Глава 25. История, которую я когда-то учила в школе, но уже почти забыла, разделяется на удобные периоды: Средние века

История, которую я когда-то учила в школе, но уже почти забыла, разделяется на удобные периоды: Средние века, Реформация, Ренессанс, Тюдоры и Стюарты… Для меня прежняя жизнь Адама тоже разложилась на отдельные эпохи, словно подкрашенный слоями песок в бутылке. Была эпоха Лили, эпоха Франсуазы, эпоха Лайзы, эпоха Пенни. Я больше не говорила с Адамом о его прошлом: это было запретной темой. Но я об этом думала. Собирала мозаику – маленькие детали о женщинах, которых он любил, – и выкладывала общую картину. В процессе этого мне стало ясно, что в хронологии существует белое пятно – пустое пространство, где должна была присутствовать женщина, но ее не было. Мог, конечно, пройти год или что-то около этого без устойчивой связи, но это не соответствовало тому, что виделось мне характерной чертой Адама.

Это было как если бы я смотрела на любимого, который идет ко мне издалека, все время приближаясь, и вдруг теряется в дымке. Я рассчитала, что пробел возник лет восемь назад. Я не собиралась ничего ни у кого выпытывать, но желание заполнить этот пропуск становилось все сильнее. Я спросила у Адама, нет ли у него снимков, на которых он запечатлен в молодости; у него их, естественно, не было. Я пыталась выяснить окольными путями, чем он занимался в то время, словно это помогло бы мне связать незначительные факты в значимый ответ. Но, узнавая названия вершин и опасные маршруты, я никак не могла обнаружить женщину, способную заполнить собой пробел между Лайзой и Пенни. Однако я была непревзойденным экспертом по Адаму. Мне необходимо было все знать точно.

В один из уик-эндов в конце марта мы снова отправились в его старый родительский дом. Адаму было нужно взять кое-что из снаряжения, которое было складировано там в одном из огромных сараев, поэтому он взял напрокат фургон.

– Мне нужно вернуть его только в воскресенье. Быть может, нам удастся на субботний вечер снять номер в гостинице.

– С обслуживанием в номерах, – добавила я. Мне даже в голову не пришло предложить переночевать в доме его отца. – И, пожалуйста, с ванной.

В путь мы тронулись очень рано. Было прекрасное, кристально ясное весеннее утро. На некоторых деревьях уже начали лопаться почки, в полях, которые мы проезжали по пути на север, клубился туман. Во всем ощущалась надежда. Мы остановились позавтракать на станции техобслуживания. Адам выпил кофе и едва притронулся к датскому печенью, а я проглотила громадный сандвич с ветчиной – волокнистые пластины ярко-розового мяса меж обильно сдобренных маслом кусков хлеба – и запила все это кружкой какао.

– Люблю женщин с хорошим аппетитом, – сказал он. После чего я прикончила и его печенье.

Мы приехали на место около одиннадцати часов, и все, как в волшебной сказке, было таким же, как и в прошлый приезд. Никто не встретил нас, отца Адама нигде не было видно. Мы прошли в темную прихожую, где, словно часовой на посту, стояли древние дедовские часы, и сняли пальто. Адам позвал отца, но никто не откликнулся.

– Наверное, мы можем начать, – сказал он. – Вряд ли это займет много времени.

Мы снова оделись и вышли через заднюю дверь. За домом стояли несколько старых сараев различных размеров, так как, объяснил Адам, при имении находилась действующая ферма. Почти все сараи были заброшены, кроме двух, подправленных на скорую руку. Они были заново покрыты шифером, сорная трава у дверей скошена. Проходя мимо, я заглядывала через окна внутрь. В одном стояла поломанная мебель, ящики с пустыми винными бутылками, старые тепловые аккумуляторы и задвинутый в угол стол для пинг-понга без сетки. Широкая полка была уставлена старыми деревянными теннисными ракетками, была там и пара крикетных бит. На полке, устроенной выше, стояло много банок с краской, бока которых были заляпаны разноцветными потеками. В другом сарае хранились инструменты. Я заметила там газонокосилку, пару грабель, ржавую косу, лопаты, вилы, мотыги, большие мешки с компостом и цементной смесью, зубастые пилы.

– Что это? – спросила я, указав на несколько серебристых хитроумных устройств, которые висели на крупных крюках, ввинченных в стену.

– Ловушки для белок.

