Каннибалы

Дуари, которая внимательно наблюдала за выражением моего лица, должно быть, поняла правду по моему отчаянию.

— Ты не знаешь, в какой стороне море? — спросила она.

Я покачал головой.

— Не знаю.

— Значит, мы потерялись?

— Боюсь, что так. Прости, Дуари. Я был так уверен, что мы найдем «Софал» и ты скоро будешь вне опасности! Во всем виноват я, мои глупость и невежество.

— Не говори так. В темноте прошлой ночи никто не смог бы угадать, в каком направлении он идет. Может быть, мы еще найдем море.

— Даже если найдем, боюсь, будет слишком поздно, чтобы обеспечить твою безопасность.

— Что ты имеешь в виду — «Софал» уйдет? — спросила она.

— Есть и такая опасность, разумеется. Но больше всего я боюсь снова попасть в плен к тористам. Они наверняка будут обыскивать берег поблизости от того места, где они обнаружили нас вчера. Они не настолько глупы, чтобы не догадаться, что мы постараемся добраться до «Софала».

— Если нам удастся выйти к океану, мы можем спрятаться от них, — предложила она, — пока им не надоест нас искать и они не вернутся в Капдор. Тогда, если «Софал» все еще будет поблизости, нам все-таки, может быть, удастся спастись.

— А если его не будет, тогда что? — просил я. — Ты знаешь что-нибудь о Нуболе? Есть ли возможность найти в этой земле какой-нибудь дружественный народ, который поможет нам вернуться в Вепайю?

Она покачала головой.

— Я почти ничего не знаю о Нуболе, — ответила она, — но то немногое, что мне известно, звучит плохо. Это малонаселенная земля, которая простирается (как считают) далеко в Страбол, жаркую страну, где люди не могут жить. Здесь полно диких зверей и человеческих племен. Вдоль побережья разбросаны поселения, но большинство их было захвачено или уничтожено тористами. Те, которые не попали под власть тористов, для нас столь же опасны, потому что их обитатели воспримут любого незнакомца как врага.

— Перспектива невеселая, — признал я, — но мы не сдадимся. Мы найдем способ спастись.

— Если кто-то и может это сделать, я уверена, что это ты, — сказала она.

Похвала Дуари обрадовала меня. За все время нашего знакомства она сказала мне, не считая этой, только одну приятную фразу, но впоследствии отреклась от своих слов.

— Я смог бы творить чудеса, если бы ты только любила меня, Дуари.

Она высокомерно выпрямилась.

— Я запрещаю тебе говорить об этом, — сказала она.

— За что ты ненавидишь меня, Дуари, меня, который всегда нес тебе только любовь? — вопросил я.

— Я не чувствую к тебе ненависти, — ответила она, — но ты не должен говорить о любви дочери джонга. Быть может, нам придется находиться вместе много времени, и ты должен усвоить, что я не должна слушать слов любви ни от одного мужчины. Любые наши разговоры — это грех, но обстоятельства делают невозможным поступать иначе.

До того, как меня выкрали из дома джонга, ко мне никогда не обращался никто, за исключением членов моей собственной семьи, а также нескольких верных привилегированных слуг моего отца. Пока мне не исполнится двадцати лет, для меня грешно, а для любого человека — преступно пренебрегать этим древним законом королевских семей Амтор.

— Ты забываешь, — напомнил я ей, — что один мужчина все-таки обращался к тебе в доме твоего отца.

— Один бесстыдный негодяй, — сказала она, — которого следовало казнить за наглость.

— Однако ты не донесла на меня.

— Что сделало меня виноватой не меньше твоего, — ответила она, покраснев. — Это постыдная тайна, которая будет терзать меня до самой смерти.

— Сияющее воспоминание, которое всегда будет питать мои надежды, — сказал я.

— Фальшивые надежды, с которыми тебе лучше всего распроститься. Зачем ты напоминаешь мне об этом дне?! Когда я вспоминаю о нем, я тебя ненавижу. А мне не хочется ненавидеть тебя.

— Это уже кое-что, — заметил я.

— Твоя наглость и твои надежды питаются скудной пищей.

— Ты мне напомнила, что неплохо бы найти какой-нибудь еды и для наших тел.

— В лесу может найтись добыча, — предположила она, указывая на деревья, к которым мы направлялись.

— Посмотрим, — сказал я. — А потом вернемся и поищем неуловимое море.

Венерианский лес — это великолепное зрелище. Сама листва бледна, преимущественно от бледнолиловой до фиолетовой, но стволы деревьев великолепны. Они окрашены в яркие цвета и часто бывают такими блестящими, как будто их отлакировали.

Лес, к которому мы приближались, состоял из совсем небольших деревьев, высотой всего от двух до трех сотен футов, диаметром от двадцати до тридцати футов. Здесь не было колоссов острова Вепайи, которые вздымали вершины на высоту пять тысяч футов и больше, проникая в вечный внутренний облачный слой планеты.

Чаща была освещена таинственным венерианским сиянием, так что, в отличие от земного леса в пасмурный день, здесь отнюдь не было темно или мрачно. Однако в зрелище этом все же было нечто зловещее. Я не могу объяснить, что именно и почему.

