На горе Елеонской

Мы вышли из клиники.

— Зар, что-то не так, — задумчиво сказал я.

— Снег, — помедлив, ответил мне Заратустра.

— Зачем въезжать в город на белой ослице, чтобы выйти из него под крестом? — мой вопрос не был адресован.

— Первый снег. Скоро зима, — прошептал Заратустра.

— От слов веет холодом эпитафий, — ответил я.

— Зима поселилась в доме человека.

— Что напишут на могиле моей?

— «Никогда не рождался, никогда не умирал».

— «Пришел ниоткуда, ушел в никуда».

— Слова…

— Знаки…

— Вешки и метки…

— Карта?

— Ходули.

«Да, да! " Ходули! "», — так сказал Зар о словах.

Слова — ходули: велики шаги, да неуверенны. Кто ж идет в снежные горы, прихватив с собою ходули?

Слова означивают: подобно зимнему небу со снежной бородой, раскидывают они белый покров над миром и скрывают жизнь под своим покрывалом.

Неправда, не создают слова новой реальности, они только скрывают, подобные витиеватому узору на замерзшем от стужи стекле. Узор этот красив, но окно превращает он в стену.

Слова убивают живое, подобно леденящему холоду. Среди ледников живет человек, страдая от холода, но даже окоченевший, не перестает он перебирать ледяные игрушки. Что он ищет? Что он может найти?

Слова — первый и последний миф человечества, бессильный открывать, он призван объяснить. Имя заменяет сущность. Имя делает сущность разменной монетой. Такова цена кумира этого.

Слова прозрачны, как холод прозрачен, но создают они туман. Ибо всегда говорят они больше, чем есть, и меньше, чем должны сказать.

Слово — нечто, чего всегда много и всегда недостает. Слово — великий мистификатор, а потому не прозрачно оно, но призрачно.

Слово — лжезагадка. Кажется нам, что скрыт в слове смысл, ибо привыкли мы искать в глубине, а лед имеет объем, но не имеет он содержания другого, кроме самого себя. Что ж искать в глубине его, если снаружи таков он, как и внутри?

Реченное не есть ложь, как говорят, оно то только, что говорится, не более того и не менее. Кто будет требовать ото льда большего, чем просто быть льдом? А то, что лед — не жидкость и не пар, понятно без слов.

Не лжет нам слово, но мы лжем верой своей в него. Оно же, верткое, подобное поземке, как быстро меняет оно свое положение! И коли нет для нас Жизни, и коли слово для нас и есть жизнь, то как же не обмануться нам, доверившись флюгеру этому!

Не там ищем мы правды, где следовало бы искать, да и не в правде соль, а в Жизни, но Ее-то, единственную, и обменяли мы на множество слов красочных, да пустых, как матрешки!

Думают многие, что слово — это весы, но не весы слово, а грузы! Вот почему думаю я, что продажны слова, ибо всегда можно положить больше их на чашу желанную.

О, не следует нам играться со словами нашими, ибо проиграем мы, не зная Жизни, а следуя лишь за тем, что зовется у нас волей!

Слово — императив. Обозначив, посадили мы живое на цепь и не стали ни кормить, ни поить его, а требовать только исполнения предписаний наших.

Оттого-то и гибнет живое, будучи обозначенным, став собственным надзирателем, благодаря имени своему. А что не обозначили мы словами нашими? …

Слово — вот он, холод сердец, вот он, великий тиран, играющий человеком. Ни шага вправо, ни шага влево — вот девиз епархии слова!

Когда же поймем мы, что нетождественно слово обозначаемому? Когда же мы жизнь свою отпустим на волю? Когда ж дадим мы ей право быть Жизнью?

Подобны слова ледяным резцам, что анатомируют тело живое. И ни одна жилка не дрогнет на холодном лице слова-анатома, незнакомого с болью.

Когда строим мы фразу свою, Жизнь не способные в ней уместить и полноту Жизни теряющие, осуществляем мы вивисекцию холода.

Чем же являются для нас слова наши и череда слов бесконечная, если не иглами острыми, как ледяные сосульки! На них-то и распята жизнь наша, словно агнец, живьем освежеванный, растянута она и иссушена и Жизнью быть неспособна!

Не по лесам и лугам, не по горам и долинам, не по озерам и рекам изучаем природу мы, но по пейзажам и картам слов наших! А потому не живем мы, но ходим по галерее картинной или по мастерской чертежной! Одна дана жизнь нам, но ее мы тратим на созерцание, а не на Жизнь!

Многое могут слова, многое! Переозначивание — вот заветный конек их, что неведом мудрецам нашим! Ибо если бы знали они о возможности переозначения, то не стали бы и обозначать, и многое стало бы ясно им. Но не знают они, не знают, что картину реальности нашей с ног на голову перевернуть можно, означаемое переозначив!

Дурную игру затеяло слово, да нет в нас к словам своим критики, ибо сами стали мы теперь словом! Перестали мы Жить, но стали играть в жизнь, бросая кости слов на белое сукно морозного нашего савана. И не заметили мы, что это свои кости мы бросили!

Не верю я слову, но знаю я, что лучше уж переозначить, чем льститься ошибочным означением. Ибо обманулся человек, когда крест означил белой ослицей, а было бы сказано на горе Елеонской: «Принесите Мне крест, а ослицу хозяину ее оставьте», — то, верно, избавлено было бы человечество от двухтысячелетнего бреда, что прославляет любовь, делая близость Двух невозможной.

Когда же любовь назовут одиночеством, тогда только и станут люди не образ искать, но человека. Когда же найдут они человека, тогда только и прекратят пляску свою паяцы одиночества нашего — чувства.

Когда откажутся люди от слов, тогда только и будет их ощущение правдой, пока же бред слов порождает чувств безумных галлюцинации. Безумие — синоним речи».

Я замерз, сидя в подсобке. Да, правду говорят: «Холоден лед познания!» И руки мои окоченели писать слова о словах.

Но вошел Зар, разгоряченный веселой борьбою своей со снегом, накинул мне куртку на плечи, и стало тепло. Вот оно, дело, что должно быть в Начале: забота о Другом.

Не работает Зар, но Смеется он и Танцует! И слышу я Смех его, и вкушаю я его Танец, и ощущаю близость, счастье которой лишь Двум известно.

Я счастлив.