XXXVIII 6 страница

– И вы были там? – спросил Перси.

Хейзел и Фрэнк покачали головами.

– Я почти такой же новичок, как ты. – Фрэнк постучал по своему жетону, свидетельствовавшему, что он тоже на испытательном сроке. – Появился здесь в прошлом месяце. Но все знают эту историю. Считается, что даже говорить об этом – плохое предзнаменование. В восьмидесятые годы была организована великая экспедиция на Аляску…

– Помнишь то пророчество, что ты видел в храме, – продолжила Хейзел, – о семи полубогах и Вратах смерти? Нашим старшим претором в то время был Майкл Варус из пятой когорты. Тогда пятая считалась лучшей в лагере. Он думал, что принесет славу легиону, если сумеет разгадать пророчество и реализует его – спасет мир от огня, бури и всего такого. Он поговорил с авгуром, и тот сказал ему, что ответ нужно искать на Аляске. Но он предупредил Майкла, что время еще не пришло. Это пророчество было не для него.

– Но он все равно отправился туда, – догадался Перси. – И что случилось?

– Это долгая и грустная история. – Фрэнк понизил голос. – Почти вся пятая когорта погибла. Большая часть оружия легиона из имперского золота была утрачена. Вместе с орлом. Выжившие либо спятили, либо отказывались говорить о том, кто на них напал.

«Я знаю», – мрачно подумала Хейзел. Но промолчала.

– Поскольку орел был утрачен, – говорил тем временем Фрэнк, – лагерь ослабел. Теперь поиски стали более опасными. Монстры начали чаще атаковать наши границы. Моральный дух упал. Приблизительно с прошлого месяца дела идут все хуже и хуже, и процесс набирает обороты.

– И вина за это легла на пятую когорту, – предположил Перси. – И вот теперь все считают, что мы – проклятые.

Хейзел вдруг поняла, что ее суп остыл. Она зачерпнула ложку, но любимая еда мало утешала ее сегодня.

– С тех пор мы в легионе стали изгоями… я имею в виду со времени катастрофы на Аляске. Наша репутация немного улучшилась, когда претором стал Джейсон…

– Это тот парень, который потерялся? – спросил Перси.

– Да, – ответил Фрэнк. – Я его никогда не видел. Он исчез еще до меня. Но говорят, что он был хорошим претором. Он практически вырос в пятой когорте. Ему было все равно, что про нас думают. Он начал заново создавать нашу репутацию. А потом исчез.

– И мы вернулись туда же, откуда начали, – горько сказала Хейзел. – Мы опять стали проклятыми. Мне жаль, Перси. Теперь ты знаешь, куда попал.

Перси отхлебнул своего синего лимонада, задумчиво уставившись вдаль.

– Я даже не знаю, откуда появился… но у меня такое чувство, что я уже не в первый раз оказываюсь в проигрышной ситуации. – Он посмотрел на Хейзел и изобразил на лице улыбку. – И потом, поступить в легион все же лучше, чем спасаться бегством от монстров. К тому же я обзавелся друзьями. Может, вместе нам удастся улучшить репутацию пятой когорты?

В конце помещения раздался звук рожка. Офицеры за столом претора поднялись на ноги – даже Дакота. Рот у него от «кул‑ эйда» был красный, как у вампира.

– Игра начинается! – объявила Рейна. Обитатели лагеря ответили радостными криками и бросились за оружием, оставленным на стойках у стен.

– Значит, мы в атакующей группе? – спросил Перси, перекрикивая шум. – Это хорошо?

Хейзел пожала плечами.

– Хорошая новость: у нас слон. Плохая новость…

– Дай‑ ка я попробую догадаться, – сказал Перси. – Пятая когорта всегда проигрывает.

– Нравится мне этот парень! – Фрэнк хлопнул Перси по плечу. – Идем, мой новый друг. Это будет мое тринадцатое поражение подряд!

IX

Фрэнк

Идя на игру, Фрэнк прокручивал в голове события прошедшего дня. Он никак не мог поверить, что был на волосок от гибели.