— Мне не нравится это место, — сказала Дуари, слегка дрожа. — Здесь нет ни следа зверя, ни птичьего пения.

— Быть может, мы испугали их, — предположил я.

— Не думаю. Больше похоже на то, что в лесу таится что-то другое, испугавшее их.

Я пожал плечами.

— Все равно нам нужна еда, — напомнил я, и мы продолжали углубляться в угрожающий, и в то же время великолепный лес, который напоминал мне прекрасную, но в то же время коварную женщину.

Несколько раз мне казалось, что я вижу намек на движение меж стволов удаленных деревьев, но когда мы подходили ближе, там ничего не было. Так мы продвигались вперед, все глубже и глубже. По мере нашего продвижения чувство неминуемой грозной опасности все нарастало.

— Там! — внезапно шепнула Дуари, показывая рукой направо. — За этим деревом что-то есть. Я видела, как оно двигалось.

Какое-то движение на границе поля зрения привлекло мое внимание и заставило обернуться налево. Быстро повернувшись туда, я увидел, как что-то спряталось за стволом большого дерева.

Дуари повернулась кругом.

— Нас окружили, они повсюду!

— Ты можешь различить, кто они? — спросил я.

— Мне показалось, что я видела волосатую руку, но я не уверена. Они движутся быстро и все время прячутся. О, давай вернемся! Это плохое место, и я боюсь.

— Хорошо, — согласился я. — В любом случае это место не кажется мне хорошим охотничьим угодьем. А мы пришли сюда именно за этим.

Как только мы повернулись, чтобы вернуться по собственным следам, со всех сторон поднялся хор хриплых воплей — получеловеческих, полузвериных, словно вой и рев животных смешались с голосами людей. Затем внезапно из-за деревьев выскочила и бросилась на нас свора волосатых человекоподобных созданий.

Я тотчас распознал их. Это были нобарганы, те самые существа, которые напали на похитителей Дуари; от которых я ее уже спас однажды. Они были вооружены грубыми луками, стрелами и пращами. Но, когда они приблизились, выяснилось, что они хотят взять нас живыми, так как они не использовали против нас никакого оружия.

Я вовсе не собирался попасть в плен так легко, тем более не собирался отдавать Дуари в руки этих диких зверолюдей. Подняв пистолет, я направил на них пучок смертельных R-лучей. Несколько дикарей упало, остальные попрятались за деревьями.

— Не позволяй им взять меня в плен, — сказала Дуари спокойным голосом. — Когда ты увидишь, что больше нет надежды на спасение, убей меня.

Сама мысль об этом превратила меня в лед, но я знал, что должен сделать это, чтобы она не досталась этим дегенеративным тварям.

Из-за дерева показался нобарган, и я уложил его выстрелом из пистолета. Затем они начали кидать камни в меня сзади. Я повернулся и выстрелил еще несколько раз. В тот же миг камень ударил меня в затылок, и я упал на землю без сознания.

Придя в себя, я прежде всего почувствовал невероятную вонь, а затем что-то жесткое, натирающее мою кожу, и ритмическое покачивание моего тела. Эти ощущения были едва уловимы среди слабых проблесков возвращающегося сознания. С возвратом полного контроля над собой я понял, чем они вызваны: меня нес, перебросив через плечо, мощный нобарган.

Я почти задыхался от смрада его тела, таким он был интенсивным. Жесткие волосы, которые царапали мою кожу, раздражали меня лишь немногим больше, чем движение, которое передавалось мне от его ходьбы.

Я хотел съехать с его плеча. Сообразив, что я пришел в сознание, он сбросил меня на землю. Меня окружали со всех сторон ужасные морды и волосатые тела нобарганов. Воздух был пропитан исходящей от их тел ужасной вонью.

Я уверен, что они — самые мерзкие и отвратительные создания, каких я видел. Предполагается, что они — один из первых шагов эволюции от зверя к человеку. Но они — никак не улучшение зверя. За привилегию ходить выпрямившись, на двух ногах, таким образом высвобождая руки для работы, и за дар речи, они пожертвовали всем, что есть в звере благородного и красивого.

Я считаю, что Дарвин прав — человек действительно произошел от животного, и это заняло бесчисленные века. А в некоторых отношениях он до сих пор не преуспел, даже на высоте нашей пресловутой хваленой земной цивилизации.

Оглядевшись вокруг, я увидел, что Дуари тащит за волосы огромный нобарган. В этот же момент я обнаружил, что оружие у меня забрали. Уровень умственного развития нобарганов столь низок, что они не способны воспользоваться оружием цивилизованного человека, которые попадают им в руки. Так что они просто выбросили мой пистолет.

Но хоть я и был безоружен, я не мог смотреть, как Дуари страдает от такого бесчестья и оскорбления. Я попытался прийти ей на помощь.

Я бросился вперед, прежде чем звери рядом со мной успели мне помешать, и напал на тварь, которая посмела так скверно обращаться с дочерью джонга, с этим несравненным созданием, которое пробудило в моей груди первые изысканные и острые муки любви.

