О женщинах и бабенках

Дела в клинике идут замечательно. Я перестал расстраиваться, что большая часть моих пациентов не хочет излечиваться, но только лечиться, и мне кажется, что они теперь благодарны. Когда же их наполняет благодарность, они почему-то начинают хотеть излечиться.

Больше я не потворствую их страхам, однако же сердце мое ликует подобно звонким литаврам, когда они побеждают свои несметные страхи. И, как выяснилось, даже это обстоятельство (мое ликование) способно оказывать поразительный психотерапевтический эффект! Надо будет его запатентовать…

Заратустра любезно согласился помогать мне по работе, но чаще держится в тени, утверждая, что у меня и без него все очень хорошо получается. (Хотя я-то знаю, что если кого и должны благодарить мои пациенты, так это его — Заратустру! Ну да ладно.)

Большинство моих пациентов — женщины, им приходится тяжелее всего. Они не созданы жить в мире, где все эгоисты для других, а не в самих Себе. И я очень хотел, чтобы Заратустра говорил с ними об этом. Он согласился.

Я собрал всю женскую часть моего отделения в зале для групповой терапии, и Заратустра говорил так:

«Не упрекайте Заратустру, что прежде не говорил он с женщиной. Не потому, что не любит он женщину, но потому что любит ее, не говорил Заратустра с нею.

Говорящий с женщиной или глуп, или зол, или лжец.

Будет ли тот, кто любит, говорить с той, что хочет не понимать, но желает чувствовать? Глупо давать то, в чем не испытывают нужды, глупо предлагать то, что не может быть принято. Мужчина всегда говорит для себя, но женщине нужен не монах, а мужчина!

Будет ли тот, кто любит, говорить с той, что хочет не уверений, а верности? Зол тот, кто предлагает то, что не может дать. Мужчина верен лишь одной женщине: ее имя — имя матери его. Женщины, неужели же и дальше готовы платить вы за блеск иллюзии тьмой поруганной жизни?

Будет ли тот, кто любит, говорить с той, что хочет не умозаключений, а слов? Нет, не будет говорить он, но будет шептать. Лжет мужчина, который говорит об уме женщины, но дважды лжет мужчина, который верит в то, что он говорит, когда говорит об уме женщины!

Беда женщины в том, что не ценит она в себе женщины. Кто ж отдает счастье свое в обмен на муку? Нельзя быть счастливой, не будучи собой. Кто ты есть, если не ты? Что ж отрекаешься ты от себя, женщина?

Беда женщины в том, что хочет она быть мужчиной. Обида — плохой советчик, гордыня — глупый, соперничество — пустой. То, что видите вы, женщины, не является мужчиной, но лишь зримой мужественностью. Жесткий у рака панцирь, но думаете вы, что и брюшко его — монолит, а не так это…

Своей фантазии пытаетесь подражать вы, но не мужчине. Если бы мужчине могли вы подражать, то имели бы и блага его, но с фантазией вашей, которой подражаете вы, только беды его и обретете вы!

" Там хорошо, где нас нет! " — говорите вы, женщины, таков ваш принцип. И когда окажетесь вы там, где вас не было, скажете то же, что говорили вы прежде. Долго ли еще будете вы скитаться, гонимые страхом? Кто напугал вас, если не вы сами? Почему не скажете: " Там, где нас нет — нас нет! "?

Что ж не прислушаетесь вы к себе, когда говорите вы: " От добра добра не ищут! "? Разве может быть добро больше, чем оно есть? Разве то добро, которого нет, больше того, что есть? Разве нужно вам что-то, кроме добра?

Беда женщины в том, что мужчина ищет в ней не женщину, но мужчину. Зачем, женщины, потворствуете вы глупости, что приносит вам боль? Хоть бы не приносила она вам боли, но ведь приносит! Когда же перестанете вы казаться и станете?

Когда скажете вы мужчине своему: «Не попутчик я твой, не дорога я для тебя, но дом!» Разве же не будет благодарен скиталец за кров? Что ж боитесь вы благодарности, а возмущение вызываете?

В том беда женщины, что мужчина перестал быть мужчиной. Мужчина должен быть эгоистом: должен оплачивать он желания свои из собственного кармана. Плох мужчина, который торгуется, но дважды плох мужчина, который торгуется, словно женщина.

Не только за нее, за женщину, но даже и за себя, за мужчину, не в силах ответствовать теперь мужчина, ибо не стал он еще эгоистом. Что же вы, женщины, не видите эгофилии его? Что ж потакаете ей? Когда ж станете вы мужчине женщиной, а матерью сыну, но не наоборот?

