Запретные слова

Табу на имена собственные. Первобытный человек, не будучи в состоянии проводить четкое различие между словами и вещами, как правило, воображает, что связь между именем и лицом или вещью, которую оно обозначает, является не произвольной и идеальной ассоциацией, а реальными, материально ощутимыми узами, соединяющими их столь тесно, что через имя магическое воздействие на человека оказать столь же легко, как через волосы, ногти или другую часть его тела. Первобытный человек считает свое имя существенной частью самого себя и проявляет о нем надлежащую заботу. Североамериканский индеец, к примеру, „относится к своему имени не как к обычному ярлыку, но как к самостоятельной части своего тела (подобно глазам или зубам) и пребывает в уверенности, что от дурного обращения с именем проистекает не меньший вред, чем от раны, нанесенной какому-нибудь телесному органу. Такого же мнения придерживаются многочисленные племена, занимающие пространство от Атлантического океана до Тихого. С этим обычаем связано большое число любопытных правил, относящихся к сокрытию или изменению собственных имен“. На старости лет некоторые эскимосы выбирают себе новое имя, надеясь с его помощью обрести новые силы. Туземцы племени толампу на острове Целебес верят, что, записав имя человека, вы можете вместе с ним унести и его душу. Многие из современных первобытных людей считают имена существенной частью самих себя и прилагают много усилий, чтобы скрыть свои подлинные имена и тем самым не дать в руки злоумышленников оружие против себя.

Начнем с народов, находящихся на низшей ступени общественного развития. Австралийские аборигены нередко держат личные имена в тайне от всех из боязни, „что, узнав ваше имя, враг может магическим путем использовать его вам во вред“. „Австралийский абориген, — по словам другого автора, — всегда очень неохотно называет свое настоящее имя. Это нежелание, несомненно, объясняется страхом перед тем, что, овладев именем, колдун может ему навредить“. У племен Центральной Австралии каждый мужчина, женщина и ребенок кроме имени, употребляемого в обиходе, имеет тайное или священное имя, которое присваивается ему старейшинами сразу же или вскоре после рождения. Оно известно только членам группы, имеющим полное посвящение. Упоминается это тайное имя лишь в наиболее торжественных случаях. Произнесение его при женщинах или мужчинах из другого клана расценивается как серьезнейшее нарушение племенного этикета (в нашем понимании к нему можно приравнять разве что случаи самого вопиющего святотатства). Во всяком случае имя произносится только шепотом и лишь после того, как приняты все меры предосторожности, чтобы никто из посторонних не смог его подслушать. „Туземцы не сомневаются, что, узнав их тайные имена, иноплеменник получит благоприятную возможность нанести им вред путем магии“.

Тот же страх, по-видимому, породил сходный обычай у древних египтян, чей сравнительно высокий уровень цивилизации странным образом уживался с пережитками самой грубой дикости. У каждого египтянина было два имени: истинное и доброе или, иначе, большое и малое. Доброе, или малое, имя было известно всем, истинное же, или большое, имя египтяне держали в глубокой тайне. Ребенок из касты брахманов также получает при рождении два имени: имя для повседневного обихода и имя тайное (оно должно быть известно только его отцу и матери). Последнее имя произносят только при совершении обрядов, например обряда бракосочетания. Обычай этот направлен на защиту человека от магии: ведь чары становятся действенными лишь в сочетании с подлинным именем. Туземцы острова Ниас верят, что демоны, услышав имя человека, могут причинить ему вред. Поэтому они никогда не произносят имена младенцев, ибо те особенно подвержены нападениям злых духов. По той же причине местные жители не зовут друг друга по имени, находясь в излюбленных обиталищах духов: в сумрачных чащах, лесах, на берегах рек или водопадов.

Свои имена держат в тайне и индейцы-чилоте, они не любят, когда их имена произносят в полный голос. Ведь на материке и на прилегающих островах их могут услышать феи и черти. Зная имена, они не замедлят чем-нибудь навредить людям, но эти злокозненные духи бессильны, пока им неизвестны имена. Арауканец едва ли откроет свое имя чужестранцу из боязни, что последний приобретет сверхъестественное влияние на него. Если человек, несведущий в предрассудках этого племени, все-таки спросит арауканца о его имени, тот ответит: „У меня его нет“. Если тот же вопрос задать оджибве, он посмотрит на одного из присутствующих и попросит ответить за него. „Такое нежелание проистекает из усвоенного в детстве мнения, согласно которому повторение личных имен мешает росту и они останутся малорослыми, Многие пришельцы поэтому воображали, что у индейцев либо совсем нет имен, либо они их позабыли“.

Оджибве, как мы только что убедились, сообщают пришельцам имя человека без угрызений совести и без боязни дурных последствий. Ведь такая опасность возникает лишь в том случае, если имя произносит сам его владелец. В чем здесь дело? Почему, в частности, считается, что человек, произнеся свое имя, прекращает расти? Можно предположить, что имя человека в глазах первобытных людей является его частью только тогда, когда он произносит его сам, в остальных же случаях оно не имеет жизненной связи с его личностью и не может служить орудием нанесения вреда. Первобытные философы скорее всего рассуждали так: если имя вылетает из уст самого человека, он расстается с живой частью самого себя. Такой человек, если он продолжает упорствовать в своем безрассудном поведении, наверняка кончит истощением жизненной энергии и расстройством организма. Сторонники этой простой теории могли указать своим запуганным ученикам на скрюченных недугом развратников и людей слабого телосложения — ужасные примеры судьбы, которая рано или поздно ждет людей, чрезмерно усердствующих в произнесении собственных имен.

