Воинствующий язык любви

Начиная с античности поэты использовали военные метафоры для описания естественной любви. Бог любви — это стрелок из лука, пускающий смертельные стрелы. Женщина отдается мужчине, который завоевывает ее, поскольку он самый удачливый воин. Ставка Троянской войны — овладение женщиной. И один из древнейших романов, находящихся в нашем распоряжении, «Феоген и Хариклея» Гелиодора (III в.), уже повествует о «битвах за любовь» и о «восхитительном поражении» того, кто сдается под стрелами Эроса, коих не избежать.

Плутарх показывает, что сексуальная мораль спартанцев была подчинена военным успехам этого народа. Евгеника Ликурга и ее скрупулезно описанные законы, упорядочивающие отношения супругов, не имели никакой иной цели, кроме усиления агрессивности солдат.

Все это подтверждает существование естественной, то есть психологической, связи между сексуальным и воинственным инстинктами. Однако было бы напрасным искать черты сходства между тактикой древних и их пониманием любви. Обе сферы подчинены в корне отличным друг от друга законам, у них нет общего измерения.

В нашей истории начиная с XII — XIII вв. всё происходит не так. Любовный язык обогащается оборотами речи, которые не только обозначают элементарные жесты воина, но вполне определенно заимствованы из искусства баталий, военной тактики той эпохи. Отныне речь уже идет не о общем — более или менее смутно ощущаемом — истоке, а о явном параллелизме.

Возлюбленный осаждает Даму своего сердца. Он любовным штурмом берет ее целомудрие. Он преследует, домогается ее, стремясь побороть последний оплот ее стыдливости и внезапно разрушить его; наконец, дама сдается на волю победителя. Однако тут же, путем неожиданного превращения, типичного для учтивого поведения, именно влюбленный, выиграв сражение, становится пленником. Он, следуя правилам феодальных войн, превращается в вассала этого сюзерена, как если бы именно он потерпел поражение. Ему остается только доказывать свою принадлежность к мужскому роду и т. п. Все это достойно прекрасного языка. Однако солдатско-цивильный жаргон того времени дает нам немало других, еще более выразительных примеров. Позже изобретение огнестрельного оружия приведет к употреблению бесчисленных двусмысленностей. К тому же отмеченный параллелизм был с удовлетворением использован писателями. Это — тема неисчерпаемой риторики. Брантом 1 писал: «О, счастлив тот капитан, который сразил и поубивал стольких людей, врагов божьих, на полях сражения и в городах! О, так же и еще более счастлив тот, кто сразил и овладел в пылу других атак и штурмов прекрасной Дамой, водрузив свой флаг над вашей постелью!» Не стоит удивляться тому, что большое число мистиков вновь обращается к этим, ставшим банальными, метафорам и переносит их — в соответствии с описанным выше положением дел — в сферу божественной любви. Франциск Оссунский (один из учителей св. Терезы, наиболее преуспевший в куртуазной риторике) написал в своем «Ley de'Amor»: «Не думай, будто битва за любовь похожа на другие битвы, где всюду свирепствуют ярость и грохот войны, поскольку любовь борется исключительно с помощью ласки и нет никаких иных угроз, кроме ее нежных слов. Ее стрелы и удары благотворны, они — само дароприношение. Встреча с ней весьма полезна. Вздохи любви — ее артиллерия. Любовные поцелуи — овладение. Цель ее самоотверженности — дать жизнь тому, кого любишь».

*

Очевидно, что куртуазная риторика в основе своей означает борьбу Дня и Ночи. Смерть в ней играет главную роль: она есть крушение мира и победа светоносной жизни. Любовь и смерть связаны аскезой — так желание и война связаны инстинктом. Однако ни религиозного истока, ни психологического пособничества со стороны инстинктов борьбы и продолжения жизни недостаточно для того, чтобы определить точное использование военных выражений в эротической литературе Запада. Все объясняет эффективно действующее в средневековье правило, общее искусству любви и искусству войны, которое носит имя «рыцарство».