Золотное шитьё

Н ельзя всерьез говорить о Торжке и избежать при этом те­му золó тного шитья – главного творческого промысла в этом древнем городе, его визитной карточки. Тут золотой нити в умелой руке искусной новоторки уступает все, в том числе и Пожарские котлеты, рецепт которых, между прочим, оставил ка­кой-то заезжий француз. Вроде бы у него не было денег запла­тить за ночлег, и хозяйка гостиницы – госпожа Пожарская, из­вестная своими объемами, – содрала с француза рецепт котлет… Так вот, золотошвейному промыслу в Торжке много веков, и ес­ли честно, то даже никто не знает, сколько именно. Только ус­тановят, что вышивают здесь с XIII века, как тут же найдут какую-нибудь туфельку XII века. Запишут в справочники и путе­водители, едва успокоятся, как какая-нибудь бабушка принесет вышитую золотом подушечку XI века, и снова все справочники и путеводители приходится переписывать. А недавно мне рассказы­вали, будто археологи нашли в раскопках невзрачный лоскуток. Помыли его, почистили, пригляделись – а там знаменитый «кова­ный шов»! Да не просто «кованый», а специальный, называемый «ягодкой». Еще пристальнее пригляделись – оказалось, лоскуток-то IX века!

– Так ведь тогда еще не было Торжка! – взбудоражились ученые-историки.

– А как же лоскуток? – ответили вопросом невозмутимые археологи.

– Да, помилуйте, откуда же «кованый шов», да еще «ягод­кой», в девятом веке? – в истерике забились историки. – Это если бы шов был «корзиночкой» или «копытечком», еще куда ни шло, а чтобы «ягодкой» или «денежкой», такого в девятом веке быть не может!

– Как же не может быть «ягодкой», когда вот он перед ва­ми? – отвечают археологи и показывают историкам расшитый зо­лотом древний лоскуток. – Видимо, какая-то мастерица взяла специальные деревянные распорки, запялила в них материю и вы­шила золотой ниткой неведомую зверушку. Что ж тут такого? А уж почему ей вздумалось вышивать «ягодкой», а не вашим «копы­течком», так кто ж ее, девицу, поймет? Это уже вопрос психо­логам, – заключил один уважаемый археолог, пряча уникальную находку в нагрудный карман.

– Не может такого быть! – все равно упорствовали историки и краеведы.

Страсти продолжают бушевать, а я об этом рассказываю для того, чтобы вы имели представление о том, какое значение имеет этот легендарный промысел для новоторов. Поистине, мы говорим Торжок – подразумеваем золотное шитье, а как только разговор заходит о золотном шитье, тотчас перед глазами встает этот тысячелетний многострадальный русский го­род.

Раз уж мы коснулись истории, то стоит остановиться еще и вот на чем. Мы все говорим: «новоторы», «новоторки», а не мешало бы объяснить, что это за название, откуда взялось?

Давным-давно, когда на бескрайних просторах русского се­вера процветала могущественная Новгородская республика и вместе с нею – торговля, нынешний Торжок назывался Новым Торгом, а его жители, соответственно, новоторами, характер которых древние летописцы отождествляют с новгородским: «…беша бо человеци су­ровы, непокорови, упрямчивы, непоставни (неудержимы)...»

Представляете! Взойдешь на пригорок у излучины Тверцы, окинешь взглядом посад, а там... от горизонта до горизонта идет сплошная торговля всем, что только есть на белом свете. Шум, гам, сутолока, и, конечно же, ворье шарило по карманам честного народу так, как нигде в другом месте. Видимо, это да­ло повод В.И.Далю, автору знаменитого Толкового словаря, заметить: «Все новоторы – воры». И, знаете, новоторы на Даля не в обиде. Во-первых, потому, что он добавил к сказанному: «...и осташи – хороши» (это про жителей соседнего Осташкова), а, во-вторых, назовите, кто у нас на Руси в этом смысле не «хорош»? Тут, скорее всего, сам Даль и виноват. Надо было за вещичками-то следить и народ наш слабовольный не искушать.

