Введение. В середине мая мне позвонил приятель – главный редактор одного московского еженедельника – и предложил написать очерк о праздновании грядущей 198-й годовщины

В середине мая мне позвонил приятель – главный редактор одного московского еженедельника – и предложил написать очерк о праздновании грядущей 198-й годовщины со дня рождения А.С.Пушкина. Читателям надо было рассказать о том, как отме­чают пушкинский день рождения в провинции. Не в Москве или Питере, и не в Михайловском, куда ежегодно съезжаются пушки­нисты со всего света, а где-нибудь в стороне, там, где Пушкин хоть и бывал, но не так чтобы очень.

– Нам пришло приглашение из Торжка, – сказал редактор, – там, оказывается, они уже много лет отмечают день рождения Пушкина, и, судя по приглашению, ожидается грандиозный праздник, в деревне... Ты ведь уже писал о Торжке.

– Так ведь я писал о состоянии дел в пожарной промышлен­ности. При чем здесь Пушкин? – возразил я.

– Вот и хорошо. Нужен свежий, незаезженный взгляд.

– Но я не разбираюсь в Пушкине.

– Отлично! Сейчас именно это будет интересно... А кто в Пушкине «разбирается»?

– Есть пушкинисты, специалисты, исследователи, зачем ме­ня на такое толкать?

Но редактор мои доводы не принимал. Он говорил, что именно «дилетантский взгляд постороннего человека» и есть се­годня самое ценное, что пушкинисты надоели, ничего нового они уже сказать не могут, люди читают лишь то, что им доступно, а всякие исследовательские работы (он даже употребил ужасное слово «штудии») отталкивают нормального читателя.

– Мы пусть и еженедельник, но – газета! А газете науко­образные материалы не нужны, они раздражают, поэтому собирай­ся и поезжай. Дадим большие командировочные, и, между прочим, у нас приличные гонорары. За Пушкина, если получится, особен­ный выпишем, это я обещаю, – закончил редактор.

Не скрою, последний аргумент, а к тому же возможность выр­ваться из шумной и душной столицы убедили меня ехать. В кон­це концов, думал я, выйдет статья, и забудут о ней на следую­щий день, так что особого гнева со стороны пушкинистов даже не удостоюсь. Одним словом, я согласился и в начале июня пое­хал в Торжок.

Побывал на пушкинском празднике, вернулся в Москву, и вскоре очерк был готов. Редактору он понравился: «Вот именно то, что надо!» Его благополучно напечатали, разумеется из­рядно сократив, но поместили на одной полосе с рекламой ка­кой-то миниатюрной стиральной машины, которая, как сказано в рекламном тексте, «может успешно разместиться в кармане джентльмена». Любопытен и принцип действия этой машинки – «акустические колебания, которые незаметно для ваших глаз проникают между волокнами и удаляют загрязнения». Обязательно ли при такой стирке снимать штаны или достаточно держать ми­ниагрегат в кармане – в рекламе не сказано.

– Неужели нельзя было напечатать очерк о Пушкине без рекламы стиральной машины? – возмутился я.

– Да вы что! – ответили мне в редакции. – Благодаря рек­ламе мы живем, и, между прочим, Александра Сергеевича такое соседство не покоробило бы. Это, извините, быт, а быт – сос­тавная, если не главная часть его творчества, о чем не меша­ло бы знать, – пристыдили меня.

Итак, очерк мой был напечатан и, как я предполагал, ос­тался совершенно незамечен. Я уже почти забыл о нем, но спус­тя несколько месяцев мне (с подсказки моего хорошего прияте­ля) пришла мысль соединить то, что мною было собрано для очерка, и попытаться, уже не торопясь, подробно изложить. А материала оказалось собрано немало.

Дело в том, что, прознав о моем намерении, а я его не скрывал, самые разные люди, главным образом из Торжка, стали мне помогать. Они присылали вырезки из газет, краеведческую литературу, фотографии праздника, магнитофонные пленки с пес­нями и выступлениями, стихи местных поэтов и прочие материа­лы, так или иначе связанные с пушкинским праздником в Торжке, вообще с пребыванием Пушкина на тверской земле. Уже очерк мой был напечатан, а я было приступил к следующей работе, но мате­риалы все шли и шли.

Кроме того, упомянутый приятель решил меня подстраховать и свел со своим другом, большим знатоком Пушкина и книжного дела вообще, с тем чтобы я, принимаясь за столь сложную и рискованную тему, кое-что прочитал и не допустил уж слишком больших глупостей и ошибок.

