Катастрофа

В этот самый момент капитан его корабля приказал дать полный вперед и положить руль на правый борт. Корабль устремился прочь от нас и немного вырвался вперед в попытке скрыться. Конечно, я мог потопить его, но добыча не имела для меня ценности на дне моря. Вместо этого я приказал стоящему рядом со мной трубачу просигналить вахтенному офицеру «полный вперед», и началась погоня.

«Йан», название которого было теперь ясно различимо на его корме, был гораздо более скороходен, чем я полагал со слов Кимрона. Но «Софал» был быстрее, и скоро всем стало ясно, что торговец от нас не уйдет. Мы медленно наверстывали упущенное при первом неожиданном рывке «Йана». Медленно, но верно мы приближались к нему.

Тогда капитан «Йана» сделал то, что сделал бы и я на его месте. Он держал «Софал» все время прямо у себя за кормой и открыл по нам огонь из своих кормовых пушек — башенной и той, что на нижней палубе. Маневр был тактически безошибочным, так как сильно ограничивал количество пушек, которые мы могли привести в действие без перемены нашего курса, и единственным, который давал ему надежду бежать.

Было что-то жуткое и сверхъестественное в звуке выстрела первого тяжелого амторианского орудия, который я услышал. Я не видел ничего, ни дыма, ни огня, только громкий прерывистый рев, больше напоминающий автоматный огонь, чем что-либо другое. Сначала какой-либо видимый эффект отсутствовал. Затем я увидел, как исчезла часть перил нашего правого борта, и двое моих людей упали на палубу.

К этому времени наше носовое орудие тоже было в действии. Мы находились в кильватерной струе «Йана», что делало точное попадание затруднительным.

Два корабля неслись вперед на полной скорости: форштевень «Софала» резал воду и по обе его стороны вздымался кипящий белый бурун, «Йан» оставлял за собой пенный след. Из-за сильного волнения на кораблях была качка. Нетерпение погони и ожидаемой битвы будоражило нашу кровь, и надо всем этим разносился ядовитый треск больших орудий.

Я бросился на нос корабля, чтобы управлять огнем пушки, и мгновение спустя мы имели удовольствие видеть, как люди орудийного расчета одной из пушек «Йана» падают на палубу один за другим, когда нашему артиллеристу удалось взять верный прицел.

«Софал» быстро настигал «Йана», и мы сосредоточили огонь наших орудий на башенной пушке и кормовой башне противника. Онгйан давно уже исчез с верхней палубы, без сомнения, в поисках безопасности для своей персоны в наименее поражаемой части корабля. На башенной палубе, где он стоял вместе с капитаном, вообще оставалось только двое живых — но это были двое из орудийного расчета пушки, которая доставляла нам больше всего неприятностей.

Я тогда не понимал, почему пушки наших кораблей не причиняют гораздо больших разрушений, Я знал, что Т-лучи обладают высокой мощностью воздействия, и не мог понять, почему ни один корабль до сих пор не уничтожен или не утонул. Но это потому (чего я тогда еще не знал), что все жизненно важные части кораблей предохраняются тонким слоем того же металла, из которого состоят большие орудия — единственное вещество, малопроницаемое для Т-лучей. Если бы это было не так, наш огонь давно бы уже вывел «Йан» из строя.

Лучи, направленные на ее кормовую башенную пушку, прошили бы насквозь башню, убили бы людей за приборами управления и уничтожили сами приборы. В конце концов, так бы случилось в любом случае, но сначала надо было бы уничтожить защитное покрытие башни.

Через несколько минут мы все-таки заставили замолчать второе орудие «Йана».

— Если мы собираемся подойти к ним борт в борт, то подставимся под огонь других орудий главной палубы, да и передней башни, — крикнул Камлот.

Мы уже потеряли несколько человек, и я знал, что потерь будет намного больше, если мы войдем в радиус поражения других орудий. Но, казалось, альтернативы не было, разве что вообще отказаться от погони, а этого делать я не хотел.

Отдав приказ приближаться со стороны левого борта, я направил огонь носового орудия вдоль поручней, где он уничтожал одно за другим орудия левого борта «Йана». Я приказал, чтобы наши орудия правого борта в свою очередь открывали огонь, как только окажутся в пределах поражения чужих оружий. Таким образом, мы поддерживали постоянный и непрекращающийся огонь по несчастному кораблю, преодолевая разделяющее нас расстояние и все приближаясь.

У нас было много потерь, но это было ничто по сравнению с потерями на «Йане», палубы которого были просто завалены мертвыми и умирающими. Положение корабля было безнадежным, и его капитан, должно быть, осознал это, потому что подал сигнал, что сдается, и остановил двигатели. Через несколько минут мы были рядом, и наш отряд перебрался через перила борта их корабля.

Камлот и я стояли и смотрели, как наши люди под предводительством Кирона направились перенести добычу и доставить некоторых пленников на борт «Софала». Я строил догадки о том, каким будет ответ на мое требование полного подчинения. Я знал, что свобода была нова для них, и вполне можно было ожидать эксцессов. Я страшился возможных последствий, ибо был твердо намерен устроить показательную расправу с каждым, кто меня ослушается, пусть даже в попытке сделать это я потерплю поражение.

Я видел, как большинство наших людей рассыпалось по палубе под командой великана Зога, тогда как Кирон повел отряд поменьше на верхние палубы в поисках капитана и онгйана.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем я снова увидел моего лейтенанта, выходящего из башни «Йана» с двумя пленниками. Он повел их вниз по трапу, они пересекли главную палубу и направились к «Софалу», тогда как сотня человек моего пиратского отряда в молчании наблюдала за ними.

Никто не поднял на пленников руку.

Когда заложники перебрались через борт «Софала», Кирон облегченно вздохнул и подошел к нам.

— Я думаю, что жизнь моя висела на волоске, так же, как и жизни пленников, — сказал он, и я согласился с ним.

Если бы мои люди начали убивать на борту «Йана» вопреки моим приказаниям, им бы пришлось убить меня самого и верных мне людей, чтобы спасти свои собственные жизни.

Онгйан немного шумел, когда пленники остановились напротив меня, но капитан «Йана» был потрясен. Во всем происшествии было нечто, что поразило его, а когда он приблизился ко мне на достаточное расстояние, чтобы разглядеть цвет моих волос и глаз, он был очевидным образом ошеломлен.

— Это беззаконие! — кричал онгйан Муско. — Я позабочусь о том, чтобы вас казнили всех до единого!

Он дрожал, но был багровым от гнева.

— Проследи, чтобы он не открывал рот, пока к нему не обратятся, — велел я Кирону и повернулся к капитану. — Как только мы заберем с вашего корабля все, что нам нужно, вы будете свободны, и сможете продолжать свое путешествие. Мне жаль, что вы не сочли нужным повиноваться, когда я приказывал вам остановиться; это сохранило бы много жизней. В следующий раз, когда вы получите приказ с «Софала» лечь в дрейф, повинуйтесь. А когда вернетесь в свою страну, объясните другим капитанам, что «Софал» — в море, и ему следует повиноваться.

— Могу ли я задать вопрос? — сказал он. — Кто ты такой, и под чьим флагом вы плаваете?