Я схватил его за волосатую лапу и развернул мордой к себе, а потом нанес ужасный удар в подбородок, который свалил его наземь. Мгновенно его сородичи начали громко смеяться его поражению. Но это не помешало им навалиться на меня и скрутить, и можете быть уверены, что их манеры не страдали мягкостью.

Когда дикарь, которого я повалил, поднялся на ноги, он с яростным ревом бросился на меня. Это могло бы кончиться для меня плачевно, если бы не вмешался другой дикарь. Это был крепкий, плотный тип, и когда он встал между мной и моим противником, тот остановился.

— Стой! — скомандовал мой неожиданный заступник.

Если бы я услышал, как разговаривает горилла, я бы удивился не сильнее. Это было для меня введением в важный этнологический факт: все человеческие расы на Венере (по крайней мере все, с которыми мне довелось встретиться) говорят на одном языке. Быть может, вы сумеете объяснить это; я не могу. Когда я расспрашивал амторианских ученых, они были просто ошарашены вопросом. Они не могли себе представить никакого другого положения дел. Поэтому я никогда не сталкивался с возможным объяснением.

Разумеется, язык немного изменяется в зависимости от культуры нации. Те, у кого меньше потребностей и меньше опыта, используют меньше слов. Язык нобарганов, наверное, самый ограниченный. Им хватает словаря в сотню слов. Но основные корни везде одинаковы.

Нобарган, который защитил меня, как оказалось, был королем — джонгом этого племени. Я позднее убедился, что его действия были вызваны не гуманными соображениями, а всего лишь желанием сохранить меня для иной участи.

Мои действия, однако, были не совсем бесполезны, поскольку на оставшемся пути Дуари не волокли за волосы. Она поблагодарила меня за выручку, и это само по себе стоило приложенных усилий. Но она предупредила меня, чтобы я больше их не раздражал.

Обнаружив, что по крайней мере одна из этих тварей способна произнести по крайней мере одно слово на амторианском языке, с которым я был знаком, я решил задать несколько вопросов в надежде выяснить цель, ради которой нас взяли в плен.

— Зачем вы схватили нас? — спросил я дикаря, который произнес это единственное слово.

Он посмотрел на меня в удивлении, а те, кто был рядом и слышали мой вопрос, принялись смеяться и повторять его. Их смех нельзя назвать легким, приятным или успокаивающим. Они скалят зубы в гримасе и издают звук, который больше всего напоминает отрыжку пьяного матроса. При этом в их глазах нет улыбки. Мне понадобилось сильно напрячь воображение, чтобы признать это смехом.

— Албарган не знает? — спросил джонг. Албарган значит дословно нет-волосы-человек, или без-волосы-человек, то есть безволосый человек.

— Я не знаю, — ответил я. — Мы не делали вам вреда. Мы искали морской берег, где находятся наши люди.

— Албарган скоро узнает, — и он снова засмеялся.

Я старался придумать какой-нибудь способ подкупить его, чтобы он позволили нам уйти. Но поскольку единственную ценную вещь, которой мы обладали, он выбросил прочь как бесполезную, это казалось безнадежным.

— Скажи мне, чего вы хотите больше всего, — предложил я, — и может быть, я смогу достать это для вас, если вы отведете нас на берег.

— У нас уже есть то, что мы хотим, — ответил он, и все племя засмеялось над его ответом.

Я теперь шел рядом с Дуари, и она посмотрела на меня с выражением полной безнадежности.

— Я боюсь, что с нами все кончено, — сказала она.

— Это все моя вина. Если бы у меня было достаточно мозгов, чтобы найти океан, этого бы никогда не случилось.

— Не обвиняй себя. Никто бы не мог сделать большего, чтобы защитить и спасти меня, чем сделал ты. Пожалуйста, не думай, что я этого не ценю.

Для Дуари сказать такое было нелегко, и я почувствовал себя так, как будто солнечный луч осветил мрак моей подавленности. Это абсолютно земное сравнение, поскольку на Венере нет солнечного света. Сравнительно близкое солнце ярко освещает внутренний облачный слой, но он рассеивает свет, и тот не отбрасывает четких контрастных теней. Есть лишь всепроникающее свечение сверху, которое смешивается с сиянием, идущим с почвы, и в результате пейзаж окрашивается в мягкие и красивые пастельные тона.

Наши пленители завели нас вглубь леса на значительное расстояние. Мы шли почти весь день. Они редко разговаривали, а когда разговаривали, то обходились односложными словами. Они больше не смеялись, чему я был весьма признателен. Едва ли можно представить себе более неприятный звук.

У нас была возможность изучить их на протяжении этого длинного похода, и каждый из нас так и не смог прийти к определенному выводу, кто они — зверолюди или человекозвери. Их тела были полностью покрыты волосами, ступни большие и плоские, а пальцы на ногах вооружены, как и пальцы на руках, толстыми, прочными и острыми ногтями, напоминавшими когти. Сами дикари были большими, тяжеловесными, с огромными плечами и шеями.