Беда женщины в том, что она считает себя бесценной, ибо знают мужчины, что всегда могут купить ее. Беда женщины в том, что себе она лжет, когда говорит, что не имеет цены, ибо в пространстве лжи теряется лгущий.

Беда женщины в том, что считает она себя равной мужчине. Соревноваться — значит, не быть женщиной. Не радоваться тем единственным способом, что дан тебе, — значит не радоваться вовсе. Но что есть большее, чем радость? На что променяли вы счастье свое, женщины? Зачем равенство печали вам с мужчинами?

Беда женщины в том, что не знает она, — ребенок, ребенок невидимый, ребенок не рожденный еще, ребенок потенциальный скрыт в существе ее. Чаша всегда чаша, даже если она пуста. Прольется вода, если нет для нее чаши, но берегут не чашу, а воду, иначе зачем тогда чаша? Не знает этого женщина, оттого и несчастна!

Беда женщины в том, что не видит мужчина ребенка, которого женщина охраняет в существе своем. Укоряет женщину он в корысти, ибо не видит мужчина, что не для себя, но для ребенка, скрытого в существе ее, корыстна женщина. Кто ж скажет об этом мужчине, если не женщина? Чего же боитесь вы, уже осужденные?

Мужчина жесток, но не жёсток, оттого-то он и жесток, что обороняет ранимое. Но крепка цитадель женщины, крепка и невидима! Катается она под мужскими пальцами, подобно алмазу прозрачному в жерновах глиняных, и сокрушаются те, что не могут раздавить ее. Женщины живут дольше!

Беда женщины в том, что манит ее мужчина в заоблачные дали миражей своих. Но куда идти женщине, когда ребенок слабый скрыт в существе ее? Не за мужчиной идет женщина, но за тем, кто защитит ребенка ее. Но не знает женщина, что не знает мужчина о том ребенке малом, что сокрыт в существе ее.

Не знает мужчина и о стремлениях женщины, о том, что действительно она хочет, а потому будет он осуждать ее, ибо слеп и глух, потому что другой. Не знает мужчина, что не может женщина разделить стремлений его, ибо одно стремление у нее — это ребенок. Мужчина же только свои стремления знает. Как знать ему о существе женщины, которое есть уже и не может потому быть стремлением?

В том беда женщины, что желание свое принадлежать мужчине, желание, в котором находит она самое само, называет она «повиновением». Тот, кто не задирал головы, не узнает и унижения поклона. Зачем же задирали вы головы свои, женщины, разве мало вы видите, самое само созерцая?

Слишком долго слушала мужчин женщина, слишком долго они говорили с ней! Много ли надо, чтобы женщина поверила? Непонимающий согласится быстро с тем, кто говорит, что он знает. Но много ли понимают мужчины? Плох тот, кто не понимает, но в два раза хуже тот, кто думает, что понимает, не понимая.

Всегда два голоса в ней, в женщине, — ее голос и ребенка, скрытого в существе ее. Но удивляется мужчина сердито, когда не может понять разговора ее, ибо не знает он о ребенке, что скрыт в существе женщины, и что не для себя, но с ним живет она, с ним только и разговаривает, вдвоем они говорят, перебивая друг друга!

Власть мужчины, что игрушка в руках ребенка. Будет он плакать, когда потеряет игрушку свою, и боится он потерять ее. Нет худшей доли! Нужна ли игрушка вам, женщины? Что же лучше: быть королевой в рабстве или в рабстве — королевой? Помните, отвечая, «рабство» здесь — только оценка!

В том беда женщины, что верит она и не верит одновременно. Она верит за себя, но не верит за ребенка своего, скрытого в существе ее. За него, за ребенка, принуждена она быть настороже. Что ж винить в этом мужчину?

Не мужчине, но женщине нужен ребенок. Зачем же говорите вы, женщины, что не нужны вам дети? Так вы хотите купить любовь мужчины? Шантаж глуп, но и вовсе безумен он, когда шантажируют самоубийством!

А мужская любовь — опостылет вам, женщины, ибо превращается мужчина любящий в щенка скулящего. Вы же молящих не любите, ибо как может быть он защитником и опорой вам, если смотрит на вас, как на вазу хрустальную, и дышать боится.

Нет, женщины, от мужчин таких отвращение едкое сводит скулы ваши! Ибо не такого отца ищете вы для ребенка вашего, что скрыт в существе вашем! И хочется вам кричать, но не от страсти кричите вы, что снедать может вас, словно пламя безудержное, но от невыносимости глядеть на мужское бессилие!