— На данный момент я вепайянин, — ответил я, — но мы плаваем под собственным флагом. Никакая страна не несет ответственности за наши действия, равно как и мы не отвечаем за действия какой бы то ни было страны.

Задействовав остатки экипажа «Йана», Камлот, Кирон, Гамфор и Зог перенесли с корабля все оружие, те запасы провизии, которые нам были нужны, и более ценную, но менее громоздкую часть груза. Это было сделано еще до наступления темноты. Затем мы сбросили за борт их пушки и позволили им продолжать путь.

Муско я задержал в качестве заложника на случай, если таковой нам когда-нибудь понадобится. Его держали под стражей на главной палубе, пока я не решу окончательно, как с ним поступить. Вепайянские женщины-пленницы, которых мы спасли с «Совонга», и наши собственные офицеры, которые тоже были расквартированы на второй палубе, заняли все каюты, так что Муско некуда было поместить. А я не хотел держать его в дыре под палубой, предназначенной для простых заключенных.

Я как-то упомянул об этой проблеме Камлоту в присутствии Вилора, и тот немедленно предложил разделить с Муско свою собственную маленькую каюту с тем, чтобы своей головой отвечать за пленника. Поскольку это казалось легким решением проблемы, я приказал перевести Муско в каюту Вилора, который сразу же и забрал его к себе.

Преследование «Йана» отвлекло нас от курса, и сейчас, когда мы снова взяли направление на Вепайю, по правому борту неясно виднелась полоса суши. Я мог только строить догадки, какие тайны лежат за этой туманной береговой линией, какие неизвестные звери и люди населяют terra incognita, что простиралась до самого Страбола и неисследованных экваториальных областей Венеры. Чтобы удовлетворить свое любопытство хоть отчасти, я направился в рубку, достал проклятые амторианские карты, и определив наше положение так точно, как это только было возможно при помощи расчетов, установил, что берег, который мы видим — это Нубол. Я помнил, что Данус упоминал эту страну, но не мог вспомнить, что именно он о ней говорил.

Мое воображение разыгралось. Я поднялся на носовую башню и стоял там один, глядя поверх слабо светящихся ночных вод Амтор на таинственный Нубол. Ветер разыгрался, это был уже почти шторм — первый шторм, с которым я столкнулся со времени своего прибытия на Утреннюю Звезду. Начали подниматься тяжелые волны. Но я вполне доверял кораблю и способности моих офицеров управлять им в любых условиях, поэтому меня не беспокоила нарастающая сила шторма. Однако мне пришло в голову, что женщины могут перепугаться, и мои мысли, которые редко бывали далеки от нее, вернулись к Дуари. Быть может, она была испугана!

Даже отсутствие предлога уже есть предлог для мужчины, который стремится увидеть объект своего слепого увлечения, но сейчас я тешил свое самолюбие тем, что у меня есть настоящая причина увидеть ее, причина, которую она сама должна будет признать существенной, ибо мной руководило беспокойство о ее благополучии. Так что я спустился по трапу на вторую палубу с намерением просвистеть перед дверью Дуари. Но поскольку мне приходилось пройти непосредственно мимо каюта Вилора, я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы посмотреть на нашего пленника.

После моего сигнала последовала минутная пауза, затем Вилор пригласил меня войти. Войдя в каюту, я был удивлен тем, что вместе с Муско и Вилором там сидит анган. Замешательство Вилора было очевидным, Муско казался не в своей тарелке, а анган испуганным. Их смущение не удивило меня, потому что общение с кланган не входит в обычаи представителей высшей расы. Но если они и были в замешательстве, этого нельзя было сказать обо мне. Скорее я был рассержен. Положение вепайян на борту «Софала» было деликатным вопросом. Мы были немногочисленны, и наше влияние, наша власть зависели исключительно от уважения, которое мы вызывали и поддерживали в умах торанцев, составлявших большинство команды. Они опять рассматривали вепайян как высших, несмотря на зловредные усилия лидеров Торы убедить их в том, что все люди равны.

— Ваши помещения впереди, — сказал я ангану. — Ты не должен быть здесь.

— Он не виноват, — сказал Вилор, когда птицечеловек встал, чтобы покинуть каюту. — Муско, как ни странно, никогда не видел ангана, и я привел этого парня сюда, чтобы удовлетворить его любопытство. Прошу прощения, если я поступил неверно.

— Конечно, — сказал я, — это придает делу несколько другую окраску, но я думаю, будет лучше, если наш пленник будет рассматривать их на той палубе, где кланган живут. Я разрешаю ему сделать это завтра.

Анган вышел, я обменялся еще несколькими словами с Вилором, а затем оставил его с пленником и направился к кормовой каюте, где помещалась Дуари. Только что разыгравшийся эпизод практически немедленно изгладился из моей памяти, уступив место гораздо более приятным размышлениям.

Когда я свистел перед дверью, в каюте Дуари был свет. Я не знал, пригласит ли она меня войти, или проигнорирует мое присутствие. Некоторое время на мой сигнал не было ответа, и я почти уверился, что она не захочет видеть меня, когда услышал, как ее нежный низкий голос приглашает меня войти.

— Ты настойчив, — сказала она, но в ее голосе было меньше гнева, чем когда она в последний раз говорила со мной.

— Я пришел спросить, не испугал ли тебя шторм и заверить, что опасности нет.

— Я не боюсь, — ответила она. — Это все, что ты хотел сказать?

Это звучало как распоряжение уйти.

— Нет, — сказал я. — Я пришел для того, чтобы сказать не только это.

Она подняла брови.

— Что еще ты можешь сказать мне такого, чего еще не говорил?

— А если я хочу повторить? — предположил я.

— Ты не должен! — воскликнула она.

Я подошел к ней ближе.

— Взгляни на меня, Дуари, взгляни мне в глаза и скажи, что тебе не нравится, когда я говорю, что люблю тебя!

Она опустила глаза.

— Я не должна слушать! — прошептала она и встала, как будто собиралась покинуть комнату.

Я был вне себя от любви к ней, от ее близкого присутствия кровь вскипела у меня в жилах. Я схватил ее в объятия, привлек к себе и, прежде чем она успела воспротивиться, прикоснулся к ее губам своими. Затем она вырвалась, и я увидел, как в руке ее блеснул кинжал.

— Ты права. — сказал я. — Ударь! Я совершил поступок, который не подлежит прощению. Мое единственное оправдание — это любовь к тебе. Она уничтожила мой рассудок.

Ее рука, держащая кинжал, опустилась.

— Я не могу, — всхлипнула она и, повернувшись, выбежала из комнаты.

Я вернулся в свою каюту, проклиная себя на все лады, называя себя животным, грубияном и хамом. Я не мог понять, как я совершил такой непростительный поступок. Я вновь и вновь обвинял себя, но в то же время воспоминание об этом нежном теле, прижатом ко мне, об этих совершенных губах у моих губ, заливало меня теплым сиянием удовлетворенности, далеким от раскаяния.

Когда я лег спать, то долго не мог заснуть, думая о Дуари, вспоминая все, что было между нами. Я ухитрился обнаружить скрытое значение в ее возгласе «Я не должна слушать!» Я радовался тому, что она отказалась отдать меня на смерть в руки других, а теперь отказалась убить меня сама.

