Глава 24

Ярко мигнули в темноте фары, и оглушающе пискнула сигнализация его автомобиля. Прямо по оголенным нервам. Шаурин уселся в темный салон. Замер. Придавило.

Сам не знал, как выдержал этот разговор. Наполнялся ее словами. Кажется, вот-вот и все. Разорвет. Но нет же. Слушал. Чувствовал, как внутри медленно поднимается первозданная, бесконечная злость. Как она разворачивается во всей мощи, сминая душу, разум, чувства, оборачивая весь мир в ненависть. Все вокруг – в причину этой ненависти.

А потом на свободу, на воздух. Дышать. Вздохнуть. Тесно. Душно. Содрать все с себя. Полинять. Сбросить. Избавиться от старой кожи, вырваться из клетки. Хоть куда — в небо, в землю.

Шум в голове, звон. Больная, яростная агония обволакивала его, пожирая с потрохами, оставляя в душе блеклые оттенки боли, ревности, отчаяния и безысходности.

А потом пустота. Гулкая. Холодная. Хлипкое равновесие с легким головокружением и невыносимой головной болью…

Сидел неподвижно. Не мог шевельнуть рукой, чтобы завести машину. Тело налилось неподъемной тяжестью. Повернул ключ в замке зажигания. Мотор отозвался ободрительным урчанием. Вздохнул глубоко, положил руки на руль. Словно заново учился двигаться. Пробовал суставы, шевелил онемевшими конечностями, пускал кровь по венам. Потекли мысли. Тягуче и заторможенно. Понял, что не желает оставаться в этот вечер один. Только не сейчас. Сейчас нужно разбавить чем-то эти расплескавшиеся черным мазутом отголоски каких-то чувств. Разбавить, но не тревожить. Не добавлять.

Только один человек мог обеспечить ему нужное спокойствие. Гергердт. Этот точно не будет лезть в душу, сочувствовать, выспрашивать. И уж точно не попытается помочь морально, потому что сам совершенно далек от таких переживаний.

Позвонил Гере, договорился о встрече, вернее, получил уважительно-матерное приглашение навестить его дома. Удивлялся своему незнакомому голосу. Как будто слышал его со стороны и не узнавал. Пока говорил, отдышался. Уверенно тронул машину.

Когда положил трубку, в голове перестало гудеть. Но теперь ужасно хотелось пить. В горле пересохло.

Наконец-то, вот оно — неудобство. Уже не в том урагане, а нормальное человеческое неудобство — когда хочется пить и в куртке жарко; и немного раздражает бьющий в глаза свет фар, мчащихся по встречке автомобилей; и бесит пробка в центре города.

— Хоть бы сказал, что не один.

— Уже один. Ленка, давай-ка, фьють, — кивнул в сторону двери.

— Я не Ленка, я Лерка.

— Какая разница. — Гергердт захлопнул дверь.

— Вчера шлюхи, сегодня шлюхи… Не надоело? — пройдя на кухню, Шаурин припал к воде. Влил в себя два стакана. Полегчало.

— И завтра шлюхи... Нет, не надоело. Не умею я из-за одной бабы убиваться. А может, по коньяку все-таки?

— По рому. — Ваня кивнул и устроился на высоком стуле за темной стойкой. — А тебе и не надо. Не хватало, чтобы ты еще из-за бабы начал убиваться, и так на всю голову тронутый.

Гера хохотнул, ничуть не обидевшись. Толкнул Ваньке полнехонький стакан с ромом. Как знал. Не поскупился, налил до краев. Что надо доза для Шаурина. Не убойная совсем, но расслабляющая. Отпил полстакана. Ром скатился в желудок как вода.

— Не знаю я ни хрена про вашу любовь, — начал разглагольствовать Гергердт, — но могу точно сказать: если ты не трахаешь свою девку, значит твою девку трахает кто-то другой.

— А ты у нас спец прям по этому делу.