Глаза были очень близко посажены на бабуиноподобных лицах, так что в некоторых отношениях их головы были похожи скорее на собачьи, чем на человеческие. Между мужчинами и женщинами не было сильных различий. Женщин в отряде было несколько, они вели себя точно так же, как мужчины, и казались равными им. Они несли луки, стрелы и пращи, а также камни для пращей, небольшой запас которых у них был с собой в кожаных мешках, перекинутых через плечо.

Наконец мы достигли открытого места рядом с небольшой речкой, где стояли два десятка самых грубых и примитивных шалашей. Они были сделаны из веток всех размеров, сложенных без малейшего признака симметрии и покрытых листьями и травой. У земли в стенах шалашей была проделана узкая дыра, сквозь которую надо было протискиваться на четвереньках. Эти постройки напомнили мне гнезда крыс, только в сильно увеличенном масштабе.

Здесь наших пленителей ожидали другие члены племени, и при виде нас они бросились вперед с восторженными криками. С большим трудом джонг и другие члены вернувшегося отряда удержали их от того, чтобы разорвать нас на куски.

Нас втолкнули в одно из дурно пахнущих гнезд и поставили у входа стражу. Скорее для того, чтобы предохранить нас от соплеменников, я подозреваю, чем для предотвращения нашего побега.

Хижина, в которой мы оказались, была неописуемо грязной, однако в слабом свете, проникающем внутрь, я нашел коротенькую палочку, при помощи которой сгреб в сторону вонючую подстилку, пока не очистил достаточно места, чтобы мы могли лечь на сравнительно сухую землю.

Мы лежали головами к выходу, чтобы воспользоваться хотя бы тем незначительным количеством свежего воздуха, который проникал внутрь. В отверстие выхода мы видели нескольких дикарей, которые рыли две параллельных траншеи в мягком грунте — каждая примерно семь футов длиной и два шириной.

— Зачем они это делают, как ты думаешь? — спросила Дуари.

— Не знаю, — ответил я, хотя у меня и были определенные подозрения. Траншеи были подозрительно похожи на могилы.

— Может быть, нам удастся убежать, когда они заснут, — предположила Дуари.

— Мы непременно воспользуемся первой же возможностью бежать, — ответил я, не чувствуя надежды. У меня было ощущение, что когда нобарганы лягут спать, нас уже не будет в живых.

— Посмотри, что они делают, — сказала Дуари спустя некоторое время. — Они заполняют траншеи дровами и сухими листьями. Не думаешь ли ты… — воскликнула она, и дыхание ее перехватило.

Я положил ладонь на ее руку и мягко сжал ее.

— Мы не должны придумывать всякие ужасы без необходимости.

Но я чувствовал, что она думает о том же, что и я — эти траншеи не что иное, как ямы для костров, на которых готовится пища.

В молчании мы наблюдали за тем, как дикари возятся около траншей. Они построили стенки из камней и земли около фута высотой вдоль каждой из длинных стенок ямы, затем они положили шесты на расстоянии нескольких дюймов друг от друга поверх каждой пары стен. Медленно перед нашими взорами обретали форму два гриля.

— Это ужасно, — прошептала Дуари.

Ночь наступила прежде, чем приготовления были завершены. Затем джонг дикарей пришел в нашу тюрьму и скомандовал нам выходить. Когда мы вышли, то были схвачены несколькими самцами и самками, другие принесли длинные плети прочных лесных лиан.

Они бросили нас на землю и обмотали лианами. Они были неуклюжими и глупыми, им не хватало ума, чтобы делать узлы. Но они добились своего, обмотав нас растительными веревками так плотно, что я, пожалуй, не смог бы освободиться, даже если бы меня оставили на несколько часов без присмотра.

Они связали меня прочнее, чем Дуари, но все равно сделали это неуклюже. Однако я счел, что для их целей этого вполне достаточно, особенно когда они подняли нас и уложили на двух параллельных грилях.

После этого они начали медленно двигаться вокруг нас по кругу. Рядом с нами внутри круга дюжий самец занялся разведением огня самым примитивным образом, вращая конец остро заточенной палочки в заполненной опилками дыре в полене.

Из глоток окружающих соплеменников раздавались странные звуки, которые не были ни речью, ни песней. Но я думаю, что они бессознательно стремились к песне, так же как их жуткое хождение по кругу было попыткой приблизиться к самовыражению в ритме танца.

Мрачный лес, слабо освещенный таинственным наземным свечением, темной массой возвышался над нами, создавая жуткую декорацию для сцены из жизни дикарей. В отдалении послышался угрожающий рев зверя.

Волосатые подобия людей топтались по кругу. Самец у полена наконец добился огня. Медленный дымок лениво поднялся над трухой и опилками. Самец добавил несколько сухих листьев и раздул слабую искорку. Вспыхнул небольшой огонек, и танцоры издали дикий крик. На него из леса ответил рев зверя, которого мы слышали некоторое время назад. Теперь он был ближе, и к нему присоединился хор голосов его собратьев.

