О первоначальных целях Иисуса

Ты пожелал узнать об изначальных целях Иисуса, и с удовольствием я расскажу тебе об этом.

Я могу поведать только то, что мне самому ведомо о нем.

Наш учитель и наш возлюбленный жил в трех временах года всех пророков. Они, сезоны эти, были весной его пения, летом его экстаза, и осенью его страсти; и каждое время года продолжалось по тысяче лет.

Весна его песни была исчерпана в Галилее. Тогда он собирал любовь, тогда‑ то он заговорил об Отце, о нашем избавлении и свободе нашей.

Тогда звучало ангельское пение в ушах наших и взлетало в небесное царство, в сады желаний его сердца.

Он говорил о полях и о зеленых пастбищах, о склонах Ливии, о мареве долин.

Он говорил о диком шиповнике, что улыбается на солнце, и о плодах его страсти.

И он сказал как‑ то раз: «Лилии и шиповник живут всего лишь день, но это целый день вечной свободы».

Как‑ то раз сидели мы все вместе у реки, и он заметил: «И ручей, и листья на деревьях, – все это есть музыка вечная. Вечность подпевает им гласом озера, и пение их сливается в мистерию полдня.

Искать Отца хотите, ищите ручеек, впадающий в озеро».

Затем настало лето его экстаза и июнь его любви средь нас. Он говорил о том же, но это были слова иного человека – соседа прежнего Иисуса, любителя дорог, бродяги и нашего друга детства.

Он говорил о путешествиях юности по востоку Египта, о пахарях, приходящих домой с волами, ревущими от жажды у ворот.

И он сказал: «Сосед ваш есть ваша непознанная душа. Его лицо отражается в вашей тихой воде.

Прислушайтесь к шепоту ночи, и вы услышите его разговор, и его слова начнут пульсировать в вашем собственном сердце».

А на другой день он сказал: «Не замыкайтесь в собственном одиночестве. Вы существуете в других людях, а они незримо присутствуют во всех ваших днях.

Их дороги – это ваши дороги.

Сегодня я с вами. Завтра я уйду прочь, но, даже отсутствуя, я все равно буду видеть вас, ваших соседей, эту неведомую вам душу».

А затем настала осень его страсти.

И говорил он с нами о свободе, как говорил когда‑ то в Галилее в весну его песни; но теперь слова его не находили понимания у нас.

Он говорил об уходе, что поет вместе с ветром, и о человеке, что подобен ангелу.

Он говорил: «Вы есть чаша и вы есть вино. Пейте самое себя до донышка и вспоминайте меня».

Во время нашего пути к югу он сказал: «Иерусалим, стоящий в преддверии высот, обрушится, как сруб гнилой, и изолированный им от людей один останусь я.

Храм мрачным маревом укутан, никто не узнает лиц своих собратьев, ибо опасность ослепила всех».

И когда добрались мы до Вифании, потребовал он: «Пойдемте в Иерусалим. Город заждался нас. Я хочу говорить со множеством. Я зажгу пламя многих, но в моей казни вы все обретете жизнь новую и свободу. У Иудеи будет свой царь, она обратит в бегство легионы Рима.

Но не я царь Иудейский. Диадема Слова создана для иной головы. И кольцо Соломона тесно для моего пальца.

Но я буду бурей в этом небе и песней в ваших душах.

Я останусь в вашей памяти.

Люди назовут меня Иисусом Помазанником».

Все это говорил он на пути в Иерусалим пред самым въездом в город. И слова его врезались в наши сердца, как будто их выбивал скульптора молоток.

Но был ли Богом он? Он не был Богом и не был он царем Иудейским. Он был тремя временами года пророков.