Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава XXXIX
Дальнейшие приключения капитана Эдуарда Катля, моряка Время, отличающееся твердой поступью и непреклонной волей, стольпродвинулось вперед, что год, назначенный старым мастером судовыхинструментов как срок, в течение коего его друг не должен был вскрыватьзапечатанный пакет, приложенный к письму, которое он для него оставил, ужеистекал, и по вечерам капитан Катль начал посматривать на пакет с тревогой ипредощущением тайны. Капитану, человеку честному, и в голову бы не пришло вскрыть пакет хотябы за час до истечения срока, как не пришло бы ему в голову вскрыть самогосебя для изучения собственной анатомии. Покуривая свою первую вечернюютрубку, он ограничивался тем, что вынимал пакет, клал на стол и сквозь дымразглядывал его снаружи, в торжественном молчании, на протяжении двух-трехчасов подряд. Иногда после довольно длительного созерцания капитанпонемножку начинал отодвигаться со своим стулом все дальше и дальше, как быжелая выбраться за пределы действия его чар; но если таково было егонамерение, он никогда не достигал успеха; ибо даже когда ему преграждалапуть стена гостиной, пакет по-прежнему его притягивал. И если взглядкапитана задумчиво скользил по потолку или камину, пакет неотступно следовалза ним и помешался на видном месте среди углей или занимал выгодную позициюна белой стене. Отеческая забота капитана об Отраде Сердца и восхищение ею оставалисьнеизменными. Но со времени последнего свидания с мистером Каркером укапитана Катля зародились сомнения, действительно ли былое его вмешательствов пользу этой молодой леди и его дорогого мальчика Уольра оказалось такимблагодетельным, как ему бы хотелось и как он в ту пору верил. Капитанамучило серьезное опасение, что он принес больше зла, чем добра, и в порывераскаяния и смирения он решил искупить вину: лишить себя возможностипричинять зло кому бы то ни было и, так сказать, бросить самого себя заборт, как человека опасного. Погребенный таким образом среди инструментов, капитан не приближался кдому мистера Домби и не давал о себе знать Флоренс и мисс Нипер. Он дажепрервал сношения с мистером Перчем и в ближайшее его посещение сухо уведомилсего джентльмена, что благодарит его за компанию, но намерен отказаться отвсех знакомств, ибо опасается, как бы ему случайно не взорвать какого-нибудьпорохового погреба. В этом добровольном уединении капитан проводил дни инедели, не обмениваясь ни единым словом ни с кем, кроме Роба Точильщика, которого почитал образцом бескорыстной привязанности и верности. В этомуединении капитан, созерцая по вечерам пакет, сидел, курил и размышлял обедном Уолтере и о Флоренс, пока и тот и другая не начали представляться егобесхитростному воображению умершими и отошедшими в вечную юность -прекрасные и невинные дети, какими он их запомнил. Предаваясь своим размышлениям, капитан, однако, не забывал особственном самоусовершенствовании и о духовном развитии Роба Точильщика.Обычно сей молодой человек должен был каждый вечер в течение часа читатькапитану вслух какую-нибудь книгу. А так как капитан слепо верил, что всекниги хороши, Роб таким путем приобрел большой запас достопримечательныхсведений. В воскресные вечера перед отходом ко сну капитан всегда прочитывалдля собственной пользы божественную проповедь, некогда произнесенную нагоре; * и хотя он имел обыкновение приводить цитаты на свой лад, незаглядывая в книгу, читал он ее с таким благоговейным пониманиембожественного ее смысла, как будто знал ее наизусть по-гречески и мог бынаписать сколько угодно богословских трактатов по поводу каждой фразы. Благоговение Роба Точильщика к боговдохновенному писанию в результатепревосходной системы, принятой в школе Точильщиков, воспитывалосьпосредством вечных синяков на мозгу, вызванных столкновением со всемиименами всех колен иудиных, и посредством однообразного повторения трудныхстихов, задаваемых преимущественно в виде наказания, а также посредствомхождения в кожаных штанишках - в возрасте шести лет - трижды в воскресныйдень на хоры очень душной церкви, где огромный орган жужжал над сонной егоголовою, как необычайно усердная пчела; вот почему, когда капитан переставалчитать, Роб Точильщик притворялся, будто это принесло ему большую пользу, аво время чтенья имел обыкновение зевать и клевать носом. Об этом фактедобрый капитан далее и не подозревал. Капитан Катль, как человек деловой, взялся также вести записи. Онзаносил в особую книгу наблюдения о погоде и потоке подвод и другихэкипажей, каковые, - заметил он, - по утрам и большую часть дня двигались кэтой местности на запад, а к вечеру - на восток. Когда на протяжении однойнедели заглянули два-три прохожих, которые " окликнули его" - так записалкапитан - по поводу очков и, ничего не купив, обещали зайти еще раз, капитанрешил, что дело начинает идти на лад, и внес соответствующую заметку вжурнал. Ветер дул тогда (это он записал прежде всего) довольно свежий, северо-западный; переменился ночью. Одним из главных затруднений являлся для капитана мистер Тутс, которыйзаходил