Фактом (как бы его ни объясняли) остается то, что дикарь испытывает сильнейшее отвращение к произнесению своего имени и в то же время ничего не имеет против того, чтобы его произносили другие люди. Более того, чтобы удовлетворить любопытство настойчивого чужестранца, он сам предлагает им сделать это вместо него. В некоторых районах острова Мадагаскар сообщение имени его носителем является для него табу, но входит в обязанность кого-нибудь из сопровождающих его лиц или рабов. Та же любопытная непоследовательность отмечена у некоторых племен американских индейцев. Один автор пишет, что „для американского индейца имя является вещью священной и владелец не должен необдуманно разглашать его. Попросите воина любого племени назвать свое имя ваш вопрос встретит либо прямой отказ, либо вам дипломатично дадут понять, что неясен смысл вопроса. Но лишь успеет подойти кто-то из друзей, как спрошенный индеец прошепчет нужный ответ ему на ухо. Друг имеет право назвать его имя, узнав в обмен на эту любезность имя человека, который задал вопрос“. Это общее правило приложимо, в частности, к индейцам Британской Колумбии, относительно которых известно, что „одним из наиболее странных предрассудков, которыми буквально пропитаны все эти племена, является нежелание индейцев называть свои имена. Вы никогда не сможете узнать действительное имя человека от него самого; но имена своих соплеменников индейцы сообщают без каких-либо колебаний“. Тот же этикет остается в силе на островах восточной части Индийского океана. Общим правилом здесь является не произносить собственное имя. Вопрос: „Как вас зовут? “ — является здесь крайне неделикатным. Если об имени туземца осведомятся административные или судебные инстанции, тот вместо ответа знаком покажет на товарища или прямо скажет: „Спросите его“. Это суеверие распространено по всей без исключения Ост-Индии и встречается в племенах моту и моту-моту, у папуасов Северной Новой Гвинеи, у нумфоров Голландской Новой Гвинеи и меланезийцев архипелага Бисмарка. В Южной Африке местные жители никогда не называют своих имен, если кто-то может сделать это за них, но в случае крайней нужды и сами не отказываются их сообщить.

В некоторых случаях запрет, накладываемый на произнесение имен людей, не имеет постоянного характера, а зависит от обстоятельств и с их изменением утрачивает силу. Так, когда воины племени найди совершают набег, оставшимся дома соплеменникам не разрешается называть их по именам; воинов следует называть именами птиц. Стоит ребенку забыться и назвать кого-нибудь из ушедших по имени, мать выбранит и предостережет его: „Не говори о птицах, летающих в небе“. Когда негр племени бангала с Верхнего Конго рыбачит или возвращается с уловом, имя его временно находится под запретом. Все зовут рыбака mwele независимо от того, каково его настоящее имя. Делается это потому, что река изобилует духами, которые, услышав настоящее имя рыбака, могут воспользоваться им для того, чтобы помешать ему возвратиться с хорошим уловом. Даже после того как улов выгружен на берег, покупатели продолжают звать рыбака mwele. Ведь духи — стоит им услышать его настоящее имя — запомнят его и либо расквитаются с ним на следующий день, либо так испортят уже пойманную рыбу, что он мало за нее выручит. Поэтому рыбак вправе получить крупный штраф со всякого, кто назовет его по имени, или заставить этого легкомысленного болтуна закупить весь улов по высокой цене. чтобы восстановить удачу на промысле. Когда воины племени сулка в Новой Британии находятся близко от земли своих врагов гактеев, они тщательно следят за тем, чтобы не произносить вражеских имен. В противном случае враги нападут на них и всех перебьют. Поэтому при подобных обстоятельствах воины сулка именуют гактеев о lapsiek (что значит „гнилые стволы деревьев“), полагая, что от этого руки и ноги ненавистных врагов станут тяжеловесными и неуклюжими, как бревна. Этот пример хорошо иллюстрирует крайне материалистическое воззрение сулка на природу слова: им кажется, что выражение, означающее неуклюжесть, будучи произнесено, гомеопатически поразит неуклюжестью члены их отдаленных врагов. Другой пример курьезного заблуждения такого рода мы находим у кафров. Начинающего вора, по их мнению, можно исправить, достаточно только выкрикнуть его имя над кипящим котлом с целебной водой, прикрыть котел крышкой и на несколько дней оставить имя вора в воде. При этом нет ни малейшей необходимости, чтобы о манипуляциях, которые проделывают над его именем, был осведомлен сам вор. Нравственное возрождение ему и так обеспечено.

Когда настоящее имя человека необходимо держать в тайне, в ход нередко идет его прозвище или уменьшительное имя. В отличие от первичных, настоящих имен эти вторичные имена не считаются частью самого человека, так что их можно без опасения разглашать, не рискуя поставить под угрозу безопасность называемого лица. Для того чтобы не произносить настоящего имени человека, его часто называют по имени его ребенка. Например, „аборигены Гипсленда резко возражали против того, чтобы иноплеменникам стали известны их имена: ведь в таком случае враги могли бы превратить их в орудия заклинания и магическим путем лишить их жизни. Так как у детей, как полагают местные жители, врагов нет, они обычно говорят о мужчине как об „отце, дяде или двоюродном брате такого-то и такого-то ребенка“. Но от произнесения имени взрослого человека они неизменно воздерживаются“. Альфуры в районе Посо на острове Целебес ни в коем случае не станут произносить свои имена. Поэтому, если вы желаете узнать чье-то имя, вам следует обратиться не к самому этому человеку, а к его соплеменникам. Если это не представляется возможным, например, если поблизости никого нет, вам надлежит осведомиться об имени его ребенка и обращаться к нему: „Отец такого-то“. Впрочем, альфуры неохотно называют даже имена детей: если у ребенка есть племянник или племянница, к нему применяется термин „дядя такого-то“ или „тетя такой-то“. В традиционном малайском обществе у человека никогда не спрашивают, какое у него имя. Чтобы избежать употребления родительских имен родителей зовут именами детей. Автор данного сообщения добавляет, что людей бездетных называют именами младших братьев. У даяков внутренних областей Борнео детей, достигших возмужания, зовут, в зависимости от пола, отцом или матерью ребенка младшего брата или ребенка сестры отца или матери, то есть его двоюродных братьев и сестер. У кафров считается неучтивым называть невесту ее настоящим именем. Даже если она только что помолвлена и не является еще ни женой, ни матерью, ее принято именовать „матерью такого-то“. У племен нага (куки, земи и кача) в Ассаме после рождения ребенка родители перестают произносить свои имена и зовутся матерью и отцом такого-то. Бездетные пары фигурируют как „бездетный отец“ и „бездетная мать“.