Нобарганы прервали танец, чтобы напряженно посмотреть в сторону темного леса. Они выражали свое неудовольствие ворчанием и бурчанием. Затем самец около огня начал зажигать факелы, которые лежали, уже приготовленные, рядом с ним. Он передавал их другим, и дикари возобновили танец.

Круг сужался, время от времени один из танцоров запрыгивал внутрь и делал вид, что зажигает охапки хвороста под нами. Пылающие факелы освещали жуткую сцену, бросая гротескные тени, которые прыгали и играли, как гигантские демоны.

Наше предназначение было теперь слишком очевидно, хоть я и знал, что мы оба подозревали истину задолго до того, как угодили на решетки. Нас поджарят, и мы послужим блюдом на пиршестве каннибалов.

Дуари повернула ко мне лицо.

— Прощай, Карсон Нэпьер, — прошептала она. — Прежде чем я умру, я хочу, чтобы ты знал, что я ценю жертву, которую ты принес ради меня. Если бы не я, ты был бы сейчас на борту «Софала», в безопасности среди верных друзей.

— Для меня лучше быть здесь с тобой, Дуари, — ответил я, — чем в любом другом месте Вселенной без тебя.

Я видел, как глаза Дуари увлажнились, она отвернула от меня лицо, но ничего не ответила. И тут крепкий широкоплечий самец прыгнул в круг с горящим факелом и поджег хворост в конце траншеи под ней.

Огонь

Из окружающего леса доносился рев голодных зверей. Но шум меня ничуть не волновал; я был охвачен ужасом при виде того, какая кошмарная судьба уготована Дуари.

Я видел, как девушка борется с путами, так же как я боролся со своими. Но в неуклюже намотанных витках прочных лиан мы были беспомощны. Маленькие язычки пламени у ее ног лизали хворост. Дуари удалось переползти к изголовью гриля, так что огонь пока что не угрожал ее телу непосредственно; она продолжала бороться со стягивающими ее тело лианами.

Я обращал мало внимания на нобарганов. Но вдруг я заметил, что они прекратили свои грубые песни и пляски. Посмотрев на них повнимательнее, я увидел, что они замерли на месте, глядя в лес, факелы в их руках дрожат. Они не подожгли хворост подо мной. Теперь я снова услышал громогласный рев зверей, он казался очень близким. Я увидел неясные фигуры, крадущиеся в тени деревьев и сверкающие глаза, блестящие в полумраке.

И вот огромный зверь выскочил из леса на открытое место. Я узнал его. Я увидел жесткую шерсть, подобную щетине. Я увидел белые продольные полосы, пометившие рыжевато-красную шерсть, синеватый живот и огромную клыкастую пасть. Это был сарбан.

Нобарганы тоже наблюдали за ним. Они начали кричать, надеясь криками отпугнуть зверя, метали в него камни из пращей, но зверь не уходил, наоборот, он медленно приближался, издавая ужасное рычание. За ним шли другие — два, три, дюжина, сорок — целая стая возникла из сумерек леса. Все они рычали, и ужасная мощь их голосов потрясала землю.

Теперь нобарганы отступали. Огромные звери, напавшие на деревню, прибавили скорость. внезапно дикари повернулись и побежали. За ними с рыком и воем кинулись сарбаны.

Скорость неуклюжих на вид нобарганов оказалась открытием для меня. Они исчезли в темном лабиринте леса, и было совсем неясно, догонят ли их сарбаны. Хотя когда последний из них миновал меня, казалось, что они бегут с такой же быстротой, как настигающий добычу лев.

Звери не обратили внимания на Дуари и меня. Сомневаюсь, что они вообще видели нас, так как все их внимание было поглощено бегущими дикарями.

Я снова повернулся к Дуари, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она скатывается с решетки на землю, в тот момент, когда огонь уже готов был лизнуть ее ноги. Временно она была в безопасности, и я выдохнул краткую благодарственную молитву. Но что дальше? Нам что, придется лежать здесь, пока не вернутся нобарганы?

Дуари взглянула на меня снизу вверх. Она упорно боролась с путами.

— Я думаю, что смогу освободиться, — сказала она. — Меня связали не так крепко, как тебя. Если бы только мне удалось это сделать до их возвращения!

Я молча наблюдал за ней. Через некоторое время, показавшееся вечностью, она высвободила одну руку. После этого остальное было сравнительно легко, и когда она была свободна, то быстро освободила меня.

Как два фантома в сверхъестественном свете амторианской ночи, мы исчезли в сумраке таинственного леса. Можете быть уверены, что мы отправились в направлении, противоположном тому, в котором скрылись львы и каннибалы.

Временное воодушевление, которое принес побег из лап нобарганов, быстро прошло, когда я подверг тщательному рассмотрению наше положение. Мы были вдвоем, без оружия, затерянные в незнакомой стране, которая, как показал наш краткий опыт, полна опасностей. Воображение населяло ее сотней угроз, еще более страшных, чем те, с которыми мы уже столкнулись.