Войны, набеги, грабежи, пожары, революции, реформы – изничтожали Новый Торг, и в конце концов дошло до того, что осталось от него лишь несколько лавок, за которыми стояли деся­ток бабок и продавали что-то вроде семечек. И всё. Больше уже ничего тут не было. Какой же это Новый Торг? Поэтому в народе город стали все чаще называть уменьшительно – Торжок и даже Торжочек. Так и говорили:

Эх Торжочек, мой Торжочек!

Несколько торговых

точек...

Но если название Торжок прижилось, то жители города так и остались новоторами. Женщин здешних в миру зовут ново­торками, а совсем молоденьких девочек – новоторочками. Что-то, согласитесь, привлекательное в этом есть. Правда, люди несведущие называют жителей Торжка по-раз­ному: торжоксами, торжковцами, новоторжцами и еще как-то, и уже бывает, что сами жители не знают, кто они и как их пра­вильно называть. Но в последние двадцать лет все же больше склоняются к новоторам.

Есть у местных футурологов предположение, что с подъемом отечественной экономики торговля в этих краях вновь расцве­тет, опять потянутся сюда заморские караваны и Торжок снова превратится в Новый Торг. Тогда уже вопросов – что это за но­воторы такие? – ни у кого не возникнет.

Итак, если помните, на Троицких гуляниях я был пригла­шен девушками-мастерицами в Торжокское училище художественной вышивки, для того чтобы познакомиться поближе с этим древним промыслом. Но прежде чем рассказать о посещении училища и о встречах в его стенах, я предлагаю вашему вниманию выступление В.Ф.Кашковой на одном престижном семинаре. Этот доклад назы­вается так: «Упоминание о торжокском золотном шитье в произ­ведениях русских писателей и поэтов». Привожу его с некоторы­ми сокращениями.

«...Торжку волею обстоятельств и самой русской историей было дано оказаться на перепутье: следуя через наш город, многочисленные проезжие разных рангов разво­зили по “всей Руси великой” то, что было выражением су­ти, душевного настроя и практического опыта малого горо­да, расположенного “под сенью двух столиц”.

Изделия торжокских золотошвей становились непремен­ной частью русского быта, показателем внутренней культу­ры и вкуса, деталью внешнего облика человека. Свидетельство этому мы находим в произведениях русских писателей, публицистов, а также в их эпистоляр­ном наследии.

...Лето 1809 года. Сергей Николаевич Марин, извест­ный в петербургских кругах поэт-сатирик, блестящий гвар­дейский офицер, флигель-адъютант герцога Ольденбургского в Твери, проезжает через Торжок. Город ему хорошо извес­тен не только как бойкая почтовая станция, но еще и как родина Елизаветы Марковны Полторацкой-Олениной. В доме Олениных в Петербурге Марин – свой человек. Он – участ­ник домашних спектаклей и поэтических импровизаций, его приглашают в Приютино. Он приходит в дом друзей с милыми подношениями – стихи, альбомы, а вот теперь и туфельки из Торжка. К изящным туфелькам, расшитым золотной нитью, приложены стихи:

Страну Тверскую проезжая,

Прекрасный город встретил взор,

Тверца, там быстро протекая,

Кружится меж высоких гор.

Он разделяет две столицы.

Там есть прелестные девицы,

Которы, ставя лень в порок,

Сафьянны туфли работают –

И тем прославили Торжок...

...Золотошвейные изделия, которые раскупались мимолетно, как пишет П.Сумароков, не были привычным подар­ком, они были редчайшим и дорогим приобретением. Их не преподносили безмолвно, мимоходом – их сопровождали це­лыми одами в стихах и письмах. Вы все помните, что написал А.С.Пушкин В.Ф. и П.А.Вяземским. Особенно часто повторяется каламбур: “Скажите княгине, что она всю прелесть московскую за по­яс заткнет, как наденет мои поясы...”