Высказывалось предположение, что широко распространенный обычай называть отца именем ребенка берет начало в стремлений мужчин утвердить свое отцовство, чтобы с его помощью получить в отношении детей те права, которыми при материнском счете родства пользовалась мать. При этом, однако, не получает объяснения параллельный обычай (обычай называть мать именем ребенка), который, как правило, с ним сосуществует. Это объяснение тем более неприменимо к обычаю называть бездетных родителей матерью и отцом несуществующих детей, называть мужчин именами их младших братьев или употреблять применительно к детям термины „дядя или тетя такого-то“, то есть звать их отцами и матерями собственных двоюродных братьев и сестер. Все эти обычаи находят простое и естественное объяснение, если предположить, что они проистекают из нежелания произносить подлинные имена лиц, с которыми говорят, или лиц, о которых идет речь. Это нежелание коренится отчасти в боязни привлечь внимание злых духов, а отчасти в страхе, как бы имя не попало в руки колдунов и те с его помощью не навредили его носителю.

Табу на имена родственников. Казалось бы, в общении с родственниками и друзьями сдержанность в употреблении Собственных имен должна исчезнуть или по крайней мере ослабеть. На самом же деле часто все как раз наоборот. С величайшей неукоснительностью это правило применяется именно к лицам, связанным самыми тесными кровнородственными узами и в особенности узами брака. Нередко таким лицам запрещается не только называть друг друга по имени, но и употреблять слова, имеющие с этими именами хотя бы один общий слог. Этот запрет относится, в частности, к мужьям и женам, к мужу и родителям жены, к жене и отцу мужа. Например, кафрская женщина не имеет права публично произносить имена, данные при рождении ее мужу или кому-то из его братьев, а также употреблять запретные слова в их обычном значении. Если, к примеру, мужа ее зовут у-Мпака (от слова impaka, небольшое животное из семейства кошачьих), то она должна называть это животное другим именем. Кафрской женщине, далее, запрещено даже про себя произносить имена своего свекра и всех родственников мужского пола по восходящей линии. Если ударный слог одного из этих имен встречается в каком-то другом слове, женщина должна заменить это слово или этот слог. Благодаря этому обычаю в женской среде зародился как бы язык в языке, который кафры называют „женским наречием“. Понять это „наречие“ очень трудно: нет определенных правил образования эвфемизмов, а ввиду огромного числа таких слов невозможно составить их словарь. Даже в пределах одного племени может быть значительное число женщин, которые не имеют права использовать заменители, употребляемые другими женщинами, как и сами первоначальные слова. Мужчина-кафр со своей стороны не может произносить имя тещи, а она его имя. Ему, правда, не запрещаете употреблять слова, в которых встречается ударный слог её имени. Киргизка ни в коем случае не решится произнести имена старших родственников своего мужа или употребить слова, напоминающие их по звучанию. Если имя одного из родственников, к примеру, означает „пастух“, она должна исключить из своей речи и слово „овца“, заменив ее словом „блеющее животное“. Если его имя происходит от слова „ягненок“, она должна называть ягнят „молодыми блеющими животными“. В Южной Индии женщины верят, что произнести имя мужа даже во сне — значит стать причиной его безвременной кончины. Если приморский даяк произнесет имя тестя или тещи, это вызовет гнев духов. А так как он считает своим тестем и тещей не только отца и мать жены, но и отцов и матерей жен своих братьев и мужей своих сестер, а кроме того, отцов и матерей всех двоюродных братьев и сестер, то число табуированных имен может оказаться весьма значительным, вместе с чем возрастает и возможность ошибки. Путаница становится еще большей потому, что даяки нередко дают людям весьма употребительные имена, такие, например, как Луна, Мост, Кобра, Леопард. Если одно из таких имен носит кто-нибудь из многочисленных тестей и тещ даяка, соответствующее ходовое слово не должно слетать с его уст. Альфуры Минахассы на острове Целебес заходят еще дальше: они запрещают употреблять даже такие слова, которые по звучанию чем-то напоминают имена людей. Особый запрет накладывается в этой связи на имя тестя. Если того зовут, например. Капала, его зять не может называть лошадь обычным словом kawalo. Он обязан употреблять применительно к ней словосочетание „животное для верховой езды“ (sasakajan). У альфуроа с острова Буру запрещается произносить имена своих родителей и родителей жены, а также обозначать предметы обихода словами, которые по звучанию похожи на эти имена. Если ваша теща, например, носит имя Далу, что означает („бетель“), вы не имеете права просто попросить дать вам бетеля, а должны спросить растение, которое „делает рот красным“. На том же острове существует табу на упоминание имени старшего брата в его присутствии. Нарушение этих запретов карается штрафом. На острове Сунда считается, что, если человек упомянет имя своего отца или матери, это погубит посев одной из возделываемых там культур.

У нумфоров (Голландская Новая Гвинея) родственникам по браку запрещается называть друг друга по имени. В число табуированных категорий родственников входят жена, теща, тесть, дяди и тети жены, братья и сестры ее деда и все члены семьи жены и мужа одного поколения с ними (есть одно исключение: мужчина может звать по имени своего шурина). Табу эти вступают в силу сразу же после помолвки, то есть еще до бракосочетания. Членам семей жениха и невесты запрещается называть друг друга по имени и даже смотреть друг на друга. При их нечаянных встречах это приводит к комическим сценам. Из употребления исключаются не только сами имена — слова, похожие на них по звучанию, также заменяются другими. Если кому-то из нумфоров по неосмотрительности случилось произнести запретное имя, он должен тут же упасть на пол со словами: „Я употребил запретное имя. Выбрасываю его в дверь, чтобы спокойно поесть“.

