Природа языкового знака

§ 1. Знак, означаемое, означающее

Многие полагают, что язык есть по существу номенклатура, то есть перечень названий, соответствующих каждое одной опреде­ленной вещи. Например:

Вещи Названия

Такое представление может быть подвергнуто критике во мно­гих отношениях. Оно предполагает наличие уже готовьк понятий, предшествующих словам; оно ничего не говорит о том, какова природа названия — звуковая или психическая, ибо слово arbor может рассматриваться и под тем и под другим углом зрения; на­конец, оно позволяет думать, что связь, соединяющая название с вещью, есть нечто совершенно простое, а это весьма далеко от истины. Тем не менее такая упрощенная точка зрения может при­близить нас к истине, ибо она свидетельствует о том, что единица языка есть нечто двойственное, образованное из соединения двух компонентов.

Рассматривая акт речи, мы уже выяснили, что обе стороны языкового знака психичны и связываются в нашем мозгу ассоци­ативной связью. Мы особенно подчеркиваем этот момент.

Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ. Этот последний является не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную при­роду, и если нам случается называть его «материальным», то толь­ко по этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары — понятию, в общем бо­лее абстрактному.

Психический характер наших акустических образов хорошо обнаруживается при наблюдении над нашей собственной речевой практикой. Не двигая ни губами, ни языком, мы можем говорить сами с собой или мысленно повторять стихотворный отрывок. <...>

Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психичес­кая сущность, которую можно изобразить следующим образом:

Оба эти элемента теснейшим образом связаны между собой и предполагают друг друга. Ищем ли мы смысл латинского arbor или, наоборот, слово, которым римлянин обозначал понятие «де­рево», ясно, что только сопоставления типа кажутся нам соответствующими действительности, и мы отбрасы­ваем всякое иное сближение, которое может представиться вооб­ражению.

Это определение ставит важный терминологический вопрос. Мы называем знаком соединение понятия и акустического образа, но в общепринятом употреблении этот термин обычно обозначает только акустический образ, например слово arbor и т.д. Забывают, что если arbor называется знаком, то лишь постольку, поскольку в него включено понятие «дерево», так что чувственная сторона знака предполагает знак как целое.

Двусмысленность исчезнет, если называть все три наличных понятия именами, предполагающими друг друга, но вместе с тем взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины понятие и акус­тический образ соответственно терминами означаемое и означаю­щее; последние два термина имеют то преимущество, что отмеча­ют противопоставление, существующее как между ними самими, так и между целым и частями этого целого. Что же касается терми­на «знак», то мы довольствуемся им, не зная, чем его заменить, так как обиходный язык не предлагает никакого иного подходя­щего термина.

Языковой знак, как мы его определили, обладает двумя свой­ствами первостепенной важности. Указывая на них, мы тем самым формулируем основные принципы изучаемой нами области зна­ния.

§ 2. Первый принцип: произвольность знака

Связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна; поскольку под знаком мы понимаем целое, возникающее в ре­зультате ассоциации некоторого означающего с некоторым озна­чаемым, то эту же мысль мы можем выразить проще: языковой знак произволен.

Так, понятие «сестра» не связано никаким внутренним отно­шением с последовательностью звуков s-œ: -r, служащей во фран­цузском языке ее означающим; оно могло бы быть выражено лю­бым другим сочетанием звуков; это может быть доказано различи­ями между языками и самим фактом существования различных языков: означаемое «бык» выражается означающим b-œ -f (франц. bœ uf) по одну сторону языковой границы и означающим o-k-s (нем. Ochs) по другую сторону ее.

Принцип произвольности знака никем не оспаривается. <...>

Слово произвольный также требует пояснения. Оно не должно пониматься в том смысле, что означающее может свободно выби­

раться говорящим (как мы увидим ниже, человек не властен вне­сти даже малейшее изменение в знак, уже принятый определен­ным языковым коллективом); мы хотим лишь сказать, что означа­ющее немотивировано, то есть произвольно по отношению к дан­ному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи.