В одно из строений мне захотелось войти, так как через разбитое стекло я заметила там большой фарфоровый чайник без носика, который выглядывал из ящика, и висящий на крючке старый порванный воздушный змей. Было похоже, что там собраны все ставшие непригодными вещи, все, что стало ненужным, но что жалко было просто выбросить. На полу лежали чемоданы и поставленные друг на друга ящики. Все было аккуратно сложено и выглядело очень печально. Мне подумалось, что здесь, должно быть, хранятся вещи, которые когда-то принадлежали матери Адама и к которым с тех пор никто не прикасался. Я спросила у Адама, так ли это, но он оттащил меня от окна.

– Оставь это, Элис. Это просто старье, от которого следовало избавиться еще много лет назад.

– Ты никогда не ковырялся там?

– Зачем? Вот здесь хранятся мои вещи.

Я и представить себе не могла, что будет так много всего. Длинное низкое помещение было почти заполнено. Все аккуратно разложено и упаковано; коробки и мешки снабжены бирками с надписями, сделанными четким почерком Адама. Лежали тугие бухты веревок разной толщины и цветов. С балок свешивались ледорубы. Была пара рюкзаков, пустых и плотно застегнутых от пыли. В одном аккуратном чехле находилась палатка, в другом – покороче – спальник. Ящик альпинистских кошек стоял рядом с ящиком длинных тонких гвоздей. В другом ящике лежали разнообразные клипсы, скобы, винты. На небольшой полочке стояли стопы завернутых в целлофан бинтов, на полке побольше виднелась газовая плитка, несколько баллонов с газом, оловянные кружки, бутыли с водой. В стороне стояли сильно поношенные альпинистские ботинки.

– А что здесь? – спросила я, пнув ногой мягкий нейлоновый мешок.

– Перчатки, носки, теплое белье и другие вещи.

– Ты не путешествуешь налегке.

– Стараюсь не перегружаться, – ответил он, оглядываясь по сторонам. – Я таскаю эти шмотки не ради развлечения.

– Зачем мы приехали сюда?

– Начнем с этого. – Он вытащил довольно большой мешок. – Это порталедж. Вроде палатки, которую можно укрепить на почти вертикальном склоне. Однажды я провел в нем четыре дня в страшную бурю.

– Звучит жутковато, – поежилась я.

– Удобная вещь.

– Для чего она тебе сейчас?

– Это не для меня. Для Стэнли.

Он порылся в картонной коробке, набитой тюбиками с мазью, достал пару и положил в карман куртки. Снял один ледоруб и поставил его рядом с палаткой. Затем, опустившись на корточки, принялся вытаскивать маленькие коробочки и ящички, внимательно вчитываясь в надписи на них. Казалось, он полностью ушел в работу.

– Пойду погуляю, – наконец сказала я. Адам даже не поднял головы.

На улице было достаточно тепло, и я сняла пальто. Я прошла в огород, где виднелись несколько сгнивших кочанов капусты, а по решетке, предназначенной для бобовых, вились сорняки. Кто-то оставил слегка приоткрытым поливной кран, и в центре огорода разлилась большая грязная лужа. Все это производило довольно гнетущее впечатление. Я завернула кран, посмотрела вокруг, не видно ли где отца Адама, и уверенно направилась к хлипкому строению, в котором заметила фарфоровый чайник и воздушного змея. Мне хотелось порыться в коробках, прикоснуться к детским вещам Адама, найти фотографии его и его матери.

В замке торчал большой ключ, который без труда удалось повернуть. Дверь открылась внутрь. Я тихо прикрыла ее за собой. Кто-то совсем недавно был здесь, так как толстый слой пыли лежал только на некоторых коробках и чемоданах, остальные были чисто вытерты. В одном углу я увидела скелет птицы. Воздух был густой, затхлый.

Я оказалась права: здесь складировались старые вещи семьи. Чайник был частью чайного сервиза, в отдельных чашках еще виднелись тусклые коричневатые следы от чая, который когда-то в них наливали. Один ящик был почти доверху набит высокими сапогами. Некоторые были небольшого размера. Они, должно быть, принадлежали маленькому Адаму. На крышке самого большого черного сундука красовались позолоченные инициалы «В.Т.». Как звали его мать? Я не могла вспомнить, упоминал ли он когда-нибудь ее имя. Я осторожно открыла чемодан. Я уверяла себя, что не делаю ничего предосудительного, просто осматриваю окрестности, но мне почему-то казалось, что Адам отнесется к этому совсем по-другому. Чемодан был набит одеждой, от которой исходил запах нафталина. Я трогала темно-синее крапчатое платье, вязаную шаль, лиловый кардиган с перламутровыми пуговицами. Элегантная, но практичная одежда. Я захлопнула крышку и открыла потрепанный белый чемодан. Он был полон детской одежды: вещи Адама. Свитера с вышитыми кораблями и воздушными шарами, полосатые штаны, шерстяные шапочки, комбинезон с капюшоном, маленькие брючки. Я чуть не прослезилась. Там лежала и пожелтевшая от времени крестильная рубашка. Стоявший у стены комод, у которого не хватало нескольких ручек, а бок сильно поцарапан, был заполнен маленькими буклетами, оказавшимися при ближайшем рассмотрении школьными тетрадками, дневниками с отзывами – двух девушек и Адама из Итона. Открыла первый попавшийся в руки за 1976 год. Тогда ему было двенадцать лет. В тот год умерла его мать. Математика: «Если бы Адам приложил свои недюжинные способности к учебе, а не к шалостям, – гласила четкая запись синими чернилами, – то дела у него шли бы прекрасно. А поскольку…» Я закрыла дневник. Это не просто засовывание носа в чужие дела; это больше походило на подглядывание в замочную скважину.