Мужчина на островах в западной части Торресова пролива никогда не употреблял личных имен тестя, тещи, шурина и свояченицы: те же запреты распространялись и на женщин. О шурине разрешалось говорить как о брате или муже лица, которое не возбранялось называть по имени: свояченицу также можно было называть „женой такого-то“. Если кому-нибудь из туземцев случалось произнести имя шурина, он от смущения опускал голову. Он переставал стыдиться лишь после того, как преподносил шурину подарок-компенсацию за употребление его имени всуе. Аналогичная компенсация за то, что кто-то случайно произнес их имена, полагалась свояченице, теще и тестю. У обитателей полуострова Газели в Новой Британии произнесение имени шурина является тягчайшим преступлением, караемым смертью. На островах Банке в Меланезии на употребление имен родственников по браку налагаются очень строгие табу. Мужчине там нельзя называть по имени тестя, шурина, тем более тещу. Но за ним сохраняется право называть по имени свояченицу. Женщина не смеет назвать по имени отца мужа, не говоря уже о самом муже. Островитяне, чьи дети сочетались браком, лишаются права называть друг друга по имени. Им запрещается произносить не только сами имена, но и слова обыденного языка, которые либо напоминают их по звучанию, либо имеют общие слоги. Так, один туземец не осмеливался произнести слова „свинья“ и „умереть“, потому что они встречались в многосложном имени го зятя. Сообщают об одном несчастном, которого имя брата жены лишило возможности пользоваться такими словами, как „рука“ и „горячий“. Ему пришлось изъять из своего словаря даже число „один“, которое являлось составной частью имени двоюродного брата его жены.

Нежелание произносить имена, даже слоги имен родственников по браку неотделимо от нежелания многих народов произносить личные имена, а также имена покойников, вождей и правителей. В последнем случае умолчание основывается на суеверии, но и в первом оно не имеет под собой более прочного основания. Нежелание первобытного человека произносить свое имя коренится, по крайней мере отчасти, в суеверном страхе перед злом, которое враги (будь то люди или духи) могут ему причинить. Нам остается проанализировать этот обычай в отношении имен покойников и особ царской крови.

Табу на имена покойников. На Кавказе обычай умолчания в отношении имен покойников в древности соблюдали албанцы.^{78} Этот обычай остается в силе у многих современных диких племен. Австралийские аборигены строжайшим образом придерживаются обычая не упоминать покойников своего пола по имени: назвать в полный голос человека, оставившего земную жизнь, — значит грубо нарушить один из наиболее священных обычаев племени. Требование окутывать имена умерших покрывалом забвения основывается прежде всего на боязни потревожить дух покойного. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и естественное нежелание людей воскрешать пережитую в прошлом утрату. Однажды исследователь А. Олдфилд, по его словам, напугал австралийца тем, что выкрикнул имя умершего так громко, что абориген бросился бежать со всех ног и в течение нескольких дней не показывался. При следующей встрече он с горечью упрекнул белого человека за его опрометчивый поступок. „Мне, — добавляет Олдфилд, никакими доводами не удалось заставить его выжать из себя ужасные звуки имени покойного: ведь в таком случае он попал бы во власть злых духов“. Аборигены Виктории говорят об умерших лишь в редких случаях и при этом изменяют их имена. Приглушенным голосом они вспоминают о „тех, кто ушел“, о „несчастных, которых больше нет в живых“. Назвать мертвого по имени — значит вызвать озлобление духа покойного (Куит-Джил), который некоторое время после смерти парит над землей, а затем удаляется в направлении заката солнца. Известно, что племена нижнего течения реки Муррей „тщательно избегают произносить имена покойников; в случае крайней необходимости туземцы называют их шепотом, причем так тихо, что дух, как им кажется, не может их услышать“. В Центральной Австралии на протяжении всего периода траура запрещается произносить имя покойника, если в этом нет крайней необходимости: в последнем случае из боязни потревожить дух умершего, блуждающий где-то поблизости в виде привидения, туземцы называют его имя шепотом. Услышав свое имя, дух решит, что родственники не оплакивают его должным образом — будь их горе искренним, они не потерпели бы легкомысленного обращения с его именем. Задетый за живое такой вопиющей бессердечностью, дух будет являться родственникам во сне и мучить их.

То же отвращение к произнесению имен умерших питают американские индейцы от Гудзонова залива до Патагонии. У индейцев-гоахиро в Колумбии произнесение имени покойного в присутствии его родственников считается ужасным оскорблением, нередко караемым смертью. Если такое случится в присутствии дяди или племянника умершего, те при малейшей возможности убьют обидчика на месте. В случае бегства он должен заплатить крупный штраф: два и более быков.

Подобную же неохоту упоминать имена умерших, по имеющимся данным, испытывают столь отдаленные друг от друга народы, как сибирские самоеды и года в Южной Индии, жители Монголии и туареги Сахары, айны в Японии, акамба и нанди в Восточной Африке, тингианы на Филиппинских островах, а также туземцы Никобарских островов, Борнео, Мадагаскара и Тасмании. Во всех этих случаях главной причиной умолчания, даже если она не выражена явно, является страх перед духом. Относительно туарегов нам это положительно известно. Они страшатся возвращения духа умершего и делают все возможное, чтобы этого избежать: после смерти соплеменника они меняют место стоянки, на веки вечные прекращают называть покойного по имени и избегают всего, что можно истолковать как вызов его духа. Поэтому туареги, в отличие от арабов, никогда не прибавляют к своим именам отчества. Они дают человеку имя, которое живет и умирает вместе с ним. У австралийских племен Виктории имена людей лишь в редких случаях передавались из поколения в поколение. У них считалось, что у человека, которому дали имя умершего, жизнь будет короткой: покойный тезка такого человека скоро захватит его с собой в страну духов.

Страх перед духом покойного, заставляющий обходить молчанием его имя, также побуждает людей, носящих имя умершего, заменять его другим, чтобы не привлечь к себе внимания его духа. По имеющимся сведениям, аборигены Южной Австралии (район Аделаиды и залива Встречи) питают к произнесению имен своих недавно умерших соплеменников столь сильное отвращение, что все их тезки отказываются от своих имен: им либо присваивают временные имена, либо заменяют другими. Такого же правила придерживаются некоторые племена Квинсленда. Впрочем, в этом регионе запрет на использование имени умершего — хотя он может оставаться в силе на годы — является временным. У других австралийских племен изменение имени при аналогичных обстоятельствах носит постоянный характер. Под новым именем, если он не будет вынужден вновь его изменить по тем же причинам, человек известен всю остальную часть жизни. У североамериканских индейцев мужчины и женщины, которые носят имя только что умершего человека, должны от него отказаться и принять другое имя. Эта замена официально закреплялась на первом обряде плача по покойнику. У племен к востоку от Скалистых гор изменение имени оставалось в силе только до окончания похоронного обряда; у других племен побережья Тихого океана оно, видимо, было постоянным.

