Tffiikffcmu ситуаций

Однако не все так просто. Оказывается, не все ситуационные факторы являются мощными детерминантами поведения. Ими не являются даже те, которые интуитивно представляются таковы­ми и обычным людям, и социальным исследователям. В реально­сти влияние некоторых из этих факторов оказывается на удивле­ние слабым.

Нигде слабость влияния очевидно значимых ситуационных факторов не вызывает такого недоумения, как в исследованиях воздействия различных событий реальной жизни на возникно­вение важных в социальном отношении последствий. Некото­рым из подобных исследований мы должны быть попросту бла­годарны. Выясняется, например, что в большинстве случаев дол­говременные последствия пережитого в детстве физического или сексуального насилия относительно незначительны (Widom, 1989). То же касается и долговременных последствий подростковой беременности в жизни молодых женщин (Furstenberg, Brooks-Gunn, Morgan, 1987) и даже долговременного эффекта психоло­гической обработки в. лагерях для военнопленных (Schein, 1956). К сожалению, иногда неожиданно слабыми по своему воздей­ствию оказываются и позитивные по характеру.события. Напри­мер, жизнь обладателей крупных выигрышей в лотерею подвер­жена влиянию неожиданной удачи в гораздо меньшей степени, чем большинство из нас могли бы предположить. В особенности в сравнении с нашими представлениями о том, как изменилась бы при сходных обстоятельствах наша собственная жизнь (Brickman, Coates & Janoff-Bulman, 1978)!

Еще более отрезвляющий пример слабости воздействия оче­видно масштабных и явно позитивных событий дает нам ис-

Введение 37

следование, которое можно было бы назвать прародителем со­временных социальных экспериментов. Речь идет о Кэмбриджс-ко-Сомервилльском исследовании преступности, описанном Па-уэрсом (Powers) и Уитмером (Whitmer) в 1951 г. и продолжен­ном представителями научной династии МакКордов (J. McCord, 1978; J. McCord & W. McCord, 1959; W. McCord & J. McCord, 1959). Объектом этого благородного эксперимента (мы будем обсуждать его более пространно в главе 8, посвященной практи­ческим приложениям социальной психологии) были мальчики, проживавшие в 40-е годы в одном из пригородов Бостона, засе­ленного преимущественно ирландцами и итальянцами, имев­шие низкий социально-экономический статус (как «склонные к преступности», так и вполне «средние»). Некоторые из них были поставлены в условия интенсивного экспериментального воз­действия, предпринятого с крайне честолюбивыми намерения­ми, в ходе которого (приблизительно на протяжении пяти лет) для них организовывались разнообразные программы социаль­ной, психологической и образовательной поддержки. В частнос­ти, дважды в месяц к ним домой приходили консультанты, по­могавшие решать их личные и семейные проблемы. Испытуемые имели возможность заниматься с репетиторами по предметам школьной программы. Многие из них получали психиатричес­кую и медицинскую помощь. Мальчикам была значительно об­легчена возможность вступления в организацию бойскаутов, в Ассоциацию христианской молодежи, равно как и участия в других социальных программах по месту жительства. Значительное их число получило возможность выезжать в летние лагеря. Однако несмотря на интенсивность этих воздействий и благие намере­ния их инициаторов, мальчики, поставленные в эксперимен­тальные (или «терапевтические») условия, оказались не менее склонны к правонарушениям, чем представители контрольной группы, не подвергавшиеся «терапевтическому воздействию». Бо­лее того, дальнейшие наблюдения, проводившиеся в течение 30 лет после завершения программы, показали, что принимав­шие в ней участие испытуемые могли, будучи уже взрослыми, демонстрировать даже слегка худшие результаты (например, в отношении количества серьезных случаев насилия), нежели уча­стники контрольной группы.

