Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава 28.
| И снова они стоят, хоронясь за стеной сарая, и капель, теперь уже весенняя, опадает с мохнатой кровли чередой прозрачных звонких колокольчиков. Ему и ей кажется, что прошло невесть сколько времени, и девушка, чуя перемену в Федоре, вздрагивает, молча, послушно отдавая себя, свое тело его рукам. Он поднимает за подбородок ее склоненное лицо, долго смотрит на расплывающиеся в весенних сумерках черты, широко расставленные, пугливо убегающие от него глаза, короткий широкий нос, припухлые, словно вывороченные, большие, темно-вишневые губы. - Телушка моя! Ярочка! - шепчет он, задыхаясь. - Коротконосая моя! Он наклоняется к ней и целует долго-долго, взасос, словно бы и этому научился во Владимире. Губы у нее сочные и мягкие и теплой дрожью отвечают на поцелуй. Иногда, когда Федор уже совсем переходит всякую меру, она просит: - Не нать, Федя, Федюша, милый... Соколик, не нать! У него кружится голова, и он с трудом на минуту отрывается от девушки, и опять его руки тянутся к ней, к ее телу, и губы к губам, и ее мерянское, широкоскулое, с полуприкрытыми глазами и распухшими темными губами лицо откидывается, прижимаясь к его лицу, и два дыхания опять надолго сливаются в одно... Небо уже начинает светлеть и четко отлипать от земли, от мягко изломанной череды княжевских кровель, когда он, стараясь не скрипнуть дверью, пробирается домой. Мать таки просыпается, хрипло окликает его с лавки: - Федюха? - и ворчит, укладываясь на другой бок: - Полуношник-то, осподи! Щи в печи оставлены, поешь... Она засыпает. А Федя, в котором разгорается волчий голод, нашарив в темноте горшок, ложку и прибереженный для него кусок хлеба, жадно ест, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться или не начать прыгать от счастья, а потом пробирается в клеть, лезет под полог, осторожно отодвигая разметавшуюся сонную Проську, и, натянув на себя край шубы, валится в мгновенный, каменный сон. С утра Федор запрягает Серка, отправляясь возить овершья. Нога привычно помогает затянуть хомут, пальцы продергивают в клещи хомута конец супони и закрепляют отцовым, никогда не развязывающимся узлом, руки привычно подтягивают чересседельник, покачивают оглобли, проверяя запряжку, ладони оглаживают морду коня и несут сено в сани, а в голове - солнечный цветной туман, и тепло мягких вишневых губ, и гибкое податливое движение тонкого стана девушки, и ее горячее дыхание у лица... В сереющих сумерках знакомая, в лужах воды, тропинка на Кухмерь. У огорожи переминается девчушка в платке: - Федька! Он узнает сестренку любимой. Что-то случилось, верно, послала сказать. - Федька, бяжи, наши парни тебя бить хочут! - Ладно, сама бяжи! Ноги противно слабнут, и сердце толчками ходит в груди... На беседе, конечно, одни кухмерьские парни, девок почти нет, криушкинских всего трое, а княжевский один - те не вступятся. Кое-кто уже хватил хмельного. Федя проглатывает упрямый комок - только не робеть! Парни, неприметно окружив его, начинают задираться. - В Володимери был, чего привез? - громко спрашивает рыжий Мизгирь. - Свово московська князя видал, поди? - раздвигая парней, глумливо осведомляется Петюха Долгий. - Видел, ходили с им! - как можно тверже и спокойнее отвечает Федор. - А вот, коли хошь знатья, дак я в собори был, Успенськом, епископа нового слыхал! - Какой такой пискуп? - Серапион. Из Киева. Он когда говорит, дак в собори тишина, слыхать, как свечи трещат. А там народу - тут со всех деревень собрать, половины не будет! - Погодь! - Мизгирь надвигается на Федю, обнимая Петюху за плечи. " Погодь" сказано одновременно и Феде и Долгому, который уже начинает учащенно дышать, как всегда перед дракой. - Чего он баял-то? - спрашивает Мизгирь. (" Сейчас начнут", - думает Федор, подбираясь.) Он отвечает сурово: - Про татар, как нашу землю зорят, и про все про ето! - В церкви?! - ахает кто-то из парней. - Врешь! - рубит Мизгирь. Федя бледнеет от обиды уже не за себя, за