Обладавшая непогрешимым вкусом, изящная, грациоз­ная, хотя и не отличавшаяся особой красотой, княгиня Ве­ра слыла в свете самой пленительной женщиной, и во мно­гом благодаря умению одеваться. Чтобы угодить ей, надо было найти что-то редкое. И Пушкин нашел это редкое не в Москве, а в небольшом провинциальном городке, известном, однако, всей России. Какой безупречный вкус у поэта! Недаром Вера Федоровна в ответном письме пишет: “Количество поясов привело меня в негодование, и только качество их может служить вам изви­нением, ибо все они прелесть...”

Через день, 4 ноября 1826 года, в эту же лавочку Пожарского зайдет друг Пушкина – Дмитрий Владимирович Веневитинов, следовавший из Москвы в Петербург. И опять поясы! И туфельки!.. А вот и письмо в Москву: “Препровождаю к Софи (сестре Веневитинова)... маленький пакет; она исполнит мои поручения. Две пары башмаков под буквою " а" предназначены кн.Зинаиде. Пере­дайте ей мою живейшую благодарность. Пошлите также две пары башмаков Трубецким, остальные для маман и для Софи. Посылаю пунцовый пояс Софи Дорер, другой пояс предназна­чается для моей Софи...”

Какие удивительные мужчины! Устают в дороге, пита­ются кое-как, обстоятельства в пути самые неожиданные, в Петербурге у того и у другого – полная неизвестность, а они в дороге ищут то, что сможет согреть душу женщины, заслужить ее ответную признательность.

Туфельки – башмаки! – вы чувствуете атмосферу двадцатых годов прошлого века? – и, конечно, шитые золо­том – Зинаиде Волконской – предмету романтической, воз­вышенной любви Дмитрия Веневитинова. Поэтесса, красави­ца, хозяйка литературно-музыкального салона в Москве, княгиня, поражавшая всех редким сочетанием красоты и тонкости ума.

Какими же должны быть эти башмаки, чтобы поэт, боготворивший женщину, – ей бы на Олимпе являться! – мог послать ей торжокские туфельки?! И еще одна деталь. До­чери своего старого гувернера – Софи Дорер – он посылает пунцовый пояс (разумеется с шитьем!). И мы теперь, благо­даря этой опознавательной детали, узнали, что в моде тогда были яркие " поясы", которые носили на легких, светлых платьях. Веневитинов любил этот цвет. Как-то он написал:

Но из цветов любимый мой

Есть цвет денницы молодой:

В сем цвете, как в одежде брачной,

Сияет утром небосклон...

Веневитинов прожил всего двадцать один год...

Встречаются упоминания о великолепных изделиях торжокских мастериц и в прозе писателей XIX века. В 1835 году выходит роман И.Лажечникова “Ледяной дом”, и там дается в главе “Смотр” описание новоторжской красавицы: “Ловко накинула девушка на плечо свой парчовый полушубок... Богатая фрязь ее, как жар, горит. Легко сту­пает она в цветных сафьяновых черевичках, шитых золо­том.” В волосах девушки – блестящий бант и лента из золотой бити.

В торжокских сапожках щеголяет по гостиничному но­меру и удачливый Чичиков. Он вскочил с постели, “надел сафьяновые сапоги с резными вкладками разных цветов, ка­кими бойко торгует город Торжок благодаря халатным по­буждениям русской натуры”, – пишет Н.В.Гоголь.

В пьесе Островского “Свои люди – сочтемся” Олимпиа­да Самсоновна, перечисляя свои наряды, говорит: “А вот посчитай: подвенечное блондовое на атласном чехле да три бархатных... два газовых да креповое, шитое золо­том...”

Как видим, в гардеробе купеческой дочери должно быть что-то шитое золотом – как подтверждение достатка семейства и приобщенности к избранному кругу лиц.