Но и самца похотливого не хотите вы, женщины, ибо не похоти, но силы ждете вы от мужчины вашего! Когда ж увивается он за вами, когда глазенки блестят его, то не зверь беспощадный говорит в нем, а падальщик! Как же вам отвратителен его трупный запах! И как он пятится гнусно, звука петард испугавшись, моля небеса о пощаде! Нет, только презрением можете наградить вы это жалкое подобие мужества!

Однако же вот что скажет вам Заратустра, если должен сказать:

" Счастлива женщина тем, что может быть женщиной, но не знает она о своем счастье!

Счастлива женщина тем, что нет ей нужды быть мужчиной, но не верит она счастью своему!

Счастлива женщина тем, что есть ребенок у нее, пусть и скрытый, которого она хочет, но не знает женщина о счастье своем!

Счастлива женщина тем, что живет вечно в детях своих, но не знает она о своем счастье!

Счастлива женщина тем, что может она отдаться и может довериться, ибо грезит об этом, но не знает женщина о своем счастье!

Счастлива женщина тем, что нет нужды ей бороться за то, что нельзя не потерять, но не знает женщина о своем счастье!

Счастлива женщина тем, что нет в ней ни предела, ни границы, ни цели: нет нужды ей идти, воевать и разочаровываться! Но и об этом не знает женщина!

Счастлива женщина, когда слышит мужской шепот, не разбирая слов, но отрекается она от счастья своего ради миражей! "

Отчего ж сердитесь вы на Заратустру, что не хочет он говорить с вами? — Ибо знает он, обманутые, не шепот его хотите вы слушать, но речи его.

" Что же в речах Заратустры, кроме желания близости? " — спросите вы. Так и есть, но с женщинами речи эти разделяют его!

Вы же не знаете границы, не заметите вы и подвоха, что так неприятен мне. Не хочу я обманывать вас, хоть и рады были бы вы обмануться. Не обмана, но силы должны искать вы, женщины!

Вам я дам силу свою, если захотите вы быть возлюбленными только, но не любимыми. Помните, что если любит мужчина, то любит он, как мужчина, а потому как любить ему женщину? Рассказывали сказку вам про журавля и лисицу, да, видно, не поняли вы ее!

Только возлюбленной может быть мужчине женщина, и то много больше, чем любовь мужчины к своему «Я», которую полагает он за любовь свою к женщине! И потому все было бы вам, женщины, если бы хотели вы быть только возлюбленными, но счастья своего не знаете вы!

Оттого и я не говорю с вами, женщины, но шепчу вам:

— я не люблю мужчины в вас, женщины, но люблю я мужчину в мужчине;

— и возлюбил я женщину в женщине, ибо я мужчина; - я мужчина, женщины, ибо я эгоист, и не ждите от меня жалости, но алкайте страсть мою ненасытную, пока дано вам;

— тот я, кого хотите вы, и я приду к вам, когда будете вы женщиной, когда будете готовы, ибо возлюбил я в вас женщину;

— не будет чувство мое вечным, но будет оно страстным, ибо в сердце моем сладость и сила, а в теле моем жажда и обладание;

— и растаете вы, возлюбленные, в руках моих, ибо я буду пламенем пожирающим, что сжигает сомнение, и буду я ветром, что разметает условности;

— и я дам вам ребенка вашего, и вы будете растить его, соблазненные сами собою;

— я же уйду от вас, женщины, чтоб не брели вы печально в далях тех, где нет вам дороги;

— и останется с вами ребенок мой и будет любить вас и будет любить за меня, ибо я буду в нем!»

Так говорил Заратустра в гробовой тишине зала. Говорил он тихо, но без тени смущения, страстно, с невероятной, всеобъемлющей силой внутреннего обладания!

Я же смотрел на лица женщин, замерших от восторга. Гримасы ужаса сменились в какой-то момент восхищением, они светились! …

— Всё, — шепнул Заратустра. — Я сказал вам всё, теперь уходите, чтобы мог я прийти к вам Сам! Ибо я прихожу только Сам, но не когда зовут меня. И не ждите меня, не ожидайте, но знайте, что я приду!

Словно загипнотизированные, неловкие, женщины поднялись со своих кресел и медленно покидали зал, бросая на Заратустру взоры, в которых угадывалось мною не ожидание, но полнота.

Заратустра наполнил их, но не тем, что он говорил, а тем, кем он был, тем, кто он есть. Они смогли быть, благодаря тому, что он есть.