В некоторых случаях свои имена, следуя той же логике, меняют все близкие родственники покойного (независимо от их первоначального смысла). Поступают так, конечно, из страха, как бы звук знакомого имени не привлек бродячего духа к его старому жилищу. Некоторые племена Виктории на период оплакивания заменяли имена всех близких родственников умершего описательными терминами, предписываемыми обычаем. Называть человека, носящего траур, его настоящим именем считалось оскорблением покойника, и, если таковое имело место, оно нередко приводило к кровопролитным столкновениям. У индейцев северо-запада Америки близкие родственники покойного нередко меняют свои имена, чтобы „не привлечь духов, которые будут часто слышать повторение знакомых имен, обратно на землю“. У индейцев племени кайова покойника никогда не называют по имени в присутствии его родственников; после смерти родственника остальные члены семьи меняют свои имена. Более трех столетий тому назад о существовании этого обычая на острове Роанок сообщали поселенцы, прибывшие туда вместе с сэром Уолтером Рэли. Тот же обычай соблюдают индейцы-ленгуа. Они не упоминают имени умершего и изменяют имена всех соплеменников, оставшихся в живых. Среди нас, говорят они, побывала Смерть. Она захватила с собой список оставшихся в живых и скоро вернется за новыми жертвами. Чтобы расстроить ее планы, ленгуа изменяют свои имена, полагая, что Смерть — хотя все индейцы значатся в ее списке — по возвращении не сможет узнать людей, изменивших свои имена, и отправится на поиски своих жертв в другое место. Жители Никобарских островов, находящиеся в трауре, меняют имена, чтобы не привлечь к себе внимание злого духа; по той же причине они изменяют свою внешность, в частности бреют голову.

Если имя покойного совпадает с названием какого-нибудь предмета общего обихода, например животного, растения, огня, воды, считается необходимым такое слово исключить из разговорного языка и заменить другим. Этот обычай, очевидно, является мощным фактором изменения словарного фонда языка; в зоне его распространения происходит постоянная замена устаревших слов новыми. Эта тенденция была отмечена в Австралии, Америке и других регионах. Относительно австралийских аборигенов известно, что у них „чуть ли не каждое племя имеет свой диалект. Некоторые племена называют детей именами природных объектов; когда умирает человек с подобным именем, оно выходит из употребления и для объекта изобретают новое название“. Тот же автор приводит в качестве примера случай с человеком по имени Карла, то есть „огонь“. После его смерти пришлось ввести для обозначения огня новое слово. „В силу указанных причин, — добавляет цитированный автор, — язык пребывает в состоянии постоянных изменений“. Так же обстоят дела в одном из племен в районе залива Встречи в Южной Австралии: случись там умереть человеку по имени Нгнке (вода), и все племя должно в течение длительного времени пользоваться для обозначения воды другим словом. Этим, по предположению автора приведенного наблюдения, и объясняется, видимо, большое число синонимов в языке племен Виктории: их речь включает в себя постоянный запас синонимов, которые в период оплакивания покойного приходят на смену общеупотребительным словам. Если из жизни, к примеру, ушел человек по имени Ваа (ворона), в период траура никто не имеет права называть ворону waa, все называют эту птицу narrapart. Когда с бренной оболочкой расстался человек по имени Weearn (опоссум), его опечаленные родичи и соплеменники вынуждены в течение некоторого времени называть это животное более благозвучным именем mannungkuurt. Если же община погружалась в горе по случаю кончины почтенной дамы, носившей имя индюкового грифа (barrim barrim), обычное название индюковых грифов выходило из употребления и заменялось словом tillit tilliitsh. То же самое mutatis mutandis происходило с именами черного какаду, серой утки, журавля-гиганта, кенгуру, собаки динго и т. д.

В состоянии постоянной трансформации находился благодаря аналогичному обычаю язык абипонов Парагвая. У них, однако, слово, будучи однажды изъято из языка, более никогда не воскрешалось. Новые слова, по сообщению миссионера Добрицхоффера, ежегодно вырастали, как грибы после дождя, потому что все слова, имевшие сходство с именами умерших, особым объявлением исключались из языка и на их место придумывались новые. „Чеканка“ новых слов находилась в ведении старейших женщин племени, так что слова, получившие их одобрение и пущенные ими в обращение, тут же без ропота принимались всеми абипонами и, подобно языкам пламени, распространялись по всем стоянкам и поселениям. Вас, возможно, удивит, добавляет тот же миссионер, покорность, с какой целый парод подчиняется решению какой-нибудь старой ведьмы, и та быстрота, с какой старые привычные слова водностью выходят из обращения и никогда, разве что в силу привычки или по забывчивости, более не произносятся. На протяжении семи лет, которые Добрицхоффер провел у абипонов, туземное слово „ягуар“ поменялось трижды; те же превратности, только в меньшей степени, претерпели слова, обозначающие крокодила, колючку и убой скота. Словари миссионеров, в силу этого обычая, буквально кишели исправлениями: старые слова вычеркивались как устаревшие и вместо них вписывались новые. У многих племен Британской Новой Гвинеи имена людей совпадают по звучанию с названиями общеупотребительных предметов. Если произнести имя умершего, то его дух, по мнению местных жителей, возвратится, а так как никому не хочется вновь увидеть его среди живых, на упоминание его имени накладывается табу. Вместо него, когда речь идет об общеупотребительном термине, изобретают новое слово. В итоге слова постоянно исчезают и вновь возникают с измененными — иногда до неузнаваемости — значениями.

Аналогичный обычай оказывал сходное воздействие на язык туземцев Никобарских островов. „У них в ходу, — рассказывает де Репсторф, — весьма своеобразный обычай, который, должно быть, весьма мешает „делать историю“ или, во всяком случае, затрудняет передачу исторических фактов. Согласно этому обычаю, опирающемуся на суеверия никобарских островитян, после смерти человека его имя нельзя произносить! Соблюдается этот обычай со всей строгостью. Если человек — что часто бывает — обладает именем со значением „курица“, „головной убор“, „огонь“, „дорога“ и т. д., в будущем всеми силами воздерживаются от употребления этих слов не только применительно к умершему, но и в качестве названий указанных предметов. Эти слова отмирают, а для обозначения соответствующих предметов никобарцы изобретают новые слова или заменяют их вышедшими из употребления существительными на других диалектах никобарского или чужого языка. Этот странный обычай не просто вносит элемент нестабильности в язык — он разрушает непрерывность общественной жизни и делает летопись событий прошлого — если таковая возможна вообще — туманной и ненадежной“.

