Глава XV

Сэр Эгьючик: Мой разум не такой уж основательный, но основание у меня разумное.

Шекспир, «Двенадцатая ночь»

На лице капитана Борроуклифа, когда часовой ввел его в комнату третьего арестанта, было выражение того полусознания, когда взгляд, особенно пытливый, чередуется со взглядом пустым — в такую минуту человеческое лицо очень похоже на апрельский день, то ясный и приветливый, то облачный и мрачный. Важный и торжественный вид, с каким капитан приступил к делу, свидетельствовал о том, что этот неожиданный визит имел совершенно определенную цель. Величественным жестом Борроуклиф приказал часовому удалиться и, пока солдат затворял дверь, оставался на месте, покачиваясь из стороны в сторону и с напряжением нетрезвого человека прислушиваясь к скрипу двери. При этом он устремлял на то место, откуда доносился звук, тот глубокомысленный взгляд, который у многих людей скрывает отсутствие мыслей. Убедившись, что его уже никто не потревожит, он быстро, по-военному повернулся кругом, дабы встретиться лицом к лицу с тем, кого искал. Гриффита, как мы знаем, нашли погруженным в сон — правда, неспокойный и настороженный. Лоцман спокойно ждал посещения, которое он, по-видимому, считал несомненным. Но их товарищ — не кто иной, как командир отряда морской пехоты капитан Мануэль — пребывал в совершенно ином состоянии. Хотя ночь была холодная и бурная, он, сбросив с себя камзол и большую часть маскировки, с унылым видом сидел на одеяле, одной рукой вытирая катившиеся по лбу крупные капли пота, а другой то и дело судорожным, машинальным движением хватаясь за горло. Мануэль бессмысленно уставился на вошедшего и, хотя почти не изменил своих занятий, более усердно стал прикладывать ко лбу носовой платок да чаще хвататься за шею, как бы желая убедиться на опыте, какое давление она может выдержать без чрезмерного неудобства.

— Приветствую вас, друг! — сказал Борроуклиф, нетвердым шагом приближаясь к арестованному и без церемонии усаживаясь подле него. — Приветствую вас, друг! Неужели королевство находится в такой опасности, что джентльмены бродят по острову в мундире полка incognitus, incognitii, torum… note 30. Черт побери, я совсем позабыл латынь! Скажите, мой друг, вы не из числа этих torum?

Мануэль дышал тяжело, чего и следовало ожидать, после того как он с такой силой хватался за горло. Но, отбросив свои предчувствия, он ответил с большей горячностью, чем того требовали благоразумие или сложившиеся обстоятельства:

— Говорите про меня все, что хотите, и обращайтесь со мной, как вам угодно, но я не желаю, чтобы меня называли тори! note 31

— А, значит, вы не torum! Что ж… видно, военное министерство ввело новую форму! Ваш полк, должно быть, заслужил эти нашивки, штурмуя какую-нибудь плавучую батарею? А то, быть может, вы служили в морской пехоте? Ну как, я прав?

— Ваша правда, — более решительно ответил Мануэль. — Я два года прослужил в морской пехоте, а до этого я служил…

Мануэль, которому было неясно, что означают все эти шуточки капитана, его просьбу, высказанную на чистом английском языке, понял с первого слова и тут же с большой ловкостью вытащил из кармана собеседника одну из запыленных бутылок полковника Говарда. Борроуклиф достал бокалы и, по всем правилам науки выбив из бутылки пробку, передал своему пленнику бокал вина. Ни тот, ни другой не произнесли при этом ни слова. Оба джентльмена единым духом осушили свои бокалы и прищелкнули языком так, что звуки эти напомнили пистолетные выстрелы завзятых дуэлистов, хотя и не были столь тревожными и грозными. А затем хозяин возобновил прерванную беседу.

— Люблю, когда бутылка заплесневела и покрыта пылью с паутиной, — это верный признак, что содержимое великолепно, — сказал он. — Такое вино не застаивается в желудке, оно идет прямо к сердцу и тотчас превращается в кровь. Но как быстро я вас узнал! Такое распознавание — франкмасонство нашего ремесла. Я сразу угадал, что вы за человек, как только увидел вас в нашем караульном помещении. Но я решил доставить удовольствие старому воину, хозяину этого дома, позволив ему, из уважения к его старости и бывшему чину, провести допрос. Я узнал вас, как только увидел. Я встречал вас прежде!

