Дейдра О'Нил, она же Эдда. Не счесть историй о ведь­мах и феях, о сверхъестественных способностях и па­ранормальных явлениях, о детях

Не счесть историй о ведь­мах и феях, о сверхъестественных способностях и па­ранормальных явлениях, о детях, одержимых злыми духами. Не счесть фильмов, где показаны обряды и ритуалы, где звучат заклинания, где мелькают мечи и пентаграммы. Ну и ладно, пусть работает воображение, пусть эти этапы будут пройдены, а тот, кто пройдет че­рез них и не даст себя обмануть, в конце концов непре­менно вступит в контакт с Традицией.

А истинная Традиция такова: учитель никогда не го­ворит ученику, что тот должен делать. Они всего лишь попутчики, испытывающие одно и то же сложное чув­ство «отстранения» при виде постоянно меняющихся впечатлений, раздвигающихся горизонтов, закрываю­щихся дверей, рек, которые иногда, кажется, перереза­ют дорогу. Только не всегда их надо переплывать – по­рою можно двинуться и по течению.

Между учителем и учеником одно отличие: первый боится чуть меньше, чем второй. И когда они садятся за стол или к костру, чтобы поговорить, более опытный предлагает: «Почему бы не сделать так и так?» Он ни­когда не скажет: «Иди туда‑ то и придешь туда, куда я пришел», ибо знает – нет двух схожих дорог, нет двух одинаковых судеб.

Настоящий учитель пробуждает в ученике смелость нарушить равновесие его мира, хотя он и сам опасает­ся того, что уже повстречал на своем пути, и еще боль­ше – того, что ждет за первым поворотом.

Когда‑ то в пылу воодушевления, столь присущего юности, я, едва окончив медицинский факультет, отпра­вилась в Румынию в надежде помочь ближнему. Все это происходило в рамках какой‑ то правительственной про­граммы. Чемоданы мои были набиты медикаментами, а голова – благороднейшими представлениями о том, как нужно вести себя людям, что необходимо для счастья, ка­кие мечты следует лелеять в душе, не давая им угаснуть, и как именно должны развиваться отношения между людь­ми. Я прилетела в Бухарест – столицу страны, которой правил кровавый маньяк, – а оттуда отправилась в Тран­сильванию проводить массовую вакцинацию жителей.

Где мне было понимать тогда, что я была лишь пеш­кой в замысловатой шахматной партии, что невидимые руки манипулировали мною и моими идеалами, а вы­сокие и благородные побуждения имели низменную подоплеку. Гуманизм объяснялся очень просто – укре­пить правительство, возглавляемое сыном диктатора, и проникнуть на рынок оружия, где безраздельно господ­ствовал Советский Союз.

Благие намерения разлетелись в пыль, когда я ста­ла замечать, что вакцины просто‑ напросто не хватает, а в регионе свирепствуют другие болезни. Одну за другой я слала просьбы о помощи, но помощи не получала – мне отвечали, что меня не должно бес­покоить ничего, кроме моих непосредственных обя­занностей.

В постоянном чувстве беспомощности, кипя от воз­мущения, я видела вблизи ужасающую нищету и могла бы сделать многое, если бы мне прислали хоть немного денег, – но результаты не интересовали никого. Бри­танское правительство хотело только статей в газетах, после чего можно было сказать избирателям, что оно направляет гуманитарные миссии в различные точки земного шара. Намерения у них были самые добрые, но, разумеется, – не в ущерб экспорту оружия.

В отчаянье и недоумении – что же это за чертов мир? – я ушла в заснеженный лес, изрыгая хулу на Господа, так несправедливо устроившего все. И ког­да присела у подножья дуба, ко мне приблизился мой хранитель. Сказал, что замерзну, а я ответила, что, как медик, знаю пределы человеческой выносливости и, по­чувствовав, что приближаюсь к ним, вернусь в лагерь. Спросила, что он делает здесь?

– Разговариваю с женщиной, которая слушает меня, в мире, где все мужчины глухи.

Я подумала, что он имеет в виду меня, но нет – ока­залось, он говорит про лес. А потом, когда увидела, как он идет по лесу, размахивая руками и произнося слова, понять которые я была не в силах, душу мою осенил по­кой – в конце концов, не я одна в этом мире разгова­риваю сама с собой. Когда же собралась вернуться, он снова вышел мне навстречу.