Дальнейшие обследования не подвергавшихся «терапии» и не ставших преступниками мальчиков из Кэмбриджско-Сомервил-льской группы (Long & Vaillant, 1984) предоставили еще более

38 Глава 1

неожиданные свидетельства отсутствия влияния данных воздей­ствий, т.е. на сей раз — влияния явно значимых социальных фак­торов, действовавших в семье. Мальчики были отнесены к четы­рем различным категориям в зависимости от того, насколько здоровой или нездоровой была их домашняя обстановка. В кате­горию наиболее неблагополучных вошли семьи с большим ко­личеством серьезных проблем (например, семьи, имеющие склон­ного к алкоголизму или к физическому насилию отца, мать-шизофреничку, семьи, зависящие от большого числа социальных программ финансовой помощи, и.т.д.). К категории наиболее благополучных были отнесены семьи малоимущих честных тру­жеников (отцы имели постоянную работу, матери служили дом­работницами, явные психические отклонения и зависимость се­мей от программ социальной поддержки отсутствовали). Жиз­ненные достижения принадлежащих к различным категориям мальчиков были затем проанализированы в ходе исследования, предпринятого 40 лет спустя. Рассматривая показатель за показа­телем (например, финансовый доход, душевное здоровье, фак­ты тюремного заключения, самоубийств и т.п.), исследователи обнаруживали, что семейная ситуация, в которой испытуемые находились в период детства, имела на них крайне незначитель­ное влияние либо не имела его совсем.

О чем же говорит отсутствие сколько-нибудь впечатляющего эффекта? Конечно же, не о том, что ситуационные факторы не играют никакой роли вне пределов лабораторий социальных пси­хологов. Как мы увидим в начале главы 2, многие последствия, имеющие место в реальном мире, в действительности оказыва­ются весьма значительными, начиная с кардинальных личност­ных изменений, которые претерпевают консервативно настро­енные молодые женщины под воздействием крайне либерально­го окружения (Newcomb, 1943), и кончая хорошо описанным влиянием конкуренции на развитие группового конфликта (Sherif, Harvey, White, Hood & Sherif, 1961). И напротив, ситуационные факторы и манипуляции оказываются иногда неожиданно сла­быми или отсутствуют вовсе не только в «реальном» мире. Имен­но исследования, в которых удается обнаружить заметные вли­яния этих факторов, попадают в печать, а те исследования, в которых обнаруживаются значительные и неожиданные эффек­ты, становятся широко известны. Остальные же пылятся в архи­вах. Жаль, что мы не можем получить хотя бы по доллару с каждого неудавшегося лабораторного эксперимента, разрабо-

Введение 39

тайного социальными психологами, пребывавшими в полной уверенности, что исследуемые ими ситуационные эффекты ока­жутся значительными.

То, что мы узнали из подобных исследований, сводится вкрат­це к следующему: ситуационные эффекты могут иногда отли­чаться от тех, которые мы ожидали получить, основываясь на своей интуиции, психологических теориях и даже опираясь на существующую психологическую литературу. Некоторые важные, на наш взгляд, факторы оказываются по своему воздействию неощутимыми. Другие же, почитаемые нами за слабые, в дей­ствительности оказывают очень сильное влияние (по крайней мере в определенных контекстах). Акцентирование внимания на «калибровке» масштабности эффекта, производимого ситуаци­онными факторами, является важнейшим принципиальным мо­ментом при подготовке специалистов по социальной психоло­гии, равно как и основной задачей этой книги.

Предсказуемость человеческого поведения

Когда мы, авторы этой книги, сами были студентами, нас убеждали в том, что ограниченность возможностей социальных исследователей в отношении точного предсказания поведения можно отнести на счет относительной молодости социальных наук. Сегодня мы не только больше не разделяем подобных взгля­дов, но и не собираемся прибегать к ним в целях защиты нашей области исследований. Напротив, мы полагаем, что наша наука не является такой уж незрелой и в нашем распоряжении имеется на самом деле ряд очень важных, установленных и документиро­ванных фактов о социальном поведении людей. В то же время мы принимаем за аксиому то, что социальная психология никогда не достигнет такого состояния, чтобы иметь возможность с точ­ностью предсказывать, каким образом поведет себя отдельный (даже очень хорошо нам известный) индивид в отдельно взятой новой ситуации. Естественным следствием этого допущения яв­ляется вывод, что применение знаний, полученных социальны­ми науками на практике, всегда будет оставаться рискованным делом. Всякий раз, когда мы пробовали что-либо новое (будь то даже новый вариант социального воздействия на жизнь, кажу­щийся нам, по предварительным соображениям, весьма обосно­ванным), мы зачастую обнаруживали, что реакция людей была весьма отличной от той, которую мы ожидали.