Встречает торговку козловыми туфлями в комнате торжокской почтовой станции и Пьер Безухов. И, наверное, это происходит оттого, что сам Л.Н.Толстой когда-то ис­пытал подобное же в городке, лежавшем на главной госуда­ревой дороге.

Памятью о торжокских мастерицах стала подушка, подаренная Льву Николаевичу в 1908 году, когда Россия от­мечала 80-летие писателя. Составленная из двух кусков кожи коричневого и бор­дового цвета, вышитая строгим орнаментом золотной нитью по линии стыка двух цветовых основ, она лежит на большом кожаном диване в кабинете Толстого. На подушке золотной нитью вышито:

Графу Льву Николаевичу Толстому

в знак величайшего почитания от

группы учителей и деятелей

Новоторжского земства.

29 августа 1908 года

Конечно, была вышита эта подушка мастерицами земс­кой мастерской золотного шитья. И все, кто приезжает в Ясную Поляну, почти век читают слова, вышитые по воле наших признательных земляков. И сегодня мы обращаем с глубочайшей благодарностью свой взор на истоки неподражаемого искусства масте­риц-кудесниц, подаривших продолжателям дела редкого и прекрасного преданность золотой нити.

Струится, как в сказке,

Узор золотой,

Ставший надеждой,

Ставший судьбой.

Тянется ниточка – годы бегут,

Песню душевную пальцы поют...»

Теперь, когда благодаря Валентине Федоровне Кашковой нам уже кое-что о золотном шитье-бытье из­вестно, можно переступать порог училища, где обучаются и про­фессионально воспитываются будущие торжокские золотошвеи.

На начало учебного 1997-1998 года в училище числятся 115 девушек. В основном из Торжка и Твери, но есть девочки и из других городов России. Ребят в этом училище нет, но мне сказали, будто два самонадеянных мо­лодых человека сюда как-то поступили и вскоре по каким-то причинам сбежали… Стипендия, которую получают будущие масте­рицы, от тридцати до пятидесяти тысяч рублей в месяц. Зато училище бесплатное, и в нем может учиться каждый. Платная только одна группа, в которой обучаются будущие художники-вы­шивальщицы. За получение этой профессии надо платить шестьде­сят тысяч рублей в месяц.

Здание училища обыкновенное, ничего изысканного или особенного в нем нет. В коридорах представлены рисунки лучших учениц, из которых мне особенно понравились работы Вероники Чурилло. К сожалению, ни Вероники, ни какой-либо другой золотошвеи я в училище не обнаружил, потому что все они уже разъеха­лись на летние каникулы, а учителя – в отпусках. Зато удалось побывать в музее училища и увидеть уникальные образцы древне­го промысла.

Музей располагается в одной большой комнате. Видимо, это специально приспособленная аудитория. Едва начав осмотр экспонатов, я был сразу же наповал сражен фантастическим, невероятно красивым черным меховым костюмом, расшитым золотной ниткой. В этот костюм входили душегрейка, рукавицы, зимняя шапка-боярочка и серьги-клипсы. И хотя в музее были представ­лены другие шедевры, оторваться от костюма я уже не мог. Мне представлялась невысокого роста девушка, с длинными и немного завитыми черными волосами, с большими карими глазами, очень подвижная, даже чуть пританцовывающая и лукаво улыбающаяся. Она в длинном черном трикотажном облегающем стройное тело платье, в модных сапожках на квадратном каблуке, и уже сверху на платье надет этот удивительный, неповторимый золотошвейный шедевр. «Только где же такую найти? – подумал я. –

А если и найдешь, на этот костюм никаких денег не хватит. Но если даже и деньги найдешь...»

– Куда же у нас выйти в таком костюме? – спросил я.

– Как «куда»? Костюм называется, между прочим, «Зимой по Невскому», – ответили мне.