частенько и лишних слов не тратил, но, казалось, воображал, будтомаленькая задняя гостиная - подходящая комната для того, чтобы в нейхихикать; для этой цели он всякий раз пользовался ее удобствами напротяжении получаса, хотя ему и не удавалось завязать более близкоезнакомство с капитаном. Капитан, которого недавнее его испытание научилоосторожности, все еще не мог решить, был ли мистер Тутс действительно такимкротким созданием, каким казался, или же это необычайно ловкий и коварныйлицемер. Его частые упоминания о мисс Домби были подозрительны, но капитанпитал тайное расположение к мистеру Тутсу за то, что тот относится к нему сдоверием, и временно воздерживался от неблагоприятного заключения; он тольконаблюдал за ним с неописуемой проницательностью, когда мистер Тутс касалсяпредмета, самого близкого его сердцу. - Капитан Джилс, - выпалил однажды мистер Тутс, по своему обыкновениюсовершенно неожиданно, - как вы думаете, могли бы вы отнестись благосклоннок моему предложению и доставить мне удовольствие быть знакомым с вами?.. - Видите ли, приятель, я вам объясню, в чем дело, - ответил капитан, который, наконец, избрал линию поведения, - я об этом размышлял. - Капитан Джилс, это очень любезно с вашей стороны, - отозвался мистерТутс. - Я вам крайне признателен. Клянусь честью, капитан Джилс, это будетнастоящим благодеянием, если вы доставите мне удовольствие быть знакомым свами. Право же, благодеянием! - Видите ли, братец, - задумчиво произнес капитан, - я вас не знаю. - Но вам никогда не узнать меня, капитан Джилс, - ответил мистер Тутс, упорно преследуя намеченную цель, - если вы не доставите мне удовольствиябыть знакомым с вами. Капитан, казалось, был потрясен оригинальностью и силой этого довода ипосмотрел на мистера Тутса так, как будто открыл в нем гораздо больше, чемпредполагал. - Хорошо сказано, приятель, - заметил капитан, глубокомысленно киваяголовой, - и правильно сказано. Теперь послушайте. Вы сделали несколькозамечаний, которые дали мне понять, что вы восхищаетесь одним чудеснымсозданием. Не так ли? - Капитан Джилс, - сказал мистер Тутс, энергически жестикулируя тойрукой, в которой держал шляпу, - восхищение это не то слово! Клянусь честью, вы понятия не имеете о том, что я чувствую! Если бы меня можно быловыкрасить в черный цвет и сделать рабом мисс Домби, я бы почитал этомилостью. Если бы я мог ценой всего моего состояния переселиться в собакумисс Домби... я... мне кажется, я никогда не устал бы вилять хвостом! Я былбы совершенно счастлив, капитан Джилс! Мистер Тутс, говоря это, прослезился и с глубоким волнением прижал кгруди свою шляпу. - Приятель, - отозвался капитан, почувствовав сострадание, - если выговорите серьезно... - Капитан Джилс! - вскричал мистер Тутс. - Я нахожусь в таком состояниидуха и так ужасно серьезен, что, если бы я мог поклясться в этом нараскаленном железе, на пылающих углях, или расплавленном свинце, или горящемсургуче, или еще на чем-нибудь в этом роде, я бы с радостью причинил себеболь, чтобы успокоить свои чувства. - И мистер Тутс быстро окинул взглядомкомнату, словно в поисках какого-нибудь достаточно мучительного средстваосуществить свое ужасное намерение. Капитан сдвинул на затылок глянцевитую шляпу, провел по лицу тяжелойрукой, вследствие чего его нос стал еще более пятнистым, остановился передмистером Тутсом и, зацепив его крючком за лацкан фрака, обратился к нему соследующей речью, в то время как мистер Тутс смотрел ему в лицо с большимвниманием и не без удивления. - Видите ли, приятель, - сказал капитан, - если вы говорите серьезно, квам надлежит отнестись милосердно, а милосердие - ослепительнейший алмаз вкороне, украшающей голову британца, а вы перелистайте конституцию, изложенную в " Правь, Британия", и когда найдете, это и будет та самаяхартия, которую так часто распевали ангелы-хранители. Держитесь крепче! Этоваше предложение застигло меня немножко врасплох. А почему? Потому что, понимаете ли, я держусь в этих водах особняком, со мною нет других кораблей, и, может быть, они мне не нужны. Осторожно! Первый раз вы окликнули меня поповоду одной молодой леди, которая вас зафрахтовала. Теперь, если мы с вамибудем водить компанию, имя этого молодого создания никогда не следуетназывать, и упоминать о нем нельзя. Бог весть, сколько зла произошло из-затого, что до сей поры его называли слишком часто, а потому я молчу. Вы меняхорошо понимаете, братец? - Вы меня извините, капитан Джилс, - ответил мистер Тутс, - если иногдаваша речь кажется мне неясной. Но, честное слово, я... Капитан Джилс, этоочень трудно - не упоминать о мисс Домби. Право же, здесь у меня такаяужасная тяжесть, - мистер Тутс патетически коснулся обеими руками своейманишки, - что и днем и ночью мне кажется, будто кто-то сидит на мне верхом. - Таковы мои условия, - сказал капитан. - Если вы их находите трудными, братец, - может быть, они действительно трудны, - обойдите их сторонкой, измените курс, и расстанемся весело! - Капитан Джилс, - возразил мистер Тутс, - я хорошенько не понимаю, вчем тут дело, но после