Лирический портрет в поэзии Павла Васильева № 28

Говоря о стилевом своеобразии Павла Васильева, исследователи его поэзии подчеркивают «историзм творчества», «былинную силу его героев»^[1], «русскую песенную удаль, цветную праздничность зрения, лихую звонкость стиха, жадный интерес с миру»^[2]; отмечают, что «в стихах Павла Васильева – поэзия упруго пульсирующей жизненной силы, поэзия энергичного действия»^[3]. В литературоведении последнего десятилетия выделяется работа С.С.Куняева, который пишет, что «работа над казахским фольклором стала одним из решающих этапов в становлении Васильева как поэта < …> Эта рельефность и стала определяющей чертой творчества самого Васильева. Густая живописная образность органически сочетается в его стихах с ощущением стремительного порыва, сдвинувшихся пластов, сметающих традиционный уклад»^[4].

Живописность поэзии П.Васильева очевидна, и об этом писали исследователи: «< …> как поэт-живописец, он избегает, с одной стороны, описательной риторики, а с другой – прямого авторского самовыражения. У него мало стихов-настроений, стихов-раздумий. Он весь во власти жизненных картин, событий»^[5]. «Если поэт рисует «портрет» животного, то этот портрет приобретает черты осязаемой скульптурности, физической зримой картины. < …> Если Васильев рисует пейзаж, то он наполнен реальными красками и запахами, звуками и светом < …> Если это портрет любимой женщины, то он предстает в его стихах во всей своей естественной, живой плоти^[6]».

Однако портрет в лирическом произведении занимает особое место, так как он, часто вовсе лишенный описательности, является не только средством создания образа героя (как в прозаическом произведении), но часто выражает образ идеи поэтического текста^[7]. В лирической поэзии П.Васильева чаще всего возникает парный портрет^[8], связанный с движением лирического сюжета.

Какой ты стала позабытой, строгой

И позабывшей обо мне навек.

Не смейся же! И рук моих не трогай!

Не шли мне взглядов длинных из-под век.

Не шли вестей! Неужто ты иная?

Я знаю всю, я проклял всю тебя.

Далекая, проклятая, родная,

Люби меня хотя бы не любя!

В этом стихотворении, построенном на оксюмороне (почти лермонтовском), повторах и отрицаниях, создающих эмоциональную напряженность текста, именно через портрет раскрывается вся глубина лирического сюжета. Надо сказать, что оксюмороном и лексическими повторами Васильев пользуется довольно активно как для создания портрета, так и для построения художественного содержания произведения в целом.

Медь в моих кудрях и пепел,

Ты черна, черна, черна.

Я еще ни разу не пил

Глаз таких, глухих до дна,

Не встречал нигде такого

Полнолунного огня.

(«Я тебя, моя забава»)

Рыжий волос, весь перевитой,

Пестрые глаза и юбок ситцы,

Красный волос, наскоро литой,

Юбок ситцы и глаза волчицы.

(К портрету)

Портрет возлюбленной довольно часто создается перечнем эпитетов без обозначения самого объекта. Поэт таким образом выстраивает портрет, словно дает имя героине. Например, «Далекая, проклятая, родная», или «Вся ситцевая, летняя приснись», или

Не знаю, близко ль, далеко ль, не знаю,

В какой стране и при луне какой,

Веселая, забытая, родная,

Звучала ты, как песня за рекой.

Такой стилевой прием позволяет достичь не только динамики и выразительности в создании образа, но и создать напряженность и движение лирического переживания героя. Очень часто в контексте произведений П.Васильева понятия «портрет» и «имя» становятся тождественными и приобретают особую значимость и наполнение^[9].

До пяты распустишь косы

И вперишь глаза во тьму,

И далекие покосы

Вдруг припомнятся ему.

И когда к губам губами

Ты прильнешь, смеясь, губя,