Другие полевые исследователи также отмечали, что этот обычай подрубает корни передачи исторических событий. „У индейцев-кламат, — делится своим наблюдением мистер А. С. Гатшет, — нет ни одного исторического предания более чем столетней давности. Причина проста: они неукоснительно выполняли закон, запрещавший путем употребления имени покойного напоминать о его жизни и деятельности. Этот закон соблюдался племенами Калифорнии и Орегона настолько строго, что за его нарушение человек мог быть казнен. Одного такого обычая достаточно, чтобы история стала невозможной. Как можно написать историю без имен? “

Впрочем, у многих племен естественная склонность человеческого ума в какой-то мере ослабляет способность этого предрассудка сглаживать из памяти прошлое. Время, стирающее самые живые впечатления, неизбежно выветривает из ума первобытного человека след, который оставил в нем ужас перед таинством смерти. По мере того как воспоминания о родных и близких тускнеют, первобытный человек говорит о них все более и более охотно. Так что исследователь в силах спасти грубые имена ушедших предков до того, как, подобно осенним листьям, они сгниют в необозримой пропасти забвения. У части племен Виктории запрет на употребление имен умерших остается в силе только на время траура; у одного племени в районе Порт-Линкольн (Южная Австралия) он сохраняет силу на протяжении многих лет. Обычай племени чинук (Северная Америка) „запрещает упоминание имени умершего до тех пор, пока с момента его кончины не пройдет много лет“. У индейцев племени пуйаллуп через несколько лет после того, как утрата изглаживается из памяти родственников, действие табу ослабевает, и, если покойный был прославленным воином, в его честь может быть назван кто-то из его правнуков. В этом племени интересующее нас табу распространяется исключительно на родственников умершего, Миссионер Лафито, член ордена иезуитов, рассказывает, что имя покойника или сходные с ним имена оставшихся в живых пуйаллуп, так сказать, погребают вместе с телом, пока у родственников, горе которых к тому времени притупилось, не возникло желание „выпрямить дерево или поднять покойника из могилы“. Это значило, что настал черед передать имя умершего другому человеку, который и становился полноправным воплощением покойного, потому что имя, согласно первобытной философии, является существенной частью человека, возможно, даже его душой.

У лопарей, когда женщине приходило время рожать, во сне ей обычно являлся предок или родственник, который сообщал о том, кто из умерших воплотится в будущем ребенке и чье имя ему следует присвоить. Если такого сна не было, отец или кто-то из родственников давал ребенку имя с помощью прорицания или по совету колдуна. Конды празднуют рождение ребенка на седьмой день после родов. На это торжество приглашают жреца и всех жителей селения. Чтобы определить имя ребенка, жрец бросает в чашу с водой зерна риса, произнося над каждым зерном имя умершего предка. Наблюдая за передвижением зерна в воде и за поведением новорожденного, жрец устанавливает, кто из предков возродился в ребенке. Обычно (по крайней мере, у северных кондов это так) ребенок наследует имя этого предка. У йоруба вскоре после появления ребенка на свет жрец бога прорицаний Ифа выясняет, дух какого предка воплотился в ребенке. Родителям сообщают, что ребенок должен во всем следовать привычкам предка, который в нем или в ней возродился. Если, что часто бывает, родители находятся в неведении относительно образа жизни предка, жрец снабжает их необходимыми сведениями на этот счет.

Табу на имена правителей и других священных особ. После того как мы убедились, что объектом суеверного страха в первобытном обществе являются имена простых смертных (живых и мертвых), нас не удивит, что принимаются строгие меры предосторожности при пользовании именами правителей л жрецов. Например, имя короля Дагомеи держат в тайне, чтобы с его помощью какой-нибудь злоумышленник не навредил правителю. Европейцам короли Дагомеи стали известны не под своими настоящими именами, а под титулами, или „сильными именами“, как называют их туземцы. Дагомейцы полагают, что разглашение „сильных имен“ не приносит вреда, потому что, в отличие от имени, данного при рождении, они не связаны со своими носителями неразрывно. Людям из царства Гера под страхом смертной казни запрещено произносить имена своих правителей; даже слова, похожие на них по звуку, заменяются другими. Как только умирает вождь племени бахима в Центральной Африке, имя его тотчас же изымается из языка, а если оно совпадает с названием какого-нибудь животного, то для последнего незамедлительно подыскивается новое имя. Вождей, например, часто зовут львами, так что после смерти каждого такого вождя для животного нужно подбирать новое имя. Очень трудно узнать настоящее имя правителя Сиама, потому что его держат в тайне из страха перед колдовством; произнесение этого имени карается тюремным заключением. В обращении к местному царьку уместны только такие пышные титулы, как „величественный“, „совершенный“, „высший“, „великий император“, „потомок ангелов“ и т. д. Высшей степенью нечестия считается в Бирме упоминание имени правящего монарха; подданные бирманского короля не должны совершать этот грех, даже находясь вдали от родины. После вступления его на трон, называют исключительно титулы короля.