Этим утром, стоя часовым вместе с Хейзел – еще до появления Перси, – он чуть не рассказал ей о своей тайне. Они вдвоем несколько часов простояли в промозглом тумане, наблюдая за машинами, мчавшимися по 24‑ му шоссе. Хейзел жаловалась на холод.

– Я бы все отдала, чтобы согреться, – сказала девушка, стуча зубами. – Жаль, что костер нельзя развести.

Даже в доспехах выглядела она классно. Фрэнку нравилась прядь волос цвета корицы, торчащая из‑ под шлема, нравилась ямочка у нее на подбородке, появлявшаяся, когда она хмурилась. По сравнению с Фрэнком она была маленькой, отчего он чувствовал себя огромным и неуклюжим, как бык. Он хотел обнять ее, чтобы согреть, но не осмеливался. Она бы, наверно, ударила его, и тогда он потерял бы единственного друга в лагере.

«Я мог бы развести здоровенный костер, – думал Фрэнк. – Конечно, горел бы он всего несколько минут, а потом бы я умер…»

Его испугала даже мысль об этом. Это на него так Хейзел действовала. Если она хотела чего‑ то, Фрэнк испытывал совершенно необъяснимое, но сильное желание сделать это для нее. Он хотел быть старомодным рыцарем, скачущим на коне, чтобы спасти ее, – довольно глупо, потому что она была более ловкой и приспособленной ко всему, чем он.

Он представил, что сказала бы его бабушка: «Фрэнк Чжан скачет на коне? Ха! Он упадет с лошади и сломает себе шею».

Трудно поверить, но Фрэнк всего шесть недель назад покинул дом бабушки – шесть недель прошло со дня похорон его матери.

После этого все и случилось: к дверям дома его бабушки явились волки… потом путешествие к лагерю Юпитера… потом недели, проведенные в пятой когорте, когда он изо всех сил пытался не выглядеть полным лузером. И все это время в кармане его куртки лежал обгорелый кусочек дерева, завернутый в тряпочку.

«Смотри, не потеряй его, – предупредила Фрэнка бабушка. – Пока он с тобой, ты в безопасности».

Беда была в том, что эта деревяшка очень легко загоралась. Он помнил, что случилось во время перехода на юг из Ванкувера. Когда в горах у Маунт‑ Худа температура упала ниже нуля, Фрэнк достал этот кусочек сухого дерева и держал его в руках, представляя, как хорошо было бы развести огонек. И сразу же обугленный кончик занялся жарким желтым пламенем. Он осветил ночь и до костей прогрел Фрэнка, но он при этом чувствовал, как жизнь уходит из него, словно огонь пожирает его самого, а не деревяшку. Он бросил горящую дощечку в сугроб. Несколько жутких мгновений дерево продолжало гореть, а когда пламя наконец погасло, Фрэнк с трудом прогнал овладевшую им панику. Завернул кусочек дерева в тряпочку и засунул назад в карман, исполнившись решимости никогда больше его не доставать. Но забыть о нем Фрэнк не мог.

Ему словно бы кто‑ то сказал: «Что бы ты ни делал, никогда не думай о том, как горит эта деревяшка!»

И конечно, Фрэнк постоянно об этом думал.

Стоя на часах рядом с Хейзел, он пытался направить мысли в какое‑ нибудь другое русло. Ему нравилось быть рядом с ней. Он спрашивал ее о детстве в Новом Орлеане, но Хейзел как‑ то нервно отвечала на вопросы, а потому Фрэнк перевел разговор на всякую ерунду. Ради смеха они попытались говорить по‑ французски. У Хейзел со стороны матери была креольская кровь, а Фрэнк учил французский в школе. Никто из них не говорил по‑ французски свободно, а луизианский французский настолько отличался от канадского французского, что общения у них не получилось. Когда Фрэнк спросил, как сегодня чувствует себя ее корова, а она ответила, что у нее зеленые туфли, они решили оставить это занятие.

Потом появился Перси Джексон.

Да, Фрэнк и прежде видел, как ребята воюют с монстрами. Он и сам по пути из Ванкувера немало сражался с ними. Но вот горгон он видел впервые. И богинь Фрэнк никогда прежде не видел. А то, как Перси управлял Малым Тибром… ну, это вообще отпад! Жаль, что он сам так не умеет.