Воспитанная в тщательно оберегаемом уединении дома джонга, Дуари была так же незнакома с флорой, фауной и народами Нубола, как и я, уроженец другой планеты. И, несмотря на нашу культуру, наш ум и мою значительную физическую силу, мы были немногим сильнее, чем младенцы, в этих джунглях.

Мы шли молча, прислушиваясь, глядя вокруг — нет ли новой опасности, которой подвергнутся наши жизни, только что вырванные у смерти. Дуари заговорила тихим голосом, как может разговаривать человек сам с собой.

— Если я когда-нибудь вернусь в дом моего отца, джонга, поверит ли кто-то истории, которую я расскажу? Кто поверит, что я, Дуари, дочь джонга, прошла через такие невероятные испытания и осталась жива?

Она повернулась и заглянула мне в глаза.

— Веришь ли ты, Карсон Нэпьер, что я когда-нибудь вернусь в Вепайю?

— Не знаю, Дуари, — правдиво ответил я. — Чтобы быть совершенно честным, я должен сказать, что это представляется скорее безнадежным, ибо ни один из нас не знает, где мы находимся, и где находится Вепайя, а также — с какими еще опасностями нам придется столкнуться в этой земле.

Что, если мы просто никогда не найдем Вепайю, Дуари? Что, если нам с тобой предстоит много лет провести вместе? Неужели мы должны всегда быть чужими друг другу, быть врагами? Неужели для меня нет надежды, Дуари? Нет надежды завоевать твою любовь?

— Разве я не сказала тебе, что ты не должен говорить со мной о любви? Для девушки младше двадцати лет дурно говорить и даже думать о любви, а для меня, дочери джонга, это еще хуже. Если ты будешь настаивать, я вообще не буду с тобой говорить.

После этого мы долго шли в молчании. Мы оба очень устали, были голодны и испытывали жажду, но на некоторое время мы подчинили все остальные наши желания стремлению бежать из лап нобарганов. Наконец я увидел, что Дуари почти достигла предела свое выдержки, и объявил привал.

Мы выбрали дерево, на нижние ветви которого было легко взобраться, и поднимались наверх. пока я не наткнулся на грубую платформу — некое подобие гнезда, которое, возможно, было построено каким-нибудь обитателем дерева, или образовалось из веток, сломанных и упавших сверху во время бури. Оно лежало на двух почти горизонтальных ветвях, которые отходили от ствола дерева примерно на одной высоте, и было достаточно большим, чтобы мы там поместились вдвоем.

Когда мы вытянули утомленные тела на это жалком, но от этого не менее желанном ложе, внизу послышалось ворчание какого-то большого зверя. Это послужило нам свидетельством, что мы как раз вовремя нашли убежище. Какие еще опасности угрожали нам со стороны обитателей деревьев, я не знал, но мысль о том, чтобы не спать и сторожить, мое тело и мозг отвергали категорически. Сомневаюсь, что я мог бы еще оставаться бодрствующим даже на ходу.

Когда я уже засыпал, то услышал голос Дуари. Он звучал сонным и далеким.

— Скажи мне, Карсон Нэпьер, — сказала она, — что это за штука, которую зовут любовью?

Когда я проснулся, был день. Я глянул вверх, на массу листвы, которая лежала без движения в воздухе надо мной, и какоое-то мгновение не мог сообразить, где я нахожусь и какие события привели меня в это место. Я повернул голову и увидел Дуари, лежащую рядом со мной. Затем память вернулась ко мне. Я улыбнулся, вспомнив последний сонный вопрос, который она задала мне, и на который я не ответил. Должно быть, я заснул, пока она спрашивала.

Два дня мы медленно двигались в направлении, в котором, как мы считали, лежал океан. Мы питались яйцами и фруктами, которые находили в избытке. В лесу было полно жизни — странные птицы, которых до сих пор не видел ни один земной взгляд; обезьяноподобные твари, которые прыгали среди веток деревьев и болтали; рептилии, травоядные и плотоядные животные. Самый страшный зверь из тех, что нам встретились, был сарбан. Но их привычка оглашать лес бессмысленным рычанием и воем предохраняла нас, предупреждая об их близости.

Другой зверь, который доставил нам несколько неприятных моментов, — басто. Я однажды встречал это животное раньше, в тот раз, когда Камлот и я вышли в нашу злосчастную экспедицию за тарелом. Поэтому я был готов взбираться вместе с Дуари на деревья хоть каждый пять минут, лишь бы мы не встретились с одним из этих зверей.

Выше глаз голова басто напоминает голову американского бизона — такие же короткие мощные рога и густая шерсть на лбу и макушке. Глаза животного — маленькие, с красными веками. Шкура синяя и примерно такой же плотности, как у слона, с редкими волосами, за исключением головы и кончика хвоста, где шерсть густая и длинная. В холке животное очень высокое, но быстро понижается к крестцу. У него огромная ширина плеч и грудной клетки, исключительно крепкие короткие передние ноги, которые оканчиваются трехпалыми ступнями. Передние ноги несут целых три четверти веса зверя. Морда похожа на морду борова, только шире, с тяжелыми кривыми клыками.

