Мои встречи с Глинской

В моей жизни Церковь сыграла великую роль. В молодости у меня много темного было, грешил я тяжко... Хотя креста никогда не снимал, в комсомоле не был, но все-таки много было такого, о чем трудно вспоминать. Потом пришло искреннее слезное покаяние. А исповедь за всю мою прежнюю жизнь с семи лет до последнего дня я принес спустя много лет именно в Глинской пустыни. Встречи с замечательными глинскими старцами навсегда сохранились в моей памяти.

От своей сестры, Евгении Николаевны Бируковой, я давно слышал о ее большом друге - Марии Федоровне Мансуровой, вдове о. Сергия Мансурова. Сам я Марию Федоровну первый раз встретил в 1947 году, в доме Татьяны Викторовны Васнецовой, дочери художника Виктора Михайловича Васнецова. И с тех пор она стала, без преувеличения можно сказать, моей старицей. Так Господь, видимо, устроил, что я нужен был ей, а уж она мне как нужна была, об этом и говорить нечего. Я как мог помогал ей, что-то привозил, устраивал ее быт... А она молилась за меня, и все становилось в десятки раз проще. Ее молитва была бесценна для меня. Мария Федоровна уже давно мечтала поехать в Глинскую пустынь. Она хотела попасть к кому-то из старцев на исповедь, слышала от людей о настоятеле - схиархимандрите Серафиме Амелине, схиигумене Серафиме Романцове, о схиигумене Андронике. И вот в 1958 году мы собрались и сели на поезд до станции Терещенской. По дороге мы объединились с двумя московскими богомолками: одна старушка, другая - помоложе, и решили вместе добираться до Глинской. В Глухове нам пришлось переночевать на автостанции, сидя где-то на скамейках. Утром оттуда пошел автобус до Глинской. Первый день устроения нашего там я помню плохо, но начался он с благословения настоятеля. С этого все начиналось в обители, вся жизнь: каждый приезжий шел за благословением к схиархимандриту Серафиму Амелину. Один киевский священник говорил мне об отце Серафиме: " Молчалив он всегда был...". И правда, я не запомнил ни единого его слова, потому что ни единого слова не было сказано - по крайней мере, со мной... Когда я вошел к о.Серафиму в его маленькую келейку, он лежал тяжело больной. Около него сидела Ольга Серафимовна (О.С.Дефендова. О ней см.стр.166). Он просто меня благословил. Но было такое впечатление, как будто получил что-то необыкновенное, хотя он не сказал ни слова, все делалось молча. Чувство, что я встретил святого человека, живет во мне по сей день.

После этого мы стали устраиваться на ночлег. Меня завели в какую-то общую келейку, где было уже три или четыре монаха, выделили мне коечку... Только стал я располагаться, слышу дробные шаги по коридору, будто какого-то военного вестового: входит молодой послушник и говорит мне: " Идемте, вас благословили в другую келью". По второму этажу этого зданьица, где была церковь, мы проходим в другой конец коридора, он открывает дверь и передо мною - светлая просторная келья: чуть ли не две комнаты, все застелено белыми покрывалами, иконы, занавески, чистота... Потом оказалось, что это была келья для приезжих духовных лиц. Почему настоятель определил меня в эту келью - до сих пор осталось для меня загадкой. Человек, который проводил меня, ушел, а я, потрясенный таким глубочайшим вниманием, упал на колени и стал плакать: будучи сам больным, лежа где-то в дальней келье, о. Серафим распоряжался всей жизнью обители, он видел весь монастырь, сердца всех приезжих... Неповторимый, глубокий молитвенник и прозорливец, он был духовной опорой обители. В пустыни читалась неусыпаемая Псалтирь, но только пока был жив настоятель, он своей молитвой держал монастырь. Умер он - и распалась Глинская... Мой знакомец из дома инвалидов, расположившегося в монастыре, рассказывал, что, когда скончался настоятель, монахи плакали, как дети.

