М. Вебер

А. Н. Уайтхед

(УайтхедА. Н., 1861-1947, английский логик, математик и философ)

Наука и философия

В каком-то смысле наука и философия представляют собой лишь разные аспекты одного великого дела человеческого мышления. Здесь мы рассмотрим их сотрудни­чество в процессе возвышения человечества над общим уровнем животной жизни. Именно на этом животном уровне проявляются вспышки эстетического чувства, тех­нологической изобретательности, социальной организации, привязанности и любви. Соловьи, бобры, муравьи, заботливое обучение подрастающих поколений - все сви­детельствует о существовании этого уровня жизни в животном мире. Конечно, все эти функции среди людей осуществляются на несоизмеримо более высоком уровне. У людей эти разнообразные способности обнаруживают гораздо большее разнообразие в связи с различными обстоятельствами, они являются более сложными и взаимосвя­занными. Однако, без сомнения, они имеются и у животных, в чем легко убедиться.

Имеющиеся у нас данные свидетельствуют о том, что среди всех живых существ на нашей планете только человек обладает наукой и философией, которые направленьцна истолкование отдельных фактов как иллюстраций общих принципов. Принципы носят абстрактный характер, а понимание фактов обусловлено их отношением к принципам.

Например, животным хорошо знакомо поведение падающих тел. Они не удивля­ются, встречаясь с явлением падения, и часто подбрасывают предметы вверх. Однако уже в самом начале истории современной европейской науки Аристотель формулиру­ет закон, гласящий, что все материальные тела стремятся к центру Земли. Нет почти никаких сомнений в том, что этот закон не был открытием самого Аристотеля. Это была распространенная банальность греческого мышления, хотя и не имевшая общего при­знания. В сочинениях Аристотеля этот закон получил явную формулировку и может служить отправным пунктом для дальнейших мысленных раскопок в этом направле­нии. Этот научный закон кажется нам довольно устаревшим и фактически не вполне истинным. Он носит специальный характер и тем не менее требует серьезных ограни­чений, если мы хотим подтвердить его количественными измерениями. Последующая история данного закона и его модификаций прекрасно иллюстрирует функциональное взаимоотношение науки и философии.

Сначала проанализируем сам аристотелевский закон, представляющий собой одну из самых ранних идей той западной науки, история которой начинается с Фалеса Милетского, жившего около 600 г. до рождества Христова, и доходит до наших дней. Грубо говоря, эта история охватывает 25 последних столетий. Конечно, зачатки и пред­восхищения науки существовали в Древнем Египте, Месопотамии, Индии и Китае. Однако современная наука, побуждаемая к развитию любознательностью человечес­кого духа, пронизанная критицизмом и порвавшая с унаследованными предрассудка­ми, была рождена греками, среди которых Фалес был первым известным нам пред­ставителем науки.

При такой общей характеристике наука и философия не отделены одна от другой. Однако слово " любознательность" несколько упрощает тот внутренний мотив, кото­рым руководствуется человек. В более высоком смысле слово " любознательность" означает стремление разума понять выделенные опытом факты. Оно означает неже­лание довольствоваться простым набором фактов или привычной рутиной. Первый шаг в науке и философии был сделан тогда, когда осознали, что каждый привычный про­цесс служит проявлением некоторого принципа, который может быть выражен абст­рактно, без обращения к его частным проявлениям. Любознательность, которая с древ­нейших времен является движущей силой цивилизации, как раз и представляет собой стремление к установлению абстрактных принципов. Эта любознательность отличает­ся какой-то беспощадностью, способной внушить беспокойство. Все мы - американ­цы, французы или англичане, и нам нравится наш образ жизни со всеми его достоин­ствами и недостатками. Любознательность же побуждает нас к поискам общего опре­деления цивилизации, однако вскоре мы обнаруживаем, что в найденном обобщении мы потеряли свою любимую Америку, Францию или Англию. Общность с холодным бесстрастием возвышается над нашими привязанностями к тем или иным частностям.

Анализ аристотелевского закона гравитации выявляет этот характерный для науки процесс абстрагирования. Закон содержит классификацию окружающих нас вещей. Существуют тяжелые тела, стремящиеся упасть вниз, и имеются другие элементы, такие, как пламя, которые по своей природе стремятся вверх, даже если они в каче­стве компонентов содержатся в вещах, находящихся на поверхности земли. Эти рву­щиеся вверх вещи стремятся занять свое подлинное место, которое находится на не­бесах. Звезды и планеты образуют третий класс вещей, которые в силу своей приро­ды находятся на небесах, они несотворимы и неразрушимы. В этой классификации составных элементов физического мира стоит особняком четвертый элемент, который по своему характеру является уникальным и единственным. Этот элемент - Земля, центр Универсума, по отношению к которому определяются все иные виды вещей.