Басто — это всеядная скотина со скверным характером, которая всегда ищет неприятностей. Когда с одной стороны угрожает басто, а с другой — сарбан, поневоле за первые же несколько дней станешь прекрасным лазальщиком по деревьям.

Мне не хватало двух вещей в борьбе с природой. У меня не было оружия и я не умел добывать огонь. Последнее, пожалуй, было хуже всего, поскольку, не имея ножа, я непременно нуждался в огне, чтобы сделать оружие.

На каждом привале я экспериментировал. Дуари тоже заразилась исследовательской лихорадкой, и огонь стал нашей единственной целью. Мы почти ни о чем больше не говорили и постоянно экспериментировали с разными сочетаниями дерева и кусками камня, которые мы подбирали по дороге.

Всю жизнь я читал про первобытных людей, добывающих огонь разными способами, и я перепробовал их все. Я стер себе ладони, вращая палочки. Я ободрал пальцы, стуча камнем о камень. В конце концов я уже собирался в отвращении бросить это занятие.

— Не верю, что кто-нибудь когда-нибудь добывал огонь, — проворчал я.

— Ты же видел, как нобарган это делал, — напомнила мне Дуари.

— Здесь какая-то хитрость, — обиженно настаивал я.

— Ты собираешься бросить попытки? — спросила она.

— Конечно, нет. Это как гольф. Никто из моих друзей так никогда и не научился играть в него, но почти никто не оставляет попыток. Я, скорее всего, продолжу поиски огня до тех пор, пока за мной не придет смерть, или пока Прометей не спустится на Венеру, как спустился на Землю.

— Что такое гольф и кто такой ПрометеЙ? — потребовала ответа Дуари.

— Гольф — это расстройство ума, а Прометей — красивая сказка.

— Не вижу, как они могут тебе помочь.

Я сидел на корточках над небольшой кучкой древесной трухи, старательно ударяя друг о друга разные куски камня, которые мы собрали за день.

— Я и сам не вижу, — ответил я, яростно ударив друг о друга два очередных образчика. Несколько искр вдруг высеклись из камней и подожгли труху!

— Приношу свои извинения Прометею! — воскликнул я. — Он не сказка.

При помощи огня я смог сделать лук и заострить копье и стрелы. Я натянул на лук тетиву из прочной лианы, а стрелы оперил птичьими перьями.

Дуари очень интересовалась моей работой. Она собирала перья, расщепляла их и присоединяла к стрелам при помощи очень прочной травы, которая в изобилии росла в лесу. Наша работа облегчалась использованием странных камней, которые мы нашли: они были такой хитрой формы, что из них получились отличные скребки.

Я не могу выразить словами перемену, которая произошла со мной после появления оружия. Я уже привык чувствовать себя загнанным зверем, для которого единственное спасение — бегство; а это не самая удачная ситуация для мужчины, который хочет впечатлить свою любимую геройскими действиями.

Не могу сказать, чтобы это намерение было для меня основным, но когда я глубоко осознал свою беспомощность, мне серьезно захотелось выглядеть перед Дуари более внушительной фигурой.

Теперь у меня появились новые возможности. Я больше не был дичью, я стал охотником! Достойное жалости убогое оружие стерло все сомнения из моего ума. Я был готов к любой неожиданности.

— Дуари! — воскликнул я. — Я найду Вепайю. Я верну тебя домой!

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Последний раз, когда мы об этом говорили, — напомнила она, — ты сказал, что не имеешь ни малейшего понятия, где находится Вепайя, и даже если бы ты знал, то нет надежды добраться туда.

— Это, — сказал я, — было несколько дней назад. Теперь все изменилось. Мы будем охотиться, Дуари. Сегодня у нас будет мясо на обед. Иди позади меня, чтобы не спугнуть добычу.

Я двигался вперед, обретя прежнюю уверенность и возможно, даже слегка беспечно. Дуари шла в нескольких шагах за мной. В этой части леса был густой подлесок, гуще, чем я встречал прежде, и я не мог хорошо просматривать все направления. Мы шли по тому, что на Земле я уверенно назвал бы протоптанной животными тропинкой. Я продвигался вперед уверенно, но молча.

Впереди зашевелилась листва и я разглядел очертания большого животного. Почти мгновенно лесная тишина была нарушена громогласным ревом басто, а в кустарнике послышался сильный шум.

— Взбирайся на дерево, Дуари! — воскликнул я, повернулся и побежал назад, чтобы помочь ей взобраться наверх, в безопасное место. И в этот миг Дуари споткнулась и упала.

Басто снова взревел, и бросив быстрый взгляд назад, я увидел могучего зверя на тропе всего в нескольких шагах позади меня. Он не бросался в атаку, но быстро приближался, и я видел, что он догонит нас прежде, чем мы сможем укрыться на дереве.

У меня оставался единственный выход — задержать зверя, пока Дуари не доберется до безопасного места. Я вспомнил, как Камлот убил одну из этих тварей. Он отвлек его внимание веткой с листьями, которую держал в левой руке, а затем вонзил острый меч в сердце зверя, ударив пониже плеча. Но у меня не было ни меча, ни ветки, а только грубое деревянное копье.