И далее рассказали, что этот костюм демонстрировали не то в Риме, не то в Париже, на престижном международном конкурсе, в жюри которого входил знаменитый модельер Пако Ра­бан. И все были восхищены костюмом, аплодировали и дали ему, как мне с гордостью сказали, семь баллов из десяти… Ду­маю, что ни черта этот Пако Рабан, вместе с жюри, не понимает, если такому костюму не дает все десять. Этот шедевр сам кого хочешь аттестует…

Словом, ушел я из училища восхищенный, воодушевленный и озадаченный. Вот только настоящего разговора о будущем знаменитого промысла не получилось. Его пришлось отложить на три месяца, когда в Москве, в киноконцертном зале «Октябрь», проходила выставка-ярмарка изделий народного промысла.

Торжокское золотное шитье было представлено на этой ярмарке довольно скромно, потому что каждый метр площади в центре Москвы стоит больших денег. Но выставленная на обозре­ние шаль «Райский сад», дипломная работа торжокской мастери­цы, была едва ли не самым красивым и притягивающим экспона­том на всей ярмарке, и многим хотелось эту дивную шаль приоб­рести.

Я поинтересовался мастерицей, автором «Райского сада», и историей его создания. Мне рассказали, что шаль эту вышивала очень способная девушка Юля. Сначала, когда определялись с дипломной работой, она должна была вышивать какое-то уникаль­ное одеяло. Уже был готов рисунок на этом одеяле, подобраны нитки и все прочее необходимое для работы, как вдруг Юля влюбилась. В какого-то торжокского парня. И это, видимо, было таким безумием, что ни о каком вышивании одеяла речи быть не могло. Мне сказали, что в это время Юлю больше интересовали совсем другие вещи. И вот, чтобы как-то выйти из положения, ей предложили заняться шалью, вещью более поэтичной, чем одеяло. Влюбленная мастерица на одном дыхании вышила сложный и неповторимый узор, защитила диплом и, как мне сказали, тут же куда-то уехала. Одна! Видимо, теперь уже и парень этот стал ей не нужен… Вот так!

Демонстрируется на выставке в Москве великолепная шаль, ею все любуются, а история у нее вон какая!

Так вот, на выставке мне удалось встретиться с Мариной Владимировной Пугаевой, преподавателем художественной вышивки в торжокском училище. Живо и заинтересованно реагирующая на самые неожиданные вопросы, Марина оказалась прекрасным, знающим собеседником. Прошлое и настоящее золотного промысла мы уже в нашем очерке затрагивали, а вот о будущем не говорили. Вот что расска­зала Марина:

– Девушки идут в училище, но из них лишь немногие хотят заниматься этим промыслом. Детей, которые пришли не случайно и при этом прекрасно рисуют, – мало. Девяносто девять процентов все же случайные.

– Почему?

– В училище нет вступительных экзаменов, и не надо пла­тить за учебу. Уже этого достаточно для притока случайных де­тей. Пять лет назад образовалась творческая группа, отстоять которую стоило больших трудов. Поскольку группа была платной, то можно было нанимать высокопрофессиональных художников из Москвы и Санкт-Петербурга. Прошло пять лет, все было успешно, великолепная программа, а сейчас все летит неизвестно куда. В 1997 году мы такую группу не набрали. Дети все понимают, все знают, и на них это очень отрицательно действует. Они перес­тают надеяться и верить, что золотошвейный промысел и их собственное будущее в нем кому-то вообще нужно.

– А действительно, что будет с ними потом?

– Они будут многое уметь.

– Но где они смогут применить свое мастерство?

– Мы нацелены на то, чтобы наши лучшие ученицы поступали дальше в институты.

– Но если талантливая девочка вышивает так, как больше никто в целом мире, то, может, ей этим и следует заниматься? Зачем ей институт? Может, и толкать их туда не стоит?

– Я в первую очередь пытаюсь сделать из них художников. Преподаю им рисунок, живопись, композицию. Может, я не права, все-таки они учатся в вышивальном училище, но они, три года проучившись, становятся больше художниками...