– Я знаю, кто ты, – сказал он. – В деревне про тебя идет добрая слава – говорят, ты всегда в хорошем на­строении и готова прийти на помощь другим. Но я вижу совсем другое – ярость и горькое разочарование.

Этот человек вполне мог оказаться агентом спец­службы, но я все равно решила высказать все, что на­кипело, – пусть потом хоть арестовывают. Мы вме­сте двинулись к полевому госпиталю, где я работала. Я привела его в большую палатку – она была пуста: все мои коллеги ушли в город на праздник – и спросила, не хочет ли он выпить чего‑ нибудь.

– Я вас угощу, – ответил он, доставая из кармана бутылку палинки – местной фруктовой водки, славя­щейся своей крепостью.

Мы выпили, и я поняла, что опьянела, лишь в тот миг, когда, направляясь в туалет, споткнулась обо что‑ то и растянулась на полу.

– Не двигайся, – сказал он. – Вглядись в то, что у тебя перед глазами.

Я видела цепочку муравьев.

– Всем известно, что они умны, обладают памятью и способностью к организации. Им присущ даже дух самопожертвования. Летом они добывают пропитание, запасают его на зиму, а ранней весной вновь отправля­ются на работу. Если завтра ядерная война уничтожит наш мир, муравьи выживут.

– Откуда вы все это знаете?

– Изучал биологию.

– Какого же дьявола вы не трудитесь на благо сво‑ его несчастного народа? Зачем разгуливаете в одиноче­стве по лесу и разговариваете с деревьями?

– Во‑ первых, не в одиночестве: кроме деревьев, меня слышишь и ты. А на твой вопрос отвечу: я бросил биологию и занялся кузнечным делом.

Он помог мне подняться, и получилось это не без труда. Голова у меня по‑ прежнему кружилась, но я про­трезвела настолько, что смогла понять: этот бедолага, хоть и окончил университет, работу не нашел. Я сказа­ла, что подобное бывает и у меня на родине.

– Да нет же! Я оставил биологию, потому что хочу работать кузнецом. Меня с детства завораживало, как они бьют молотом по наковальне, порождая странную музыку, рассыпая вокруг себя снопы искр, как суют раскаленную добела заготовку в воду и все окутывается шипящим паром. Биолог я был невезучий, потому что мечтал заставить твердый металл стать мягким и теку­чим. Пока однажды не появился хранитель.

– Хранитель?

– Предположим, что, увидав, как эти муравьи дела­ют именно то, на что они запрограммированы, ты вос­кликнешь: «Это – чудо!» В генетический код муравьев‑ охранников заложена готовность пожертвовать собой ради царицы, рабочие муравьи перетаскивают тяжести, вдесятеро превышающие их собственный вес, архитек­торы роют тоннели, которым не страшны ни наводне­ния, ни бури. Муравьи вступают в смертельные битвы с врагами, страдают во имя своей общины и никогда не спрашивают: «А что мы тут делаем?»

Люди пытаются создать подобие этого идеально устроенного общества, и я, как биолог, выполнял свои обязанности, пока некто не задал мне вопрос: «Ты дово­лен тем, что делаешь?»

Я ответил: разумеется, я приношу пользу моему народу.

«И этого тебе достаточно?»

А я не знал, достаточно или нет, но сказал, что спра­шивающий кажется мне человеком высокомерным и се­бялюбивым. «Может быть, – отвечал он. – Однако до­бьешься ты того лишь, что повторяется с тех пор, когда человек стал понимать человека, – поддержания упо­рядоченности». «Мир идет вперед», – возразил я. Тогда он спросил, знаю ли я историю. Еще бы мне не знать. Но разве тысячи лет назад люди не умели возводить испо­линские постройки вроде египетских пирамид? Разве не были мы способны поклоняться богам, ткать, добывать огонь, обзаводиться женами и любовницами, передавать послания? Ну разумеется, умели. Но несмотря на то, что мы сумели создать такую организацию, при которой да­ровые рабы заменены рабами, получающими жалованье, все прорывы и достижения существуют лишь в сфере науки. А люди задают себе те же вопросы, что и их дале­кие предки. Иными словами, они не продвинулись ни на пядь. В этот миг я и понял, что задающий такие вопросы послан небесами, это – ангел, это – хранитель.