Здесь я должен рассказать об этом человеке и о месте его работы. Зовут его Вячеслав Петрович, ему около шестидесяти, он лысоват и носит очки со стеклом страшной толщины. Эти очки служат, видимо, для того, чтобы просто смотреть, потому что когда Вячеслав Петрович берется за чтение, то сначала за­кидывает очки себе на лоб, а текст буквально прислоняет к ли­цу. При этом он не водит глазами по тексту, как это делают все, а наоборот, текстом водит перед глазами. Я такого еще не видел, но, говорят, что настоящие книжники только так и чита­ют. Вячеслав Петрович между тем очень подвижен, даже шустр, и когда я после соответствующих рекомендаций впервые пришел к нему на работу, то застал его с тяжеленной кипой книг. Он их куда-то перетаскивал.

А работает Вячеслав Петрович директором одной из старейших московских библиотек. Его кабинет предс­тавляет собой небольшую комнату с высоким потолком, и от пола до этого самого потолка – все заставлено книгами. Всюду книги, книги, книги, а там, где их нет, стоит стол и несколько стуль­ев, на которых, впрочем, тоже лежат стопки книг. Есть в каби­нете и несколько портретов, один из которых сразу привлек мое внимание: фотография необыкновенно красивой женщины. Кто это такая и почему ее портрет в кабинете, спросить во время пер­вой встречи я не рискнул.

Через два дня я вновь пришел к нему в библиотеку уже с надеждой получить советы, рекомендации и литературу, которые бы помогли мне при написании очерка. Вячеслав Петрович немед­ленно усадил меня в кресло за свой директорский стол, на котором уже стояла стопка из подобранных книг.

– Зачем же меня на ваше место? – засмущался я от столь трепетного к себе отношения и решил пересесть на один из стульев. Но директор меня остановил.

– Вам говорят: «Садитесь сюда», значит, садитесь и ра­ботайте и не обращайте внимания на всякие мелочи... Вы – Пушкиным занимаетесь! Не отвлекайтесь, начинайте просматри­вать книги, я сейчас приду.

Вячеслав Петрович исчез, а я принялся разглядывать кни­ги, которых никогда прежде не видел.

Первой из них оказался «Пушкинский календарь. 1937», подготовленный к столетию со дня гибели А.С.Пушкина. В работе по его изданию принимали участие такие знаменитые исследова­тели жизни и творчества Пушкина, как В.В.Вересаев, С.М.Бонди, С.Я.Гессен, Б.В.Томашевский, М.А.Цявловский. Время было суро­вое. Язык – лицо эпохи – тоже. Вот отрывок из редакционного обращения, которое предваряет книгу:

«10 февраля 1937 года народы Союза Советских Социалистических Республик отмечают столетие со дня гибели своего гениального соотечественника Александра Сергееви­ча Пушкина, убитого послушным агентом самодержавия и ре­акционного дворянства. Пуля наемного убийцы прервала благородный творческий путь того, кто на протяжении всей своей жизни клеймил российских " венценосцев" и их вель­можно-поповскую челядь».

Сам «Календарь», несмотря на внешнюю суровость, интере­сен и полезен. Здесь много иллюстраций, воспоминаний совре­менников и великих литераторов о Пушкине, подробная биография поэта, наконец, почти на каждой странице – произведения само­го Александра Сергеевича и его автографы.

Следующая книга также издана к столетию со дня смерти поэта, но не у нас, а в Югославии – Русским пушкинским коми­тетом. Это «Белградский Пушкинский сборник. 1937», с предис­ловием академика А.И.Белича и под редакцией Е.В.Аничкова. В сборник вошли статьи Владислава Ходасевича, князя Н.С.Трубецко­го, С.Л.Франка, И.И.Лапшина, П.Б.Струве, Глеба Струве, П.Бицилли, Ильи Голенищева-Кутузова и других деятелей эмиграции. В «Напутственном слове» А.Белича, которым открывается книга, говорится:

«Русские ученые и их друзья, находящиеся, по во­ле ужасного рока, в нашей стране или вообще за рубежом России, но пронесшие в сердцах своих чудный образ вели­кого поэта и накопившиеся еще на родине истинные факты и небылицы около славного имени Его, не могли отстать от общего влечения, появившегося у всех, знающих великого поэта: объяснить Пушкина как можно лучше, в сотую годов­щину Его смерти, подоспевающим поколениям русских за ру­бежом и всем нам другим...»