В этой классификации разнообразных составных частей физического мира Арис­тотель дал науке и философии, первый пример широкого анализа фактов природы. Нетрудно заметить, что данная классификация функционально - вполне в современ­ном духе. На место неосвоенной трясины, зараженной магией и тайной, он ставит величественную стройную схему, прозрачную для понимания и опирающуюся на оче­видные, устойчивые факты нашего опыта. Благодаря своей универсальности эта схе­ма в равной мере принадлежит и философии и науке, и впоследствии она послужила физической основой христианского плана спасения. Ее ниспровержению 18 столетий спустя в равной мере противились Лютер и Римская церковь. В качестве примера грандиозного индуктивного обобщения, опирающегося на очевидные факты и пренеб­регающего бесчисленной путаницей мелких различий, общая концепция физического универсума, созданная Аристотелем, остается непревзойденной. Для каждого свой­ства она допускает обращение к наблюдению, и любое наблюдение, к которому мы обращаемся, можно повторять сколь угодно много. Юность науки современной циви­лизации озарена именами Аристотеля и Эпикура.

В учении Аристотеля имеется очевидная сторона, совершенно отсутствующая в космологии Платона. Конечно, ни Платон, ни Аристотель не являются создателями тех способов мышления, которые они выразили. Им предшествовали три или четыре поколения мыслителей, если считать от неясных фигур Фалеса и Пифагора, и еще более древняя история. Аристотель провел 20 лет в Академии Платона и воспринял множество идей от активной группы спекулятивных мыслителей, которыми современ­ный мир обязан своим умозрением, критицизмом, своими дедуктивными и индуктив­ными науками, а цивилизация - религиозными понятиями. Именно они были провод­никами разнообразных традиций, пришедших из Египта, Месопотамии, Сирии к мор­ской греческой цивилизации. В этой Академии и в ее аристотелевской ветви и возни­кают те разнообразные течения мысли, которые в более поздних александрийских школах превратились в первую фазу современной науки - как естественной, так и гу­манитарной. Увы, с тех пор мир потерял свой красочный колорит, ибо пророки учат подобно профессорам. Иными словами, как искренний порыв выродился в привычку мышления, так и интуитивная убежденность зачахла перед лицом критицизма. Одна­ко, несмотря на всю ограниченность человечества, знание переделывает жизнь чело­века и создает возможности, требующие интеллектуального анализа.

Платону и Аристотелю удалось отчетливо выразить основные связи между наукой и философией. Наука подчеркивает важность наблюдения отдельных событий и ин­дуктивных обобщений, приводящих к широким классификациям вещей согласно спо-

собам их функционирования, иначе говоря, согласно законам природы, иллюстраци­ей которых они являются. Философия же занимается обобщениями, которые в силу своей универсальной применимости редко приводят к классификациям. Например, все вещи принимают участие в творческой эволюции универсума, т. е. включены в общий поток времени, оказывающий воздействие на все вещи, даже если они во все време­на остаются тождественными себе. Поэтому рассмотрение времени не приводит к какой-либо непосредственной классификации вещей, подобной той, четырехчленной, к которой привело Аристотеля рассмотрение тяжести.

Платон еще раньше подчеркнул значение этого аристотелевского понятия класси­фикации, или " разделения", как он называл его. Быть может, именно он изобрел этот метод. Во всяком случае, это вполне соответствует его тонкой интеллектуальной про­ницательности. В диалогах Платона мы находим первые ясные формулировки логики как особой науки. Однако с точки зрения естествознания он чрезвычайно мало пользо­вался этим методом. Широко используя в своих работах общее понятие классифика­ции, Аристотель в то же время дал мастерский анализ тех сложностей, с которыми связаны взаимоотношения классов. Свое теоретическое учение он применил также к громадному материалу, собранному непосредственным наблюдением в зоологии, физике, социологии. Мы можем обнаружить у него начатки почти всех наших конкрет­ных наук, как естественных, так и тех, которые связаны с активностью человеческого духа, рн заложил основы того стремления к точному анализу каждой конкретной ситу-_: ацйигкоторое в конечном итоге привело к формированию современной европейской науки. В его трудах мы находим первый ясный пример того, каким образом философ­ская интуиция превращается в научный метод.

В сущности именно этот переход от философских интуиции к научным методам и является главной темой данной главы. Философская система,, рассматриваемая как попытка систематизировать такие интуиции, редко оказывает непосредственное вли-i яние на конкретные науки. Пытаясь„открыть источник своих идей в некоторых фунда­ментальных понятиях, частные науки обычно останавливаются на полпути. Они дово­дят свой анализ до понятий, важных для достижения их непосредственных целей и для их конкретных методов, и не идут дальшё.$> ундаментальные понятия представля­ют собой конкретизацию тех философских интуиции которые образуют основу куль­турного мышления данной эпохи. Если отвлечься от их использования в науке, то можно констатировать, что обыденный язык редко выражает эти интуиции в точной форме, однако на них опирается привычное использование слов и выражений. Напри­мер, слова " столы", " стулья", " холмы" предполагают научное понятие материальных тел, господствовавшее в естествознании с XVII и до конца XIX столетия.