Теория Борроуклифа насчет превращения вина в кровь, по-видимому, полностью оправдывалась на примере командира морских пехотинцев. Пока он и капитан пили мадеру, а это, как читатель легко поверит, продолжалось, пока в бутылке оставалась хоть капля вина, с пленником происходила какая-то чудесная перемена. Пот больше не катился с его лба, а неприятное ощущение в горле исчезло. Поэтому он перестал судорожно хвататься за горло. На лице его появилось выражение холодного и пытливого интереса, который в какой-то степени был естественным для его положения.

— Весьма возможно, что мы и встречались прежде, потому что я служу давно. Тем не менее, я не знаю, где вы могли меня видеть, — сказал Мануэль. Случалось ли вам попадать в плен?

— Хм! Нет, такого несчастья со мной, собственно, не было, но я считался как бы отпущенным на честное слово. Я разделял лишения, славу, сомнительные победы нашей армии, когда мы убивали и обращали в бегство бесчисленных мятежников, — а кого только не считали ими! — и, о горе, капитуляцию Бургойна. Но что об этом говорить? Оставим янки в покое! Вы не догадываетесь, где я вас видел? Я видел вас на смотру, в бою, на отдыхе, в лагере, в казарме — одним словом, везде, но только не в гостиной. Да-да, до нынешнего вечера в гостиной я вас не встречал!

Мануэль с удивлением и беспокойством слушал эти уверения, которые, казалось, сулили подвергнуть его жизнь немалой опасности, и надо предположить, что сжатие у него в горле возобновилось, ибо он сделал большой глоток и лишь после этого спросил:

— Вы готовы поклясться? Можете ли вы назвать мое имя?

— Готов присягнуть перед любым христианским судом, — решительно ответил Борроуклиф, — вас зовут… вас зовут… Фаглмен.

— Будь я проклят, если это так! — тотчас же радостно воскликнул Мануэль.

— Не клянитесь! — с торжественным видом остановил его Борроуклиф. — Ибо что значит любое имя? Называйте себя как хотите — все равно я вас узнал. На мужественном лице вашем написано, что вы солдат и колени ваши не дрожат. Сомневаюсь даже, сгибаются ли эти мятежные части тела для молитвы…

— Послушайте, сэр, — сурово прервал его Мануэль, — полно забавляться пустяками! Скажите, чего вы хотите? «Мятежные колени»! Скоро будут называть даже небо над Америкой мятежным небом!

— Мне нравится ваша горячность, приятель, — спокойно отозвался Борроуклиф. — Она так же идет солдату, как его шарф и нагрудник. Но на старого вояку она не производит впечатления. Удивляюсь, однако, чего это вы так взъерепенились при столь слабой атаке на вашу веру? Боюсь, крепость ваша довольно слаба, если ее передовые укрепления защищаются с излишней отвагой!

— Я не знаю, почему и для чего вы пожаловали ко мне, капитан Борроуклиф, — если по чину вы действительно капитан и фамилия ваша Борроуклиф, — осторожно сказал Мануэль. Он сообразил, что следует разведать мысли собеседника, прежде чем открывать свои. — Зато я хорошо знаю, что вы поступаете недостойно солдата и мужчины, если пришли только посмеяться надо мной в моем нынешнем положении. При других обстоятельствах это могло бы привести к неприятностям.

— Хм! — с тем же непоколебимым хладнокровием повторил капитан. — Вы, я вижу, не ставите ни во что это вино, хотя сам король не пивал лучшего по той простой причине, что солнце Англии не может проникнуть сквозь стены Виндзорского дворца с той же легкостью, с какой солнце Каролины нагревает покрытую кедровым гонтом мансарду. Но мне все больше и больше по душе ваш нрав. Итак, приведите себя в боевую готовность, и давайте еще раз атакуем эту черную бутылку, а затем я открою вам весь план моей кампании.

Мануэль внимательно посмотрел на своего собеседника и, убедившись, что лицо его не выражает ничего, кроме желания хитрить, быстро уступавшего место тупому опьянению, спокойно исполнил приказание капитана.

Когда вино было выпито, Борроуклиф повел переговоры более прямо:

— Вы солдат, и я солдат. Даже мой денщик мог бы сказать, что вы солдат, ибо этот пес тоже бывал в походах и нюхал мерзкий порох, к которому, как того требует чье-то дьявольское изобретение, что-то примешивают. Но только офицер мог распознать в вас офицера. Рядовые не носят такого белья — по правде говоря, довольно холодного по погоде, не бывает у них и бархатных галстуков с серебряными пряжками, а их волосы не распространяют запаха душистой помады. Одним словом, вы не простой солдат, вы офицер.