Отметим в заключение два возражения, которые могут быть выдвинуты против этого первого принципа.

1. В доказательство того, что выбор означающего не всегда про­изволен, можно сослаться на звукоподражания. Но ведь звукопод­ражания не являются органическими элементами в системе языка. Число их к тому же гораздо ограниченней, чем обычно полагают. Такие французские слова, как fouet «хлыст», glas «колокольный звон», могут поразить ухо суггестивностью своего звучания, но достаточно обратиться к их латинским этимонам (fouet от fagis «бук», glas от classicum «звук трубы»), чтобы убедиться в том, что они первоначально не имели такого характера: качество их тепе­решнего звучания, или, вернее, приписываемое им теперь каче­ство, есть случайный результат фонетической эволюции.

Что касается подлинных звукоподражаний типа буль-буль, тик-так, то они не только малочисленны, но и до некоторой степени произвольны, поскольку они лишь приблизительные и наполови­ну условные имитации определенных звуков (ср. франц. оиаоиа, но нем. wauwau «гав! гав!»). Кроме того, войдя в язык, они в большей или меньшей степени подпадают под действие фонетической, мор­фологической и всякой иной эволюции, которой подвергаются и все остальные слова (ср. франц. pigeon «голубь», происходящее от народнолатинского pī piō, восходящего в свою очередь к звукопод­ражанию), — очевидное доказательство того, что звукоподража­ния утратили нечто из своего первоначального характера и приоб­рели свойство языкового знака вообще, который, как уже указы­валось, немотивирован.

2. Что касается междометии, весьма близких к звукоподража­ниям, то о них можно сказать то же самое, что говорилось выше о звукоподражаниях. Они также ничуть не опровергают нашего тези­са о произвольности языкового знака. Весьма соблазнительно рас­сматривать междометия как непосредственное выражение реаль­ности, так сказать, продиктованное самой природой. Однако в от­ношении большинства этих слов можно доказать отсутствие необходимой связи между означаемым и означающим. Достаточно сравнить соответствующие примеры из разных языков, чтобы убедиться, насколько в них различны эти выражения (например, франц. aїe! соответствует нем. au! «ой!»). Известно к тому же, что многие междометия восходят к знаменательным словам (ср. франц. diable! «черт возьми!» при diable «черт», mordieu «черт возьми!» из mort Dieu букв. «смерть бога» и т.д.).

Итак, и звукоподражания и междометия занимают в языке вто­ростепенное место, а их символическое происхождение отчасти спорно.

§ 3. Второй принцип: линейный характер означающего

Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым на слух, развертывается только во времени и характеризуется заим­ствованными у времени признаками: а) оно обладает протяжен­ностью и б) эта протяженность имеет одно измерение— это ли­ния.

Об этом совершенно очевидном принципе сплошь и рядом не упоминают вовсе, по-видимому, именно потому, что считают его чересчур простым, между тем это весьма существенный принцип и последствия его неисчислимы. Он столь же важен, как и первый принцип. От него зависит весь механизм языка. В противополож­ность означающим, воспринимаемым зрительно (морские сигна­лы и т.п.), которые могут комбинироваться одновременно в не­скольких измерениях, означающие, воспринимаемые на слух, рас­полагают лишь линией времени; их элементы следуют один за другим, образуя цепь. Это свойство обнаруживается воочию, как только мы переходим к изображению их на письме, заменяя пос­ледовательность их во времени пространственным рядом графи­ческих знаков.

В некоторых случаях это не столь очевидно. Если, например, я делаю ударение на некотором слоге, то может показаться, что я кумулирую в одной точке различные значимые элементы. Но это иллюзия; слог и его ударение составляют лишь один акт фонации: внутри этого акта нет двойственности, но есть только различные противопоставления его со смежными элементами.