Фрэнк все еще чувствовал, как когти горгон вонзаются в его тело, ощущал их змеиное дыхание – так пахнут дохлые мыши и яд. Если бы не Перси, эти уродины унесли бы его, и он теперь валялся бы грудой костей на заднем дворе «Баргин‑ Марта».

После этого происшествия в реке Рейна послала Фрэнка в арсенал, и у него появилась возможность подумать. Он полировал мечи, вспоминая Юнону, которая предупреждала их: надо освободить Смерть.

К несчастью, Фрэнк прекрасно знал, что имела в виду богиня. При виде Юноны он попытался скрыть охватившее его потрясение: богиня точно соответствовала тому, как ее описывала бабушка, – вплоть до козлиной шкуры на плечах.

«Она определила твой путь много лет назад, – сказала ему бабушка. – И он будет нелегким».

Фрэнк бросил взгляд на свой лук в углу арсенала. Он чувствовал бы себя лучше, если бы Аполлон признал его своим сыном. Фрэнк был уверен, что божественный родитель сделает это на его шестнадцатилетие – две недели назад.

Шестнадцатилетие было важной вехой в жизни римлянина. Фрэнк тогда отмечал свой первый день рождения в лагере. Но ничего не случилось. Теперь Фрэнк надеялся, что отец признает его на Празднике Фортуны, хотя, судя по словам Юноны, в этот день они будут сражаться не на жизнь, а на смерть.

Его отец непременно должен быть Аполлоном. Стрельба из лука – это единственное, что умел Фрэнк. Много лет назад мать сказала ему, что их семейная фамилия Чжан на китайском означает «мастер луков». Видимо, это каким‑ то образом намекало на его отца.

Фрэнк отложил тряпки, которыми протирал мечи, и уставился в потолок: «Прошу тебя, Аполлон, если ты мой отец, скажи мне. Я хочу быть лучником, как и ты».

– Ничего ты не хочешь, – раздался рядом ворчливый голос.

Фрэнк подскочил на стуле. За его спиной мерцал Вителлий, лар пятой когорты. Полное его имя было Гай Вителлий Ретикул, но другие когорты называли его Вителлий Редька.

– Меня прислала Хейзел Левеск – проверить, как ты тут, – сказал Вителлий, подтягивая свой пояс. – Ну и вообще – не помешает посмотреть на состояние нашего оружия!

Вителлий был никудышным оратором. Тога висела на нем мешком, из‑ под туники торчал живот, а ножны отстегивались от пояса и падали каждые три секунды, но Фрэнк на сей счет помалкивал.

– А что касается лучников, – продолжал призрак, – они слабаки! В мои времена лучниками были варвары. Хороший римлянин должен быть в самом центре схватки – вспарывать живот врага пикой и мечом, как цивилизованный человек! Так, как мы делали это в Пунические войны. Вперед, римляне! Вот так, парень!

Фрэнк вздохнул.

– Я думал, ты был в армии Цезаря.

– Я и был!

– Вителлий! Цезарь жил несколько сотен лет спустя после Пунических войн. Ты к тому времени давно уже должен был умереть.

– Ты ставишь под сомнение мою честь? – Вителлий посмотрел на него таким безумным взглядом, что его аура засветилась. Он вытащил свой призрачный гладиус и закричал: – Ну, счас ты у меня попляшешь!

Он несколько раз пронзил грудь Фрэнка мечом, который был столь же смертелен, как и луч лазера.

– Ой, – сказал Фрэнк, только чтобы угодить Вителлию. Тот удовлетворенно посмотрел на него и убрал меч.

– В следующий раз дважды подумаешь, прежде чем оспаривать то, что говорят старшие! Так что… тебе недавно исполнилось шестнадцать?

Фрэнк кивнул. Он не знал, откуда Вителлию это известно, потому что Фрэнк сказал про день рождения только Хейзел. Но у призраков были свои способы узнавать чужие секреты. Обернуться невидимкой и подслушать было одним из таких способов.