— Правильно, — сказал Мануэль. — У меня чин капитана, и надеюсь — со мной будут обращаться соответствующим образом.

— Мне кажется, что вино, которым я вас угостил, годится и для генерала, — ответил Борроуклиф. — Впрочем, не будем об этом спорить. Даже людям, умственные способности которых никогда не проясняются при помощи таких средств, какими изобилует этот дом, было бы ясно, что, коль скоро офицеры разгуливают по острову, одетые в мундир incognitorum, что в данном случае соответствует морской пехоте, значит, предстоят какие-то события. Солдаты должны быть верны, во-первых, своему королю, во-вторых, военному начальству и далее женщинам и вину. О войне тут ничего не слыхать, женщин — множество, а что касается вина, то, к сожалению, хорошее вино стало редкостью, да оно и дорого. Понятно я говорю, приятель?

— Продолжайте, — сказал Мануэль, не сводя глаз с капитана и внимательно прислушиваясь к каждому его слову, чтобы понять, разгадал ли Борроуклиф в нем американца.

— En avant! На простом английском языке — вперед, марш! Итак, значит, выбирать нужно между женщинами и вином. Выбирать между первыми, когда они хорошенькие, и вторым, когда оно вкусное, очень приятно. Но вы не вина ищете, я думаю, мой друг капитан, иначе вы не пустились бы в путь в таком неряшливом виде. Извините меня, но кому придет в голову поставить перед человеком в измазанных дегтем штанах что-либо лучше портвейна? Нет, даже не портвейн! Голландская водка, зелено-желтая голландская водка — вот напиток, который вы можете надеяться получить в вашем нынешнем одеянии.

— И все же мне удалось встретиться с человеком, который угостил меня мадерой с южных склонов гор!

— А, так вы знаете даже, с каких склонов эта драгоценная влага! Что ж, это еще больше говорит в пользу вина. Но дело все-таки в женщине, милой, капризной женщине, которой кажется героем сегодня солдат в мундире, а завтра — святой в сутане. Коли мужчина приударит за ней, женщине все равно, одет ли он в рогожу или бархат. Женщина — вот причина вашего таинственного маскарада! Прав я, приятель?

К этому времени Мануэль понял, что жизни его ничто не угрожает, и стал оживленно поддерживать разговор, на что раньше был совершенно неспособен из-за непорядка в горле. Хитро подмигнув собеседнику и бросив на него лукавый взгляд, достойный, пожалуй, самого мудрого Соломона, он ответил:

— Ах, дело, конечно, не без женщины!

— Я так и знал! — воскликнул Борроуклиф. — Ваше признание только подтверждает мое доброе мнение о самом себе. Если его величество имеет особое желание поскорее закончить американскую кампанию, пусть он сожжет некую конвенцию, повысит в должности некое лицо, которое не станем называть, и тогда мы посмотрим! Но скажите мне правду: разговор идет о священном браке или это одни только амуры?

— О самой настоящей свадьбе! — ответил Мануэль с таким серьезным видом, словно он уже пребывал в узах Гименея.

— Честно? А есть ли у нее деньги?

— Деньги? — с некоторым возмущением повторил Мануэль. — Разве солдат расстанется со свободой раньше, чем с жизнью, если цепи не будут из золота?

— Вот это настоящая точка зрения войны! — вскричал Борроуклиф. — Ей-богу, я вижу, в вашем полку не такие уж дураки! Но к чему этот маскарад? Может быть, «старшие» неумолимы и могущественны? К чему этот маскарад, спрашиваю я?

— К чему маскарад? — повторил Мануэль. — Да разве настоящая любовь обходится без маскарада в вашем полку? У нас это обычный признак такого заболевания.

— Вот самое точное и самое скромное описание любовной страсти, мой земноводный товарищ! — воскликнул английский офицер. — И все же в вашем случае болезнь сопровождается очень неприятными явлениями. Неужто возлюбленная ваша любит запах дегтя?

— Нет, но она любит меня. И, конечно, рада меня видеть в любом костюме.

— Снова скромно и мудро! И все же — только явный маневр, чтобы уклониться от моей атаки. Вам известно такое место к северу отсюда, как Гретна Грин1, мой земноводный друг?

— Гретна Грин? — повторил Мануэль, слегка встревоженный своим незнанием. — Место смотров, я полагаю?

— Да, для тех, кто страдает от стрел господина Купидона. Место смотров! Искусно вы притворяетесь! Ну, да старого вояку вам не провести. Нелегко запираться перед старым солдатом, водяная батарея! А теперь слушайте и отвечайте — вы увидите, что значит обладать проницательностью, — поэтому ничего не отрицайте. Вы влюблены!