Ее «Я не могу» звучало в моих ушах почти как признание в любви. Рассудок говорил мне, что я совсем сошел с ума, но я находил радость в этом безумии.

За ночь шторм неслыханно усилился, завывания ветра и дикая качка «Софала» разбудили меня до рассвета. Я тотчас встал и вышел на палубу, где меня чуть не унес ветер. Огромные волны поднимали «Софал» ввысь только для того, чтобы тут же уронить корабль в водяные бездны. Корабль терзала ужасная килевая качка. Время от времени громадная волна перехлестывала через нос и заливала главную палубу. По правому борту виднелась суша, которая казалась угрожающе близкой. Положение было чревато серьезной опасностью.

Я вошел в рубку управления и обнаружил там, кроме рулевого, Хонана и Гамфора. Они были очень обеспокоены нашей близостью к земле. Если откажут двигатели или рулевое устройство, нас неизбежно выбросит на берег. Я приказал им оставаться здесь, а сам направился в каюты второй палубы поднять Камлота, Кирона и Зога.

Повернув к корме от подножия трапа второй палубы, я заметил, что дверь каюты Вилора хлопает, открываясь и закрываясь с каждым движением судна, но в тот момент я над этим не задумался и прошел дальше — будить своих лейтенантов. После этого я направился к каюте Дуари, так как боялся, что если она проснулась, она может быть испугана качкой корабля и воем ветра. К своему удивлению, я обнаружил и ее дверь распахнутой, хлопающей на ветру.

Что-то, сам не знаю что, пробудило во мне подозрения, что не все в порядке. Это был даже не тот немаловажный факт, что дверь в ее наружную каюту была не заперта. Перешагнув порог, я включил свет и быстро осмотрел комнату. Все было на месте, если не считать того, что дверь во внутреннюю каюту, которая служила ей спальней, опять же была открыта и раскачивалась на петлях. Я был уверен, что никто не мог спать там, когда обе двери раскачивались и хлопали. И вряд ли Дуари могла быть так напугана, чтобы не встать и закрыть их.

Я шагнул на порог внутренней каюты и громко позвал ее по имени. Ответа не было. Я позвал снова, громче. Снова ответом мне было молчание. Теперь я забеспокоился всерьез. Войдя в комнату, я зажег свет и глянул на кровать. Она была пуста. Дуари не было! Но в дальнем углу комнаты лежало тело человека, который стоял на страже у ее двери.

Отбросив прочь церемонии, я поспешил в соседние каюты, где помещались остальные вепайянские женщины. Все были на месте, кроме Дуари. Никто ее не видел, никто не знал, где она. Вне себя от предчувствий, я бросился обратно в каюту Камлота и ознакомил его с моих трагическим открытием. Он был ошеломлен.

— Она должна быть на корабле! — вскричал он. — Где ей еще быть?

— Я знаю, что она должна быть здесь, — ответил я, — но что-то говорит мне, что ее здесь уже нет. Нужно тотчас прочесать весь корабль от носа до кормы.

Когда я выходил от Камлота, Зог и Кирон появились из своих кают. Я рассказал им о своем открытии и приказал начать поиски. Затем я окликнул одного из стражей и послал его на марсовую площадку опросить дозорного. Я хотел знать, не видел ли он чего-нибудь необычного на корабле за время своей вахты, так как сверху ему был виден весь корабль.

— Соберите всех людей, — велел я Камлоту. — Пересчитайте каждого человека на борту, обыщите каждый дюйм корабля.

Когда люди отправились исполнять мои распоряжения, я вспомнил совпадение: были открыты и раскачивались на петлях двери двух кают — Дуари и Вилора. Я не представлял, как могут быть связаны эти факты, но я учитывал все — подозрительно оно было или нет. Я побежал в каюту Вилора, и как только зажег свет, то увидел, что ни Вилора, ни Муско там нет. Но где они? Никто не мог бы покинуть борт «Софала» в такой шторм и выжить, даже если бы спустил лодку — впрочем, это было невозможно сделать даже в хорошую погоду, лодку бы сразу заметили.

Выйдя из каюты Вилора, я подозвал матроса и отправил его проинформировать Камлота, что Вилора и Муско нет на месте. Я велел ему послать их ко мне, как только они будут обнаружены. Затем я вернулся в каюты вепайянских женщин, чтобы опросить их более подробно.

Я был озадачен отсутствием Муско и Вилора, которое в совокупности с исчезновением Дуари из ее каюты представляло большую загадку. Я пытался установить какую-нибудь связь между этими происшествиями, когда внезапно вспомнил, как настойчиво Вилор хотел, чтобы ему было позволено быть стражем Дуари. Это было первым слабым намеком на возможную связь. Однако этот намек, казалось, никуда не вел. Трое людей исчезли из своих кают, но рассудок уверял меня, что их вскоре найдут, поскольку невозможно было покинуть корабль, если только не…

Именно слова «если только не» ужаснули меня больше всего. С тех пор, как я обнаружил, что Дуари нет в ее каюте, меня не покидал цепенящий страх, что, сочтя себя обесчещенной моими признаниями в любви, она бросилась за борт. Чего стоят теперь мои постоянные самообвинения в недостатке рассудительности и контроля над собой? Какой смысл в напрасных сожалениях?

Но теперь я увидел слабый луч надежды. Если отсутствие Вилора и Муско в их каюте и отсутствие Дуари в ее каюте было более чем простым совпадением, тогда можно было предположить, что они все трое прыгнули за борт.

С мозгом, переполненным страхом и надеждами, я пришел к каютам вепайянских женщин, и уже собирался войти, когда матрос, которого я посылал опросить дозорного на марсовой площадке, подбежал ко мне в состоянии очевидного возбуждения.

— Ну, — спросил я, когда он остановился передо мной, задыхаясь, — что сказал дозорный?

— Ничего, мой капитан, — ответил матрос, задыхаясь от волнения и нехватки воздуха.

— Ничего! И почему же? — фыркнул я.

— Дозорный мертв, мой капитан, — выдохнул матрос.

— Мертв!

— Убит.

— Как? — спросил я.

— Его пронзили мечом — со спины, я думаю. Он лежит на животе.

— Немедленно сообщи Камлоту. Скажи, чтобы он заменил дозорного и расследовал его смерть, затем доложил мне.

Потрясенный зловещей новостью, я вошел к женщинам. Они сбились все вместе в одной каюте, бледные и напуганные, но внешне спокойные.

— Вы нашли Дуари? — тотчас же спросила одна изх них.

— Нет, — ответил я, — но я обнаружил еще одну загадку. Нет на месте онгйана Муско и вепайянина Вилора.

— Вепайянина? — воскликнула Бийиа, женщина, которая спрашивала меня про Дуари. — Вилор не вепайянин.

— Что ты хочешь этим сказать? — изумился я. — Если он не вепайянин, то кто он?

— Он тористский шпион, — ответила она. — Он давно был послан в Вепайю выкрасть секрет сыворотки долгожительства. Когда мы попали в плен, кланган захватили и его по ошибке. Мы узнали этом на борту «Совонга».

— Но почему мне никто не сказал об этом, когда он попал к нам на корабль? — спросил я.