Никто из зулусов не решится назвать по имени вождя племени или его предков или произнести обычные слова, которые звучат сходно с табуированными именами или просто напоминают их. В племени двандве был вождь по имени Ланга, что значит „солнце“. По этой причине солнце до настоящего времени зовут не „ланга“, а „гала“, хотя со времени смерти вождя прошло более ста лет. Также в племени кснумайо выражение „пасти скот“ изменилось с алуса (или айуса) на кагеса, потому что у-Майуси звали вождя племени. Имя верховного вождя зулусов было табу у всех племен. Например, когда вождем зулусов был Панда, слово impando, то есть „корень дерева“, превратилось в слово nxabo. Также слово „ложь“ или „клевета“ стало произноситься не amacebo, а amakwata, потому что первое слово заключает в себе слог имени знаменитого вождя зулусов Кетчвайо. Особенно сильное влияние эти замены оказывают на язык женщин, которые опускают даже звуки, отдаленно напоминающие табуированное имя. Поэтому в краале верховного вождя язык жен часто бывает так трудно понять; ведь они обращаются подобным образом с именами не только вождя и его предков, но и их братьев. Добавим к этим племенным, государственным табу описанные выше табу на имена свойственников, и мы без труда поймем, почему каждое племя зулусов говорит на своем особом диалекте. Членам одной семьи иногда бывает запрещено произносить слова, которые употребляет другая семья. Женщины одного крааля, например, называют гиену ее настоящим именем, женщины другого крааля пользуются в этом случае общеизвестным синонимом, а женщинам третьего приходится изобрести для обозначения животного новое слово. Современный зулусский язык в силу этого как бы удваивается: для обозначения многих предметов он насчитывает по три-четыре синонима, каждый из которых миграция племен сделала известным по всей стране.

Та же практика имеет место на Мадагаскаре. В результате в речи местных племен наблюдаются не менее существенные диалектные особенности, чем в языке зулусов. Родовых имен мадагаскарцы не знают, так что почти все личные имена они заимствуют из обыденного языка, и каждое из них обозначает какой-нибудь употребительный предмет, действие или свойство (например, птицу, животное, дерево, растение, цвет и т. д.). Если одно из таких слов составляет имя вождя или входит в него как часть, оно становится священным и не может более употребляться в своем обычном значении. На смену ему для обозначения того же предмета следует изобрести новое слово. Можно представить себе, какую путаницу это вносит в язык немногочисленного племени. Тем не менее нынешние жители острова, управляемые множеством мелких вождей с их священными именами, находятся под властью такой же тирании слов, как и их предки. Особенно неблагоприятные последствия этот обычай возымел на западном побережье острова. Из-за большого числа самостоятельных мелких вождей названия предметов, рек и местностей претерпели там столько изменений, что в них царит полная неразбериха. Стоит вождю изгнать из языка какое-то общеупотребительное слово, как туземцы начинают делать вид, что прежнее значение слова совершенно изгладилось из их памяти.

Но на Мадагаскаре табуируются не только имена живых правителей и вождей. Под запретом, по крайней мере в некоторых частях острова, находятся и имена покойных властителей. Например, когда умирает верховный вождь сакалавов, знать и простые члены племени собираются у тела на совет и торжественно выбирают для почившего монарха новое имя. После этого имя, которое вождь носил при жизни, становится священным, и его запрещено произносить под страхом смертной казни. Похожие на него по звуку слова разговорного языка также становятся священными и заменяются другими. Лица, произнесшие запретные слова, считаются не только невоспитанными, но и преступниками: их ждет смертная казнь. Изменения словарного состава действуют лишь в области, в которой правил умерший вождь; в соседних областях слова продолжают употреблять в их старом значении.

Святость полинезийских вождей, конечно, распространяется на их имена, которые, в представлении первобытного человека, неотделимы от личности их носителя. В Полинезии мы сталкиваемся с тем же систематическим запретом произносить имена вождей и сходные с ними слова, что и в стране зулусов и на Мадагаскаре. В Новой Зеландии имя вождя почитается столь священным, что соответствующее ему слово обыденного языка заменяется другим. Например, вождь одного из племен к югу от Ист-Кепа носил имя Марипи, или „нож“, поэтому старое слово вышло из употребления, а на смену ему пришло новое слово — nekra. В другом племени пришлось поменять слово „вода“: в противном случае священная особа вождя была бы обесчещена тем, что к ней применялось то же слово, что и к самой обычной жидкости. Из-за этого табу язык маори буквально пестрит синонимами. Путешественники, посетившие остров, удивлялись тому, что одни и те же вещи носят в соседних племенах разные названия. После восшествия на престол властителя острова Таити замене подвергаются все слова, напоминающие звуками его имя. В старые времена человек, имевший неосторожность, в нарушение обычая, воспользоваться запретным словом, предавался казни вместе со всеми своими родственниками. Замена слов на Таити была временной: после смерти каждого нового властителя новые слова выходили из употребления, а старые возвращались.

В Древней Греции запрещалось при жизни произносить имена жрецов и высших сановников, связанных с празднованием элевсинских мистерий. Произнесение их имен считалось противозаконным актом. Педант у Лукиана рассказывает о том, как он случайно встретил этих священных особ, тащивших в трибунал сквернослова, осмелившегося назвать их по имени; между тем этот человек отлично знал, что со времени посвящения в жрецы закон запрещал звать их по имени, потому что они теряли свои старые имена и получали взамен новые священные титулы. Из двух надписей, обнаруженных в Элевсине, явствует, что старые имена жрецов предавали морским глубинам; их вырезали на бронзовых или свинцовых дощечках, которые погружали в воды Садамипского залива. Делалось это с целью окружить эти имена непроницаемой тайной. А как достичь этой цели лучше, нежели утопив их в море? Ведь человеческий взор не в силах обнаружить мерцающие пластинки в зеленых морских глубинах! Трудно найти лучший пример смешения телесного с бестелесным, имени с материальной оболочкой, чем этот обычай цивилизованной Греции.