– …и перестают вышивать, уходя из уникального промысла.

– Но с вышивкой где им работать? Только если уж сильно повезет, – говорит Марина.

– Для вышивки им не надо ни института, ни академий, ни, простите, большого ума… Надо нечто другое, может быть, боль­шее. Нужно сердце, душа, желание и трудолюбие, разумеется, золотые руки, – размышлял я.

– Они, когда поступают, сами порой не знают, кто они больше: вышивальщицы или художники.

– Вот редкой красоты экспонаты, вышиты золотом. Есть ли место, где занимаются только этим?

– В Торжке есть золотошвейная фабрика.

– Какой процент из училища попадает на фабрику? – спросил я Марину.

– Они вообще перестали сейчас брать у нас выпускников. Там всех сократили. Теперь на фабрике закрыты все цеха, выши­вальщиц распустили, а фабрика на грани закрытия. Работает ла­боратория, причем в ней остались лишь два художника из вось­ми. А главный художник вообще не знает, что будет с фабрикой.

– Значит, вас становится все меньше и меньше.

– Да. На фабрике сокращения, мы в училище в этом году набрали всего тридцать человек. Такого никогда не было! Просто стыдно. Учителя от нас уходят. И детям это настроение передается. Впервые в жизни я от них услышала... Пришла на урок и спросила: «Девочки, как у вас дела?» И вдруг они гово­рят: «Ужасно!» Как? Отчего? Сентябрь! Солнце светит! Мы сей­час, говорю им, рисовать начнем... А они: «Мы не можем, все так ужасно!»

– Они, видимо, душой и сердцем чувствуют, что это умирающий промы­сел.

– Они понимают непрочность своего положения, видят, что уходят в никуда лучшие педагоги. Они в отчаянье.

– А вы сами ощущаете, что промысел умирает?

– Я надеюсь, что он все-таки не умрет. И на фабрике, и особенно в училище работают великолепные мастера! Люди, которые золотному шитью посвятили всю свою жизнь.

– Но ведь уходят. А если прекратится финансирование училища? Если уйдут все преподаватели?

– Они будут сидеть дома и выполнять заказы. Ремесло не пропадет.

– Для заказа нужны деньги. Мало того, нужно, чтобы чело­век, имеющий деньги, обладал еще и тонким вкусом. Если Екате­рина Вторая заказывала платье или Александр Сергеевич – поя­сы, то это были люди с высоким уровнем культуры. А из нынеш­них – кто будет у вас заказывать? Посмотрите на тех, у кого водятся деньги.

– Да, нам сейчас, чтобы жить, приходится шедевры прода­вать за бесценок, – с грустью признается Марина. – Знаете, как мы об этом жалеем... У нас про­изошел случай, который я никогда не забуду, даже когда уми­рать буду. Приехали американцы – а иностранцы, вообще-то, к нам часто приезжают – и вдруг, смотрю, уносят из музея уникальное панно, вышитое настоящими золотыми нитками. Я вся затряслась, когда увидела… Боже мой! Неужели продали?! Бегу узнать… Продали!.. За сколько? За семьсот тысяч рублей! Я чуть не потеряла сознание…[2]

– Что за изделие?

– Это было панно «Русь». Там разными коваными швами был вышит храм Василия Блаженного и на фоне этого храма старорусским шрифтом вышито слово «Русь». Повторить такое просто невозможно. Я это знаю! И пусть панно небольшое, но оно было просто отлито золотом – такое качество вышивки. И всего за семьсот тысяч рублей! Это все делается от нищеты. Я плакала, а меня успокаивали, говорили: «Мы еще повторим, когда нужно будет»… Да как же такое повторить?! Бывают такие образцы, ко­торые при любом умении и желании повторить невозможно. Туда человек всю душу вкладывает. Это панно повторить нельзя. Ведь почему этот американец его купил? Он прикоснулся к нему и по­чувствовал тепло, ощутил вложенную в изделие душу. Иностранец оказался умнее нас. Мы-то все свое продаем…

– А черный меховой костюм? – встрепенулся я. – Кажется, «Зимой по Невскому» называется? Где он? Что с ним? Его кому-то продали?