Далее мы попытаемся обосновать, что корни этой фундамен­тальной непредсказуемости лежат очень глубоко и, возможно, они сродни истокам сходной непредсказуемости в физике и био­логии (Glieck, 1987). Мы еще коснемся темы непредсказуемости ближе к концу данной главы, после чего будем возвращаться к ней неоднократно на протяжении всей книги.

TlyomuBo'penuejwjkgyypokuJn.u социальной психологии и опытов повседневной жизни

Как мы уже успели увидеть, данные эмпирической социаль­ной психологии зачастую сильно противоречат тому, что нам «известно» из опыта повседневной жизни. Справедливости ради надо сказать, что иногда мы все-таки бываем удивлены поведе­нием окружающих, неожиданными действиями наших детей или друзей, а иногда и общественных деятелей. И все же по большей части мир кажется нам упорядоченным и предсказуемым. Экст­раверт Билл приютит у себя компанию, а интроверт Джилл — нет. Аналогичным образом священник Церкви добрых пастырей будет проповедовать благотворительность, а конгрессмен-респуб­ликанец из преуспевающего округа штата будет призывать опи­раться на собственные силы и развивать свободное предприни­мательство. Данный в мягкой форме ответ может погасить вспышку гнева. Если послать мальчишку выполнять мужскую работу, то результат будет скорее всего обескураживающим. И когда это дей­ствительно необходимо, наши лучшие друзья всегда приходят нам на помощь, как мы от них и ожидаем.

На ранних этапах своей научной деятельности авторы все­рьез отрабатывали гипотезу о том, что этот кажущийся порядок является по большей части когнитивной иллюзией. Мы полага­ли, что люди привержены тому, чтобы видеть вещи такими, какими они их представляют, что они склонны устранять про­тиворечия при помощи объяснений, в частности, воспринимая людей более последовательными, чем они есть на самом деле. И хотя мы продолжаем считать, что подобная тенденциозная обработка информации играет важную роль в восприятии согласованности поведения, однако теперь мы убеждены также в том, что предсказуемость событий повседневной жизни по большей части реальна. В то же время мы считаем, что на многие принципы и интуитивные убеждения, которыми люди пользуют-

ся для объяснения и предсказания поведения, полагаться нельзя. Иными словами, люди часто делают правильные предсказания на основе ошибочных убеждений и ущербных прогностических стратегий.

Здесь мы позволим себе прибегнуть к аналогии с отношени­ем, существующим между обыденной физикой и научной фи­зикой. Обыденная физика (во многом это то же самое, что Аристотелева или средневековая физика) бесспорно заблуждается в некоторых своих основных исходных положениях (Holland, Hollyoak, Nisbett & Thagard, 1986; McCloskey, 1983). В частности, подобно обыденной психологии, обыденная физика ошибочно сосредоточивается на свойствах физического тела, пренебрегая при этом силами и силовыми полями, в которых это тело нахо­дится. Более того, важнейшее положение обыденной физики о взаимодействии — интуитивно обоснованное понятие «момент» — представляет собой крайне ошибочное представление о том, что приложенная к телу сила сообщает ему определенное количество энергии, которая затем постепенно рассеивается. Правильное представление (понятие об инерции) заключается в том, что находящееся в покое тело будет пребывать в покое, а движуще­еся тело будет пребывать в движении, если только к ним не будет приложена некоторая дополнительная сила. Тем не менее обы­денная физика прекрасно помогает нам на протяжении жизни. Для мира, где все — и воздух, и земля, и вода — оказывает сопротивление или служит причиной трения, представление об объектах, утрачивающих тем или иным образом свой «момент силы», является вполне приемлемым. И лишь когда мы оказыва­емся за пределами привычных мест обитания (например, в усло­виях физической лаборатории или в открытом космосе), обы­денная физика может вовлечь нас в чреватую серьезными непри­ятностями ситуацию.