Можно сравнить не только «напутствия» этих двух книг, но и сами книги. Советский официозный «Пушкинский календарь» – в темно-синей и очень твердой обложке с узорчатым тиснением; название книги буквально отчеканено золотыми буквами; хотя книга и не объемная – всего 158 страниц, – но сработана основатель­но и выглядит внушительно. «Белградский сборник», напротив, в мягкой обложке светло-коричневого, почти желтого, цвета; довольно объемный; лис­ты книги разрезались ее владельцем вручную; никаких рисунков или даже намеков на них в сборнике нет; книга не переплетена, а лишь склеена, отчего уже вся растрепалась; в текстах упот­ребляются старорусские выражения да еще и шрифт с «ятями»... Трудно представить книги, которые были бы столь разными и непохожими. Эпоха – «ужасный рок» – их разъединила, раз­вела по разным полюсам, а Пушкин – объединил. Прошла эпоха – и книги находятся рядом, не враждуя, но дополняя друг друга.

Третья книга из стопки – Альбом «Пушкинскiй Уголокъ» переносит нас в самый конец девятнадцатого века. Год издания 1899. Альбом издан к столетию со дня рождения поэта... Отк­рывают его репродукции известных портретов Пушкина работы Кипренского, Тропинина, Райта, Брюллова. Текст о провинциаль­ной жизни Пушкина, составленный В.П.Острогорским в июле 1898 года на Валдае, сопровождают иллюстрации академика живописи В.М.Максимова, а также автографы поэта. Как прекрасно, неторопливо и вдумчиво составлена книга! С каким мастерством издана!

Полвека, как нет Пушкина, но дорогие его сердцу Михайловское, Тригорское, Святые Горы хранят память о нем. Еще сохраняются некоторые постройки, природа пока не тронута «за­ботой свыше» о памяти поэта, свежи предания о Пушкине, кото­рые передаются от отцов к детям, еще остаются в живых редкие свидетели приездов сюда поэта. В альбоме есть портреты глубо­ких стариков – Ивана Ивановича Лощоника и старика Алексея: оба с длинными седыми бородами, в грубых крестьянских одеж­дах, в глазах известная мужицкая хитреца... Как интересно рассматривать лица людей, которые видели и помнят живого Пуш­кина!

«Кто его видел – не забудет уже никогда. У нас его очень любили; он приезжал сюда отдыхать от горя», – свиде­тельствует, быть может, последняя из живущих, кто близко об­щался с Пушкиным, Екатерина Ивановна, младшая дочь П.А.Осипо­вой. Ей было лишь тринадцать лет, когда умер Пушкин.

Поникла тихо без ответа

Лавр гордо несшая глава, –

Но жив в России дух поэта,

И песня дивная жива...

Тем временем в кабинет вернулся Вячеслав Петрович. Он принес еще одну стопку книг и небольшой продолговатый ящик, в котором хранились карточки с указанием книг о пребывании Пуш­кина в провинции.

– Вот вам каталог и книги из библиотеки: прочтёте – сра­зу принесёте, а эти – Вячеслав Петрович указал на книги, ко­торые я только что просматривал, – забирайте с собой и можете не возвращать, они мои личные.

– Как это «не возвращать»?

– Да что же это такое? – возмутился Вячеслав Петрович и стал заталкивать книги в мой портфель. – Вам говорят: «Заби­райте», значит, забирайте и не рассуждайте. Вы – Пушкиным за­нимаетесь! Вам некогда обращать внимание на всякую ерунду!

Он ловко застегнул ставший квадратным портфель, после чего не без труда перелез через стулья и стоящие на них стоп­ки книг, пробираясь к отдаленному шкафу, в котором хранились наиболее редкие и ценные издания. Выбрав несколько книг и по­ложив их передо мной – «Вот, еще посмотрите», – Вячеслав Пет­рович вновь удалился…

Уже начав просматривать каталог, я все же переключился на старинные книги...

Вот первый том из семитомного собрания сочинений Пушки­на, изданного в 1855 году под редакцией П.В.Анненкова «с при­ложением материалов для его биографии, портрета, снимков с его почерка и его рисунков, и проч.». Это собрание сочинений было первым научным изданием произведений Пушкина. В нем мно­го новых, не изданных ранее его сочинений и впервые даны мате­риалы к биографии поэта. В сноске на первой странице издатели отмечают:

«Материалы, представляемые теперь публике, преиму­щественно извлечены из бумаг поэта, а за сообщением не­которых подробностей о жизни его, которые вообще так трудно добываются у нас, приносим здесь искреннюю благо­дарность родственникам, друзьям и знакомым поэта, благо­волившим передать нам свои воспоминания».