– Вот, значит, почему ты такой мрачный, как гладиатор, – сказал лар. – Теперь понятно. Шестнадцать лет – в этом возрасте мальчик становится мужчиной! Твой божественный родитель должен был признать тебя… да, без сомнений. Да хотя бы самый малый знак подать. Может, он думал, что ты младше. Знаешь, ты ведь выглядишь младше – у тебя такая пухленькая детская мордашка.

– Спасибо, что напомнил, – пробормотал Фрэнк.

– Да, я помню свое шестнадцатилетие, – со счастливым видом сказал Вителлий. – Замечательное предзнаменование! Курица у меня в штанах.

– Что‑ что?!

– Именно так! – Вителлий надулся от гордости. – Я был в реке, переодевался к либералии. Так называется ритуал посвящения в мужчины. Мы тогда все делали как полагается. Я снял свою детскую тогу и мылся, чтобы потом облачиться в мужскую. И вдруг откуда ни возьмись появилась снежно‑ белая курица, прыгнула в мою набедренную повязку и убежала с ней. В тот момент я ее снял.

– Это хорошо, – сказал Фрэнк. – Хотя, могу заметить, что информация не то чтобы понятная…

– Ммм. – Вителлий не слушал. – Этот знак мне подал Эскулап, бог врачевания. Я взял свою фамилию Ретикулус, потому что она означает «нижнее белье», чтобы напоминать мне о том благословенном дне, когда курица унесла мою повязку.

– Значит… твоя фамилия означает мистер Нижнее Белье?

– Хвала богам! Я стал врачом легиона. А все остальное принадлежит истории. – Он широко раскинул руки. – Не сдавайся, мальчик. Может быть, твой отец запаздывает. Конечно, большинство предзнаменований не такие очевидные, как курица. Я когда‑ то знал одного парня, который получил навозного жука…

– Спасибо, Вителлий, – прервал его Фрэнк. – Но мне нужно закончить с оружием.

– А кровь горгоны?

Фрэнк замер. Он об этом никому не говорил. Насколько ему было известно, только Перси видел, как у реки он сунул сосуды в карман, и им пока не представилось случая поговорить об этом.

– Брось, – укоризненно сказал Вителлий. – Я – целитель. Я знаю легенды о крови горгоны. Покажи мне эти сосуды.

Фрэнк неохотно предъявил два маленьких керамических сосуда, которые он вытащил из Малого Тибра. При распаде монстров нередко оставались военные трофеи – иногда зуб, иногда оружие, иногда целая голова чудовища. Фрэнк сразу же понял, что собой представляют эти две фляжки. По обычаю они принадлежали Перси, который убил горгон, но Фрэнк не мог отделаться от мысли: «А что, если я сам ими воспользуюсь?»

– Да… – Вителлий одобрительно разглядывал сосуды. – Кровь, взятая из правой стороны тела горгоны, может избавить от любой болезни, даже вернуть мертвого к жизни. Богиня Минерва как‑ то дала такой сосуд моему божественному предку Эскулапу. А кровь из левой стороны тела горгоны приводит к мгновенной смерти. Так какая из них какая?

– Не знаю. – Фрэнк посмотрел на керамические бутылочки. – Они одинаковые.

– Ха! Но ты надеешься, что правильный сосуд поможет тебе решить проблему с обгорелой деревяшкой? Может быть, разрушит проклятие?

Фрэнк был настолько ошарашен – говорить не мог.

– Не волнуйся, мальчик. – Призрак рассмеялся. – Я никому не скажу. Я ведь лар – защитник когорты! Я не сделаю ничего такого, что могло бы угрожать тебе.

– Ты ударил меня в грудь своим мечом.

– Верь мне, мальчик! Я тебе сочувствую – ты несешь на себе проклятие аргонавтов.

– Что несу?

– Не скромничай, – отмахнулся Вителлий. – У тебя Древние корни. Не только греческие, но и римские. Неудивительно, что Юнона… – Он наклонил голову, словно прислушиваясь к голосу сверху. Лицо у него вдруг обмякло. Вся его аура замерцала зеленым цветом. – Ну, я сказал достаточно! В любом случае, я даю тебе возможность самому решать, кому достанется кровь горгоны. Думаю, что этот новенький – Перси – тоже имеет право на трофей. С его‑ то проблемами с памятью.