— Я добрый. Кого не дотрахали – все ко мне. Всем помогу. — Гера загоготал. — А любить только дети умеют. Потому что у них секса нет. А когда секс есть – зачем любовь? Конфетой поделился — охренеть какой влюбленный. Угощал я в детстве одну малявку — ирисками. А потом отлупила ее мамка за эти ириски и кончилась наша любовь. Вот так вот...

— Кофе налей.

— Ты кофе ко мне приехал пить?

— Давай, а то голова раскалывается.

Гера нажал кнопку на кофе-машине и через полминуты поставил на стол чашку крепкого кофе, продолжая свои рассуждения на тему любви и секса:

— Девочки вырастают. Ирисками уже никого не подманишь. Большие девочки хотят сытой жизни: вкусно есть, сладко спать, отдыхать на дорогих курортах, ездить на дорогих машинах. Все, что мне нужно, я покупаю. Вот такая у меня с ними любовь. И меня это устраивает.

— Не буду спорить.

— Да тут и спорить не о чем, говорю же: я в вашей любви ни хрена не понимаю. Но девочка у тебя крутая.

— Нет, не крутая. Самая крутая. Таких больше нет. Она такая одна.

— Да. Оба вы такие… — ухмыльнулся Гера.

— Какие?

— Ну… типа, чё по муравьям топтаться? Вот слона завалить — это да-а… — Иван в ответ хмыкнул. — Завалили тебя слоняра? Завали-и-и-ли… — Гера хлопнул Шаурина по плечу.

Тот качнулся чуть назад и выдохнул:

— На лопатки. — Говорил, и все внутри отзывалось на эти слова. Хотя отголоски злых чувств еще бушевали. Поэтому в ближайшие дни с Алёной видеться не хотел. У него тоже свой лимит. Пять дней, чтобы до конца остыть.

***

Выдержать перерыв Шаурину не удалось. На следующий день ему позвонил Игорь и сообщил, что Алёна попала в аварию. Эта новость повергла Ивана в шок. На мгновение у него отнялась речь, и он молча слушал друга, не в силах задать хоть какой-то вопрос. Хорошо, что Радченко обладал способностью ясно и лаконично выражаться.

Какого хрена… Надо позвонить Алёне, а он тупо смотрел на список контактов в телефоне, забыв, как это делается. Потом оторопь отпустила, и Ваня набрал ее номер.

Алёна ответила не сразу, а когда ответила, голос дрожал. Она пыталась взять себя в руки, но получалось плохо. Испугалась, наверное, сильно. Игорь сказал, что у нее легкое сотрясение мозга и ушиб плеча. Она повторила то же самое, добавив, что ей сделали рентген головы и плеча — все хорошо.

Хорошо… Как же… Не стал Шаурин выспрашивать по телефону подробности, пообещал приехать через час. Твою мать… Как назло, сегодня дел по горло. Но вырвался. Правда, приехал чуть позже, чем обещал. Забрал Алёну из больницы и привез к себе. Поразительно: она даже не сопротивлялась. Скорее всего, потому что все еще находилась в шоке. Он сам тоже не совсем отошел от потрясения.

Дома молчали. Шаурин слонялся по квартире, Алёна сидела на диване и в сотый раз перечитывала бумажки, которые ей дали врачи. На кухне возилась домработница, и Лейбе казалось: как только женщина уйдет, царившая безмятежность растает.

Так и случилось...

Алёна вышла из душа. Плечо болело, но не настолько, чтобы лишать себя удовольствия помыться. Шаурин ждал ее на кухне. Гремел шкафами, будто что-то искал. Есть не хотелось, но она села за стол.

— Тебе даже сотрясение не помогло поставить мозги на место, — не глядя на нее сказал он и в очередной раз хлопнул дверцей.

— В каком смысле? — Алёна скривилась. Ну что он там потерял? И так голова раскалывается, еще он громыхает на всю квартиру.