То же самое справедливо и для социальной психологии. Наши интуитивные представления о людях и принципах, которыми они руководствуются, реагируя на окружающую среду, в целом адекватны большинству задач, решаемых нами на работе и дома. Но когда мы вынуждены понимать, прогнозировать или конт­ролировать поведение людей в контексте, выходящем за пределы нашего обычного опыта (т.е. при встрече с новой культурной реальностью, анализе вновь возникающих социальных проблем или планировании социальных воздействий с целью разреше-

ния данных проблем), этих представлений оказывается явно недостаточно. Всякий раз, когда мы перестаем быть учениками, становясь профессионалами, когда мы торгуемся с уличным про­давцом, находясь в 5000 миль от дома, или когда органы местно­го самоуправления начинают новую кампанию борьбы с нарко­тиками или помощи бездомным, неадекватность обыденных принципов может проявить себя с наибольшей вероятностью.

Многое, к чему мы хотим обратиться в этой книге, связано с описанием того, чем обыденная социальная психология отлича­ется от научной. Следуя этой задаче, мы определяем в качестве обобщающих представлений, имеющих первостепенное значе­ние для нашей отрасли знания, три принципа, нечто вроде трех китов, служащих основанием для нашего общего начинания.

Первый принцип имеет отношение к силе и тонкому, подчас скрытому характеру ситуационных влияний. Второй — обращает внимание на важность субъективных интерпретаций конкрет­ной ситуации людьми. Третий — говорит о необходимости рас­смотрения и индивидуальной психики, и социальной группы в качестве напряженных систем, или «полей», характеризующихся равновесием между побуждающими и сдерживающими силами. Сначала мы вкратце обозначим эти принципы, а затем на протя­жении всей книги будем иллюстрировать их практическое при­менение.

Три кита социальной психологии

Принцип ситуационизма

Обсуждение ситуационизма в социальной психологии необ­ходимо начать со знакомства с творчеством К. Левина (К. Lewin) — эмигранта из Германии, переехавшего в Соединенные Штаты Америки в середине 30-х годов. Сделанный им на протяжении следующего десятилетия научный вклад во многом переопреде­лил сам предмет социальной психологии и вплоть до настоящего времени продолжает оказывать глубокое воздействие на ее глав­нейшие теоретические и прикладные направления. Левин начал формулировать свои теоретические положения со знакомого всем трюизма о том, что поведение представляет собой функцию лич­ности и ситуации (или, выражаясь его же языком, функцию «жизненного пространства», включающего в себя как самого ин-

дивида, так и существующее в его психике представление об окружающей среде). Несмотря на равнозначность, содержащую­ся в левинской формулировке, констатирующей совместное вли­яние ситуационных и диспозиционных детерминант поведения, экспериментальные исследования (как самого Левина, так и его учеников) посвящены прежде всего влиянию непосредственной социальной ситуации. Предметом особого интереса Левина была способность ситуационных факторов и социальных манипуля­ций влиять на поведение, которое традиционно принято считать отражением личностных диспозиций и предпочтений.

Например, в 1939 г., во времена, когда призрак нацизма при­обрел угрожающие очертания в глазах социальных исследовате­лей, равно как и всего человечества, Левин, Липпит (Lippit) и Уайт (White) провели один наводящий на размышления экспе­римент, смысл которого состоял в формировании авторитарно­го и демократического группового «климата» в клубах для отдыха (созданных Левиным и его коллегами специально для целей дан­ного исследования) путем изменений стилей лидерства. Данная переменная оказалась достаточно эффективной для того, чтобы породить ощутимые различия в отношениях молодых людей — членов клуба друг к другу и к тем, кто наделен властью в боль­шей или в меньшей степени, чем они сами. Как показали Левин и его сотрудники, феномен «поиска козла отпущения», подчи­нение авторитетам, а временами и открытая враждебность, ко­роче, — весь тот вызывающий беспокойство комплекс реакций, который в целом ассоциируется с известным представлением об «авторитарной личности» (Adorno, Frenkel-Brunswik, Levinson & Sanford, 1950), может подавляться или поощряться путем срав­нительно кратковременной манипуляции переменными непос­редственного окружения человека.

Еще более важной иллюстрацией основанной Левиным тра­диции стала серия экспериментов, в которой использовалась тогда еще новая техника «группового принятия решений» с це­лью содействия изменениям в поведении потребителей или в отношении людей к медицинским мероприятиям и производи­тельности труда (например, Bennett, 1955; Coch & French, 1948;

Lewin, 1952). Эти исследования, описываемые нами более под­робно в главе 8, посвященной прикладным аспектам социаль­ной психологии, способствовали рождению фундаментального открытия Левина, знакомого теперь целым поколениям специ­алистов по психологии организаций и руководителям «тренин-

говых групп». Дело в том, что при попытке заставить людей из­менить привычные для них способы действия, социальное дав­ление со стороны неформальной референтной группы и налага­емые этой группой ограничения представляют собой наиболее мощную силу (сдерживающую изменения или вызывающую их), которая может быть использована для достижения успешных результатов.

