Зимой соединенные рати Дмитрия и Андрея с татарской, посланной Ногаем
помочью подошли к Новгороду, стали на Коричках и начали разорять волость.
Только тогда новгородские бояре согласились на требование Дмитрия
расторгнуть ряд, заключенный с Андреем, и принять к себе Дмитрия на
прежних великокняжеских правах. Заключили мир. Дмитрий отвел войска,
въехал в Новгород и снова сел на столе своем. Вопроса о Копорье он пока не
подымал. Что-то надломилось в душе, да и слишком неверно было владение
мятежным городом. Следовало прежде сплотить и подчинить себе всю землю,
заставить князей, что отсиживались по углам, ходить в его воле, как это
делал отец, и потом уже ставить новые условия Новгороду. А тут подоспели
дела церковные. Новый митрополит Максим, воротясь от Ногая, вызывал к себе
в Киев русских епископов, и следовало подготовить и отправить обозы с
поминками и митрополичьей данью. Держали и насущные новгородские дела:
уряжались с землями, данями, черным бором (многим прежним все-таки
пришлось поступиться). Подоспело и семейное торжество - свадьба второй
дочери.
В это время в Орде вновь начались раздоры. Туданменгу вовсе не
правил, царевичи ссорились между собой, Ногай вел себя как хан, и Орда уже
грозила распасться надвое. Приставленные к брату соглядатаи донесли, что
Семен Тонильич начал подготавливать Андрея к новому мятежу. Федор
Ярославский, слышно, сидел в Орде безвылазно и помогал заговору оттуда.
Дмитрий, бросив новгородские дела, прискакал в Переяславль. В нем
проснулось молодое нерассуждающее бешенство. С этим было пора кончать!
Собрали думу. Все, о чем толковали и рядили, сводилось к одному:
Семен! Пока не будет покончено с Семеном Тонильичем, смуте не утихнуть.
Дмитрий приказал скакать в Кострому, изымать Семена, выведать все его
новые замыслы, с кем и как он сговаривается в Орде, и... скорее убить, чем
упустить.
Онтон и Феофан, оба переяславских боярина, назначенных на это дело,
очень запомнили последнее наставление князя. Гаврило Олексич, тот сам от
поручения увильнул и сына Окинфа отвел, хоть и ратовал за расправу с
Семеном паче прочих. Миша Прушанин и тут похотел смягчить, напомнил ответ
Христа на вопрос: " Не до семи ли раз миловать согрешившего? " - " Не говорю
до семи, но до седьмижды семи раз". Однако Мише не вняли, тут же найдя
подходящие к случаю слова: " Аще не хощете послушать меня, погубит вас
меч". Бояре, по лицу князя догадав, что ему любо, дружно требовали
разделаться с Семеном, и Дмитрий решился на кровь.
|