снова зажмурила глаза, и на этот раз он не стал требовать, чтобы я их открыла. Он положил руки мне на шею и сказал:

– Теперь не двигайся, не бойся.

Потом начал ее сдавливать. Я хотела сказать, чтобы он прекратил, но почему-то не сказала, не смогла. Я лежала на спальных мешках у огня, в темноте, а он давил меня сверху. Я сомкнула веки, руки безвольно лежали вдоль тела: это был мой ему свадебный подарок, мое доверие. Отсвет огня плясал на моем лице, мое тело корчилось под ним, словно я полностью утратила контроль над собой. Я чувствовала, как кровь с ревом циркулировала по моему телу; сердце бешено колотилось; в голове гудело. Это уже не было ни удовольствием, ни болью. Я находилась не здесь, а где-то в совсем другом мире, где исчезали все границы. О Господи. Он должен сейчас остановиться. Должен остановиться. Темнота наплывала из-за ярких линий чистого восприятия.

– Все хорошо, Элис. – Он звал меня назад. Его большие пальцы убрались с моего горла. Он наклонился и поцеловал мне шею.

Я открыла глаза. Я чувствовала себя больной, усталой, печальной и побежденной. Он посадил меня, прижал к себе. Волна тошноты отхлынула, но горло сильно болело и хотелось плакать. Еще хотелось домой. Он взял бутылку виски, сделал глоток, потом поднес ее к моим губам и стал потихоньку, как маленькой, вливать жидкость в меня. Я снова упала на спальные мешки, он укрыл меня. Я какое-то время лежала, глядя на огонь, а он сидел рядом и перебирал мои волосы. Пока Адам подкармливал огонь, я незаметно погрузилась в сон.

В какой-то момент ночью я проснулась, он лежал возле меня, теплый и сильный. Человек, от которого я теперь зависела. Огонь погас, хотя угли еще мерцали. Левая рука, которая высунулась из-под спального мешка, совсем замерзла.