Фрэнк задумался, что же такое собирался сказать Вителлий и что его так напугало, но у него было ясное ощущение: теперь лар закроет рот на замок.

Он посмотрел на два сосуда. Ему даже в голову не пришло, что они могут понадобиться Перси. Теперь Фрэнк чувствовал себя виноватым – ведь он собирался всю кровь использовать сам.

– Да, конечно, Перси должен воспользоваться этим.

– Да, но если хочешь услышать мой совет… – Вителлий снова нервно поднял взгляд к небесам. – Вы должны повременить с использованием крови горгоны. Если мой источник верен, она вам понадобится в вашем поиске.

– В поиске?

Двери арсенала распахнулись.

Внутрь ворвалась Рейна, сопровождаемая металлическими гончими. Вителлий исчез. Курицы, может, ему и нравились, а вот собаки претора – нет.

– Фрэнк! – Виду Рейны был озабоченный. – Бросай это! Найди Хейзел. Приведи сюда Перси Джексона. Что‑ то его долго нет. Я не хочу, чтобы Октавиан… – Она замолчала. – В общем, приведи сюда Перси.

И поэтому Фрэнку пришлось бежать бегом до самой Храмовой горы.

На обратном пути Перси задал ему кучу вопросов о брате Хейзел, Нико, но Фрэнк мало что знал.

– У него все в порядке, – сказал Фрэнк. – И он мало похож на Хейзел.

– Что ты имеешь в виду?

– Я… гмм… – Фрэнк закашлялся. Он хотел сказать, что Хейзел красивее, добрее, но решил не говорить об этом. – Нико немного таинственный. В его присутствии все начинают нервничать – он ведь сын Плутона и все такое.

– Но ты не нервничаешь?

Фрэнк пожал плечами.

– Плутон крутой бог. Не его вина, что он правит Царством Мертвых. Просто ему не повезло, когда бога делили сферы ответственности. Юпитер получил небеса, Нептун – море, а Плутон – подземелье.

– Тебя не пугает Смерть?

Фрэнк едва не рассмеялся. «Ничуть! Спичка есть?»

Но вместо этого он сказал:

– В древности… ну, еще у греков, когда Плутона называли Аидом, он был в большей степени богом смерти. А превратившись в римлянина, он стал… ну, не знаю, более уважаемым, что ли. Он стал богом богатства. Все, что под землей, принадлежит ему. Поэтому я не считаю его таким уж страшилищем.

Перси поскреб затылок.

– А как это бог становится римлянином? Если он грек, разве он может превратиться в кого‑ то другого?

Фрэнк некоторое время шел молча, размышляя над вопросом. Вителлий закатил бы Перси лекцию на целый час по этому предмету… возможно, используя компьютерные презентации в Power Point. Но Фрэнк ответил так, как сам это понимал.

– Римляне так это видели. Они приняли греческую систему и усовершенствовали ее.

– Усовершенствовали? – Перси поморщился. – А что в ней было плохого?

Фрэнк вспомнил слова Вителлия: «У тебя древние корни. Не только греческие, но и римские». Его бабушка тоже говорила что‑ то в этом роде.

– Не знаю, – признался он. – Рим был успешнее Греции. Римляне создали громадную империю. Боги во времена Рима стали более важными – более сильными и известными. Вот почему они сохранились и по сей день. На римской цивилизации основано множество других. Боги стали римскими, потому что туда переместился центр силы. Юпитер был… более могущественным в качестве римского бога, чем в образе Зевса. Марс стал гораздо более сильным и дисциплинированным…

– А Юнона превратилась в грязную старушку, – заметил Перси. – Так ты хочешь сказать, что греческие боги навсегда переметнулись в римские? И от греческих ничего не осталось?