— Мы думали, что все об этом знают, — пояснила Бийиа, — и думали, что Вилора перевели на борт «Софала» в качестве пленника.

Еще одна связь в цепочке собирающихся свидетельств! Но я все еще был непомерно далек от понимания того, где лежит другой конец цепочки.

Шторм

Расспросив женщин, я направился на главную палубу. У меня не хватало терпения ждать докладов моих лейтенантов в башне. Я узнал, что они обыскали корабль и как раз направлялись ко мне с докладом. Никто из отсутствовавших не был найден, но обыск обнаружил еще один потрясающий факт — отсутствовали пятеро кланган!

Поиск в некоторых местах корабля был достаточно опасной работой, поскольку была сильная качка, и палубу периодически захлестывало большими волнами. Но все же он был осуществлен тщательно и повсеместно, и теперь люди собрались в большой каюте надстройки главной палубы. Камлот, Кирон, Гамфор, Зог и я зашли туда же, и там обсуждали это таинственное дело. Хонан был в рубке управления в башне.

Я рассказал им все, что только что узнал. Что Вилор был не вепайянином, а торанским шпионом, и напомнил Камлоту, как Вилор хотел, чтобы ему позволили сторожить джанджонг.

— Я еще кое-что узнал от Бийиа, когда опрашивал женщин, — добавил я. — Во время пребывания на борту «Совонга» Вилор надоедал Дуари своим вниманием; он был безумно влюблен в нее.

— Думаю, это дает нам последнее свидетельство, необходимое для реконструкции событий прошлой ночи, которые до сих пор казались необъяснимыми, — сказал Гамфор. — Вилор хотел обладать Дуари, Муско хотел бежать из плена. Вилор завел дружбу с кланган, это знали все на «Софале». Муско — онгйан. Всю свою жизнь кланган, несомненно, смотрели на клонгйан, как на источник и средоточие высшей власти. Для них было естественно поверить его обещаниям и повиноваться его приказам.

Несомненно, Вилор и Муско разработали совместный план. Они отправили ангана убить дозорного, чтобы их собственные перемещения не вызвали подозрений, и заговор не был обнаружен, прежде чем они осуществят свой план. Избавившись от дозорного, кланган собрались в каюте Вилора. Затем Вилор, которому, возможно, помогал Муско, направился в каюту Дуари. Они убили охранника и схватили ее спящую, заткнули ей рот кляпом и вынесли ее наружу, где ждали кланган.

Дул сильный ветер, это правда; но он дул по направлению к берегу, который был на небольшом расстоянии от нас по правому борту, а кланган — отличные летуны.

Вот что происходило на борту «Софала», пока мы спали.

— И ты считаешь, что кланган отнесли этих трех человек на берег Нубол? — спросил я.

— Я думаю, в этом не может быть сомнений, — ответил Гамфор.

— Я совершенно с ним согласен, — вставил Камлот.

— Тогда единственное, что нам остается, — объявил я, — это повернуть назад и высадить поисковую партию на Нубол.

— Никакая лодка не сможет уцелеть среди этих волн, — возразил Кирон.

— Шторм не будет длиться вечно, — напомнил я. — Мы будем дрейфовать у берегов, пока он не стихнет. Я поднимусь к себе в башню. Хочу, чтобы вы остались здесь и расспросили команду. Быть может, среди них найдется кто-то, что слышал что-нибудь, могущее пролить новый свет на это дело. Кланган — известные болтуны, быть может, кто-то из них обронил замечание, исходя из которого мы сможем предположить, в каком направлении собирались двигаться Муско и Вилор.

В тот миг, когда я вышел на главную палубу, «Софал» поднялся на гребень огромной волны, а затем ринулся носом вниз в распахнувшуюся водную бездну, так что палуба наклонилась вперед под углом почти сорок пять градусов. Мокрые и скользкие доски у меня под ногами не давали опоры, и я беспомощно проскользил вперед почти пятьдесят футов, прежде чем смог задержаться. Тут корабль зарылся носом в волну, подобную горе, и огромная стена воды прокатилась по палубе от носа до кормы, подхватив меня, беспомощного, и увлекая на своем гребне.

Мгновение я оставался под водой, затем вода вынесла меня на поверхность, и я увидел, как «Софал» раскачивается на волнах в пятидесяти футах от меня.

Даже в огромности межзвездного пространства я никогда не чувствовал себя более беззащитно и более безнадежно, чем в это мгновение в бушующем море чуждого мира, окруженный темнотой, хаосом и ужасными чудовищами этих таинственных глубин, которых я даже не мог вообразить.

Я потерялся! Если даже мои товарищи знали о постигшем меня несчастье, они были бессильны мне помочь. Никакая лодка не продержится сейчас на волнах и минуты, как верно напомнил Кирон. И ни один пловец не сможет противиться яростной атаке этих вздымающихся и опадающих, гонимых ветром водяных гор, которые теперь казались мне не подлежащими описанию при помощи такого скромного слова, как волны.

Безнадежно! Не люблю я этого слова. Я никогда не теряю надежды. Если я не могу противиться морю, возможно, у меня получится как-нибудь продержаться, отдавшись на волю волн и течений. Не так уж и далеко лежит суша. Я — опытный пловец на большие дистанции и сильный человек. Если вообще кто-нибудь способен выжить в таком шторме, значит, это я. Если же я не смогу с этим справиться, то по крайней мере умру с сознанием того, что умер сражаясь.

На мне не было мешающей плыть одежды, поскольку амторианскую набедренную повязку едва ли можно назвать одеждой. Единственной помехой было мое оружие, но я колебался, избавляться ли от него, зная, что мои шансы выжить на этом недружелюбном берегу без оружия будут невелики. Ни пояс, ни пистолет, ни кинжал мне не мешали, а их весом можно было пренебречь; другое дело меч. Если вы никогда не пытались плыть, когда на поясе у вас болтается меч, лучше не пытайтесь делать этого в бурном море. Может показаться, что он будет просто свисать вниз и не станет мешать, однако мой меч вел себя по-другому. Огромные волны безжалостно швыряли меня, переворачивая и крутя, и меч то колотил меня по самым чувствительным местам, то путался между ногами, а один раз, когда волна перевернула меня вверх тормашками, он оказался сверху и ударил меня по голове. И все же я не хотел бросать его.

После первых нескольких минут битвы с морем я пришел к выводу, что мне не грозит опасность немедленно утонуть. Мне удавалось поднимать голову над водой достаточно часто и достаточно надолго, чтобы набрать в легкие воздуха. Поскольку вода была теплой, мне не грозила опасность замерзнуть насмерть, что часто случается, если человек оказывается в холодном море. Таким образом, насколько я мог предвидеть случайности этого незнакомого мира, оставались только две серьезных и немедленных угрозы моей жизни. Первая заключалась в возможном нападении какого-нибудь свирепого монстра амторианских глубин. Вторая, куда более серьезная — берег, на который мне нужно будет постараться выбраться, несмотря на буйство стихии.

Это само по себе должно было бы обескуражить меня, ибо я слишком часто видел, как волны разбиваются о берега, чтобы проигнорировать угрозу несчетных тонн бушующей воды, что обрушиваются на скалы, ломают, пробивают себе дорогу даже сквозь каменное сердце вечных гор.