того, что вы мне сказали, когда я пришел сюда впервый раз, мне, пожалуй, приятнее будет думать о мисс Домби в вашемобществе, чем говорить о ней с кем-нибудь другим. Поэтому, капитан Джилс, если вы мне доставите удовольствие быть знакомым с вами, я буду оченьсчастлив и приму ваши условия. Я хочу быть честным, капитан Джилс, - сказалмистер Тутс, отдернув протянутую было руку, - а потому считаю своим долгомсказать, что не могу не думать о мисс Домби. Для меня немыслимо датьобещание не думать о ней. - Приятель, - сказал капитан, чье мнение о мистере Тутсе изменилось клучшему после такого искреннего отпета, - мысли человеческие подобны ветру, и никто не может за них поручиться на какой бы то ни было срок. А чтокасается слов, договор заключен? - Что касается слов, капитан Джилс, - ответил мистер Тутс, - думаю, чтомогу взять на себя это обязательство. И мистер Тутс тут же подал капитану Катлю руку, а капитан с любезным иблагосклонно-снисходительным видом формально признал их знакомство. МистерТутс был, по-видимому, весьма успокоен и обрадован таким приобретением ивосторженно хихикал вплоть до окончания своего визита. Капитан в своюочередь не был огорчен ролью покровителя и остался чрезвычайно доволен своеюосторожностью и предусмотрительностью. Но как бы ни был капитан Катль наделен этим последним качеством, в тотже вечер его ждал сюрприз, устроенный ему таким бесхитростным и простодушнымюношей, как Роб Точильщик. Сей наивный юнец, распивая чай за одним столом скапитаном и смиренно наклоняясь над своей чашкой и блюдцем, в течениенекоторого времени наблюдал исподтишка за своим хозяином, вооруженным очкамии с великим трудом, но с большим достоинством читавшим газету, и, наконец, нарушил молчание: - Ах, прошу прощенья, капитан, но, может быть, вам нужны голуби, сэр? - Нет, приятель, - отозвался капитан. - Потому что мне бы хотелось сбыть моих голубей, сэр, - сказал Роб. - Вот как! - воскликнул капитан, слегка приподняв свои косматые брови. - Да. Я ухожу, капитан, с вашего разрешения, - сказал Роб. - Уходишь! Куда ты уходишь? - спросил капитан, глядя на него в упорповерх очков. - Как! Разве вы не знали, что я собираюсь уйти от вас, капитан? -отозвался Роб с трусливой улыбкой. Капитан положил газету, снял очки и устремил взор на дезертира. - Ну да, капитан, я хочу вас предупредить. Я думал, что вы уже знаетеоб этом, - сказал Роб, потирая руки и вставая. - Если бы вы были так добры, капитан, и поскорее нашли себе кого-нибудь другого, это мне было бы на руку.Боюсь, что к завтрашнему утру вам никого не удастся подыскать. Как выдумаете, капитан? - Так ты, стало быть, собираешься изменить своему Знамени, приятель? -сказал капитан, долго разглядывавший его физиономию. - Ах, капитан, вы очень жестоко обходитесь с бедным малым, - воскликнулмягкосердечный Роб, мгновенно почувствовав и оскорбление и негодование, -который предупредил вас по всем правилам, а вы на него смотрите хмуро иобзываете его изменником. Вы, капитан, никакого права не имеете ругатьбедного парня. Только потому, что я слуга, а вы хозяин, вы на меняклевещете! Что я сделал дурного? Растолкуйте мне, капитан, какое я совершилпреступление? Удрученный Точильщик расплакался и стал тереть глаза обшлагом. - Послушайте, капитан! - воскликнул оскорбленный юнец. - Скажите, какоепреступление я совершил? Что я такого сделал? Украл какие-нибудь вещи? Поджег дом? Если так, почему вы меня не обвиняете и не судите? Но порочитьрепутацию мальчика, который был вам хорошим слугой, только потому, что он неможет вредить самому себе ради вашей выгоды, - какое это оскорбление и какаянаграда за верную службу! Вот почему ребята сбиваются с прямого пути ипогибают! Я вам удивляюсь, капитан, удивляюсь! Все это Точильщик сопровождал плаксивым завыванием и осторожно пятилсяк двери. - Так, стало быть, ты раздобыл себе другую койку, приятель? - сказалкапитан, не спуская с него пристального взгляда. - Да, капитан, уж коли говорить вашими словами, я раздобыл себе другуюкойку! - воскликнул Роб, продолжая пятиться. - Получше, чем была у меняздесь. И там мне не нужна будет ваша похвала, капитан, а это большая удача, после того как вы закидали меня грязью, за то, что я беден и не могу вредитьсамому себе ради вашей выгоды. Да, я раздобыл себе другую койку. И если бы яне боялся оставить вас без слуги, я бы мог уйти хоть сейчас, только бы неслышать, как вы меня ругаете, потому что я беден и не могу причинять вредсамому себе ради вашей выгоды. Почему вы меня упрекаете за то, что я беден ине намерен действовать во вред себе ради вашей выгоды, капитан? Как выможете так поступать, капитан? - Послушай, приятель, - миролюбиво отозвался капитан, - ты бы лучшеэтого не говорил. - Да и вы бы лучше этого не говорили, капитан, - с гневом возразилневинный, начиная хныкать громче и продолжая пятиться в лавку. - Уж лучшевыпустите из меня кровь, но не порочьте меня! - Потому что, - спокойно продолжал капитан, - ты слыхал, может быть, отакой штуке, как линек? - Слыхал ли я, капитан? - вскричал язвительный Точильщик. - Нет, неслыхал! О такой штуке я никогда не слыхивал. - Ну, так вот, мне кажется, - сказал капитан, - что ты очень скоро сней познакомишься, если не будешь начеку. Я твои сигналы прекрасно понимаю, приятель. Можешь идти. - Значит, я могу сейчас уйти, капитан? - воскликнул Роб в восторге оттакой удачи. - Но помните, капитан: я не просил у вас разрешения уйтинемедленно. Вам не удастся еще раз опорочить меня только потому, что вы пособственному желанию меня прогоняете. И вы не имеете права задерживать моежалование, капитан! Его хозяин разрешил этот последний вопрос, достав металлическуючайницу, и отсчитал Точильщику его деньги, бросая на стол монету за монетой.