Басто был уже почти рядом со мной, его глаза в красных ободочках век сверкали, белые бивни блестели. Моему возбужденному воображению он представился огромным, как слон. Он наклонил голову, еще один громогласный рев исторгся из скалоподобной грудной клетки.

И он бросился на меня.

Моей единственной мыслью было отвлечь его внимание от Дуари, пока она не окажется в безопасности, вне пределов его досягаемости. Все произошло так быстро, что у меня просто не было времени подумать о том, что я иду на верную гибель.

Зверь был так близко от меня, когда начал бросок, что не успел набрать скорость. Он приближался прямо ко мне с опущенной головой. Он был столь могуч, что внушал благоговейный трепет. Я даже не стал думать о попытке остановить его моим жалким оружием.

Вместо этого все мои мысли сосредоточились на одном — избежать того, чтобы он поднял меня на могучие рога.

Когда басто ударил меня, я схватил его за рога, каждой рукой за один из них. Благодаря моей недюжинной силе я успешно воспротивился нападения и отвел рога от жизненно важных органов — вернее, отвел себя вместе с органами от рогов.

Почувствовав мой вес, зверь рванулся головой вперед, чтобы сбросить меня и разорвать на клочки. В первом он преуспел больше, чем я ожидал, и, я полагаю, даже больше, чем он сам собирался.

Меня бросило вперед и вверх с силой взрыва, и я влетел в ветви дерева надо мной, по пути выронив оружие. К счастью, я не угодил головой ни в одну большую ветку и не потерял сознания. Я также сохранил присутствие духа и, цепляясь изо всех сил, вполне удачно ухватился за ветку, поперек которой упал. С нее я перебрался на более безопасную ветку, повыше и побольше.

Первая моя мысль была о Дуари. В безопасности ли она? Смогла ли она взобраться наверх прежде, чем басто расправился со мной и бросился на нее, или он добрался до нее и растерзал любимое мной нежное тело?

Мои страхи были почти мгновенно рассеяны звуком ее голоса.

— О, Карсон, Карсон! Ты ранен? — вскричала она. Беспокойство в ее голосе было достаточной наградой за любые раны, которые я мог получить.

— Думаю, что нет, — ответил я, — меня всего лишь встряхнуло немного. Ты в порядке? Где ты?

— Здесь, на соседнем дереве. О, я думала, что он убил тебя!

Я проверил свои суставы и свое самочувствие на предмет возможных повреждений, но не обнаружил ничего более серьезного, чем порезы и царапины, которых, впрочем, было превеликое множество.

Пока я осматривал себя, Дуари перебралась по переплетающимся веткам и оказалась рядом со мной.

— Ты в крови! — воскликнула она. — Ты все-таки ранен.

— Это всего лишь царапины, — заверил я ее. — Пострадала лишь моя гордость.

— Тебе нечего стыдиться, ты должен гордиться тем, что сделал. Я видела. Поднимаясь на ноги, я обернулась назад, и видела, как ты стоишь прямо на пути этого ужасного зверя, чтобы он не добрался до меня.

— Это возможно, — согласился я, — я был слишком испуган, чтобы бежать, попросту парализован страхом.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Я знаю, что это не так. Я слишком хорошо знаю тебя.

— Стоит идти на любой риск, чтобы заслужить твое одобрение.

Мгновение она молчала, глядя вниз на басто. Зверь рыл землю рогами и недовольно ревел. Время от времени он останавливался, поднимал голову и смотрел на нас.

— Мы можем уйти от него, перебираясь с дерева на дерево, — предложила Дуари. — Они здесь растут очень близко друг от друга.

— И оставить мое новое оружие?

— Может быть, он уйдет через несколько минут, как только поймет, что мы не собираемся спускаться.

Но он не ушел через несколько минут. Он ревел, и рыл землю, топтал и бодал ее полчаса, а потом лег под деревом.

— Этот парень оптимист, — заметил я. — Он считает, что если будет ждать достаточно долго, мы, может быть, сами спустимся вниз.

Дуари рассмеялась.

— Может, он ждет, пока мы умрем от старости и упадем?

— Он не знает, какую шутку над ним сыграли бы — ведь нам была введена сыворотка долгожительства.

— Пока что это шутка над нами. А я уже проголодалась.

— Взгляни, Дуари! — прошептал я, поймав краем глаза что-то очень смутно различимое в переплетениях кустарника позади басто.

— Что это? — спросила она.

— Не знаю, но это что-то большое.

— Оно тихо крадется сквозь кустарник, Карсон. Ты думаешь, оно пришло сюда на наш запах, и это новый хищник в поисках добычи?

— Что ж, мы высоко на дереве, — успокоил я ее.

— Да. А многие из этих зверей лазят по деревьям. Хотела бы я, чтобы у тебя было при себе оружие.

— Если басто на минутку отвернется, я спущусь и заберу его.

— Не, ты не должен этого делать. Этот гигант настигнет тебя.

— Вот идет другой, Дуари! Смотри!

— Это сарбан, — шепнула она.