— В прямом, — хмуро сказал он. Потом вдруг развернулся, медленно поднял ладонь, и Алёна поняла, что надо затыкать уши. — Почему я, о том, что произошла авария, узнаю от Игоря, а не от тебя?! — начал орать он. — Почему? Нет, я понимаю, что ты тупишь, я даже к этому уже привык. Интрига у тебя такая! Но не надо тупить, когда вопрос касается, здоровья, жизни, безопасности! Не надо тупить, надо звонить мне! Я чувствую себя полным долбо*бом, выслушивая Игоря, и он чувствует себя так же, сообщая мне, что случилось с моей женщиной! Ты же не в беспамятстве! Слава богу…

— Стесняюсь напомнить, — немного ошарашенная от такой отповеди проговорила Алёна, — что у нас сейчас не все так ладно в отношениях, чтобы звонить непременно тебе. Я как бы… черт его знает… — пожала бы плечами, если бы не боль. А так сидела закаменев.

— Не беси меня, — рыкнул он сквозь зубы. — Какая разница, как у нас сейчас с тобой в отношениях! Какие у нас отношения!.. Будь там вообще! все! не ладно! Кому ты еще позвонишь?!

Ее губы тронула невесомая и совсем неуместная улыбка. Шаурин бушевал, злился. Он был вне себя. Но от его слов внутри стало так горячо, что боялась расплавиться. Словно сдерживаясь, обхватила себя за локти, но жгучая волна, поднимаясь откуда-то снизу, добралась до глаз — в них запекло.

— Ванечка, ты вернулся? — несмело спросила Лейба.

— Я никуда и не уходил. Я просто уезжал в командировку.

Алёна прикрыла дрожащие веки и долго молчала, не открывая глаз. Пыталась сдержать накатившие слезы.

Шаурин устало рухнул на стул и опустил голову на сложенные на столе руки, прижав горячий лоб к тыльной стороне ладоней.

Алёна потянулась к нему, тронула плечи. Зарылась пальцами в жесткие волосы на затылке.

— Я знаю, — прошептала она и рвано вздохнула, — ты орешь на меня, потому что сильно переживаешь. Ты беспокоишься, поэтому кричишь. Я тоже напугалась. Но все же хорошо… Ванюша прости меня, я была не права. Что-о? — протянула в ответ на его взгляд. Он сел прямо, скрестил руки на груди и посмотрел на нее так, будто она сказала какую-то несусветную чушь. — Ну, это же ты у нас Божество — умный-умный и всегда прав. А я — нет. И мне не нужны железобетонные факты, мне просто можно все объяснить по-человечески, и я пойму. Прости. Я была не права. Теперь, если у меня что-то случится, я буду звонить тебе — первому. Даже с того света буду тебе звонить.

Наверное, последнее было сказано зря – взгляд Шаурина потемнел.

Переживал? Беспокоился? Да у него сердце остановилось, когда Игорь рассказал об аварии. Оно точно остановилось, а потом забилось так, что в груди стало больно. Это ни хрена не беспокойство. Кажется, он сегодня умер и воскрес.

— И какого черта ты отказалась лечь в больницу? — строго спросил.

Когда приехал, Алёна уже написала отказ и ждала его в холле. Если бы успел раньше, то не позволил бы этого сделать. Пусть полежала бы пару суток, чтобы врачи понаблюдали. Ни за что бы не позволил ей уйти…

— Потому что у меня всего лишь легкое сотрясение и ушиб плеча. И потому что я не хочу лежать в больнице.

Он хмыкнул:

— Все коты придурки, кроме кошки Мурки.

Надо же! Даже в такой ситуации Шаурин не теряет чувства юмора. Оно у него тонкое, а иногда острое, как игла, — может больно уколоть.

Алёна засмеялась. Но ее смех быстро перешел в слезы.