В этот же день я зашел к схиигумену Андронику в его келейку. Он беседовал с послушником Алешей. О.Андроник принял меня тепло, как родная мать... Общительность, доброта и ласка, идущие от него, были полной противоположностью молчаливости настоятеля. Он усадил меня за стол, стал чем-то угощать - одним, другим, третьим, четвертым, быстро приговаривая: " Вот, царевич-то Иоасаф индийский-то, он все, когда был вне веры, так, бесцельно и бессмысленно жил, а когда пришел к вере, он все церкви строил, церкви строил..." А Алеша его поправляет: " Батюшка, ведь не так было..." А тот все свое. Судьба моя как раз так и сложилась, что мне все время приходилось чем-то помогать священникам, монахам - путь моей жизни открылся в служении святым людям... и он, рассказывая что-то, говорил фактически про меня. " Приходи завтра, - говорит, - ко мне на исповедь от семи лет, вспомни все что можешь..." Так я и сделал. Вспомнил все свои грехи, тяжкие грехи... Приняв мою исповедь, о. Андроник назначил мне только единственную епитимью: “Завтра, - говорит, а мы на другой день уже уезжали, - принеси три земных поклона." Вот все, что он мне сказал.

Потом пошла исповедоваться Мария Федоровна. Она долго говорила, что-то предварительно записав. О. Андроник слушал ее, немного отойдя от аналоя и глядя как будто в сторону. Мне же он сказал: " А ты стой там, вот в уголочке" - у маленькой оградки возле церкви с северной стороны, где были похоронены глинские подвижники (Возобновитепь Глинской пустыни архимандрит Нектарий (Нуждин) и первый духовник обители после ее открытия в 1942 году схиигумен Антоний (Ветер). - Ред.), и куда захоронили потом настоятеля схиархимандрита Серафима. Там уже находилась одна из наших спутниц, исповедовавшаяся до меня. Позже она сказала, что получила большое духовное утешение. Она стояла там не отлучаясь, а я, беспокоясь о здоровье Марии Федоровны, вошел в храм, и, вероятно, потерял много за ослушание. Она же была потрясена этим переживанием. Видимо, там лежали святые.

Время берет свое, многое стерлось в памяти, и от дальнейшего пребывания нашего в обители остались лишь отдельные впечатления.

В Глинскую приехал высокий гражданский чин и зашел к кому-то из главенствующих монахов в келью объясняться - настоятель был тогда болен. А о.Андроник стал как привязанный в коридоре около этой кельи, в которой происходил неприятный разговор, и молился. Он хотел быть рядом, поддержать молитвой того, кто общается с враждебно настроенным человеком. В это время мимо проходила какая-то женщина с ребенком, и он ему почмокал, как добрая няня... Он был необыкновенный.

Очень хорошо передает облик о. Андроника стихотворение А.Солодовникова " Старец Андроник". Он действительно был такой - быстрый, легкий. Обладал поразительным смирением, не гнушался никакой работой, всем показывал своим примером, как следует поступать. Нужно на какое-нибудь послушание идти - на уборку ли сена, или на какую-нибудь самую грязную работу - он никого не звал, а только сам брал грабли или пилы и моментально брался за дело. Чистят, например, выгребную яму от нечистот, черпают, черпают, потом уже надо туда спуститься, чтобы со дна дочерпать - никому не хочется, все стоят. Проходит мимо отец Андроник, видит, что дело не движется, берет черпак, прыгает в эту яму и быстро начинает работать.

Разные встречи. Мельком. Разговор на улице. Сидит иеромонах одна нога у него деревянная, беседует с паломницами. " Вот царь Давид - то, - говорит, - храм строит, а царь Саул в кино идет." Совершенный простец, он был, конечно, настоящий молитвенник, и женщины его слушали как завороженные.

Идет какой-то монах. Я подумал: какое у него угрюмое неприятное лицо - мне так показалось. Тут же недалеко колодец, и какой-то странный человечек, видимо, блаженный, воду качает: колесо за ручку крутит, крутит... Монах наклонился, что-то с земли поднимает и, рассмотрев, кричит ему: " Семен, а Семен! Иди до сюда! " - " А что там? " - " Гроши е”. Оказывается, он нашел какую-то бумажку, и не себе взял, а отдал этому самому Семену. Тот тоже с удивлением стал рассматривать ее. А монах повернулся ко мне, что-то сказал, и какая же ласковая, добрая улыбка у него была! Боже мой, как нельзя судить по первому впечатлению о человеке, какой это большой грех!

По коридорчику идет молодой монах, радостный - радостный, шлепает босыми ногами, у него на кукане пойманная в реке щучка...

Перед самым отъездом. " Еродиево гнездо”. На дереве аист большой сидит. Потом он взмахнул крыльями, полетел...

Мы уезжали на следующий день. Утром я успел навестить о. Серафима Романцова. Жил он на втором этаже маленькой угловой башни. Взяв благословение, я обратился к нему с каким-то личным вопросом. О.Серафим ответил мне очень категорично, был тверд и добр, благословил нас в дорогу.