– Почему вы называете его «хранителем»?

– Он открыл мне существование двух традиций. Одна заставляет нас повторять одно и то же из века в век. Другая открывает перед нами двери в неведомое. Но она, эта вторая, – неудобна, беспокойна и опасна, потому что, обретя много приверженцев, может в конце концов уничтожить общество, с такими неимоверны­ми трудами и усилиями сумевшее сорганизоваться по модели муравейника. Именно по этой причине вторая традиция стала тайной и сумела выжить на протяжении стольких столетий лишь благодаря тому, что ее адепты выработали свой тайный символический язык.

– Вы продолжали задавать ему вопросы?

– Ну конечно! Хоть я и отрицал это, он знал, что меня не удовлетворяет то, чем я занимаюсь. «Я опасаюсь делать шаги, ведущие неведомо куда, но, невзирая на мои страхи, к концу дня жизнь представляется мне более ин­тересной», – заметил мой хранитель. Я настойчиво рас­спрашивал его о традиции, и он ответил что‑ то вроде: «…пока Бог будет только мужчиной, у нас всегда будет пропитание и кров. Когда Мать наконец отвоюет свою свободу, не исключено, что нам придется небом укры­ваться и любовью питаться, а впрочем, может быть, мы сумеем найти равновесие между трудом и чувством».

И тот, кому суждено было стать моим хранителем, осведомился: «Кем бы ты стал, если бы не выбрал для себя биологию?» «Кузнецом, – ответил я, – да только денег нет». Он ответил: «Когда устанешь делать не то, для чего был призван в этот мир, ты познаешь радость жизни, стуча молотом и раздувая горн. Со временем поймешь, что это дает нечто большее, чем радость: жизнь обретает смысл». «Как следовать мне традиции, о которой ты говоришь?» – «Начни делать то, что нра­вится, и все остальное скоро выявится. Уверуй, что Бог – это Мать, пестуй Ее детей, не допускай, чтобы с ними случилась беда. Я так и сделал и, как видишь, вы­жил. Потом выяснилось, что я такой был не один – но их записали в легион сумасшедших, безответственных суеверов. С тех пор как стоит этот мир, они отыскивают в природе заключенное в ней вдохновение. Мы строим пирамиды, но и развиваем систему символов».

С этими словами он ушел, и больше я никогда его не видел.

Знаю только одно: с той минуты символы стали воз­никать повсюду, ибо разговор этот открыл мне глаза. Мне нелегко это далось, но все же однажды вечером я сообщил домашним, что, хотя у меня есть все, о чем только может мечтать человек, я несчастлив, ибо родился на свет, что­бы стать кузнецом. «Ты родился цыганом, – возмущенно вскричала жена, – ты претерпел столько унижений, что­бы достичь того, что достиг, а теперь хочешь вернуться на­зад?!» А сын был страшно доволен, потому что ему тоже нравились деревенские кузницы, а вот научные лаборато­рии в больших городах он терпеть не мог.

И я начал делить время между биологическими исследованиями и работой в подручных у кузнеца. Я сильно уставал, но жилось мне веселей, чем прежде. И пришел день, когда я уволился и открыл собственную кузню. Поначалу дела шли плохо: стоило мне лишь по­верить в жизнь, как положение наше ухудшилось. Но однажды, работая, я заметил перед собой символ.

Я получаю необработанный кусок железа и должен превратить его в деталь автомобиля, кухонной утвари или какой‑ нибудь сельскохозяйственной машины. Как это де­лается? Прежде всего, заготовка при адской температуре раскаляется докрасна. Затем я беру самый тяжелый молот и несколькими безжалостными ударами придаю ей нуж­ную форму. Затем погружаю в бадью с холодной водой, и вся кузница окутывается шипящим паром, а железка тре­щит и вопит от резкого перепада температур.

Все это надо повторять до тех пор, пока не добьешь­ся своего, – одного раза недостаточно.

Кузнец надолго замолчал, потом закурил и продол­жил:

– Бывает так, что железо, попавшее ко мне в руки, не выдерживает такого обращения. От смены жара и холо­да, от ударов оно покрывается трещинами. И я знаю, что уже никогда не станет оно хорошим лемехом для плуга или валом. И тогда я просто отбрасываю его в кучу лома, которую ты видела у дверей моей мастерской.