Роб, хныча и всхлипывая, тяжко оскорбленный в своих чувствах, подобрал иходну за другой с хныканьем и всхлипываньем и завязал каждую в особый узелокв своем носовом платке; затем он поднялся на крышу дома и наполнил шляпу икарманы голубями; потом спустился вниз, к своей постели под прилавком, исвязал в узел свои вещи, хныча и всхлипывая все громче, как будто сердце унего надрывалось от воспоминаний, после чего он пропищал: " Прощайте, капитан; я ухожу от вас, не помня зла! " - и, наконец, переступив черезпорог, дернул за нос Маленького Мичмана, на прощанье нанеся ему оскорбление, и с торжествующей усмешкой зашагал по улице. Капитан, оставшись наедине с собой, вновь обратился к газете, как будтоне произошло ничего из ряда вон выходящего или неожиданного, и продолжалчитать с величайшим прилежанием. Но ни единого слова не усвоил капитанКатль, хотя прочитал их великое множество, ибо все это время Роб Точильщиккарабкался вверх по одному газетному столбцу и спускался вниз по другому. Трудно сказать, чувствовал ли себя когда-нибудь почтенный капитан такимпокинутым, как теперь: ведь теперь старый Соль Джилс, Уолтер и Отрада Сердцабыли для него поистине потеряны, а мистер Каркер обманул его и жестокоосмеял. Все они были слиты в образе вероломного Роба, с которым он не разделился дорогими ему воспоминаниями; он доверял вероломному Робу, и доверялему с радостью; он сделал его своим товарищем, как единственного уцелевшегоиз экипажа старого судна; он принял командование Маленьким Мичманом, апомощником у него был Роб; он намеревался исполнить свой долг по отношению кнему и был расположен к мальчику, словно они оба потерпели кораблекрушение ибыли выброшены вдвоем на необитаемый остров. А теперь, когда по виневероломного Роба недоверие, измена и подлость вторглись даже в гостиную, которая была как бы священным местом, капитан Катль почувствовал, что игостиная может затонуть, и не очень бы удивился, если бы она пошла ко дну, ине почувствовал бы большого огорчения. Поэтому капитан Катль читал газету с глубоким вниманием, но ни слова непонимал; поэтому капитан Катль ничего не сказал самому себе о Робе, истарался отогнать мысль о нем, и отнюдь не желал признать, что если ончувствует себя одиноким, как Робинзон Крузо, то Роб имеет к этому какое-тоотношение. С тем же спокойным, деловым видом капитан отправился в сумерках наЛеднхоллский рынок и договорился со сторожем, чтобы тот по утрам и повечерам являлся открывать и закрывать ставни Деревянного Мичмана. Затем онзашел в харчевню, чтобы уменьшить наполовину ежедневный рацион, доставлявшийся оттуда Мичману, и в трактир - прекратить отпуск пива дляпредателя. " Мой юноша, - пояснил капитан молодой леди за стойкой, - мойюноша поступил на более выгодное место, мисс. Наконец капитан решилвоспользоваться постелью под прилавком и, будучи единственным стражем всегоимущества, устраиваться на ночь здесь, а не наверху. Отныне капитан Катль поднимался с этого ложа ежедневно в шесть часовутра и нахлобучивал глянцевитую шляпу, словно одинокий Крузо, в завершениесвоего туалета одевающий шапку из козьей шкуры. И хотя страх его переднабегом дикого племени, Мак-Стинджер, уменьшился, подобно тому, какпостепенно рассеивались опасения того одинокого моряка, когда в течениедолгого времени не видно было никаких признаков людоедов, капитан позаведенному порядку соблюдал меры предосторожности и при виде шляпкинеизменно скрывался в свою крепость для наблюдений. За это время (напротяжении коего мистер Тутс не навещал его ни разу, написав, что уезжает изгорода) звук его собственного голоса начал казаться ему странным; а отпостоянного надраиванья и укладки инструментов, от долгого сидения заприлавком, когда он читал или смотрел в окно, у него развилась привычкапогружаться в такое глубокое раздумье, что красный ободок на лбу, которыйоставляла твердая глянцевитая шляпа, иной раз побаливал от чрезмерногоумственного напряжения. Когда истек годичный срок, капитан Катль счел нужным вскрыть пакет, ноон всегда намеревался сделать это в присутствии Роба Точильщика, доставившего ему пакет, полагая, что будет уместно и правильно вскрыть его вприсутствии постороннего лица; и теперь, не имея свидетелей, он очутился втяжелом положении. В разгар этих затруднений он с особой радостьюприветствовал однажды объявление в Судовом справочнике о возвращении изкаботажного плаванья " Осторожной Клары" - капитан Джон Бансби - и немедленноотправил этому философу письмо но почте, предписывая соблюдение полной тайныкасательно его местожительства и прося навестить его безотлагательно ввечерние часы. Бансби, принадлежавшему к числу тех мудрецов, которые действуют поубеждению, понадобилось несколько дней, прежде чем в голову его окончательнопроникло убеждение, что такого рода письмо им получено. Но, столкнувшисьвплотную с фактом и овладев им, он тотчас послал своего юнгу с извещением: " Приду сегодня вечером", каковой юнга, получив приказание произнести этислова и скрыться, исполнил свою миссию, словно вымазанный смолой дух, явившийся с таинственным предупреждением. Капитан, очень довольный вестью, приготовил трубки, ром и воду и ждалсвоего посетителя в задней гостиной. В восемь часов глухое мычание у входнойдвери, казалось исходившее из глотки морского быка, а затем постукиваньепалкой по панели возвестили настороженному слуху капитана Катля, что Бансбиявился на борт; капитан немедленно впустил его, косматого, с флегматическойфизиономией цвета красного дерева. По обыкновению, Бансби не замечал того, что происходило перед ним, но внимательно наблюдал нечто, совершающееся вдругой части света. - Бансби, - воскликнул капитан, схватив его за руку, - как поживаете? Приятель, как поживаете? - Дружище, - ответил голос, исходящий из Бансби и не имеющий, казалось, никакого отношения к самому командиру, - недурно! - Бансби, - продолжал капитан, воздавая величайшие почести гению, - вотвы здесь! Человек, способный высказать мнение, сверкающее ярче бриллиантов! Покажите мне другого такого парня в просмоленных штанах, сверкающего какбриллиант! А для этого перелистайте " Сборник Стэнфела", а когда найдете этоместо - отметьте! Вот вы здесь, в этой самой комнате, где высказали своемнение, которое оказалось справедливым до последнего слова. (Капитан этомуискренне верил.) - Да, да! - проворчал Бансби. - До последнего слова, - сказал капитан. - А почему? - проворчал Бансби, впервые взглянув на своего друга. - Вкаком направлении? Если так, то почему бы и нет? Вот что. Произнеся эти таинственные слова - у капитана они чуть было не вызвалиголовокружения, ибо погрузили его в бездонное море умозаключений и догадок, - мудрец позволил снять с себя лоцманскую куртку и последовал за своимдругом в маленькую гостиную, где рука его вскоре взялась за бутылку с ромом, воспользовавшись коей он приготовил стакан крепчайшего грога, а потом затрубку, которую он набил и закурил. Капитан Катль, подражая в этом своему гостю, но будучи не в силахсохранять сосредоточенный и невозмутимый вид, отличавший командира, сидел подругую сторону камина, почтительно наблюдал за ним и как будто ждалпоощрения или изъявления любопытства со стороны Бансби, чтобы перейти ксобственным делам. Но так как философ цвета красного дерева, по-видимому, неощущал ничего, кроме тепла и вкуса табачного дыма, и ограничился только тем, что, вынув изо рта трубку, дабы освободить место для стакана, хриплоотрекомендовался Джеком Бансби - заявление, мало способствовавшее началуразговора, - капитан, краткой хвалебной речью призвав его к вниманию, рассказал об исчезновении дяди Соля, о перемене, происшедшей в егособственной жизни и судьбе, и в заключение положил на стол пакет. После долгого молчания Бансби кивнул головой. - Распечатать? - спросил капитан. Бансби снова кивнул. Тогда капитан сломал печать и извлек две сложенных бумаги, на одной изкоих прочел надпись: " Последняя воля и завещание Соломона Джилса", а надругой: " Письмо Нэду Катлю". Бансби, устремив взор на побережье Гренландии, казалось, приготовилсявыслушать содержание обоих документов. Поэтому капитан откашлялся, чтобыпрочистить горло, и стал читать вслух. - " Мой дорогой Нэд Катль! Покидая родину, чтобы отправиться вВест-Индию..." Тут капитан приостановился и зорко посмотрел на Бансби, которыйпристально смотрел на побережье Гренландии. - "...с тщетной надеждой получить сведения о моем милом мальчике, язнал, что, буде вы познакомитесь с моим намерением, вы либо воспрепятствуетеему, либо захотите меня сопровождать; вот почему я хранил его в тайне. Есливы когда-нибудь прочтете это письмо, Нэд, меня, вероятно, не будет в живых.Тогда вы, конечно, простите старому другу его сумасбродство и почувствуетесострадание при мысли о той тревоге и неизвестности, какие побудили меняпредпринять это безумное путешествие. Стало быть, не будем больше говоритьоб этом. Я почти не надеюсь, что мой бедный мальчик прочтет когда-нибудь этислова или еще раз порадует ваши взоры своим честным, открытым лицом..." Да, да, никогда больше, - сказал капитан Катль в скорбном раздумье. - Никогда! Там будет он лежать до конца дней... Мистер Бансби, у которого было музыкальное ухо, вдруг заревел: " ВБискайском заливе. О! ", а добрый капитан, видя в этом достойное воздаяниепамяти умершего, был так растроган, что с благодарностью пожал ему руку идолжен был смахнуть слезу. - Ну-ну! - сказал капитан, когда жалобный вопль Бансби перестал гудетьи сотрясать окно в потолке. - Великое горе он долго терпел, а мы перелистаемкнигу и отыщем это место. - Врачи, - заметил Бансби, - не принесли помощи. - Да, да, конечно, - сказал капитан. - Что толку от них на глубинеполутора тысяч футов? - Затем, возвращаясь к письму, он продолжал: - " Ноесли бы он присутствовал в то время, когда пакет будет вскрыт..." - капитанневольно оглянулся и покачал головой, - "...