Обратно нас отправляли на подводе. Возничим был назначен иеродиакон Амфилохий, кроткий и тихий. Рассказывали, что он был на войне лейтенантом, получил челюстное ранение, но на голос это не повлияло и он служил свою череду каждый раз. Мария Федоровна сидела на подводе, а я шел пешком. Доехали мы до станции Локоть. Поезда пришлось ждать в маленькой избе, где жили две пожилые девушки, по виду монахини - позже это подтвердилось, я встречал их на Кавказе. В тесных сенях богомольцев набилось человек наверное, пятнадцать. Неожиданно вошел разъяренный " голова" поселка Локоть. Недовольный таким стечением богомольцев, он стал грубо ругаться на хозяек избы и о. Амфилохия: " что вы тут разводите, вот я вам покажу, вот я разгоню!.." А наш возница молчит, как в рот воды набрал...и другие - только молятся и молчат, молчат... “Голова" пошумел-пошумел потом ушел, у тут между несколькими богомолками возникла ссора: еще крепкая широкоплечая старуха стала ругать какую-то женщину из-за чепухи - кажется, она неудачно передвинула вещи...А мне как-то обидно стало, что мы только что приехали из такого необыкновенного места и вдруг - ссора. Я сказал ей: " Не нужно ссориться. Зачем вы так? Мы ведь из святой обители возвращаемся...” И вдруг она замолчала, так выразительно на меня посмотрела, будто обомлела, отвела меня в сторону и зашептала: " Слушай, я тебе говорю только по откровению... Слушай..." И стала мне рассказывать про страшное время гонений, еще до немецкой оккупации: после закрытия монастыря о. Андроник был забран в лагерь, о. Серафим Романцов жил где-то в горах Киргизии, а о. Серафима Амелина скрывали в своем доме, видимо, неподалеку от пустыни, его чада. Верующие женщины часто собирались у него в этом домике молиться. " Зимой мы пробирались к нему, прыгая по снегу следочек в следочек, одна за другой, чтобы не было видно, что собирается народ. И вот раз мы слышим, что дом окружают, слышим голоса: " Здесь они, они тут!.. " А о. Серафим только тихонько дал знак, приложив палец к губам: молчите, мол, и - молился, глубоко молился... И потом мы услышали: “Да здесь никого нет, пошли! " И так ушли." Вот такая подробность, говорящая хоть немного о том, как жил о. Серафим Амелин в эти долгие годы. Звали мою собеседницу Анна Давыдовна Хирная. Она дала мне своей адрес - где-то в Глушковском районе Курской области, приглашала приехать, но я так и не собрался.

Вот что рассказала мне уже через несколько лет, в Сухуми одна из тех монахинь, которые жили раньше на станции Локоть. Когда Глинскую закрыли, их посадили в черный " ворон" и увезли - это было в конце Светлой недели - а потом, много позже, они ушли на Кавказ и жили несколько лет в горах. После закрытия обители монастырскую территорию окончательно занял инвалидный дом. Прошло года три, и некоторые монахини остались работать в этом инвалидном доме просто служащими - кто уборщицей, кто няней... У северного предела 2-этажного деревянного корпуса, где находилась монастырская церковь, был похоронен скончавшийся в 1958 году схиархимандрит Серафим. Местные власти посчитали, что здесь не место могилам и крестам, и разрешили перенести гроб о.Серафима на территорию монашеского кладбища - в сосновый бор по другую сторону дороги. Выкопали новую могилу, раскопали старую. Подняли гроб. Сняли крышку. Мощи настоятеля были совершенно нетленны. На голове его покоилась митра, на груди Евангелие. Со времени смерти о.Серафима прошло три года.

В 1959 году я приехал в Глинскую на Крещение. Поселили меня в келейку к одному старцу-монаху. Его звали Пахомий. Меня поразило смирение и послушание, подлинное монашеское послушание, которое я увидел воочию. Впереди была ночь, наутро - крещенская служба... О. Пахомий рассказал мне о себе - так, не хвастаясь, а просто делился... Было ему лет 60. Во время войны, когда немцы проходили через деревню, знакомый староста деревни приписал его куда-то и он выжил. Он рассказывал, как проходит его день в монастыре. Он исполнял послушание возничего. Вызывают его к кому-нибудь из начальствующих: " Отвези на станцию таких-то". Едет. Зима. Возвращается весь измерзший, продрогший. И тут же ему другое послушание: Вези еще туда-то." А он только: " Слава Тебе, Господи! "... Легли мы спать. О. Пахомий помолился. Я еще не заснул, смотрю - у него нет валенок. Суровая зима, а на нем только какие-то ботиночки. Вижу, он встал, поставил ногу на стул и стал что-то обстригать. Это была большая трофическая язва. Какое же мучение он испытывал! В такую морозную погоду, с больными ногами он ездил в каких-то рваных ботинках... Удивительное смирение. Я смотрел, как он встает утром. Завел будильничек на 6 часов. Будильник прозвенел, он тотчас - прыг с кровати и уже стоит молится. По приезде в Москву еще раза два-три у меня так получалось, а потом уже не мог, хотя был моложе его. Я запомнил, что у него такая страшная язва и что он раздетый. Были у меня старые валенки, и, вернувшись домой, я поскорее их подшил и послал ему посылочку. Он мне ответил трогательным письмом.