Я прошла в другой угол комнаты. Мне хотелось найти фотографии. Вместо этого в шкатулке, перевязанной для надежности полоской материи, я обнаружила письма. Сначала я подумала, что это письма от матери Адама, не знаю почему. Может, потому, что я искала ее следы, а что-то в почерке говорило мне, что это письма от женщины. Но когда я стала перебирать первую пачку, то поняла, что они от многих людей и написаны самыми разными почерками. Я взглянула на верхнее, написанное синей шариковой ручкой, и едва не вскрикнула.

«Милый, милый Адам» – этими словами начиналось письмо. Оно было от Лили. Остатки совести заставили меня воздержаться от чтения. Я отложила пачку, но тут же опять схватила ее. Я не вчитывалась в буквы, но волей-неволей выхватывала отдельные яркие фразы, которые, я знала это, не смогу забыть никогда. Я просто смотрела, от кого они. Я говорила себе, что это словно работа археолога, который раскапывает слои истории Адама, его уже известные эпохи.

Сначала в пачке были письма – короткие, написанные впопыхах – от Лили. Потом исполненные черными чернилами с красивыми завитушками письма на французском языке – от Франсуазы. Они обычно были длинными. В них не было страсти, как в письмах Лили, но многочисленные интимные подробности заставляли меня морщиться. Когда она писала по-английски, ее язык был живым и красивым, несмотря на отдельные ошибки. Под письмами Франсуазы оказалось два не относящихся к делу послания. Одно от некоего восторженного Бобби, другое от женщины, подписавшейся буквой «Т», затем шла целая подборка открыток от Лайзы. Ей нравились восклицательные знаки, еще она любила подчеркивание.

А потом, под Лайзой – до Лайзы, – обнаружилась серия писем от женщины, о которой я никогда не слышала. Я украдкой посмотрела на подпись: Адель. Я села на корточки и прислушалась. Кругом было совершенно тихо. Единственным звуком, который доносился до меня сверху, был шелест плохо закрепленных кусков шифера, в которых играл ветер. Видимо, Адам все еще копался в своих вещах. Я посчитала письма от Адель; их было тринадцать, и все они были довольно короткими. Под ее письмами было шесть писем от Пенни. Мне удалось найти женщину, которая была между Лайзой и Пенни, Пенни и Лайзой. Адель. Начав с письма, которое лежало в самом низу, предположительно ее первого письма, написанного ему, я принялась читать.

Первые семь или восемь писем были короткими и конкретными: она договаривалась о месте встречи с Адамом, называя место, время и прося быть осторожным. Адель была замужем: значит, вот почему Адам не упоминал о ней. Он даже сейчас хранил их тайну. Следующие письма были длиннее, в них ощущалось страдание. Адель явно чувствовала себя виноватой перед мужем, которого она называла своим «доверчивым Томом», и целой массой других людей: родственниками, родителями, сестрой, друзьями. Она непрерывно умоляла Адама облегчить ее положение. Последнее письмо было прощальным. Она писала, что более не может продолжать предавать Тома. Она писала Адаму, что любит его и что он никогда не узнает, как много значит для нее. Она говорила, что он самый удивительный любовник из всех, кого она знала. Но она не могла оставить Тома. Он нуждался в ней, а Адам нет. Не просила ли она его о чем-то?

Я положила все тринадцать писем себе на колени. Значит, Адель оставила Адама ради своего мужа. Возможно, он так и не смог свыкнуться с мыслью об этом, потому и не упоминал о ней. Возможно, он чувствовал себя униженным. Я убрала волосы за уши, мои ладони от возбуждения стали слегка влажными. Я снова прислушалась. Мне послышалось или хлопнула дверь? Я собрала письма и положила их поверх писем от Пенни.