— Я ничего не отрицаю, — сказал Мануэль, тотчас сообразив, что такой путь лучше всего.

— Возлюбленная ждет вас, и деньги есть, но старики говорят: «Стоп!»

— Я молчу.

— Правильно. Вы говорите себе: «Вперед на Гретна Грин!» note 34 А бежать вы намерены водным путем.

— Если мне не уйти водным путем, я пропал! — подтвердил Мануэль, снова хватаясь рукой за горло.

— Молчите! Вам незачем объяснять мне. Сегодня я способен разгадывать тайны, глубокие, как колодец. Ваши спутники — люди наемные. Может быть, они ваши товарищи по службе или выполняют обязанности лоцманов в этой экспедиции.

— Один из них служит вместе со мной на корабле, а другой — наш лоцман, — совершенно правдиво ответил Мануэль.

— Вы славно снаряжены! Еще один вопрос, потом я замолчу. Предмет ваших поисков находится в этом доме?

— Нет. Но это близко отсюда, и я был бы счастлив, если бы мне удалось…

— … взглянуть на нее. Теперь слушайте внимательно, и ваше желание сбудется. Вы еще крепко держитесь на ногах, а это в такую позднюю пору достойно уважения. Откройте-ка окно. Можете вы спуститься через него на землю?

Мануэль поспешил воспользоваться предложением, но отошел от окна с недовольным видом.

— Прыгать отсюда — верная смерть. Это дьяволу впору!

— Так я и думал, — сухо подтвердил Борроуклиф. — Вам придется остаток своей жизни прослыть в аббатстве Святой Руфи за этого почтенного джентльмена, ибо только через эту дыру вы можете вылететь на крыльях вашей любви.

— Но как? Это ведь невозможно!

— Вам это лишь кажется. Ваше появление вызвало в доме суматоху и пробудило глупые опасения и пустое любопытство у некоторых его обитателей. Они боятся мятежников, но ведь мы-то с вами отлично знаем, что у них и дома-то солдат не хватает, так как же они могут посылать их еще сюда? Вы хотите добраться до теплого уголка, а я хочу услужить брату в беде. Пусть думают, что вы убежали через окно — неважно, каким образом. А на самом деле вы пройдете со мной мимо часового и удалитесь мирно, как любой смертный, на своих двух крепких ногах.

Такое окончание их дружеской, но странной беседы превзошло все ожидания Мануэля. Едва услышав эти слова, он поспешно накинул на себя всю одежду, которая раньше так тяготила его, и быстрее, нежели мы успели рассказать, командир морских пехотинцев уже был готов отправиться в путь. Тем временем и капитан Борроуклиф поднялся до вертикального положения, которое он затем сохранял как человек строгой дисциплины. Твердо став на ноги, он знаком предложил пленнику идти вперед. Мануэль тотчас отворил дверь, и оба вышли в коридор.

— Кто идет? — крикнул часовой, удвоивший теперь бдительность и старательность, дабы искупить прежнее пренебрежение к своим обязанностям.

— Идите прямо, пусть он вас видит! — с философским спокойствием произнес Борроуклиф.

— Кто идет? — повторил часовой, вскинув мушкет на изготовку с треском, который разнесся по всему коридору.

— Идите зигзагами, — посоветовал Борроуклиф, — чтобы он промахнулся, если выстрелит.

— Нас еще застрелят из-за этих глупостей, — пробормотал Мануэль. — Свои! — крикнул он часовому. — Со мной идет твой офицер.

— Стой! — крикнул часовой. — Пусть офицер выйдет вперед и назовет пароль.

— Это гораздо легче сказать, чем сделать, — возразил Борроуклиф. — Вперед, мистер земноводный, вы ходите не хуже почтальона! Выходите вперед и произнесите волшебное слово «Верность». Это постоянный пароль в здешнем доме, он был введен еще до меня любезным хозяином, полковником. Тогда ваш путь будет свободен…

Мануэль ступил было на шаг вперед, но затем, опомнившись, повернулся и спросил:

— А как же мои помощники, моряки? Я не могу обойтись без них.

— Правильно! Ключи вставлены в двери их комнат, чтобы я мог войти, — ответил англичанин. — Поверните их и выводите ваши войска!

Мануэль вмиг очутился в комнате Гриффита, быстро объяснил ему положение вещей, затем выбежал в коридор и таким же образом проник в комнату лоцмана.