или узнал об этомвпоследствии..." - капитан снова покачал головой, - "...я шлю ему своеблагословение! Если приложенная к этому письму бумага составлена юридическинеправильно, это имеет мало значения, так как из заинтересованных лиц нетникого, кроме его и вас, а я попросту желаю одного: если он жив, пусть кнему перейдет то немногое, что может остаться после меня, а если делообернется иначе (чего я опасаюсь), пусть это перейдет к вам, Нэд. Знаю, чтовы уважите мое желание. Да благословит вас бог за это и за всегдашнеедружеское ваше расположение к Соломону Джилсу". Бансби! - сказал капитан, взывая к нему торжественно, - как вы это понимаете? Вот вы сидите здесь, человек, которому с младенческих лет проламывали голову, и в каждуюрасщелину в черепе проникала к вам новая мысль. Как же вы это понимаете? - Если дело обстоит так, что он умер, - отвечал Бансби с несвойственнойему стремительностью, - он, по моему мнению, больше не вернется. Если делообстоит так, что он жив, он, по моему мнению, вернется. Говорю ли я, что онвернется? Нет. Почему? Потому, что следует держаться по курсу этогонаблюдения. - Бансби, - сказал капитан Катль, который, казалось, давал тем болеевысокую оценку мнениям своего знаменитого друга, чем труднее было хотьчто-нибудь из них извлечь, - Бансби, - повторил капитан вне себя отвосторга, - вы у себя в голове вмещаете груз, который быстро потопил бысудно с таким водоизмещением, как мое! Но что касается вот этого завещания, я намерен не предпринимать никаких шагов, чтобы завладеть имуществом, помилуй бог!.. Я только постараюсь сохранить его для более законногохозяина. И я все-таки надеюсь, что Соль Джилс, законный хозяин, жив ивернется, хотя, быть может, и странно, почему он не посылает о себе никакихвестей. А теперь, каково ваше мнение, Бансби, насчет того, чтобы сноваприпрятать эти бумаги и пометить снаружи, что они были распечатаны такого-точисла в присутствии Джона Бансби и Эдуарда Катля? Так как Бансби не усмотрел никаких возражений на побережье Гренландииили где-нибудь в другом месте, эта мысль была приведена в исполнение. И сейвеликий человек, на секунду устремив свой взор на непосредственно окружающуюего обстановку, собственноручно начертал свою подпись на конверте, решительно воздерживаясь, с характеристическою для него скромностью, отупотребления прописных букв. Капитан Катль, в свою очередь расписавшисьлевой рукой и заперев пакет в несгораемый ящик, предложил своему гостюприготовить еще стакан грогу и выкурить еще одну трубку и, сам подражая егопримеру, задумался, сидя у камина, о том, какова может быть судьба бедногостарого мастера судовых инструментов. А затем произошло событие столь ужасное и потрясающее, что капитанКатль без поддержки Бансби рухнул бы под его тяжестью и с этого роковогочаса был бы погибшим человеком. Как мог капитан, даже если принять во внимание радость, вызваннуюпосещением такого гостя, как мог он только притворить дверь, а не заперетьее, - а в этой небрежности он несомненно был повинен, - является одним изтех вопросов, которым суждено вечно оставаться предметом для размышлений иливозбуждать ропот против судьбы. Как бы там ни было, но в этот тихий часчерез незапертую дверь ворвалась в гостиную свирепая Мак-Стинджер, держа вматеринских своих объятиях Александра Мак-Стинджера, а за нею следомворвались смятение и месть (не говоря уже о Джулиане Мак-Стинджер и о братемилой малютки, Чарльзе Мак-Стинджере, известном на арене своих детских игрпод именем Чаули). Она вошла так быстро и так бесшумно, подобно струевоздуха из ближних Ост-Индских доков *, что капитан Катль очнулся лишь в тотмомент, когда обнаружил, что сидит и смотрит на нее с тем самым безмятежнымвидом, с каким предавался размышлениям, после чего на физиономии егоотразились ужас и отчаяние. Но как только капитан Катль осознал во всей полноте постигшее егонесчастье, инстинкт самосохранения побудил его обратиться в бегство.Стремительно обернувшись к маленькой двери, которая вела из гостиной накрутую лесенку в погреб, капитан бросился к ней головой вперед, как человек, равнодушный к синякам и ушибам и помышляющий только о том, чтобы скрыться внедрах земли. Быть может, эта доблестная попытка увенчалась бы успехом, еслибы не горячая привязанность милых малюток, Джулианы и Чаули, которые, уцепившись за его ноги - одна схватила одну, другой - другую, - с жалобнымикриками взывали к нему, как к своему другу. Тем временем миссисМак-Стинджер, которая никогда не приступала к важному делу, не перевернувпредварительно Александра Мак-Стинджера так, чтобы удобнее было осыпать егоживительным градом шлепков, и не посадив его затем на землю для охлаждения, в каковом положении узрел его впервые читатель, - миссис