Я медленно плыл в направлении берега, куда, к счастью, и нес меня шторм. Я не хотел переутомляться, тратя нервы на напрасные усилия. Так что я не переживал, просто оставался на плаву и медленно приближался к берегу. Тем временем рассвело. Когда каждая последующая волна поднимала меня на гребень, я все яснее видел берег. Он лежал примерно на расстоянии мили от меня, и вид у него был самый неприветливый. Гигантские волны разбивались о скалистую береговую линию, вздымая кипящие фонтаны белой пены высоко в воздух. Перекрывая завывания бури, гром прибоя угрожающе раскатывался над яростным морем, предупреждая меня, что смерть ждет с распростертыми объятиями у береговой линии.

Я был в затруднительном положении. Смерть окружала меня со всех сторон, мне оставалось только выбрать место и способ исполнения приговора. Я мог утонуть прямо здесь, мог позволить разбить себя о камни. Ни одна из этих возможностей не вызывала у меня энтузиазма. Как возлюбленной, смерти явно не хватало многих существенных достоинств. Так что я решил не умирать.

Сказано — сделано, как говорят, но это еще не все. Неважно, насколько убедительно я твердил, что хочу жить, нужно было еще что-нибудь сделать для этого. Мое теперешнее положение не давало мне возможности спасения, я мог выжить только на берегу, так что я направился к берегу. Когда я плыл к берегу, в моем мозгу мелькали разные картины, некоторые из них весьма неподходящие к моменту, другие — вполне соответствующие. Среди этих последних было погребальное бюро и заупокойная служба.

Совсем не время было думать о таком, но мы не всегда властны над собственными мыслями. «В разгар жизни нас вдруг окружает смерть» — похоже, это было сказано обо мне. Но слегка переиначив слова, я получил нечто, в чем было зерно надежды — посреди смерти вдруг возникает жизнь. Возможно…

Высокие волны, поднимая меня высоко вверх, предоставляли мне мимолетные площадки для рекогносцировки, с которых я мог видеть впереди смерть посреди того, к чему я стремился ради жизни. На близком расстоянии береговая линия становилась более различимой. Это была уже не просто темная черта, но детали все еще не были видны, поскольку каждый раз я успевал бросить на нее всего лишь один краткий взгляд, прежде чем снова падал на дно водной пропасти.

Мои собственные усилия, соединенные с яростью шторма, быстро принесли меня в такое место, где разбушевавшееся море могло схватить меня и бросить на скалы, выставляющие острые пики над бурунами всякий раз, когда очередная волна откатывалась прочь.

Огромная волна подняла меня на гребень и понесла вперед — конец настал! Со скоростью скаковой лошади я несся к развязке. Пенная шапка окружила мою голову, меня кружило и переворачивало, как пробку в водовороте, но я боролся, чтобы рот мой иногда оказывался над водой — очень хотелось порой вдохнуть немного воздуха. Я боролся за то, чтобы прожить на миг дольше, чтобы быть живым, когда безжалостное море бросит меня на безжалостные скалы — так сильна жажда жизни!

Меня увлекало вперед, мгновения казались вечностью. Где же скалы? Я почти желал встретить их и положить конец напрасной борьбе. Я подумал о своей матери и о Дуари. Я даже отвлеченно размышлял о странности моей кончины. В том другом, далеком мире, который я покинул навсегда, никто никогда не узнает о моей судьбе. Опять этот вечный человеческий эгоизм — даже в смерти человек ищет аудитории.

Мне снова удалось мельком увидеть скалы. Они были слева от меня! А должны были быть впереди. Это было необъяснимо. Волны мчались, увлекая меня с собой, а я все еще был жив, и тело мое встречало одну лишь воду.

Ярость моря уменьшилась. Я поднялся на гребень очередной волны и с удивлением увидел сравнительно спокойные воды маленькой бухточки. Меня пронесло через скалистые ворота в бухточку, заключенную между скалистыми мысами. Впереди я увидел пологий песчаный берег. Я избежал черных когтей смерти; свершилось чудо! И пошло, между прочим, мне на пользу, что бывает не так уж часто.

Море дало мне последний шлепок, который прокатил меня по песку, где валялись какие-то обломки и мусор. Я встал и огляделся. Более набожный человек вознес бы благодарственную молитву, но я выругался, отряхивая с себя грязь и водоросли — или как они там называются на Венере? А потом подумал, что я-то временно вне опасности, зато Дуари все еще в беде.

Бухта, куда меня принесло, лежала у входа в глубокую долину, уходящую вглубь суши между низкими каменистыми холмами, склоны и вершины которых поросли маленькими деревьями. Нигде не было видно таких гигантов, как растут на Вепайе. Быть может, мысленно улыбнулся я, то, что я вижу здесь, на Венере не считается деревьями — так, кусты какие-то. Все же я решил называть их деревьями, хотя ни одно из них не поднималось выше семидесяти метров.

Небольшая речка стремилась вниз по долине и впадала в бухту. Ее берега и склоны холмов были одеты бледнофиолетовой травой, в которой сверкали звездочки синих и пурпурных цветов. Встречались деревья с красными стволами, гладкими и блестящими, словно лакированными. Встречались деревья с лазурными стволами. Ветер трепал листву таких же немыслимых тонов, от бледно-лилового до фиолетового, которые придавали лесам Вепайи в моих глазах столь неземной вид. Но как бы ни был прекрасен и необычен пейзаж, я не мог уделить ему все свое внимание. Странная прихоть судьбы забросила меня на этот берег, куда, несомненно, принесли и Дуари. И сейчас я думал только о том, как бы воспользоваться этим счастливым обстоятельством; в первую очередь попытаться отыскать ее и прийти на помощь.

Я мог предположитья, что в случае, если ее похитители прибыли на этот берег, то они должны были опуститься на землю дальше по берегу, вправо от меня, так как это было направлением, откуда двигался «Софал». Имея лишь эту слабую и не вполне удовлетворительную подсказку, я немедленно попытался взобраться по скальной стенке бухточки и начать поиски.

Наверху я ненадолго остановился осмотреть окружающую местность и определить, где я нахожусь. Передо мной было невысокое плоскогорье, поросшее сочной травой. Дальше от берега горы становились все выше и выше, превращаясь у горизонта в настоящную горную цепь, туманную и загадочную. Я посмотрел в сторону моря, и увидел «Софал» — далеко от берега, идущий курсом, параллельным ему. Очевидно, мои приказы все еще выполнялись, и «Софал» дрейфовал в ожидании хорошей погоды, которя позволит высадиться на берег.

Я направил свои стопы вдоль берега на восток. На каждой возвышенности я останавливался и осматривал плоскогорье во всех направлениях в поисках признаков, указывающих, где могут прятаться те, кого я ищу.

Какие-то травоядные животные большими стадами паслись на фиолетовом лугу. Они казались довольно похожими на земных парнокопытных. Их настороженность наводила на мысль, что неподалеку враги. Оценив силу и скорость этих существ, я понял, что их врагами должны были быть звери быстрые и свирепые.