Серапиона. - " Поля наши лядиною заросли, храбрые наши, страха наполнившеся, бежали, сестры и матери наши в плен сведены, богатство наше погибло и красота и величие смирися! " - говорит он, и голос его, поначалу готовый сорваться, крепнет и уже не дрожит. Федор, приодержавшись, заносчиво смотрит на Мизгиря (сейчас он уже совсем его не боится) и звонко режет в ответ: - Мне таких слов и не выдумать. Вот! В парнях движение. Кто-то сзади: - Как у нас словно, когда " число" налагали! - Постой! - Мизгирь, морщась, кидает в толпу несколько мерянских слов. - Да ты говори, говори! - подторапливает он Федю уже без прежней издевки в голосе. - Все, что ль, сказывать? - спрашивает Федя, строго оглядывая ребят. Он еще ждет подвоха, да и они не решили, отложить ли им расправу над Федором или нет, но Сенька Тума деловито решает за всех: - Вали поряду! И Федя начинает поряду: про то, как епископ сначала срамил владимирцев за сожженную ведьму и за грехи - что в церкву ходят, а то же и делают одно старо-прежне, словно бы и не ходили совсем; и про гнев божий, наславший немилостивую рать татарскую, и про заповеди Христовы... Его перебивают, горячатся: - Колдунов не знашь! Лонись Ильку утопили! - Сам утоп! - Нет, не сам! - Сам! - Окстись! Марья Кривая чогось-то исделала ему! И все говорят, что она! Боле и некому! - Как свадьба, дак тут они и шевелятся, у церкви на папёрках, бегают, редкой свадьбы не бывает, чтобы не испортили кого! - А кто сильно верит, тому не сделают! Ничё! - Сделают! - Не сделают! - Деда Якима знал? Нет, ты скажи, знал? Кого ему сделали? - Дак он ко всякому делу с молитвой! - То-то! - Деда не тронь! Он б-б-божественный был д-дед! - Ты постой, ополоснись хододянкой. - " Кости праведных выброшены из гробов" - это как в Переяславле было, говорят, когда Батый зорил... - Согрешили... - Про грех и наш поп ягреневский бает! - Постой! - " Кто резы берет"... Чего тако резы? - Ну, лихву, не понимать! Взаймы под рост серебро дает! - Дак и етим, как разбойникам? - В одно уровнял, что тать, что лихоимец! Вот ето верно! Одна масть! - Кто ворует... - А нужны дела, а не слова! Стало, и того ся лишить! - Он всех назвал, и любодеев и пьяниц! - Я не п-пьян! - Не пьян, не пьян, ложись только! - А я во-в-в Владимир-р не ездил! - Плесни ему, вот так, за ушми потри! - Ну?! - И там дальше: князьям и всем, что друг друга зорят, имение отбирают. - Вот, как и у нас с вашими, княжевецкими, из-за покосов! - А скажи нет, скажи нет! Ведь вы наши пожни отобрали! - Первая заповедь: возлюбить друг друга - самая главная. Быть един язык, един народ. - Ну, мы тут меря! - А тоже православные, поп-то один! Что в Ягреневе, что в Княжеви, что тут! - Ну, постой... - А и верно, дядя Микифор баял: в Орде у их нету воровсьва, промеж собой татары честные... - Ну, хорошо! А дале, еще чего баял ли? - И все? Возлюбить друг друга, а тогда само, что ли... - Нет, скажи! Вот теперича, ежели и наши бояра - дань-то берут! - А разница есь! Кому и помочь... Может, и так и едак. Вот, Фофан был: надо баранов. А овца не ягнилась еще, у матки. Дак он завсегда подождет! Всего и пождать-то каких недели три, может, пять. А иной: давай - и никаких! А в Орду мало ли наших угнали? - Посбавить бы дани... Ну, скажем, нельзя. Татарам да своим много нать, а только ты посочувствуй своим-то, своих не зори! - Ну, спасибо, парень. Как звать-то пискупа? Серапион? Он на Владимир, Суздаль, Нижний... Не у нас! А то бы послухали когды! - Гуляй! Мы ведь тебя бить хотели... - Знаю. - Отколь? - А понял. - Ты не серчай! - А с чего... - Мы когда и подеремсе, помиримсе. Все свои! Мизгирь хлопает его по плечу с маху, так, что Федора чуток перекашивает. Все же дает понять, что было бы, начнись драка, а не разговор... Федор возвращается домой вприпрыжку, радостный и гордый собой, и уже слегка досадует, что не подумал рассказать о слышанном в Володимере зараньше: не для него ж одного говорил все это епископ Серапион! |
Данная страница нарушает авторские права?