Еще немного помолчав, он заговорил снова:

– Я знаю – Бог калит меня в пламени скорбей. При­нимаю тяжелые удары молота, которые наносит мне жизнь. Порою чувствую себя таким же холодным, как вода, которой мучаю железо. Но прошу только об одном: «Боже мой, Мать моя, не отступайся, пока не придашь мне форму, желанную тебе. Делай, как сочтешь нужным и столько времени, сколько понадобится, – но только не выбрасывай меня в груду никчемных душ».

* * *

Когда завершился мой разговор с этим человеком, я, хоть и не вполне еще протрезвела, поняла, что отныне жизнь моя изменится. В подоплеке всего того, что мы познаем, лежит Традиция, и мне предстоит отправить­ся на поиски людей, которые сознательно или инстин­ктивно сумели обнаружить женскую ипостась Бога. Надо не поносить власти и их политические манипуля­ции, а делать то, что мне и вправду хотелось. А хотелось мне лечить людей.

Ресурсов никаких не имелось, и потому я сблизилась кое с кем из местных жителей, и они открыли мне мир лекарственных трав. Я стала сознавать, что существует народная традиция, уходящая корнями в седую старину и передаваемая из поколения в поколение через опыт, а не через набор технических приемов. Благодаря ей я су­мела пройти гораздо дальше, нежели позволяли мои да­рования, ведь теперь я находилась здесь не потому, что выполняла задание моих университетских руководите­лей, или способствовала экспорту оружия, или неволь­но пропагандировала какую‑ то политическую партию.

А потому, что мне нравилось лечить людей.

Я стала ближе к природе, к фольклору, к растениям. Вернувшись в Англию, спрашивала врачей: «Вы всег­да точно знаете, какое лечение назначить, или иногда руководствуетесь интуицией?» И едва ли не все – ну, разумеется, после того, как лед отчуждения был сло­ман, – отвечали, что часто слышали некий голос, слыша­ли и слушались его, а если пренебрегали им, лечение не шло. Конечно, они использовали весь арсенал современ­ной медицины, однако знали – есть угол, темный заку­ток, где и сокрыт истинный смысл исцеления. И наилуч­шие решения принимались порой словно бы по наитию.

Мой хранитель вывел мой мир из равновесия, хоть и был всего лишь цыганом‑ кузнецом. У меня возникло обыкновение хотя бы раз в год приезжать к нему в де­ревню и обсуждать с ним, насколько меняется жизнь у нас перед глазами, как только мы решаемся взглянуть на вещи по‑ иному. Иногда я встречала там и других его уче­ников, и мы рассказывали друг другу о наших страхах, о наших победах. Хранитель говорил: «Мне тоже бывает страшно, но в такие минуты я открываю мудрость, на­ходящуюся вне меня, и делаю следующий шаг».

Я много зарабатываю, практикуя в Эдинбурге, а за­рабатывала бы еще больше, если бы переехала в Лон­дон. Но предпочитаю наслаждаться жизнью. Делаю, что нравится: сочетаю старинные способы лечения с самы­ми новейшими методиками. Пишу по этому поводу ис­следование, и многие представители «научного сообще­ства», прочитав мои статьи в медицинских журналах, решились наконец делать то, на что прежде не отважи­вались.

Не верю, что источник всех зол – это голова: нет, болезни существуют реально. Считаю, что изобрете­ние антибиотиков и антивирусных препаратов – это огромный шаг вперед. Не собираюсь лечить аппенди­цит медитацией – тут понадобится своевременное и умелое хирургическое вмешательство. Сочетаю сме­лость и осторожность, технологию – с наитием. И до­статочно благоразумна, чтобы не рассуждать об этом здесь, иначе меня немедленно объявят знахаркой, и тем самым многие жизни, которые могли бы быть спасены, будут загублены.

Впадая в сомнения, прошу помощи у Великой Мате­ри. И Она ни разу еще не оставляла меня без ответа. Но неизменно советует мне быть скромной, и по крайней мере два или три раза я давала тот же совет Афине.

Но она, пребывая в ослеплении от только что откры­того ею мира, не послушалась.