Эти наблюдения напомнили мне, что и я должен постоянно быть наготове, ибо меня могут подстерегать такие же опасности. Я был рад, что на плоскогорье росли деревья. Я еще не забыл свирепого басто, с которым я и Камлот столкнулись на Вепайе, и хотя пока я не видел среди животных ни одного столь же ужасного, в некотором отдалении я заметил несколько существ, чьи очертания имели слишком большое сходство с этим бизоноподобным всеядным, чтобы я мог расслабиться.

Я старался идти быстро, так как меня мучило беспокойство о Дуари. Я решил, что если не найду никаких следов, то первый день моих поисков может оказаться бесплодным. Я полагал, что кланган приземлились недалеко от берега, где они должны были отдохнуть по крайней мере до рассвета, и мои надежды строились на том, что они задержатся немного дольше. Если они улетели, как только стало светать, мои шансы обнаружить их были очень незначительны. Сейчас единственная надежда заключалась в возможности обнаружить их и застать врасплох, если они отложили полет до того времени, когда утихнет ветер.

Возвышенность, по которой я шел, пересекали ручьи, речушки, и даже небольшие реки. Они катили свои воды к морю, а истоки их, вернее всего, были где-то у горной цепи на горизонте. Пока что это было единственное серьезное препятствие на моем пути, пару раз мне уже пришлось пересекать вплавь глубокие места. Если в этих реках и обитали опасные существа, я их не видел, хотя должен признать, что все время думал о них, перебираясь с берега на берег.

Один раз я заметил на значительном расстоянии от меня большого зверя, напоминавшего тигра, который подкрадывался к стаду пасущихся животных. Зверь не обратил на меня ни малейшего внимания. Вскоре после этого я спустился в небольшой овраг, а когда я выбрался наверх на его противоположной стороне, зверя поблизости уже не было.

Но даже если бы он погнался за мной, мне, наверное, несколько секунд было бы не до него. Все, о чем я думал, мгновенно вылетело у меня из головы, когда я услышал слабые звуки, доносящиеся издали, откуда-то далеко впереди меня.

Это были крики людей и выстрелы из амторианского оружия, которые ни с чем нельзя спутать!

Хотя я напряг зрение, пытаясь осмотреть местность до самого горизонта, я не смог разглядеть источник этих звуков. Но мне было достаточно знать, что впереди — люди, и они сражаются. Я всего лишь человек, и естественно, я сразу представил женщину, которую люблю, в центре ужаснейших опасностей, хоть здравый смысл и говорил мне, что отдаленное сражение, шум которого я услышал, может не иметь никакого отношения к ней и ее похитителям.

Однако в сторону рассуждения; я бросился бежать. Звуки привели меня к большой лощине, по дну которой струилась река гораздо большей ширины, чем все, которые мне встречались до сих пор, но мелкая.

За крупными камнями на дальнем берегу залегли пять или шесть человек. Я увидел мелькнувшее крыло и услышал женский крик: «Слева!»

Кланган и Дуари!

На ближнем берегу среди кустов и камней скрывалась дюжина волосатых человекообразных существ. Они метали камни из пращей в шестерых осажденных и пускали в них грубые стрелы из еще более грубых луков.

Дикари и кланган обменивались не только снарядами, но и оскорблениями. Крики и ругательства прорезало шипящее стаккато лучевых пистолетов.

На берегу и на мелководье валялись тела еще дюжины волосатых дикарей. Защитники Дуари снимали с нападающих тяжкую дань. Но им тоже приходилось несладко. Один анган с трудом шевелился, тяжело, может быть, даже смертельно раненый. Он уже не мог стрелять и, скорчившись, пытался укрыться от стрел за камнем.

В следующую секунду трое дикарей метнулись к воде слева от оборонявшихся. Им навстречу из-за камней поднялись двое кланган, зафыркали пистолеты, и отчаянная троица, не пробежав и половины пути до берега, распрощалась с жизнью. Но и один анган, ловя воздух руками, упал со стрелой, пронзившей горло.

Дикари изменили тактику. Не высовываясь из своих укрытий — один даже лег на спину — они стали пускать стрелы и бросать камни в небо. Да так, что большая их часть падала за каменным барьером, скрывавшим мою любимую.

Теперь картина боя стала стремительно изменяться. Еще один анган подпрыгнул за валуном, получив камень в голову, и больше не двигался. Затих раненый, очевидно, пронзенный еще одной стрелой. А луч пистолета поражал свою цель только по прямой! Его нельзя было пустить по дуге, с навесом.

Исходом ставшего неравным боя, продолжайся он еще немного, могла быть только гибель оставшихся кланган и Дуари.

Времени на размышления не оставалось.

Я был позади позиции дикарей, что давало мне огромное преимущество — равно как и тот факт, что я был над ними. Вопя, как команч, я спрыгнул с крутого склона каньона, стреляя уже в прыжке. Дикари, испуганные атакой с тыла, вскочили на ноги. Тотчас же кланган открыли прицельный огонь и волосатые в панике метнулись за камни. Но обороняться от огневой атаки с двух сторон им было не под силу.

Уже шестеро рухнули на камни, расстреливаемые в три ствола. Кланган узнали меня и поняли, откуда прибыла подмога. Они выпрыгнули из укрытия и устремились вперед, довершая разгром.

Несколько секунд спустя на берегу осталось трое живых и три десятка мертвых. Дикари были уничтожены все до единого. Но перед смертью один из них успел в последний раз метнуть камень, стоивший жизни четвертому ангану.

Я видел, как он упал, и когда последний враг расстался с жизнью, я подбежал к нему, надеясь, что он только оглушен. Но я не представлял, с какой невероятной силой обезьяноподобные люди выпускают свои снаряды из пращей. Грудная клетка ангана была совершенно разбита, осколки костей вонзились в сердце, а проклятый камень вошел в тело чуть ли не до позвоночника. К тому времени, как я подбежал, анган был мертв уже минуты две.

Затем я поспешил к Дуари. Она стояла среди камней с пистолетом в руке, измученная и растрепанная.

Я надеялся, что она рада меня увидеть, так как она наверняка должна была предпочесть меня волосатым обезьянолюдям. Но в ее глазах отражался страх, словно она была не вполне уверена, какая опасность хуже.

К моему стыду, ее страх был вполне обоснованным, принимая во внимание мое предыдущее поведение. Выражение лица Дуари отражало скорее подчеркнутое терпение и готовность к новым неприятностям, которые повлечет за собой мое появление.

Это уязвило меня больше, чем я могу выразить.

— Тебе не причинили вреда? — спросил я. — Ты в порядке?

— Вполне, — ответила она, глядя мимо меня, на самый верх склона, с которого я бросился на дикарей.

— В чем дело? Что ты ищешь? — удивился я.

— Где же остальные? — спросила она озадаченным и немного обеспокоенным тоном.

— Какие остальные? — переспросил я.

— Которые отправились с тобой с «Софала» на поиски.

— Больше никого нет; я один.

При этом заявлении ее вид стал еще мрачнее.

— Почему ты пришел один? — со страхом спросила она.

— Честно говоря, я вообще не виноват в том, что появился здесь, тем более именно сейчас, — объяснил я. — Когда мы обнаружили, что тебя нет на «Софале», я приказал держаться поблизости от берега, пока шторм не стихнет, чтобы мы смогли высадить поисковую партию. Сразу после этого я был смыт за борт — как выяснилось, весьма счастливая случайность. Естественно, когда я выбрался на берег, первая мысль была о тебе. Я немножко поискал тебя, а потом услышал крики дикарей и выстрелы.

