О проституции

Горечь смерти куда меньше горечи жизни без него. Дни стали молчаливы, они сотворили тишину, когда умолк он. Только память моя, словно эхо повторяет слова его. Но не слышно его голоса.

Однажды я слышал, как сказал он: «Ступайте вперед в устремлениях ваших, ступайте в поля и садитесь там, и услышите вы, как холмы переговариваются с солнцем. Они не плетут тканей для одеяний, не взращивают деревьев и камней, не сбирают на строительство домов и храмов. Нет, холмы поют».

Он, создавший в ночи абсолютный свет, близок им, и роса его милости лежит на их лепестках.

Не вы ли тщитесь попасть под опеку его, того, что никогда не утомится и не успокоится.

А в другой раз я услышал, как он сказал: «Птицы небесные засчитаны в хранилищах Отца вашего, да и всякий волос на голове вашей тоже пронумерован там. Не должно птице стать пищей лучника, и не должно волосу пасть с главы вашей без Его на то ведома».

А однажды он сказал: «Я слышал шепот сердец ваших: „Наш Бог должен быть более милосердным с нами, детьми Авраамовыми“. Но вижу я средь вас хозяев виноградников, тех, что бранят тружеников праведных по утрам, и тех, что кричат на слуг усталых на закате солнца, отваживаясь на великую несправедливость и взывая о милосердии при этом.

Отец мой открывает врата своих владений при стуке вежливом и почтительном, а криков он не терпит. Его уши любовь услаждает пеньем мелодичным, для ненависти глух он».

Как‑ то я слышал, как сказал Иисус: «Помните: вором человек становится по великой беде и нужде, лжецом – в опасности; охотником за жизнями людскими становится тот, кто охотится на ваши ночи, это охотник самой Тьмы. Я же стану Сочувствующим всем вам».

А однажды я последовал за ним на площадь базарную Иерусалима, как следовали за ним покорно и все остальные товарищи его. И он рассказал нам притчу о сыне‑ моте и притчу о купце, который распродал все добро свое и купил жемчужину бесценную.

И вот во время его речи фарисеи привели толпой женщину, кою обвиняли в блудодействе. И обратились они к Иисусу: «Она осквернила клятву верности мужу и была взята на месте преступленья».

Он пристально всмотрелся в нее, а затем положил руку на чело ее и заглянул в глаза.

Затем уж повернулся к тем людям, что привели ее к нему, долго смотрел на них, наклонился к земле и пальцем начал что‑ то писать в пыли.

Он выписывал имя каждого из них и рядом с именем записывал какой‑ нибудь грех, свершенный тем или иным из фарисеев.

И пока писал он, разбегались обвинители по проулкам, в страхе и стыде пытаясь скрыться от него.

Когда закончил он писать, рядом с ним остались только та женщина да наше стадо.

Он вновь всмотрелся в ее глаза и сказал: «Ты любила чрезмерно. Они, приведшие тебя сюда, любили слишком мало. Но именно они угодили в ловушку.

А сейчас ступай с миром.

Никто из тех, кто находится здесь, не смеет судить тебя».

Я же поразился тому, что сказал он, ведь за ним‑ то никаких грехов не числилось.

Долго размышлял я над событиями дня того и понял, что только чистое сердце прощает жажду, разыгравшуюся у пригубивших мертвой воды греха.

И только оступившийся однажды может протянуть руку упавшему сейчас.

И вновь, и вновь я буду повторять, горше смерти горькой жизнь без него.