— Что за ф-ф… фигня, — заикаясь, проговорила она и глуповато улыбнулась. Вытерла ладонью мокрое лицо.

Это был не тот плачь, что разрывает грудь, отнимая дыхание и силы. Эти слезы текли удивительно легко. Струились по щекам и, кажется, на вкус не были солеными.

Ваня поднялся, обошел стол и прижал Алёну к себе. Сначала не понял, что она плачет. Она держала руки у лица, и плечи ее чуть содрогались от смеха. Но она плакала, давилась смехом и плакала. От этого ему стало не по себе. Но, может, и к лучшему — пусть поплачет. Хотя те слезы как ножом по сердцу. Потому что там, в сердце, уже ничего не осталось лишнего, что могло бы защитить от этой боли – ни злости, ни обиды, ни ревности. Только страх, что мог свою Мурку потерять. Но какая же это защита?

Алёна, невзирая на боль в плече, крепко обхватила Ивана, наконец-то прижалась к нему, как давно хотела. Руки у него жесткие, и сам Ваня очень напряжен. Она чувствовала это, когда гладила его по спине. Слышала, как грохочет его сильное сердце. Но это самое уютное объятие. Самое нежное и теплое. И пусть Шаурин сейчас злой, неосторожный в словах и грубоватый. Но зато настоящий — без налета равнодушия и отточенности в каждом движении. Нервный и переживающий. Пусть он будет такой. Невозможный. Но любимый. Невозможно любимый.

— Ванечка, ты меня простил?

— За что?

— Ну… за ту глупость…

— Не помню я никакой глупости. Ты сначала натвори что-нибудь, а потом я буду решать: прощать тебя или нет.

— Я соскучилась. — «Соскучилась» - какое-то совсем неправильное слово, но другого Алёна подобрать не смогла. — Это ужасно, когда тебя нет рядом. Это очень неудобно.

— Неудобнее, чем когда я рядом?

— Гораздо.

Он тихо говорил. Она тихо отвечала. И слушала его, закрыв глаза. Но знала, точно видела, как на его мягких губах появляется легкая улыбка, по обыкновению, неприлично обаятельная.

— Хочу шампанского, — очень неожиданно сказала она.

— Какое тебе шампанское? У тебя сотрясение.

— Обычное. Хочу.

— Нельзя. Я точно знаю, что алкоголь противопоказан при сотрясении.

— Да. А еще мне нельзя нервничать. Вот сейчас ты мне не нальешь шампанского, и я буду страшно нервничать. Кстати, чтоб бы знал, после любой черепно-мозговой травмы, независимо от ее тяжести, возможно посттравматическое изменение личности. Склонность к эмоциональным вспышкам, раздражительность, возбудимость, внезапные приступы ярости, сопровождающиеся агрессией, психозы с галлюцинациями и бредом.

— В общем, все плохо.

— Хуже некуда. Я уже нервничаю.

— Один бокал. И спать.

— Хорошо. Слушаюсь и повинуюсь.

— Оно теплое.

— Отлично. Ты не представляешь, как я люблю теплое шампанское.

Шаурин, смилостивившись, открыл шампанское. Правда, не очень охотно. Но все же Алёна получила свой бокал игристого напитка. Собственно, ей пары глотков хватит. Не знала, чем объяснить это внезапное желание, но, казалось, если не почувствует на языке этот вкус, не сможет заснуть.

Ванька налил себе что-то другое. Что-то темное и крепкое, которое он уничтожил одним глотком. Выпил как лекарство и убрал бокал. На стул не присел, остался стоять, оперевшись о столешницу, в ожидании, пока Алёна допьет шампанское.

— Поздравь меня. Я сегодня экзамен в аспирантуру сдала. Первый. Профильный.

— Вот это да. Поздравляю, — ухмыльнулся он, ничуть не удивившись. Так устал за день, что не было сил удивляться. И на какие-то разговоры уже сил тоже не было. И как только Алёна еще держится.