— Ты опять явился вовремя, чтобы спасти меня, — сказала она. — Но для чего? Что ты намерен делать со мной?

— Я намерен как можно скорее добраться с тобой на берег, — ответил я. — Там мы подадим сигнал «Софалу». Они спустят лодку, которая доставит нас на борт.

Дуари, казалось, почувствовала облегчение, когда я изложил свои планы.

— Если ты вернешь меня на Вепайю невредимой, то завоюешь вечную благодарность джонга, моего отца, — сказала она.

— Служить его дочери — это достаточная награда для меня, — ответил я, — пусть даже я не преуспел в том, чтобы добиться хотя бы ее признательности.

— Но ты добился ее, Карсон, я благодарна тебе за то, что ты сделал, рискуя жизнью, — уверила она меня, и в ее голосе было куда больше тепла, чем когда бы то ни было ранее.

— Что сталось с Вилором и Муско? — спросил я.

Ее губы насмешливо искривились.

— Когда клунобарган напали на нас, они убежали.

— В каком направлении? — спросил я.

— Туда, — она показала на восток.

— Почему же кланган не оставили тебя?

— Им было велено защищать меня. Они не умеют ослушаться начальства и, кроме того, им нравится сражаться. У них много силы, мало мозгов, и совсем нет воображения; поэтому они прекрасные бойцы.

— Не могу понять, почему они убежали, а не улетели, взяв тебя с собой, когда увидели, что поражение неизбежно. Это обеспечило бы им полную безопасность.

— К тому времени, как они это поняли, было уже поздно, — объяснила она. — Кланган не могли подняться в воздух, тем более с ношей, их бы легко уничтожили снаряды клунобарган.

Кстати сказать, это слово может служить прекрасным примером образования имен существительных в амторианском языке. В широком смысле оно означает «дикари», дословно — «волосатые люди». Единственное число — нобарган. «Ган» значит человек, «бар» — волосы. «Но» это сокращение от «нот», что значит «с» и используется как префикс со значением принадлежности. Таким образом, «нобар» означает волосатый, «нобарган» — волосатый человек. Приставка «клу» образует множественное число, и вот мы получаем слово «клунобарган» — волосатые люди или дикари.

Убедившись, что на поле боя не осталось живых, я, Дуари и оставшийся анган направились вниз по течению реки, к океану. По дороге Дуари рассказала мне, что произошло на брту «Софала» прошлой ночью, и я обнаружил, что Гамфор практически без ошибок описал это.

— Зачем они взяли тебя с собой? — спросил я.

— Я была нужна Вилору. Он желал меня, — резко ответила она.

— А Муско только хотел бежать?

— Да. Он считал, что его убьют, как только мы доберемся до Вепайи.

— Как они собирались выжить в такой дикой местности? — спросил я. — Они хоть знали, где находятся?

— Они думали, что это Нубол, — ответила она, — но не были уверены. У торан есть агенты в Нуболе, которые организовывают там беспорядки в попытке свергнуть правительство. Несколько из них живут в каком-то городе на берегу, и Муско собирался найти их, чтобы организовать наш переезд в Тору.

Мы некоторое время шли молча. Я шел впереди, Дуари, разумеется, в середине, анган плелся последним. Он казался удрученным и унылым. Его перья на голове и хвосте поникли. Кланган обычно такие шумные, что его неестественное молчание привлекло мое внимание. Подумав, что он, быть может, ранен в сражении, я спросил его об этом.

— Я не ранен, мой капитан, — отвечал он.

— В таком случае, что с тобой? Ты опечален смертью своих товарищей?

— Не в этом дело, — ответил он. — Там, откуда они родом, еще много таких. Меня печалит моя собственная смерть.

— Но ты ведь жив!

— Скоро буду мертв.

— Почему ты так считаешь? — спросил я.

— Когда я вернусь на корабль, меня убьют за то, что я сделал прошлой ночью. Если я не вернусь, я буду убит здесь. Никто не может долго прожить в одиночку в таком месте, как это.

— Если ты будешь служить и повиноваться мне, ты не будешь убит, когда мы вернемся на «Софал», — заверил я его.

При этих словах он очевидным образом повеселел.

— Я буду служить тебе хорошо и повиноваться, мой капитан, — пообещал он, и снова стал улыбаться и петь, как будто во всем мире его ничто больше не заботило, а такой вещи, как смерть, уже не существовало вовсе.

Несколько раз, оглядываясь на спутников, я ловил на себе взгляд Дуари. Каждый раз она быстро отводила глаза в сторону, словно какой-то мой поступок одновременно смутил ее и вызвал ее любопытство. Но я молчал. Я решил говорить с ней только тогда, когда это необходимо, да и то исключительно официальным тоном.

Мне было трудно играть эту роль, но очень интересно. В первую очередь меня интересовало, сколько времени у меня хватит терпения продержаться? Сама идея, что я могу молчать в тот момент, когда хочется говорить и говорить, заставляла меня улыбаться помимо воли.

Вдруг, к моему удивлению, Дуари сказала:

— Ты все время молчишь. В чем дело?

Это был первый раз, когда Дуари сама начала разговор со мной, и вообще дала мне основание подозревать, что я существую для нее как личность. Я вполне мог быть предметом обстановки или кучей земли, так мало интереса она проявляла ко мне с тех пор, когда я застал ее наблюдающей за мной в саду.

— Со мной все в порядке, — заверил я. — Я озабочен твоим благополучием и необходимостью доставить тебя обратно на «Софал» как можно скорее.

— Ты совсем не разговариваешь со мной, — пожаловалась она. — Раньше, когда мы виделись, ты всегда много говорил.

— Пожалуй, даже слишком много, — признал я. — Видишь ли, я стараюсь не докучать тебе.

Она опустила глаза.

— Но я не возражаю, — сказала она почти неслышно.

Я улыбнулся и героически промолчал.

— Видишь ли, — продолжала она обычным голосом, — сейчас обстоятельства очень отличаются от любых обстоятельств, с которыми я когда-либо сталкивалась. Я начинаю понимать, что правила и ограничения, согласно которым я жила среди своего народа, неприменимы к столь необычным ситуациям. И к людям, настолько далеким от тех, чьим поведением эти правила были предназначены управлять.

Я очень много думала о разных вещах. О тебе.

Я фыркнул.

— Эти странные мысли стали приходить мне в голову после того, как я первый раз увидела тебя в саду в Куааде. Я стала думать, что, быть может, интересно было бы поговорить с другими людьми, кроме тех, с кем мне было позволено видеться в доме джонга, моего отца. Мне надоело разговаривать все время с одними и теми же мужчинами и женщинами, но обычай сделал из меня рабыню и трусиху. Я не осмеливалась делать то, что мне больше всего хотелось делать. Мне всегда хотелось поговорить с тобой, и теперь у нас есть немного времени, прежде чем мы окажемся на борту «Софала» где я снова должна буду подчиняться законам Вепайи. Я хочу быть свободной, хочу поступать, как мне нравится, хочу говорить с тобой.