— Ступайте за мной и ведите себя как обычно, — прошептал он. — Не говорите ни слова и доверьте все мне.

Лоцман встал и, не задав ни одного вопроса, хладнокровно, как всегда, подчинился этим указаниям.

— Теперь я готов, — сказал Мануэль, когда они все трое подошли к Борроуклифу.

В этот короткий промежуток времени часовой и капитан стояли неподвижно и «ели» глазами друг друга, как того требует строгая воинская дисциплина. Первый старался показать свою бдительность, а второй ожидал возвращения командира морских пехотинцев. Теперь капитан велел Мануэлю пройти вперед и произнести пароль.

— Верность, — прошептал Мануэль, приблизившись к часовому.

Но у часового было время подумать, и так как он хорошо видел, в каком состоянии находится его офицер, то не решался пропустить арестованных.

— Подойдите, друзья, — после минутной нерешительности сказал он. Но, как только они подошли к нему, он загородил им дорогу штыком и продолжал: — Арестованные назвали пароль, капитан Борроуклиф, но я не решаюсь их пропустить.

— Почему? — спросил капитан. — Разве здесь нет меня, дурак? Ты что, своего офицера не знаешь?

— Нет, сэр, я знаю вашу честь и очень вас уважаю, но меня поставил здесь сержант и приказал ни в коем случае не пропускать этих людей.

— Вот это я называю хорошей дисциплиной! — воскликнул Борроуклиф с довольным смехом. — Я знал, что парень послушается меня не больше, чем получив приказание от этого фонаря. Скажите, мой земноводный друг, ваши солдаты так же славно обучены?

— Что за глупые шутки? — сурово спросил лоцман.

— А я-то думал, что настала моя очередь посмеяться над вами! — вскричал Мануэль, делая вид, что разделяет веселье капитана. — Мы все это тоже хорошо знаем и применяем в наших частях… Однако, если часовой не слушается вас, послушается сержант. Позовите его, и пусть он прикажет часовому пропустить нас.

— Я вижу, у вас опять неладно с горлом, — сказал Борроуклиф. — Вам, наверное, хочется глотнуть еще благородного напитка! Будет сделано!.. Часовой, отвори-ка окно и кликни сержанта!

— Это нас погубит! — шепнул лоцман Гриффиту.

— Делайте то же, что я! — ответил молодой моряк.

Часовой повернулся выполнить распоряжение капитана, но Гриффит, ринувшись вперед, мгновенно выхватил у него из рук мушкет. Тяжелый удар прикладом сбил с ног изумленного солдата. Взяв мушкет на изготовку, Гриффит воскликнул:

— Вперед! Теперь мы можем пробить себе дорогу!

— Вперед! — повторил лоцман, перепрыгивая через распростертого на полу солдата с кинжалом в одной руке и пистолетом — в другой.

Еще миг — Мануэль, вооруженный точно таким же образом, очутился рядом с ним, и все трое быстро покинули здание, не встретив никакой помехи своему бегству.

Борроуклиф был совершенно не в состоянии преследовать беглецов. Он так опешил от неожиданности, что прошли минуты, прежде чем он снова обрел дар речи, редко его покидавший. Солдат тоже пришел в себя и поднялся на ноги. Они долго стояли, глядя друг на друга с молчаливым сочувствием.

— Не ударить ли нам тревогу, ваша честь? — спросил наконец часовой.

— Не стоит, Питерс! Эта морская пехота не знает, что такое благодарность и хорошее воспитание.

— Надеюсь, ваша честь будет помнить, что я выполнял свой долг и был обезоружен при исполнении приказания.

— Я ничего не помню, Питерс, кроме того, что с нами обошлись гнусно. Я еще заставлю земноводного джентльмена за это расплатиться! Запри двери и делай вид, будто ничего не случилось.

— Это не так легко, как вы изволите думать, ваша честь. На спине и плечах у меня отпечатался замок мушкета. Эти следы будут ясно видны.

— Так смотри на них, если тебе хочется, но молчи, дурак! Вот тебе крона на пластырь. Я слышал, как этот пес бросил твой мушкет на лестнице. Пойди подбери его и возвращайся на свой пост. А когда придут тебя сменять, веди себя так, будто ничего не случилось. Я все беру на себя.

Солдат выполнил приказание, и, когда он снова был вооружен, Борроуклиф, в значительной мере отрезвевший после этого неожиданного приключения, проследовал в свою комнату, бормоча ругательства и проклятия по адресу всех морских пехотинцев, которых он называл «земноводными тварями».