Табу на имена богов. Богов первобытный человек создает по своему образу и подобию. Еще древнегреческий философ Ксенофан отмечал, что у негров боги имеют темную кожу и приплюснутый нос, боги фракийцев румяны и голубоглазы и, имей лошади, быки и львы возможность изображать своих богов, те приняли бы форму лошадей, быков и львов. Подобно тому как из страха перед происками колдунов сам первобытный человек скрывает свое настоящее имя, ему кажется, что так же должны поступать и боги, чтобы другие боги — и даже люди — не услышали таинственные звуки их имен и не воспользовались ими для заклинаний. Наиболее развитой формы первобытное представление о таинственности и магических свойствах божественных имен достигло в Древнем Египте. Предрассудки незапамятного прошлого сохранялись в сердцах египтян не менее долго, чем набальзамированные тела кошек, крокодилов и других божественных животных в их высеченных из камня гробницах. Хорошей иллюстрацией этих предрассудков служит рассказ о том, как коварная Исида выведала у великого бога солнца Ра его тайное имя. Исида представлена в этом повествовании могущественной заклинательницей, которой наскучило общество людей, и она устремилась в мир богов. И помыслила она в сердце своем: „Не могла бы и я стать богиней с помощью имени великого Ра и, подобно ему, править в небе и на земле? “ У Ра было много имен, но то великое имя, которое давало Ра власть над богами и людьми, было известно ему одному. К тому времени бог порядком постарел: слюна вытекала из его рта и падала на землю. Исида перемешала слюну с землей, изготовила из смеси змею и положила ее на тропу, по которой великий бог по желанию сердца своего каждый день нисходил в свое двуединое царство. И вот однажды, когда Ра, в обществе других богов, продвигался обычным путем, его укусила священная змея; бог остановился и закричал так, что крик его достиг небес. „О чудо! Что случилось с тобой! “ — воскликнула свита богов. Ответить Ра не мог; у него не попадал зуб на зуб, все его члены содрогались, а по жилам его столь же быстро, как Нил, бежал яд. Успокоив свое сердце, великий бог прокричал сопровождавшим: „О придите ко мне, плоть от плоти моей. Я — властитель и сын властителя, я великое семя бога. Отец измыслил имя мое, родители дали мне его, и от рождения оно оставалось сокрытым в теле моем, чтобы ни один колдун не получил власти надо мной. Вот я вышел осмотреть содеянное мной, я шел по двум царствам, сотворенным мной, и — о горе! — что-то укусило меня. Я не знаю, что это за существо, из воды оно или из огня. Но пламя пожирает сердце мое, плоть моя содрогается и члены мои трясутся. Приведите же ко мне поросль богов с исцелительными словами и понимающими устами, тех, чья власть достигает небес“. После этого перед Ра в горе предстала поросль богов. И пришла искусная Исида, чьи уста полны дыхания жизни, чьи чары прогоняют боль прочь, чьи слова способны оживить мертвых. „Что с тобой, божественный отец, что с тобой? “ — спросила она. Тут уста бога отверзлись, и он сказал: „Я шел своим путем, я шел по желанию сердца своего по двум царствам, сотворенным мной, и — о горе! — змея, не замеченная мной, ужалила меня. Что такое змея-вода или огонь? Я холодней воды, я жарче огня, пот покрывает мои члены, я весь дрожу, взор мой блуждает, и я не вижу неба, потому что лицо мое орошает влага“. Исида ответствовала: „Назови мне свое имя, божественный отец, потому что названный по имени да будет жить“. — „Я сотворил небо и землю, — отвечал бог, — я воздвиг горы, я создал обширные моря и, как завесу, протянул два горизонта. Когда я открываю глаза, становится светло. Когда я смыкаю веки, воцаряется тьма, Я тот, по чьему приказу Нил выходит из берегов, я тот, чье имя неизвестно даже богам. Утром я — Кепера, в полдень я — Ра, вечером я — Тум“. Но действие яда не ослабевало, он проникал все глубже и глубже, и великий Ра уже не мог ступать по земле, „Ты не открыл мне имя твое, — повторила Исида. — Открой мне его, и яд потеряет силу. Помни, что названный по имени да пребудет в живых“. Теперь яд обжигал бога жарче пламени. „Пусть Исида обыщет меня, — ответствовал Ра, — и пусть имя мое перейдет из моей груди в ее грудь“. После этого великий Ра скрылся от взора богов, и опустело его место на корабле вечности. Так имя великого бога стало известно колдунье Исиде. „Яд, выйди из Ра! приказала она. — Я, и только я, превозмогаю силу яда и выплескиваю его на землю. Потому что похищено имя великого бога. Да здравствует Ра и да умрет яд! “ Так говорила великая царица богов Исида, узнавшая истинное имя Ра.

Из приведенного повествования явствует, что, согласно египетскому поверью, подлинное имя бога, неотделимое от его могущества, пребывало в его груди в прямом смысле слова, и Исида извлекла его оттуда с помощью хирургической операции и — вместе со всеми сверхъестественными способностями — пересадила его себе. Стремление с помощью имени овладеть могуществом великого бога не отошло в Египте в область древних преданий: к обладанию подобным могуществом, причем теми же средствами, стремился всякий египетский маг. Считалось, что человек, узнавший настоящее имя бога или человека, владеет их подлинной сущностью и может принудить к повиновению даже бога, как хозяин своего раба. Магическое искусство и состояло в том, чтобы с помощью откровения выведать у богов их священные имена. И для достижения этой цели колдун не останавливался ни перед чем. С того момента, как бог, по слабости или забывчивости, сообщал колдуну тайну своего имени, ему не оставалось ничего другого, как подчиниться человеку или поплатиться за свое неповиновение.

Вера в магические свойства божественных имен была присуща и римлянам. Когда римские войска осаждали город, жрецы римлян обращались к местному богу-покровителю с молитвой или заклинанием, в котором призывали его покинуть осажденный город и перейти на сторону осаждавших. В награду они обещали божеству столь же хорошее — и даже лучшее — отношение со стороны римлян. Имя бога — покровителя Рима содержалось в строгой тайне, чтобы его не переманили на свою сторону враги республики, подобно тому как сами римляне вынудили стольких богов, как крыс с тонущего корабля, спасаться бегством из приютивших их городов. Более того, тайной было окутано настоящее название самого Рима; произносить его запрещалось даже при совершении священных обрядов. Некто Валерий Соран, осмелившийся разгласить эту бесценную тайну, был предан за это казни и умер насильственной смертью. Древним ассирийцам также возбранялось произносить тайные названия их городов. До настоящего времени черемисы с Кавказа из соображений суеверия держат названия своих селений в тайне.^{79}

Читатель, у которого хватило терпения проследить за нашим изложением предрассудков, связанных с личными именами, вероятно, согласится с тем, что тайна, окружающая имена особ царского происхождения, не является каким-то исключительным явлением или выражением придворного раболепия. Она является не более как частным приложением общего закона первобытного мышления, в сферу действия которого попадают простые смертные, боги, цари и жрецы,