– Ммм… – Фрэнк оглянулся, чтобы убедиться – никого поблизости нет. До главных ворот оставалась еще сотня ярдов. – Это больная тема. Некоторые говорят, что греческое влияние все еще заметно… ну, типа, боги отчасти остаются греками. Я слышал рассказы о том, что иногда полубоги покидают лагерь Юпитера. Они отказываются от римской подготовки и следуют более старому греческому стилю – становятся героями‑ одиночками, а не действуют в составе легиона. А в древности, когда Рим пал, восточная часть империи – греческая – сохранилась.

– Я этого не знал.

– Она называлась Византия. – Фрэнку нравилось это слово. Красивое. – Восточная империя продержалась еще тысячу лет, но она всегда была больше греческая, чем римская. Для тех из нас, кто следует римской традиции, это больная тема. Вот почему, в какой стране мы бы ни обосновывались, мы, лагерь Юпитера, всегда располагаемся на западе – на римской части территории. Восточная считается несчастливой.

– Вот как… – Перси нахмурился.

Недоумение Перси было вполне объяснимо. У Фрэнка от этих греко‑ римских штучек тоже голова шла кругом.

Они дошли до ворот.

– Я провожу тебя в бани, чтобы ты помылся, – сказал Фрэнк. – Но сначала… насчет этих сосудов, что я нашел в реке.

– Кровь горгоны, – кивнул Перси. – Один сосуд исцеляет. В другом – смертельный яд.

– Так тебе это известно? – Глаза Фрэнка расширились от удивления. – Слушай, я не собирался их оставлять у себя. Я просто…

– Я знаю, почему ты это сделал, Фрэнк.

– Знаешь?

– Да. – Перси улыбнулся. – Если бы я явился в лагерь с ядом, это выглядело бы не слишком хорошо. Ты пытался защитить меня.

– Гмм… да, – Фрэнк отер вспотевшие ладони. – Нам бы еще сообразить, в каком сосуде что. Тогда мы смогли бы исцелить твою память.

Улыбка сошла с лица Перси. Он посмотрел на холмы вдали.

– Наверно. Но ты пока подержи их у себя. Впереди сражение. Они нам могут понадобиться для спасения жизней.

Фрэнк с уважением посмотрел на него. У Перси была возможность вернуть себе память, а он соглашался ждать – вдруг это целебное средство понадобится кому‑ то другому. Римляне считались альтруистами и помогали своим товарищам. Но Фрэнк не был уверен, что кто‑ то еще в лагере сделал бы такой выбор.

– Так ты ничего не помнишь? – спросил Фрэнк. – Семья, друзья?

Перси потрогал бусинки на своем шнурке.

– Какие‑ то отрывки. Смутные. Подружка… Я думал, что увижу ее в лагере. – Он внимательно, словно принимая решение, посмотрел на Фрэнка. – Ее зовут Аннабет. Ты ее не знаешь?

Фрэнк покачал головой.

– Я знаю всех в лагере – Аннабет здесь нет. А твоя семья? Твоя мать смертная?

– Наверно… она, наверно, с ума сходит от беспокойства. А твоя мать – она тебя часто видит?

Фрэнк остановился у дверей бань, снял полотенца со стеллажа.

– Она умерла.

– Как? – Перси удивленно вскинул брови.

Обычно Фрэнк отделывался ложью. Он говорил, что произошел несчастный случай, и закрывал эту тему. В противном случае ему было не совладать с эмоциями. Он не мог себе позволить плакать в лагере Юпитера. Фрэнк не мог демонстрировать свою слабость. Но с Перси говорить было легко.

– Она погибла на войне, – сказал он. – В Афганистане.

– Она была в армии?

– Да. В канадской.

– В канадской? Я не знал…

– Большинство американцев не знают. – Фрэнк вздохнул. – Да, Канада отправляла туда солдат. Моя мама была капитаном. Она – одна из первых женщин, погибших в бою. Она спасла нескольких солдат, прижатых к земле вражеским огнем. А сама… сама погибла. Похороны состоялись перед самым моим отъездом сюда.

Перси кивнул. Он не стал уточнять, и Фрэнк оценил это. Перси не выражал соболезнований, не делал сочувственных комментариев, которые всегда так досаждали Фрэнку: «Ах ты, бедняга. Нелегко тебе, наверно, пришлось. Прими мои глубочайшие соболезнования».