– Нет, костюм еще пока висит, – успокоила Марина.

– Что нужно сделать, на ваш взгляд, чтобы промысел не погиб?

– Нужно, чтобы дети приходили учиться. Надо вселить в них надежду, уверенность, что это нужно людям, стране, Рос­сии. Раньше выпускали по шестьдесят человек. В 1995 году был выпуск восемьдесят пять человек. Восемьдесят пять дипломных работ – и все гениальные! А в этом году – всего двадцать вы­пускников. И о том, что будет завтра, даже не хочется ду­мать.

«Золотая нить, послушная руке вышивальщицы, – это прозрачная нить памяти, традиции, культуры, ведущая в глубь столетий...» – сообщается в красочной брошюре, посвященной золотному шитью...

Откуда много веков назад пришло к нам золотное шитье?

С Востока? Из Средней Азии? Из Индии? Появилось ли оно лишь благодаря желанию копировать чужеземные роскошные одежды, сверкающие заморские наряды? А может, в этом стремление самим как-то отличиться – блеском и роскошеством? Или золото у нас не в цене, так давай его на одежду, на обувь, на поясы, мол, вот мы, русские, какие!

Нет, не в том главный вопрос, откуда пришел этот промы­сел. Мало ли попадало к нам модных заморских чудес. Пошумим, повосторгаемся... да и забудем. Пришло и ушло. Главное в дру­гом: почему этот промысел прижился у нас на века, отчего стал своим, родным, каким образом вобрал в себя нашу русскую осо­бенность, неповторимость, почему так органично впитал в себя наш природный орнамент и сумел отразить в себе чаянья нашей беспокойной души? Вот секрет золотошвейного промысла!

А может, и не секрет никакой?

«Как бы ни были прекрасны другие цвета, все-таки золото полуденного солнца – из цветов цвет и из чудес чудо. Все прочие краски находятся по отношению к нему в некотором подчинении и как бы образуют вокруг него “чин”. Перед ним исчезает синева ночная, блекнет мерца­ние звезд и зарево ночного пожара. Самый пурпур зари – только предвестник солнечного восхода. И, наконец, игрою солнечных лучей обуславливаются все цвета радуги: ибо всякому цвету и свету на небе и в поднебесье источник – солнце.

Такова в нашей иконописи иерархия красок вокруг “солнца незаходимого”. Нет того цвета радуги, который не находил бы себе места в изображении потусторонней Бо­жественной славы. Но изо всех цветов один только золо­той, солнечный обозначает центр божественной жизни, а все прочие – ее окружение. Один Бог – сияющий “паче солнца”, есть источник царственного света. Прочие цвета, Его окружающие, выражают собою природу той прославленной твари небесной и земной, которая образует собою Его жи­вой, нерукотворный храм» (Евгений Трубецкой, «Два ми­ра в древнерусской иконописи»).

Окиньте взором наши бескрайние поля, на которых колышут­ся налитые золотом пшеничные колосья; вспомните наши пышные золотистые караваи; посмотрите на золотые косы русских деву­шек; взгляните на золоченые купола наших древних храмов, на сияние золотых крестов, венчающих их; всмотритесь в золотые лики наших святых чудотворных икон; наконец, полюбуйтесь на­шей золотой осенью, сказочной порой и временем наивысшего вдохновения для Солнца русской поэзии – Александра Сергеевича Пушкина!