Однако даже с точки зрения специальных наук философские системы с их претен­зиями на полный охват мира все-таки не бесполезны. Именно в них человеческий дух развивает свои наиболее глубокие интуиции. Такие системы дают жизнь и развитие отвлеченным идеям. Если бы не было их систематизации, то такие идеи, вспыхивая в моменты праздности и рефлексии, затем угасали бы и забывались. Область интуиции можно определить лишь посредством ее сопоставления с понятиями равной степени общности. Даже споры между конкурирующими философскими системами являются существенным фактором прогресса. История европейской мысли до сегодняшнего дня поражена фатальным заблуждением, которое можно назвать догматической ошибкой. Ошибка состоит в убеждении, что мы способны создать понятия, которые могут быть

адекватно определены относительно комплекса взаимоотношений, требуемого для их иллюстрации в реальном мире. Способен ли ты найти описание универсума? За ис­ключением, быть может, простейших понятий арифметики, [наши самые известные и, казалось бы, очевидные идеи поражены неизлечимой неопределенностью] Правиль­ное понимание методов интеллектуального прогресса требует помнить об этой харак­терной особенности нашего мышления.{Понятия, используемые в каждой системати­зированной области, требуют пояснения со всех иных точек зрения. Они должны быть подвергнуты критическому анализу с точки зрения их совместимости с данной облас­тью, с точки зрения иных областей аналогичной общности и с точки зрения более широкой философской области. Во время европейского средневековья теологи боль­ше всех грешили догматической окончательностью.

На протяжении последних трех столетий их дурное влияние постепенно перешло к людям науки\_Мы хотим понять, каким образом человеческое мышление постепенно вырабатывает определения своих привычных идей^ Этот процесс шаг за шагом про­двигается вперед, никогда не достигая конца. Мы не можем создать завершенную систему обоснованных обобщений, которая дала бы нам полную метафизику. Однако мы способны создавать разнообразные частичные системы ограниченной общности.

Совместимость идей в рамках такой системы свидетельствует о сфере их приме­нимости и степени зрелости базисных понятий данной схемы мышления. И точно так же расхождения двух систем и успех каждой из них в качестве особого способа пони­мания предупреждают нас о границах применимости наших интуитивных идей. Эти скрытые границы образуют предмет философского исследования.

Эта доктрина об ограниченности наших даже самых лучших идей иллюстрируется упомянутым понятием материального тела. Данное понятие является столь простым и очевидным, что присутствует в языке с незапамятных времен. В XVII столетии оно было уточнено физической наукой. Преобразованная физика заложила основы грандиозно­го прогресса трех последующих столетий. Преобразованию подверглось не только мышление, но и физическая деятельность людей. Казалось, что человечество нако­нец-то получило фундаментальное понятие, на которое опирается достижение любых практических целей, и что попытка продвинуться к еще более широким обобщениям способна привести лишь к бесполезным спекуляциям. Однако в XX в. это великое по­нятие, сформированное Галилеем и Ньютоном, обнаружило свою полную несостоя­тельность в качестве фундаментального понятия физики. В современной науке это понятие имеет ограниченную сферу применения.

Это крушение догматизма XIX в. приводит к мысли о том, как важно для конкрет­ных наук, чтобы творческая фантазия была насыщена воображаемыми возможностя­ми, которые могут пригодиться для научного объяснения. Ближайшую аналогию мож­но усмотреть в истории некоторых видов животных, растений или микробов, которые веками незаметно существуют в качестве побочных продуктов природы в каких-то отдаленных джунглях, болотах или на уединенных островах. Но однажды благодаря случаю они проникают в более широкий мир и преобразуют культуру, разрушают им­перии или захватывают целый континент. Такой же потенциальной силой обладают идеи, хранящиеся в разнообразных системах философии.

Конечно, в этих отношениях действия и противодействия наука и философия ока­зывают помощь друг другу. Задача философии - согласовать между собой идеи, ил­люстрируемые конкретными фактами реального мира.

Она стремится найти такие обобщения, которые характеризуют реальность фактов в целом, так что любой факт, не охватываемый этими обобщениями, перестает быть реальным. Однако наука пользуется абстракциями и довольствуется тем, чтобы по­нять полный факт лишь в отношении некоторых его существенных аспектов, Наука и философия подвергают друг друга взаимной критике и поставляют одна другой мате­риал для творческого воображения. Философская система должна представить разъяс­нение конкретного факта, от которого наука абстрагируется. Специальные науки дол­жны найти свои принципы в конкретных фактах, представляемых философской систе­мой. История мышления есть история ошибок и успехов в этой совместной деятель­ности.

УайтхедА.Н. Избранные работы по философии. М., 1990. С.540-547.

М. Вебер

(Вебер М., 1864-1920, немецкий социолог и философ)