Он шагнул к ней и заправил ей за ухо непокорную прядь. Этого ему показалось мало, решил высвободить волосы из узла. Алёна как-то скрепила их резинкой… которая ни черта не отцеплялась.

— Давно собиралась поступить, да что-то не складывалось. — Потянулась к голове, чтобы распустить волосы, но Ванька отбросил ее руки.

— А сейчас сложилось.

Ну вот, наконец-то шелковистая волна накрыла хрупкие плечи. Он с тайным удовольствием запустил пальцы в золотистый шелк. Осторожно. Чтобы не добавлять головной боли.

— Угу, надо же мне было чем-то заниматься, пока тебя не было. Кстати, а ты придумал, что мне сказать?

Он засмеялся. Вспомнил ее наказ.

— Придумал.

— Да?

— Да.

— Шаурин, ты такой оратор… у тебя обязательно должна быть заготовлена для меня какая-то речь.

— Есть у меня речь.

— Я серьезно. Чтобы красиво.

— И я серьезно. Могу красиво зачитать прямо сейчас.

Алёна улыбнулась, но лукавый огонек в глазах быстро сменился смущением.

— Нет, не надо, — серьезно сказала она. — Мне кажется, я еще не готова.

Алёна спустила ноги на пол, мягко соскользнула со стула и тут же качнулась. Пока сидела, как будто кипела энергией, а на пол встала, и колени подогнулись, голова закружилась. Ваня удержал.

— Надеюсь, у тебя ребра не сломаны?

— Нет.

Тогда он крепко ухватил ее и приподнял, чтобы она обвила его ногами.

— Все, Мурка, спать. Завтра будем обсуждать аспирантуру и актуальность проблемы твоей будущей диссертации.

Они улеглись в кровать, Шаурин помог ей снять футболку.

— Перевернись на другой бок, а то мне так неудобно. И руку вот сюда… повыше… Да, вот так, — довольно вздохнула Алёна, уютно прижавшись к Ваньке. — И ни фига ты уже не Божество.

— Это почему? — усмехнулся он.

— А потому что Божество не может заниматься сексом в подъезде, а только в спальных хороминах да на шелковых простынях. Божество не матерится и не орет как ненормальное. А то — не ору, не курю, не матерюсь. Наконец-то человеком стал…

***

Алёна проснулась одна. Ваня уже ушел на работу. Она помнила, как перед этим он долго целовал ее. И это было прекрасно.

Плотные портьеры не пропускали свет. Но, должно быть, время давно перевалило за полдень. Так хотелось потянуться с хрустом, но на любое шевеление тело отзывалось болью. Плечо особенно. Голова просто трещала. Однако валяться в кровати и ждать, пока самочувствие улучшится, еще более невыносимо. Потому Лейба выбралась из спальни и побрела по квартире. В гостиной работал телевизор, что сразу насторожило.

— Привет, — разулыбалась Катька. Она валялась на диване и щелкала фисташки.

— Приве-е-ет, — с некоторым удивлением приветствовала ее Алёна.

— Я у тебя сегодня вместо сиделки, — сразу объяснила та свое неожиданное присутствие. — Что мадам желает на завтрак? Сразу скажу: выбор у тебя небольшой. Главнокомандующий отдал приказ варить овсянку. Не смею ослушаться. И это, кстати, одно из тех немногих блюд, которые у меня получаются съедобными. Ваня любит овсяную кашу. Он у нас в семье первый радеет за здоровое питание. Что-то ты не очень выглядишь, — выдала она на одном дыхании.

— Я и чувствую себя так же. Не очень. — Алёна присела на диван. — Значит, ты и яичницу-глазунью умеешь идеально жарить.

— Почему это?

— Потому что Ваня ее любит.