Чувствуете?! Мы подошли ко времени, когда еще есть кого благодарить... Двух десятилетий не минуло, как погиб Пушкин. Живы многие очевидцы и свидетели, друзья, любимые, родствен­ники. Они помнят живого поэта, знают не по книгам его голос, взгляд, улыбку, могут изобразить походку, рассказать ка­кой-нибудь забавный случай. Память о поэте не сглаживается, поклонники его таланта внимательно следят за каждой публика­цией, интерес к Пушкину не пропадает, напротив, растет, новые книги о Пушкине ждут во всех уголках России.

А мы продолжаем двигаться дальше, вглубь истории, в пер­вую половину девятнадцатого века. И вот уже слышно дыхание самого Александра Сергеевича: книга «Евгений Онегин», из­данная в 1833 году в типографии Александра Смирдина в Санк­тпетербурге. (Санктпетербургъ – писали тогда одним сло­вом.) Впервые я держу в руках книгу, вышедшую при жизни Пушки­на!

Она не очень большая – всего 287 страниц – и стоила 12 рублей. (Гоголь, примерно в то же время, чуть меньше заплатил за сапоги.) Хотя книга ветхая, видно, сколь прекрасно она издана. Чего стоит один кожаный корешок с оригинальным тисне­нием! Бумага мягкая, даже, кажется, немного влажная. От книги исходит тепло, и его нельзя не почувствовать. Но самое удиви­тельное – это полное ощущение того, что Пушкин – жив! Жив – и все тут! И если посчастливится кому-то из вас держать в руках прижизненную пушкинскую книгу, вы обя­зательно разделите это ощущение.

Мы же углубляемся в историю еще на несколько лет.

У меня в руках – совсем небольшая, но пухленькая для своих размеров книжка (чуть больше пачки сигарет), под наз­ванием «Полярная звезда». Год издания – 1825. Это альманах, в который вошли произведения Е.А.Баратынского, А.А.Бестужева, Ф.В.Булгарина, Ф.Н.Глинки, В.А.Жуковского, А.С.Грибоедова, К.Ф.Рылеева, Н.М.Языкова и... А.С.Пушкина. На титульном листе написано: «Карманная книжка для любительниц и любителей русской поэзии, изданная А.Бестужевым и К.Рылеевым».

В этом альманахе Пушкин представлен поэмой «Цыганы», отрывком из поэмы «Братья разбойники» и стихотворением «Послание к А.». Идея создания альманаха принадлежала Кондратию Рылееву, который устраивал у себя литературные вечера. Приходили на эти вечера многие, но сошелся Рылеев ближе всех с Александром Бестужевым. Первый альманах они издали в 1823 году, через год – еще один, а этот – третий, последний изданный сборник. Специалисты отмечают, что это был лучший русский альманах того времени, и из всех изданий, пропагандировавших идео­логию декабристов, альманахи «Полярная звезда» были наиболее смелыми. После поражения декабристов выпуск их был запрещен. Впоследствии А.И.Герцен назовет свой журнал тоже «Полярной Звездой» и поместит на обложку портреты (профилем) казненных декабристов и сияющую звезду над ними.

Еще одна старинная книга – альманах «Мнемозина» – «соб­рание сочинений в стихах и прозе». Издана в 1824 году В.Одо­евским и В.Кюхельбекером и отпечатана в Типографии Импера­торского Московского Театра. По историко-литературному значе­нию этот сборник приравнивается к «Полярной звезде». Здесь печатались П.А.Вяземский, Е.А.Баратынский, С.Е.Раич, Н.Ф.Пав­лов, А.А.Шаховской, Денис Давыдов. Деятельное участие в изда­нии принимал А.С.Грибоедов.

Страницы этой книги тоже мягкие, но еще и как будто тис­ненные в горизонтальную полоску. На бумаге множество всяких темных точек и микроскопических желтых пятнышек, которые бли­же к краям превращаются в сплошное желтоватое облако. Подоб­ным образом скопления звезд образуют Млечный путь. Пахнет книга стариной, если, конечно, кто этот запах знает… На 85-й странице – стихотворение Пушкина «Вечер», которое я затем отыскал в собрании сочинений под названием «Весе­лый пир».