Перси, казалось, не в первый раз сталкивался со смертью и словно бы знал, что такое горе. Главное тут было – уметь выслушать. Не нужно было выражать сочувствие. Единственное, что помогало, это движение… продолжение жизни.

– Ты мне покажешь бани? – спросил Перси. – Я жутко грязный.

– Да. – Фрэнк выдавил улыбку. – Это точно.

Когда они вошли в парилку, Фрэнк вспомнил о бабушке, о матери, о своем проклятом детстве – спасибо Юноне и ее деревяшке. Ему почти хотелось забыть прошлое, как забыл его Перси.

X

Фрэнк

Фрэнк плохо помнил сами похороны. Но он помнил час перед ними – его бабушка вышла во двор, где он расстреливал из лука ее коллекцию фарфора.

Дом бабушки представлял собой обширный особняк серого камня на двенадцати акрах в Северном Ванкувере. Двор дома выходил прямо в Линн‑ Каньон‑ Парк.

Утро стояло холодное, промозглое, но Фрэнк не чувствовал холода. На нем был черный шерстяной костюм и черная куртка, которые когда‑ то принадлежали его деду. Фрэнк испугался и расстроился, когда обнаружил, что эти вещи ему впору. Одежда пахла нафталином и жасмином. Ткань была колючая, но теплая. С луком и колчаном он, наверно, был похож на взбесившегося дворецкого.

Фрэнк погрузил часть дедовского фарфора в тележку и поспешил во двор. Там он расставил посуду на столбиках забора, ограждающего участок. Он стрелял так долго, что пальцы его потеряли чувствительность. Он представлял себе, что, поражая каждую цель, приканчивает одну из своих проблем.

Афганские снайперы. Трах. Чайник разлетелся на части – стрела попала в самую его середину.

Медаль за самопожертвование, серебряный диск на красно‑ черной ленте – такой медалью награждают погибших при исполнении долга. Ее вручили Фрэнку так, словно это было что‑ то важное, словно эта медаль могла вернуть ему маму. Бах. Чашка, крутясь, полетела в заросли.

Офицер, который пришел к нему со словами: «Твоя мать – герой. Капитан Эмили Чжан погибла, пытаясь спасти товарищей». Цок. Сине‑ белое блюдо разлетелось на куски.

Выговор от бабушки: «Мужчины не плачут. В особенности из рода Чжан. Ты должен это выдержать, Фай».

Никто не называл его Фай – только бабушка.

«Что это за имя такое – Фрэнк? – брюзжала она. – Это не китайское имя».

«Я не китаец», – думал Фрэнк, но сказать так не осмеливался. Много лет назад мать сказала ему: «Не смей спорить с бабушкой. От этого тебе будет только хуже». Она была права. А теперь у Фрэнка не осталось никого, кроме бабушки.

Стук. Четвертая стрела попала в столбик и, застряв в нем, задрожала.

– Фай, – позвала бабушка.

Фрэнк повернулся.

Она держала в руках шкатулку черного дерева размером с коробку из‑ под обуви – Фрэнк прежде не видел эту шкатулку. В черном платье с высоким воротником, со строгим пучком седых волос она была похожа на учительницу из 1880‑ х годов.

Она обвела взглядом побоище: ее фарфор в тележке, осколки ее любимого чайного сервиза на травке, стрелы Фрэнка, торчащие из земли, деревьев, столбиков забора. Одна торчала из головы садового гнома.

Фрэнк думал, что бабушка сейчас раскричится или ударит его шкатулкой. Такого он себе еще не позволял. Никогда он не чувствовал себя таким озлобленным.

На лице бабушки отразились горечь и неодобрение. Она ничуть не была похожа на мать Фрэнка. Он не мог понять, как его мама выросла такой хорошей – она всегда смеялась, всегда была добра. Фрэнк не мог себе представить, как это его мать росла с бабушкой. Не мог он представить ее и на поле боя, хотя две эти ситуации, вероятно, не были такими уж разными.