Мак-Стинджерсовершила этот торжественный обряд, как будто на сей раз это быложертвоприношение фуриям, и, опустив страдальца на пол, устремилась ккапитану с настойчивою решимостью, угрожавшей царапинами вмешавшемусяБансби. Вопли двух старших Мак-Стинджеров и рев юного Александра, которому, если можно так выразиться, выпало на долю пегое детство, ибо добрую половинуэтой волшебной поры жизни все лицо у него было в синяках, придавали этомупосещению устрашающий характер. Но когда снова воцарилась тишина и капитан, весь в поту, робко воззрился на миссис Мак-Стинджер, ужас достиг наивысшегопредела. - О капитан Катль, капитан Катль! - сказала миссис Мак-Стинджер, сурововыпятив подбородок и потрясая им, а одновременно и тем, что можно было быназвать ее кулаком, не будь она представительницей слабого пола. - О капитанКатль, капитан Катль! Как вы дерзаете смотреть мне в лицо, вместо того чтобыумереть от разрыва сердца? Капитан, которого можно было заподозрить в чем угодно, только не вдерзости, тихо пробормотал: " Держись крепче! " - О, я была слабой, доверчивой дурой, когда приняла вас под свой кров, капитан Катль! - воскликнула миссис Мак-Стинджер. - Подумать только о техблагодеяниях, какими я осыпала этого человека, о том, как я учила моих детейлюбить и почитать его, будто отца родного, а ведь на нашей улице нет ниодной хозяйки и ни одного жильца, которые бы не знали, что я терпела убыткииз-за этого человека и из-за его пьянства и буянства, - миссис Мак-Стинджерупотребила это последнее слово не столько для выражения какой-нибудь мысли, сколько ради рифмы. - И все они кричали в один голос: стыд и позор, что онобременяет работящую женщину, которая трудится с раннего утра и до позднейночи для блага своих детей и содержит свое бедное жилище в такой чистоте, что человек может обедать, да, обедать, и чаи пить тоже, где ему вздумается, хоть на полу или на лестнице, несмотря на его пьянство и буянство, - воткаким попечением и заботами он был окружен! Миссис Мак-Стинджер остановилась перевести дух; лицо ее сиялоторжеством, потому что ей удалось вторично упомянуть о " буянстве" капитанаКатля. - А он убега-а-ает! - застонала миссис Мак-Стинджер, растягиваяпредпоследний слог так, что злополучный капитан счел себя величайшимнегодяем. - И скрывается целый год! От женщины! Такая уж у него совесть! Онне посмел встретиться с ней лицом к лицу-у, - снова протяжный стон, - нет, он убежал тайком, как преступник! Да если бы вот этот мой младенец, - быстродобавила миссис Мак-Стинджер, - вздумал убежать тайком, я бы исполнила свойматеринский долг так, что он весь покрылся бы синяками! Юный Александр, истолковав эти слова как обещание, которое будетнемедленно исполнено, повалился на пол от страха и горя и лежал, выставив навсеобщее обозрение подошвы башмаков и издавая такие оглушительные вопли, чтомиссис Мак-Стинджер сочла необходимым взять его на руки, а когда он снованачинал реветь, всякий раз успокаивала его, встряхивая с такой силой, что, казалось, у него расшатаются все зубы. - Прекрасный человек капитан Катль! - продолжала миссис Мак-Стинджер, делая резкое ударение на имени капитана. - Стоило того, чтобы я о немгоревала... не спала по ночам и падала в обморок... и считала, что онумер... и бегала, как сумасшедшая, по всему городу, наводя о нем справки! О, это прекрасный человек! Ха-ха-ха! Он стоит всех этих тревог и мучений, онстоит значительно большего. Будьте уверены, это все пустяки! Ха-ха-ха! Капитан Катль, - сказала миссис Мак-Стинджер суровым голосом и принявсуровую осанку, - я желаю знать, намерены ли вы вернуться домой? Испуганный капитан заглянул в свою шляпу, словно не видел другоговыхода, как надеть ее и сдаться. - Капитан Катль, - повторила миссис Мак-Стинджер все с тем жерешительным видом, - я желаю знать, намерены ли вы вернуться домой, сэр? Капитан, казалось, был совершенно готов идти, но все-таки пролепеталслабым голосом, что " незачем поднимать из-за этого такой шум". - Да-да-да! - успокоительным тоном сказал Бансби. - Стоп, милочка, стоп! - А вы кто такой, с вашего разрешения? - с целомудренным величиемотозвалась миссис Мак-Стинджер. - Вы проживали когда-нибудь в номере девятомна Бриг-Плейс, сэр? Может быть, память у меня плохая, но, мне кажется, моимжильцом были не вы. До меня жила в номере девятом некая миссис Джолсон, и, вероятно, вы приняли меня за нее. Только этим я и могу объяснить вашуфамильярность, сэр. - Ну-ну, милочка, стоп, стоп! - сказал Бансби. Капитан Катль не ждал того, что воспоследовало, даже от столь великогочеловека и едва мог этому поверить, хотя видел собственными глазами и наяву, как Бансби, смело шагнув вперед, обхватил миссис Мак-Стинджер своим косматымсиним рукавом и так успокоил ее магическим жестом и этими немногими словами- больше он не промолвил ничего, - что она, посмотрев на него, залиласьслезами и заметила, что ребенок и тот может теперь одержать над ней верх, -в таком подавленном состоянии она находится. Лишившись дара речи и вне себя от изумления, капитан видел, как Бансбипотихоньку увлек эту