Разве не отзывается все это, самое ценное, дорогое и значительное, что только есть у нас, в золотисто-солнечном узоре, искусно вышитом на бархате или шелке? Неужели не слы­шим в этой симфонии голоса любви, добра, надежды и разве не видим в вышитых фигурках птиц, зверей, фантастических живот­ных, в волшебном растительном орнаменте – удивительный, беск­райний и сказочный мир – нашу Россию? Поистине этот древний промысел еще и Промысел Божий! И как же нам, народу по преи­муществу северному, которому всегда так недоставало тепла и солнца, добра и правды, должны быть по-особенному дороги свет и тепло, исходящие от искусной золотной вышивки!

Но что происходит! Тысячелетний, истинно русский промысел, сочетание высокого искусства и кропотливого подвижничес­кого труда, умирает? Соединение трепетного сердца, отзывчивой души и нежных женских рук – никому не нужно?

Этими вопросами задаются сегодня, сейчас, лишь тверские девочки – самые чувствительные из всех земных существ – да их учителя, бесценные носители многовекового опыта и традиций.

Кто из сильных мира сего услышит эту робкую, едва слыш­ную тревогу? Кто из преуспевающих и провозглашающих: «Время жить в России!» – обратит внимание на эту опасность? Чего бу­дет стоить обустроенная и оцивилизованная Интернетом держа­ва без сказочной золотой фигурки, вышитой на бархате искусной новоторжской девушкой? И как эта держава будет называться?

* * *

Флаги выцвели до белизны простынной,

Повсюду в городе белые-белые флаги.

Самое страшное то, что уже не стыдно –

Совесть, как водка – выветрилась из фляги...

“Новые русские” пьют в ресторанах виски,

“Старые русские” хлещут в подъездах ханку.

“В красных стреляйте! ” – кричит в телевизор артистка.

Всюду свобода, равенство, братство и... танки.

“Мама, салют? ” – спросил пятилетний мальчик,

А это черным по Белому дому лупят.

Рядом старушки выгуливают собачек,

И б... друг друга снимают на фоне трупов.

“Бомжевое” убежище Маяковки...

За доллары нас подвесят аэростаты...

Какой-то старый чудак еще клеит листовки,

Но мальчики из поэтов уходят в пираты.

Вырубили весь лес на горе к юбилею.

На стелу повесил грузин клоунессу Нинку,

Наверно, чтоб жить стало легче и веселее...

Ветераны! Поздравьте сопливых с победой рынка.

Божья коровка! Лети на самое небо!

Туда, где цветут сады и горит лампада.

И принеси-ка корочку черного хлеба

Бабушкам, снова попавшим в кольцо блокады.

В офисах души закладывают в компьютер.

В казино “Александр Блок” конкурс

“Мисс Незнакомка”.

Близ Диканьки взят в заложники целый хутор.

У поэта по этому поводу видиомка.

Йоги, баптисты, буддисты, факиры, ламы –

Повсюду в городе белые черные маги,

Они нагадают по звездам, что будет с нами,

По звездам на полосатом заморском флаге.

Вот и съехал танк с постамента, кашлянул пушкой,

“Бронированный гость” угодил в ресторан “Евгений”...

Что бы сказали об этом Вы,

Александр Сергеевич Пушкин,

Счастливый и мудрый поклонник чудных мгновений?

Нынче поэты не сделают “в море погоду”,

Разве что вспомнят, заплакав над Словом Вашим,

О том, что в свой жестокий век Вы восславляли Свободу

И призывали милость к падшим...

Флаги выцвели до белизны простынной,

Флаги стали похожи на белые рваные тряпки...

Как там говорится? – Построить Дом,

Посадить дерево,

Вырастить сына

И сказать: Сынок! Читай Пушкина.

Стань лучше папки.

Эти стихи несколько лет назад написал молодой актер театра на Таганке Влад Маленко. Он их поет под гитару, громко, с надры­вом... А мы их негромко прочтем и порадуемся тому, что и сре­ди молодых есть такие, которые о чем-то думают.

В море погоды поэты, конечно, не сделают, но все же заглянем к ним, поэтам города Торжка. Они собрались в своей гостиной и уже ждут нас.