Он ждал – вот сейчас бабушка разразится руганью. Может быть, его накажут и не возьмут на похороны. Фрэнк хотел сделать бабушке больно за то, что она всегда такая жестокая, что отпустила маму на войну, что не давала ему плакать. Ее волновал только дурацкий фарфор.

– Прекрати эти глупости, – велела бабушка. Она, казалось, даже не была сильно рассержена. – Это ниже твоего достоинства.

К удивлению Фрэнка, она отшвырнула ногой одну из своих любимых чашек.

– Скоро приедет машина, – сказала она. – Мы должны поговорить.

Фрэнк был ошарашен. Он внимательнее присмотрелся к шкатулке из черного дерева. На какое‑ то жуткое мгновение он вдруг решил, что там – прах его матери. Но это было невозможно. Бабушка сказала ему, что будут военные похороны. Тогда почему бабушка держит эту шкатулку так, будто ее содержимое печалит ее.

– Пойдем в дом. – И, не дожидаясь Фрэнка – идет он или нет, – бабушка повернулась и двинулась к дому.

В гостиной Фрэнк сел на обитый бархатом диван, вокруг висели старые семейные фотографии, стояли фарфоровые вазы, слишком большие для его тележки, красные флажки с китайскими иероглифами. Фрэнк не знал, что означают эти иероглифы. И никогда особо не стремился узнать. Большинства людей на фотографиях он тоже не знал.

Каждый раз, когда бабушка начинала рассказывать ему о предках (как они приехали из Китая, как завели процветающий экспортно‑ импортный бизнес, как стали в конце концов одной из богатейших китайских семей в Ванкувере), у него от скуки скулы сводило. Фрэнк был канадцем в четвертом поколении. Единственные известные ему иероглифы были иероглифы его фамилии – Чжан: мастер луков. Это было классно.

Бабушка села рядом с ним – спина прямая, руки лежат на шкатулке.

– Твоя мать хотела, чтобы это было у тебя, – неохотно произнесла она. – Она хранила это с твоего рождения. Когда она уехала воевать, то оставила это мне. Теперь она ушла. Скоро уйдешь и ты.

У Фрэнка перехватило живот.

– Уйду? Как это?

– Я стара, – провозгласила бабушка, так, словно это было какое‑ то открытие. – Скоро мне самой предстоит свидеться со Смертью. Я не могу обучить тебя тем искусствам, которые тебе понадобятся, и не могу нести это бремя на себе. Если с этим что‑ то случится – я себе не прощу. Ты умрешь.

Фрэнк не был уверен, что правильно ее понял. Говорила она так, словно его жизнь зависела от этой шкатулки. Почему он не видел ее раньше? Наверно, она была заперта на чердаке – единственном помещении, вход в которое Фрэнку запрещен. Бабушка всегда говорила, что главные свои сокровища хранит там.

Она протянула ему шкатулку. Дрожащими пальцами Фрэнк поднял крышку. Внутри на бархатной подкладке лежал ужасающий, судьбоносный, жизненно важный… кусок дерева.

Эта деревяшка напоминала мусор, который прибивает к берегу, – твердая, гладкая, изогнутой формы. Размером с пульт дистанционного управления от телевизора. Кончик обугленный. Фрэнк прикоснулся к почерневшему кончику – он все еще был теплый. Уголек оставил черную черточку на его пальце.

– Это просто дощечка, – сказал он. Он не мог понять, почему бабушка ведет себя так, будто это не деревяшка, а бог знает что.

Ее глаза сверкнули.

– Фай, ты знаешь о пророчествах? Ты знаешь о богах?

От этого вопроса Фрэнку стало не по себе. Он подумал об этих дурацких бабушкиных золотых статуэтках – китайских бессмертных, о ее суевериях: она неизменно настаивала на том, что мебель должна стоять в строго определенных местах, избегала несчастливых номеров. Пророчества напомнили ему печенье‑ гаданье, которое было даже и не китайским – ну, не совсем китайским, – но школьные задиры дразнили его из‑ за этого дурацкого печенья: «Конфуций сказал…» – ну, в общем, приплетали всякую такую ерунду. А Фрэнк даже в Китае никогда не был. Он не желал иметь с этим ничего общего. Но бабушка, конечно, и слышать не хотела.