неумолимую женщину в лавку, вернулся за ромом, водой исвечой, отнес все это к ней и умиротворил ее, не произнеся, по-видимому, ниединого слова. Вскоре он заглянул в гостиную в своей лоцманской куртке исказал: " Катль, я ухожу, чтобы конвоировать ее домой", а капитан Катль вбольшем замешательстве, чем если бы его самого заковали в кандалы дляпрепровождения на Бриг-Плейс, увидел, как все семейство во главе с миссисМак-Стинджер мирно удалилось гуськом. Он едва успел достать своюметаллическую чайницу и украдкой всунуть деньги Джулиане Мак-Стинджер, прежней своей любимице, и Чаули, который притязал на его расположение, обещая стать славным моряком, как все они покинули кров Мичмана. А Бансби, шепнув, что справится молодцом и еще раз окликнет Нэда Катля, прежде чемвернется на борт своего судна, захлопнул за собой дверь, замыкая процессию. Тревожные мысли, что, быть может, он бредит и его посетили привидения, а отнюдь не семейство, созданное из плоти и крови, преследовали поначалукапитана, когда он вернулся в маленькую гостиную и остался в одиночестве.Однако безграничная вера в командира " Осторожной Клары" и беспредельноевосхищение им одержали верх и привели капитана в восторженное состояние. Но по мере того, как шло время, а Бансби все еще не возвращался, укапитана начали возникать мучительные сомнения иного порядка. Быть может, Бансби искусно заманили на Бриг-Плейс и держат там в заточении какзаложника; в таком случае, капитану, как честному человеку, надлежитосвободить его, пожертвовав собственной свободой. Быть может, Бансби былатакован и побежден миссис Мак-Стинджер и стыдится показаться на глаза послесвоего поражения. Быть может, миссис Мак-Стинджер, отличаясьнеуравновешенным характером, передумала и повернула назад с намерением сноваабордировать Мичмана, а Бансби, вызвавшись проводить ее кратчайшей дорогой, прилагал силы к тому, чтобы все семейство заблудилось в дебрях города. И, наконец, как подобает поступить ему, капитану Катлю, в том случае, если онбольше ничего не услышит ни о Мак-Стинджерах, ни о Бансби, что казалосьвесьма вероятным при таком чудесном и непредвиденном стечении обстоятельств? Обо всем этом он размышлял, пока не устал, а Бансби все не было. Онустроил себе постель под прилавком и приготовился ко сну; Бансби все небыло. Наконец, когда капитан уже отчаялся увидеть его, по крайней мере - вэтот вечер, и стал раздеваться, послышался стук колес, который замер удвери, после чего раздался оклик Бансби. Капитан задрожал при мысли, что ему не удалось избавиться от миссисМак-Стинджер и он привез ее назад в карете. Нет! Бансби явился только в сопровождений большого сундука, который онсобственноручно втащил в лавку и, едва успев втащить, сел на него. КапитанКатль признал в нем свой сундук, оставленный в доме миссис Мак-Стинджер, и, посмотрев более пристально, со свечою в руке, на Бансби, предположил, чтотому море по колено, или, проще говоря, что он пьян. Впрочем, убедиться вртом было трудно: у командира и в трезвом виде на физиономии ровно ничего неотражалось. - Катль, - сказал командир, вставая с сундука и открывая крышку, - этоваши пожитки? Капитан Катль заглянул в сундук и опознал свое имущество. - Дело сделано исправно. Не так ли, приятель? - спросил Бансби. Благодарный и ошеломленный капитан схватил его за руку и началпространно выражать свое изумление, но Бансби, выдернув руку, сделал попыткуподмигнуть своим вращающимся глазом, каковое усилие, - в том состоянии, вкаком он находился, - едва не лишило его равновесия. Затем он резкораспахнул дверь и стремительно удалился, дабы вернуться на борт " ОсторожнойКлары", - по-видимому, таков был неизменный его обычай, когда он считал, чтоим одержана победа. Так как Бансби не был расположен часто принимать гостей, капитан Катльрешил не идти и не посылать к нему на следующий день или до той поры, покакомандир не изъявит в этом смысле благосклонного своего желания или, еслиэтого не случится, пока не истечет какой-то срок. Посему капитан наследующее же утро вернулся к своему уединенному образу жизни и не раз, поутрам, в полдень и вечером, погружался в размышления о старом Соле Джилсе, омнениях Бансби касательно старика и о том, есть ли надежда на еговозвращение. Такое раздумье укрепляло надежды капитана Катля, и он поджидалстарого мастера у двери, осмеливаясь делать это теперь, когда он страннымобразом обрел свободу: ставил его кресло на обычное место и приводил впорядок маленькую гостиную, как в прежние времена, - на случай если тотвернется неожиданно. В своей рачительности он снял с гвоздя маленькийпортрет Уолтера-школьника, опасаясь, как бы он не произвел тяжелоговпечатления на старика, когда тот войдет в дом. Иной раз у капитанавозникало предчувствие, что он явится в такой-то день. А как-то ввоскресенье он даже заказал два обеда - так велика была его надежда. Ностарый Соломон не явился. А соседи по-прежнему наблюдали, как человек, похожий на моряка, в глянцевитой шляпе, стоит по вечерам в дверях лавки ивнимательно смотрит на улицу.
Данная страница нарушает авторские права?