Прежде чем прикрыть этот слой прошлого слоями более близкого прошлого, я заметила, что последнее письмо от Адель написано в отличие от остальных на фамильной бумаге, бланке, словно она хотела подчеркнуть этим свое положение. Том Фанстон и Адель Бланшар. Что-то в моей памяти зашевелилось, показалось, что по спине прошел холодок. Бланшар – имя казалось смутно знакомым.

– Элис!

Я закрыла шкатулку и поставила ее, не обмотав лоскутом, на место.

– Элис, где ты?

Я осторожно поднялась. Колени брюк были в пыли.

– Элис.

Он был рядом, звал меня, приближался. Стараясь не шуметь, я пошла к закрытой двери, приглаживая на ходу волосы. Будет лучше, если он найдет меня не здесь. В углу помещения, слева от двери, стояло сломанное кресло, заваленное желтыми парчовыми шторами. Я чуть-чуть отодвинула кресло и съежилась за ним, ожидая, пока не стихнут шаги. Это показалось нелепым. Если бы Адам увидел меня посредине комнаты, то я могла бы сказать, что просто зашла посмотреть, что здесь есть. Если же он найдет меня скрывающейся за креслом, то мне вообще нечего будет сказать. Это будет не просто неловко – это будет жутко неприятно. Я знала своего мужа. Я уже почти приготовилась встать, как дверь распахнулась и я услышала, как он вошел в помещение.

– Элис?

Я затаила дыхание. А вдруг он видит меня сквозь груду штор?

– Элис, ты здесь?

Дверь снова захлопнулась. Я сосчитала до десяти и встала. Вернулась к шкатулке с письмами, открыла ее и вынула последнее письмо Адель, прибавив тем самым воровство к своим супружеским преступлениям. Потом я закрыла шкатулку и на этот раз перевязала ее. Я не знала, куда спрятать письмо. Уж точно не в карман. Я попыталась засунуть его в бюстгальтер, но на мне был тесный эластичный топ, и письмо было видно. Может, в трусики? В конце концов я сняла туфлю и спрятала письмо в ней.

Я глубоко вздохнула и подошла к двери. Она оказалась заперта. Должно быть, Адам, выходя, автоматически повернул ключ. Я дернула дверь, но для меня она была слишком крепкой. Я в панике огляделась в поисках какого-нибудь инструмента. Сняла со стены старого змея, вытянула из старой материи центральную рейку и просунула ее в скважину, хотя не особенно понимала, для чего. Было слышно, как ключ выпал из замка, звякнув на земле за дверью.

Стекло в нижней части окна было разбито. Если удалить осколки, то я смогла бы пролезть наружу. Возможно. Я стала вынимать из рамы куски стекла. Потом просунула в окно пальто. Придвинув сундук и встав на него, я опустила в окно одну ногу. Оно было расположено слишком высоко: я никак не могла дотянуться ногой до земли. С большим трудом ухитрилась достать мыском до твердой поверхности. Я почувствовала, как кусок стекла, который я не вынула из рамы, прорезал мне джинсы и поцарапал бедро. Изогнувшись, я просунула наружу голову. Если бы кто-нибудь увидел меня в этот момент, что бы я сказала? Вот на земле и вторая нога. Так. Я наклонилась и подняла пальто. Левая рука кровоточила. Я вся была в пыли и паутине.

– Элис?

Его голос доносился издалека. Я набрала полную грудь воздуха.

– Адам. – Голос прозвучал довольно уверенно. – Ты где, Адам? Я повсюду искала тебя. – Я отряхнула с себя пыль и облизала палец.

– Где ты пропадала, Элис? – Адам вышел из-за угла, он выглядел взволнованным и особенно красивым.

– Скорее, где ты пропадал?

– Ты порезала руку.

– Ничего страшного. Но мне нужно промыть ранку.

В умывальной, устроенной по старинке, где теперь хранились ружья, твидовые кепки и другие вещи, я сполоснула руки и обрызгала водой лицо.

Его отец сидел в кресле в гостиной, как будто он там был все время, а мы просто его не заметили. Рядом с ним стоял стакан с виски. Я подошла и поздоровалась с ним за руку, ощутив под дряблой кожей кости.

– Значит, ты нашел себе жену, Адам, – сказал полковник. – Останетесь на ленч?

– Нет, – сказал Адам. – Мы с Элис едем в гостиницу. – Он помог мне надеть пальто, которое я по-прежнему держала под мышкой. Я улыбнулась ему.