Эта наивная декларация открыла мне новую Дуари, в присутствии которой было совершенно невыносимо заниматься суровым платонизмом, однако я продолжал закалять себя, претворяя в жизнь свою решимость.

— Почему ты не говоришь со мной? — потребовала она ответа, поскольку я не торопился прокомментировать ее признание.

— Я не знаю, о чем говорить, — признался я, — если только мне не будет позволено говорить о том, что постоянно занимает мои мысли.

Мгновение она оставалась в задумчивости, брови ее сошлись к переносице, затем она спросила, как будто в неведении:

— О чем это?

— О любви, — сказал я, глядя ей в глаза.

Ее веки опустились, губы задрожали.

— Нет! — воскликнула она. — Мы не должны говорить об этом. Это неправильно, это дурно.

— На Амтор любовь считается дурным поступком? — спросил я.

— Нет, нет, я не это хотела сказать, — поспешила она возразить, — но не следует говорить со мной о любви, пока мне не исполнилось двадцати лет.

— А когда исполнится, я смогу так поступать, Дуари? — спросил я.

Она покаячала головой, как мне показалось, немного печально.

— Нет, и тогда не сможешь, — ответила она. — Ты никогда не должен говорить со мной о любви, это грешно. И я не должна слушать, это тоже грешно, потому что я дочь джонга.

— Тагда, наверное, все-таки лучше будет, если мы совсем не станем разговаривать, — мрачно сказал я.

— О нет, давай немножко станем, — взмолилась она. — Расскажи мне об этом странном мире, откуда ты, как говорят, прибыл.

— Не стоит, Дуари, — сказал я. — Смотри, мы уже подходим к берегу.

Всего несколько сот футов отделяло нас от океана. Далеко в море я увидел «Софал», и теперь перед нами встал вопрос — как сигнализировать о нашем присутствии на берегу.

Недалеко от нас над морем нависал достаточно высокий утес. К нему я и направился в сопровождении Дуари, послав ангана к ближайшим кустам за хворостом. Подъем был крутым, и большую его часть я считал (или делал вид, что считаю) необходимым помогать Дуари, в частности, поддерживая ее за талию и чуть ли не внося на руках наверх. Сначала я боялся, что она станет возражать против такой активной помощи, но она смолчала.

На вершине утеса я торопливо собрал принесенные сухие ветки и листья в кучу. Анган помогал мне. Мы соорудили неплохой костер, посылающий в небо столб густого темного дыма. Ветер стих, и дым поднимался высоким, прямым столбом, почти упираясь в тучи. Я был уверен, что он будет замечен на борту «Софала», но я не знал, правильно ли они его истолкуют.

Волнение на море было еще достаточно сильным, чтобы помешать отправить за нами лодку. Но с нами был анган, и если «Софал» подойдет ближе к берегу, он вполне может перебросить нас по одному на борт.

С вершины утеса нам был виден восточный берег реки, и как раз в этот момент анган привлек мое внимание к чему-то в той стороне.

— Идут люди, — сказал он.

Я не сразу увидел их, настолько они были далеко, тем более я не мог распознать их. Но даже на таком расстоянии я был уверен, что они не принадлежат к расе дикарей, которые атаковали Дуари и кланган.

Теперь задача немедленно привлечь внимание «Софала» стала весьма насущной, и с этой целью я быстро соорудил еще два маленьких костерка на некотором расстоянии от первого, так что с моей точки зрения, каждому идиоту на борту корабля должно было стать очевидным, что это преднамеренный сигнал, а не случайный пожар или костер на чьей-то стоянке.

Приближающийся отряд, во всяком случае, понял это мгновенно. Они уже изрядно сократили дистанцию между нами. Теперь было видно, что это вооруженные люди той же расы, что вепайяне или торане.

Они были уже совсем недалеко от нас, когда мы увидели, что «Софал» меняет курс и направляется к берегу. Наш сигнал был замечен, и наши друзья направлялись выяснить, в чем дело. Но успеют ли они вовремя? Для нас это было не просто волнующее состязание.

Ветер снова стал сильнее, и море опять расходилось. Я спросил ангана, сможет ли он справиться с ветром. Я твердо решился отправить Дуари на корабль по воздуху, если получу утвердительный ответ.

— Смогу, если буду один, — ответил он. — Но сомневаюсь, что смогу, если буду нести еще кого-то.

Я вздохнул. Мы смотрели, как «Софал» танцует на волнах, подбираясь все ближе. А вооруженные незнакомцы были уже у подножия утеса. Теперь у меня не было сомнений, кто доберется до нас первым. Единственная надежда была на то, что тем временем «Софал» уменьшит расстояние между нами достаточно, чтобы анган мог попытаться перенести Дуари на корабль.

Вот отряд достиг небольшой площадки на середине подъема. Воины остановились и рассматривали нас, что-то обсуждая между собой.

— С ними Вилор! — внезапно воскликнула Дуари.

— И Муско, — добавил я невесело. — Я вижу их обоих.

— Что нам делать? — вскричала Дуари. — О, я не могу снова попасть в их руки!

— Этого не будет, — уверил я ее.

«Софал» подошел еще немного ближе. Я шагнул к краю утеса и глянул вниз, на взбирающийся отряд. Они снова двинулись в путь. Я обернулся к ангану.

— Мы больше не можем ждать, — сказал я. — Возьми джанджонг и лети на корабль. Он подошел ближе, ты доберешься, ты должен сделать это!

Анган покорно попытался сделать, как я велел, но Дуари отпрянула от него.

— Я не полечу, — тихо сказала она. — Я не оставлю тебя здесь одного!

За эти слова я бы с радостью отдал свою жизнь. Я не ожидал ничего подобного, и не считал, что заслужил такую верность с ее стороны. Такой жертвы можно ожидать со стороны женщины только по отношению к мужчине, которого она любит.

Было похоже, что она любит меня.

Я чуть не упал вниз, но каким-то образом удержался и через мгновение опомнился. Враги должны были уже добраться почти до верха утеса, через мгновение они набросятся на нас. Как только я подумал об этом, первые из них шагнули на вершину утеса и устремились к нам.

— Хватай ее! — крикнул я ангану. — У нас нет времени!

Он рванулся к Дуари, но та опять отскочила прочь. Тогда я схватил ее, на мгновение прижал к себе, поцеловал и передал птицечеловеку.

— Торопись! — вскричал я. — Они идут!

Расправив свои мощные крылья, анган поднялся с земли, а Дуари протянула руки ко мне.

— Не отсылай меня прочь, Карсон! Не отсылай меня прочь! Я люблю тебя!

Я бы не вернул ее обратно, даже если бы мог это сделать. Но было слишком поздно. Вооруженные люди набросились на меня.

Так я попал в плен в стране Нубол. Это уже другое приключение, которое не входит в историю, сейчас рассказанную.

Но я отправился в плен, зная, что женщина, которую я люблю, любит меня.

И я был счастлив.

Оглавление

1. Карсон Нэпьер

2. Отбытие на Марс

3. К Венере

4. Дом короля

5. Девушка в саду

6. Сбор тарела

7. У могилы Камлота

8. На борту «Софала»

9. Солдаты свободы

10. Восстание

11. Дуари

12. «Корабль!»

13. Катастрофа

14. Шторм