— Да? Знать про это не знала. Ну, Ванечка у нас вообще загадочный. Странный в определении своих вкусов. Мы только недавно узнали, что он заливную рыбу терпеть не может. Мама на семейные праздники делает офигенную заливную осетрину. Ага, всю жизнь ел, а тут вдруг не любит он ее.

— Конечно, всю жизнь ел, чтобы маму не обидеть, — улыбнулась Алёна. — Но ему крупно повезло, я не умею готовить заливную рыбу.

У Катьки зазвонил сотовый. Она долго смотрела на экран, решая, отвечать или нет.

— А-л-л-л-о, — наконец жеманно ответила. — …а что ты мне звонишь? Я что – его секретарша?! — рявкнула Шаурина. — Сейчас не отвечает, значит, потом ответит. Звони на работу, телефон знаешь.

Вот это да! Алёна удивилась. Никогда не слышала, чтобы Катя так бурно выражала к кому-то свое отношение.

— …нет, Митенька, и я к тебе со всей душой. Она у меня широкая, там для всех места хватит. Чтоб тебе провалиться. Целую тебя в твою небритую щечку. — Катя раздраженно выдохнула и отбросила в сторону телефон. Заметила взгляд Алёны и поспешила прокомментировать свою вспышку: — Не все приятели брата такие порядочные и хорошие, как Игорь или Валет. Некоторые из них откровенные уроды. А этот особенно противный.

— А этот противный приятель не против, что ты с ним в таком тоне беседу ведешь?

— Против, но только кто его спрашивает. Я же глупая, безбашенная малолетка — мне все можно, — Катя улыбнулась. — Я всегда Ванькиных дружков приземляю, а то больно крутые. Получают все на раз-два. Боги.

В улыбке и в выражении глаз Кати Шауриной не было ничего глупого, да и выглядела она далеко не как малолетка.

— Ну, им по статусу положено.

— Я бы сказала, что им по статусу положено, да только это матерно будет. Вот где мне такого, как Ванечка, найти — умного, доброго, понимающего? Вокруг одни идиоты, а мне любви хочется.

Алёна рассмеялась.

— Такого, как Ванечка, больше нет. Он такой один.

— Это точно, — с сожалением вздохнула Катерина. — О, хорошего человека вспомни… — улыбнулась и ответила на еще один входящий звонок. — Привет, дорогой брат… Овсянку едим… Конечно. И я тоже. Хорошо. Совещайся спокойно, я бдю. Дверь на все тридцать замков заперта, а ключи я потеряла.

Катя уже спокойно отложила айфон и обратила на Алёну умный взгляд.

— Врешь и не краснеешь, — снова рассмеялась Лейба и поморщилась. Боль стукнулась в затылок.

— Я не вру. Ты разве не знаешь золотое правило общения с Иваном Шауриным: скажи Ванечке то, что он хочет услышать, а потом делай так, как тебе надо.

Алёна расхохоталась.

— Блин, Катька, ты меня до приступа доведешь.

— Хорош ржать. — Катя решительно поднялась с дивана, разгладила на бедрах кожаные брюки, поправила кофточку. — Пошли овсянку варить, он же все проверит. Сдерет с меня потом три шкуры. Я не люблю, когда Ваня нервничает. Но знаешь, — тут девушка выставила вперед указательный палец, — я всегда за баб. Во мне очень обострено чувство женской солидарности.

Ваня вернулся рано. И, конечно, не один. С портфелем бумаг. Катька, окончательно вжившись в образ добропорядочной сестры, приготовила ужин. Он долго сомневался, стоит ли ему рисковать здоровьем, но поел. Весь вечер они препирались. Это было смешно. И очень душевно. Так искренне и с любовью. Алёна заметила, что наедине Катя и Ваня вели себя немного по-другому. На глазах у родителей Иван играл роль строго воспитателя, а у себя дома позволял сестре все. Баловал ее. Прощал всякую небрежность в словах. На свой день рождения Катька выпросила у него серьги с коньячными бриллиантами. Потом передумала, решив, что хочет машину. Восемнадцать лет, как никак. Потом снова передумала. Было очевидно, что удовольствие ей доставлял сам разговор, и не так важно на самом деле, что Ванька подарит. Ей хотелось его внимания.