Я люблю вечерний пир,

Где веселье председатель,

А свобода, мой кумир,

За столом законодатель,

Где до утра слово пей!

Заглушает крики песен,

Где просторен круг гостей,

А кружок бутылок тесен.

Какая легкость! Безмятежность! Восторг от жизни!

Еще не казнен Кондратий Рылеев, не упрятан в одиночную камеру Вильгельм Кюхельбекер, не сослан в глушь тверскую Фе­дор Глинка, еще не растерзан в Тегеране Александр Грибоедов, не убит в стычке с горцами Александр Бестужев, не стал пока Фаддей Булгарин «шпионом, переметчиком и клеветником», и не сочинен еще Пушкиным «Борис Годунов»...

За этими размышлениями и застал меня вернувшийся Вячес­лав Петрович.

– А! Разглядываете книжки!.. Видите, как раньше печатали? Стихотворение расположено на одной странице, его ничто не подгоняет, ничто не мешает, ты с ним «с глазу на глаз», один на один. Плюс – ручной набор. Такая работа передается читате­лю, потому что за ручным набором чувствуется человек. И на­борщик тоже всегда чувствовал читателя. Поэтому в книге при­сутствует вложенная в нее душа. Обратите внимание на шрифт. Он подобран специально для пушкинского стихотворения. Шрифт – сближает с читателем. Знаки препинания воспринимаются совершенно по-другому: и запятая, и тире, и точка – все это влияет на восприятие, создает особенную ритмику произведения, – Вя­чеслав Петрович закинул очки на лоб, прислонил книгу к лицу и стал ее разглядывать, затем бережно положил на стол и взял попавшееся под руку современное издание.

– Видите, здесь совсем нет полей, шрифт не продуман, книгу ни­как не раскроешь, читать тяжело, а то и просто невозможно... Идет экономия средств, бумаги, краски, времени, еще чего-то, а в итоге убивается то, что читателя соединяет с книгой и с автором.

Я стал высказывать восхищение от увиденного, но Вячеслав Петрович вновь меня остановил:

– А чего удивляться? В этом здании, где мы сидим, были впервые отпечатаны «Мертвые души», – он достал из шкафа великолепно изданную и прекрасно сохранившуюся книгу Гоголя. На самом верху титульного листа стоял автограф: «Ант. Чехов».

– Видите, она из библиотеки Антона Павловича Чехова. Когда-то его сестра, Мария Павловна, подарила несколько книг Убежищу артистов – это вроде современных домов для ветеранов сцены, – и уже оттуда книга попала сюда, к нам в библиотеку. На том месте, где вы сидите, некоторое время работал корректором Глеб Успенский. А Сухово-Кобылин здесь же издавал свои «Кар­тинки прошедшего». Говорят, очень был дотошным и из типогра­фии не вылезал. Вот какое это здание! – завершал рассказ Вя­чеслав Петрович. – Поэтому сидите и пишите о Пушкине...

Что касается Александра Сергеевича, то, как объяснил Вячеслав Петрович, он часто бывал в доме, находящемся в десяти шагах отсюда, – в книжной лавке Ширяева. Лавка считалась лучшей в Москве и располагалась в доме редактора «Московских ведомостей» Каткова.

Когда я, несколько озадаченный своим неожиданным переме­щением в XIX век да еще нагруженный книгами, покидал кабинет Вячеслава Петровича, то все же спросил, кто эта женщина на фотографии.

– Это Тамара Карсавина, – ответил Вячеслав Петрович, одновременно вытаскивая из книжного шкафа фотопортрет великой балерины. – Возьмите его себе. Пригодится в вашей работе.

– Вот портрет Карсавиной я брать не стану, – решительно возразил я как раз в тот момент, когда Вячеслав Петрович упаковывал фотографию балерины, чтобы отдать мне.

– Ну что за человек упрямый! – возмутился Вячеслав Пет­рович пуще прежнего. – Берите, вам говорят, пусть он будет у вас, и не обращайте внимания на мелочи: вы – Пушкиным занима­етесь! Понимаете или нет?..

Так я и ушел с портретом Карсавиной, сопровождаемый довольным Вячеславом Петровичем до самого выхода.