После закрытия обители в 1961 году о.Серафим (Романцов) переехал в Сухуми, а о.Андроника взял в Тбилиси под свою опеку митрополит Зиновий (Мажуга), по устроению тоже глинский монах. Там о. Андроник служил в храме Александра Невского, на тогдашней ул. Калинина, там скончался, там и похоронен, на Грмагельском городском кладбище. И владыка Зиновий, настоятель храма, рядом себе местечко оставил. Храм всегда был переполнен. Это была единственная посещаемая церковь во всем Тбилиси. Остальные храмы, прекрасные старинные грузинские храмы - все пустовали. Даже древнейший во всем городе Сионский собор, в котором хранится посох равноапостольной Нины и располагается резиденция патриарха - бывал совершенно пустым. Вообще удивительно, насколько наш народ даже в нынешнем состоянии религиознее грузин. Греки, конечно, поддерживали в Грузии православие, но все они были выселены в сталинское время, а Церковь

Грузинская держалась на белых платочках, то есть на приезжих русских женщинах.

О. Андроник очень тяжело переживал разлуку с о. Серафимом. Они давно были дружны - вместе монашествовали в старой Глинской, вместе были на фронте во время первой мировой. О. Андроник скучал по о. Серафиму, хотел поехать к нему в Сухуми, но его так и не отпустили... Он монашеской жизни искал, а в Тбилиси было достаточно искушений. Случалось видеть такую картину: после службы бывало торжественное застолье, разные угощения... А о.Андроник как-то сидит понуро, ему тяжело - ведь он схимник...

О. Серафим жил в Сухуми, около вокзала у одной монахини, Марии, потом перебрался на окраинную улицу, где был чудесный воздух. (Там он жил до кончины.) Ему тоже хотелось повидать о.Андроника. Когда я приехал к нему в Сухуми, он спросил меня, как бы в шутку. " Ну как там Андроник? Еще ноги-то волочит. - Они очень хотели быть вместе. но так и не случилось...

Из Сухуми в Тбилиси и обратно ездили монахини, которые до закрытия обители окормлялись у старцев, а теперь переехали на Кавказ вместе с ними. Они общались со мною, но, все-таки не доверили - не знали, кто такой, что за человек приехал из Москвы? Поразительно, но когда матушки приехали в Сухуми, где я тогда остановился, в Тбилиси и спросили о.Андроника, помнит ли он меня, о.Андроник, у которого я давно, еще в Глинской, был на исповеди, ответил: " Помню, помню..." И когда я сам его встретил в Тбилиси, - его вели под руки два бывших глинских послушника (тогда они уже были монахи), - он, увидев меня, сказал; " О то ж мий ридный! " Узнал...

У алтарной части храма Александра Невского была маленькая часовенка, где о.Андроник принимал посетителей. Один раз был там и я. Наставляя, он больше не от себя говорил, а брал какие-то цитаты, перелистывал святоотеческие писания. Что он говорил, я не запомнил. Но это была беседа.

одно из моих свиданий с ним о.Андроник дал мне небольшой листок бумаги с напечатанной на машинке маленькой молитвой, для терпения. Я до сих пор помню ее наизусть:

Господи, помилуй, Господи, прости,

Помоги мне, Боже, крест мой донести.

Ты прошел с любовью свой тернистый путь,

Ты нес крест безмолвно, надрывая грудь.

И за нас распятый, много Ты терпел,

За врагов молился, за врагов скорбел.

Я же слаб душою, телом также слаб,

И страстей греховных я презренный раб.

Помоги мне, Боже, дай мне крепость сил,

Чтоб свои я страсти в сердце угасил.

Помоги мне, Боже, твердою рукой

Ниспошли смиренье, радость и покой.

Грешник я великий на земном пути,

Господи, помилуй, Господи, прости.