— Верни мне ключи от мерседеса, — после ухода сестры заявил Шаурин Алёне.

— Почему это?

— Я от него избавлюсь, не хочу, чтобы ты на нем ездила. Все равно битый.

— С чего ради он битый? — удивилась Алёна. — Ты думал, я на нем разбилась? Я вообще на такси в аварию попала. А мерседес я на крытую парковку отогнала, стоит красавец, меня ждет. Целый и невредимый.

— Да? — теперь настал черед Шаурина удивляться.

— Да. И ключи я тебе не отдам. Подарки – не отдарки. Может, ты не с душой подарил, но я с душой приняла.

И, правда, не с душой подарил, потому и избавиться хотел.

— Я куплю тебе другую машину.

— Бентли? — Алёна засмеялась и заглянула в серо-зеленые глаза. — Совесть мучает? — обняла Ивана за плечи. — Не отдам я тебе ключи. Я уже проехалась на этой машине, она мне нравится, буду ездить. Не в машине же проблема, а в голове. Не переживай.

Алёна успокоила шауринскую совесть крепким поцелуем. Но, видимо, совесть его разбушевалась не на шутку, — мало оказалось поцелуя, — потому им срочно пришлось перебираться из гостиной в спальню.

Чуть позже Иван засел в кабинете. Устав от одиночества, Алёна пошла его навестить. Хотела предложить кофе.

— Ты опять в моих футболках гоняешь? — едва оторвал взгляд от заваленного бумагами стола.

— Опять. Никак не могу исправиться.

— Я вижу.

— А вот ты думаешь, почему я гоняю в твоей футболке?

— Масса вариантов, — сказал он сосредоточенно глядя вниз.

— Они у тебя все неправильные, — уверенно сказала она. — А один совсем-совсем неправильный, который ты не хочешь озвучивать.

— Естественно. Берегу твои нервы. Я же помню о последствиях черепно-мозговой травмы.

— Ванюша, я ношу твою футболку, потому что так… ты как будто меня обнимаешь. Это уже патология. Я борюсь с собой, честно, но у меня ничего не получается.

Он поднял на нее взгляд и даже отложил ручку.

— А если я куплю тебе парочку мужских футболок?

— Не сработает. Ты же их не носил. И не смотри на меня так. И не надо этих мхатовских пауз. — Алёна занервничала и даже поднялась с дивана, на который только уселась. — Я вообще пришла позвать тебя кофе попить.

— Тогда давай попьем. Только тебе кофе нельзя.

Когда они уселись за стол, вдруг вспомнилась разборка, которую Ваня устроил из-за того, как он записан в телефонной книжке. Решив кое-что проверить, Алёна набрала шауринский номер. На дисплее его телефона высветился только ее номер. Только цифры. Входящий неизвестен.

— Шаурин, я не поняла, — возмутилась она, — ты мне такую головомойку устроил, а сам? Это что за нахальство?

— Напротив, — миролюбиво до отвращения сказал он, — глубочайшее понимание твоего ко мне отношения. Ты права абсолютно: какая разница кто и как записан? Это же просто номер телефона. Можешь вообще мой номер стереть. Я, например, твой наизусть помню. Надо сказать, что я, кроме твоего, помню всего лишь пять номеров. Так что ты в фаворе.

Ладно. Действительно. Алёна ему то же самое говорила, какие теперь могут быть претензии. Его телефон. Его контакты. Пусть как хочет — так и записывает.

С такой теорией Лейба продержалась ровно пятнадцать секунд.

— Ваня, что за чушь?

— Вообще не чушь. Я просто очень хочу стать для тебя охренительно удобным.

