Первый раз в дальний путь

Моя тетушка впервые попала в Глинскую пустынь в 1953 году, а я тогда готовилась к вступительным экзаменам в институт и ни о чем другом не могла думать. В 1954 году, когда экзамены за первый курс были позади, мы стали готовиться к поездке в Глинскую. Прошедший учебный год был трудным - одни экзамены пришлось сдавать четыре раза, включая выпускные в школе - и потому на меня обрушилась бессонница. Это ускорило сборы. Тетушка встревожилась, быстро оформила отпуск, и в начале июля мы двинулись в неведомые края.

Я в первый раз в жизни покидала столицу. Чувствовала себя очень нехорошо и держалась только усилием воли. Ехать надо было ночью. Помню тяжелый, сумрачный Киевский вокзал, который поглотил нас. В зале ожидания душно, накурено. Люди беспрестанно возятся, передвигаются, говорят. Уже два часа ночи. Вход на перрон был закрыт. Около перрона росла толпа, и как только его открыли, народ бросился к поезду. Вырываясь вперед бежали мужчины, согнувшись под тяжестью чемоданов... Добрались и мы до нужного вагона, вошли в полутемный салон, устроились у окна. Гудок - и поезд, медленно покачиваясь, повез нас на Украину. Мне было плохо, хотелось только одного - скорее доехать и лечь где-нибудь. Тетушка с беспокойством поглядывала на меня. Днем миновали границу Украины с Россией, тогда просто символическую. На станции " Хутор Михайловский" на низком постаменте стоял гипсовый памятник Богдану Хмельницкому, открывая дорогу на Украину, оставившую в душе самые теплые воспоминания от встреч с приветливыми, добрыми украинцами. К вечеру мы добрались до станции Терещенская, где надо было пересесть на местную " кукушку", которая так медленно ползла, что некоторые мужички, бросив вещи в вагоне, выскакивали и шли рядом по насыпи. Был очень хороший вечер, но мне нездоровилось, трудно было пошевелиться: голова кружилась и тошнило. Тетушка боялась, что меня снимут с поезда и поместят в какой-нибудь пристанционный медпункт. Все-таки с трудом и волнениями мы дождались " Глухiва" - конечной станции, от которой до Глинской пустыни можно и пешком дойти. Было уже поздно, темно. Все приехавшие кое-как разместились в " зале" вокзала - душной прокуренной комнате с жесткими деревянными диванами вдоль стен. Немного вздремнув, вышла на улицу. Тетушка с тревогой спросила: " Лучше тебе? "

- Лучше! - Конечно лучше, если до сих пор помню, как поразила меня

тогда теплая тихая украинская ночь. Небо высокое, бездонная, все в звездах, свет которых казался живым, манящим. Огромные тени от старых тополей создавали впечатление сказочности. Красота, таинственность и одухотворенность этой ночи - первый шаг к области иного мира, находящегося где-то уже совсем близко. Кое-как скоротали остаток ночи чуть свет вышли на дорогу. Мне было странно увидеть настоящую украинскую хату с маленькими окнами, крытую соломой, обмазанную глиной и выбеленную известкой. Рядом - вишневый сад, высокий плетень. Все знакомо по Шевченко, Гоголю, Куинджи. День был базарный, и по холодку тянулись в город подводы, где-то скрипели ворота, выгоняли телок, гнали гусей. Хозяин одной хатки на дороге сказал, что ждать попутки в этот день не стоит, лучше идти пешком. Мы пошли. По пути нам встретились хохлушки. Некоторые из них приветливо интересовались: " До монастыря? ", - и убедившись, что не ошиблись, расцветали улыбками, желали доброго пути. Такое приветствие убеждало в том, что физическая близость обители благотворно действовала на местных жителей, не могла не действовать. От этого на душе становилось легче. Уплывала в бесконечную даль столица с ее шумом, сутолокой, раздражением всех на все. Несколько раз мы останавливались отдохнуть. В Сосновке мы присели на лавочку около одной из хаток. В центре этой деревеньки была огромная, как в Миргороде, лужа. Вернее - болотце, где хлопали крыльями крупные белые гуси, суетились маленькие утята около уток и важно вышагивали длинноногие аисты. Гнездо одной семьи этих птиц было рядом, на соломенной крыше ближайшей хаты, очень большое, неуклюжее. По тому, как свободно аисты разгуливали на виду у всей деревни, можно было судить, что их здесь не пугали, не обижали.

Тетушка пошла в хату попросить хозяйку продать молочка, если есть. Хозяйка в первую очередь поинтересовалась: " Вы до монастыря? " Мы охотно сказали " да", радуясь возможности свободно признаться в своем намерении идти, не оглядываясь и не таясь, " до монастыря". Это ведь был 1954 год, когда еще не все забыли, что такое признание может грозить неприятностями. Молока, даже горячего, хозяйка нам дала. И хлеба дала, пригласив в хату зайти подкрепиться и отдохнуть. Расспрашивать, откуда мы, не решилась. Провожая, отказалась от платы. Здесь радовало не просто добродушие и щедрость, но главное - общение в вере. Мы были для нее паломниками, и этого достаточно, чтобы радоваться встрече и чем-то помочь. В ближайший праздник она пришла в Глинскую пустынь и мы узнали друг друга, встретились так, будто век знакомы были. Она пригласила заходить к ней, по крайней мере, не пройти мимо на обратном пути.

Отдохнули, пора в путь. Стало припекать. Идти все труднее. С каждым шагом тяжелеют вещи: мы еле-еле двигаемся по пыльной дороге. Хорошо еще, что хоть часть пути пролегала через саженый сосновый лесок, который, правда, давал мало прохлады. Вот уже видны остатки корпусов Глинской пустыни. Уцелевшие здания справа от дороги переданы инвалидному дому. Прямо перед нами едва заметные следы от бывших святых врат обители, Слева, на фоне соснового бора, остатки восточной стены и единственный, " архиерейский" корпус, сохранившийся от прежней Глинской пустыни и теперь переданный обители.

Здесь и вход.