…Почему-то припомнилось, как лет пятнадцать назад, проживая в глухой провинции, я, чтобы подработать, устроился художником-оформителем в гастроном. Через неделю меня пригласила к себе в кабинет заместитель директора, молча взяла мою сумку и стала заталкивать в нее дефицитные в ту пору мясные консервы, печень трески, копченую колбасу и, кажется, сгущен­ку. На мой удивленный и даже возмущенный вопрос: «Что все это значит?» – заместитель директора очень спокойно, не глядя на меня, от­ветила: «Так надо. Принесешь домой – спасибо скажут». На самом деле она делала меня «своим человеком» в но­вом для меня гастрономическом мире… Не боюсь кощунственных сравнений и аналогий, но точно так же делал меня «своим» Вячеслав Петрович. Только, слава Богу, не колбасой и сгущенкой, а книгами о Пушкине. И знае­те, я точно не вспомню, когда сильнее смущался: сейчас в биб­лиотеке или тогда, в несчастном советском гастрономе...

И еще немного о мотивах, побудивших меня вернуться к очерку. Было одно важное обстоятельство, которое я до поры до времени от всех утаивал.

Как только стало известно о поездке в Торжок, я сразу же отправился к одному своему старшему другу за советом: на ка­кие особенности пушкинского праздника следует обратить внима­ние? Друг мой, открою секрет, является крупным режиссером в одном знаменитом московском театре. На мою просьбу рассказать о Пушкине он почти не прореагировал, если не считать его лас­ковой сочувственной улыбки, дающей мне понять, что книжки чи­тать надо было раньше. И тогда мне пришла мысль предложить ему поехать со мной. Я настоятельно рекомендовал ему, уже не­молодому человеку, отдохнуть немного на природе, рядом с пуш­кинскими местами, принять участие в мероприятиях и даже выс­тупить там. Я понимал, что участие Режиссера в пушкинском празднике было бы настоящим сюрпризом для его организаторов.

Режиссер сначала наотрез отказался: «Господь с вами! Ка­кой Торжок! Работы непочатый край... Федора Михайловича репетируем». Однако уже перед самым моим отъездом позвонил и сог­ласился отправиться со мною, чтобы отвлечься, как он сказал, «от этих репетиций и от актеров, которые ни-и-чего не хотят понимать».

– Я им говорю: «Господа! Это же Федор Михайлович! Надо внимательнее относиться!», а им хоть бы что... Ну что за стра­на! – жаловался в трубку Режиссер. – Ей-богу! Никто ничего не хочет делать. Хоть кол на голове теши!..

– Значит, едем в Торжок! – обрадовался я.

– Ну давайте поедем в Торжок, – обреченно согла­сился Режиссер, но поставил условие: ни одна душа – ни в Торжке, ни в Москве – не должна знать, что он будет на пуш­кинском празднике. Едет он туда лишь для того, чтобы пару дней побыть на свежем воздухе и, что еще важнее, в тишине.

Таким образом, в поездку я отправился не один, и, хотя с утра до позднего вечера я был занят встречами, все же о Пуш­кине мы говорили, и будет несправедливо, если мысли, выска­занные Режиссером, останутся уделом лишь нас двоих.

Все это я рассказываю для того, чтобы вы знали, сколь серьезны мотивы, заставившие меня вернуться к работе над очерком. Есть старый мультфильм – «Ограбление по-итальянски». Там добропорядочный итальянский семьянин, нарожавший кучу детей, решил от нужды грабить банк. Об этом, конечно же, прознали все вокруг и стали ему помогать советами и подсказками: кто-то показал, где находится благополучный банк, охранники дали ключи и даже препроводили к сейфу, а работники банка по­могли вынести тяжеленные мешки с деньгами... – словом, все, как могли, принимали участие в этом «безобидном», в чем-то да­же семейном, деле. Так что шансов «не грабить» банк у несчастного просто не было. Так же и я, заявив о своих намерениях и полу­чив в ответ множество советов, рекомендаций, материалов, а главное, пробудив у друзей надежду и ожидания, просто не имел права все это как-то оставить.

– Давай, пиши! Нам некогда, так хоть ты, – говорили мне.

– Но это же Пушкин! – пытался защититься я. – Это же опасно! Вдруг не получится?..

– Ничего-ничего! Не боги горшки обжигают.

– Так тó – горшки, а здесь... – упирался я.

– А для Бога это все и есть горшки, – убеждали меня.

Так что я был просто приговорен. И вот, спустя три меся­ца, я собрал все материалы и, насколько хватило моих способнос­тей, изложил их с тем, чтобы передать на ваш суд, без всякой надежды на снисхождение.