— Ага, ты прям стараешься изо всех сил. Так, ладно… — съязвила Алёна, взяла свой сотовый и переписала Шаурина как «Любимый». Ткнула ему экраном в лицо. — Видел?

— Видел, — послал в ответ усмешку.

— Давай. Быстро записывай меня.

— Хорошо, давай запишем. Как?

— Пиши: Алёна.

— Алёна так Алёна.

— Нет. Пиши: моя Мурка. Пиши, говорю! — горячо вскликнула она.

— Ты очень убедительна. — Засмеялся. — Так и запишем: моя Мурка. Проверять будешь?

— Нет, надеюсь на твою сознательность.

Ваня принялся за свой кофе. Алёна вдруг скривилась, будто съела что-то кислое.

— Шаурин! Вот что это за дешевые штучки? От этого фокуса с телефонным номером за версту несет грубой и пошлой манипуляцией.

— Так я и не психолог, чтобы владеть тонкими приемами внушения, — ухмыльнулся Иван. — У меня все грубо, пошло и топорно. А попробуешь меня переименовать — до конца жизни останешься в моем телефоне анонимом. Это ты у нас профи. Кстати, а вот и тема для кофе: зачем тебе аспирантура?

Алёна расслабила плечи и вздохнула.

— Мне узко в моем профиле, я хочу развиваться. Хочу заняться индивидуальной психотерапией, перейти от детской психологии к психологии травм и стрессов. На моей базе мне будет очень удобно работать. Многие травмы родом из детства, мы оттуда и начинаем прорабатывать клиентов.

Она загадочно улыбнулась. Тронула волосы. Катька заплела ей ажурные косы и уложила кругом на голове.

— Давай-давай, говори.

Алёна вдруг стала серьезной.

— Вот у тебя, Шаурин, здоровая семья, здоровое детство. Ты единственный, кого мне не хочется переделать. Вот даже придраться не к чему. Ты полностью адекватный. Ты даже когда неадекватный — адекватный. Своему характеру, типажу, природе и способностям. — Тут она глубоко вздохнула и заговорила тише. — А еще… ты хороший и заботливый. И я тебя люблю. Особенно за это.

— За что? — Он отставил чашку, сложил руки на столе и подался чуть вперед.

— За то, что ты обо мне заботишься. Даже лучше, чем я сама о себе. Ненавижу мхатовские паузы, — прибавила скороговоркой. На лице у нее было написано волнение.

— Я тебя тоже, Мурка-моя-любимая, — улыбнулся и заполнил паузу, которая не успела возникнуть.

Алёна с раздражением выдохнула.

— Ужас, какая стала сопливая и сентиментальная. Скоро вообще поселюсь у тебя, надену фартук, буду готовить тебе бесконечные ужины и бегать с тряпкой для пыли.

— А сейчас ты не поселилась у меня?

— Нет, сейчас я у тебя болею.

— А-а, — понимающе кивнул он, — ну, когда-нибудь тебе все равно придется «надеть фартук». Вот родим ребенка, сядешь дома и будешь заниматься малышом. Серёжкой. Или Витюшкой. Или Володькой.

— Чего? — несколько растерянно переспросила она, чувствуя в желудке холодок.

— Владимир — «владеть миром», Виктор — «победа». Но первый Серёжка. Девочек ты будешь называть.

Алёна замолчала. Сердце заколотилось как бешеное. Боялась напомнить, что в своих далеко идущих планах на их отношения Шаурин как-то пропустил одну очень важную стадию — заключение брака. Хотя штамп в паспорте — не главное.

Ваня отвратительно мило улыбнулся.

— Ты же не посмеешь отвесить мне пощечину, не станешь возмущаться и говорить, что ты не хочешь от меня детей, и не видишь со мной будущего.

Пауза все же образовалась. Алёна покачала головой и слегка улыбнулась:

— Вот ты манипулятор… Конечно, не посмею.