Таким образом, основным положением ситуационизма Ле­вина является тезис о том, что социальный контекст пробуждает к жизни мощные силы, стимулирующие или ограничивающие поведение. Левин вполне отдавал себе отчет в том, что эти силы зачастую упускаются из виду обыденной психологией и что их обнаружение должно являться главнейшей задачей научной со­циальной психологии. К тому же Левин совершенно ясно осоз­навал, что можно провести указанную нами выше аналогию между заблуждениями обыденной социальной психологии и обыден­ной физики.

Не менее важной частью ситуационизма Левина является здо­ровый интерес к внешне незначительным, но в действительности важным деталям ситуации. Сам он часто называл их «канальными факторами», поскольку этот термин отсылал к существованию незначительных, но вместе с тем критически важных фасилити-рующих влияний или сдерживающих барьеров. Левин осознавал, что зачастую то или иное поведение вызывается к жизни откры­тием некоего канала (например, публичным одобрением той или иной последовательности действий или первым решительным шагом в направлении нового поведения) и блокируется иногда в результате перекрывания подобного канала (например, при неспособности в подходящий момент сформулировать опреде­ленный план для осуществления конкретных действий).

Один из примеров действия канальных факторов Левина дает нам исследование, проведенное Левенталем, Сингером и Джон­сом (Leventhal, Singer & Jones, 1965). В своем эксперименте они имели дело с известной проблемой претворения благих намере­ний относительно рекомендуемых медицинских мероприятий в конкретные и эффективные действия. Все их испытуемые были студентами старших курсов, с которыми была проведена убеди­тельная беседа о риске заболевания столбняком и важности вак­цинации. Далее им было сообщено, куда они могут обратиться за прививкой. Письменное анкетирование показало, что беседа ока­зала крайне значительное влияние на изменение убеждений и

аттитюдов*, проявленных студентами. Тем не менее только около 3% из них отважились сделать себе инъекцию вакцины. Однако если испытуемым, прослушавшим ту же беседу, давали карту студенческого городка с помеченным на ней зданием медпункта и просили пересмотреть свой недельный график, определив кон­кретное время для вакцинации и маршрут до медпункта, то ко­личество студентов, сделавших прививку, возрастало до 28%. От­сюда следует, что факта получения соответствующей информа­ции о заболевании и способе его предотвращения и даже факта формирования общего намерения предпринять необходимые шаги, чтобы обезопасить себя, для большинства испытуемых было недостаточно. Очевидно, что для того, чтобы перейти к практи­ческим действиям и добраться до медпункта, им было необходи­мо иметь также определенный план (а, возможно, даже и карту) или, пользуясь терминологией Левина, готовый «канал», через который намерения могли бы претвориться в действия.

Конечно, с точки зрения вопроса лояльности к медицинс­ким мероприятиям цифра в 28% может вызвать разочарование. Можно заподозрить, что более конкретное приглашение «по­явиться в четверг в 10 часов утра, поскольку ваш обычный гра­фик предполагает, что в это время у вас кончится очередное занятие по химии и появится часовое «окно» перед лекцией по общей психологии, начинающейся в 11 часов», возымело бы большее действие с точки зрения наставления испытуемых на «путь истинный», т.е. в направлении медпункта и противостолб­нячных прививок. Похожие результаты дают и многие современ­ные исследования, предметом которых является то, как люди пользуются бесплатными услугами здравоохранения. В ходе по­добных исследований знание об аттитюдах и других «интерес­ных» индивидуальных различиях редко помогает предсказать, кто из испытуемых придет в поликлинику или на консультацию, а кто нет. Напротив, гораздо более мощным средством прогнози­рования оказывается информация о расстоянии, отделяющем человека от ближайшего медицинского учреждения. В данном

* Английский термин «attitude», обозначающий словесную оценку человеком некоторого предмета или явления, здесь и далее переводится словом «аттитюд» (в ли­тературе встречается и иное написание «аттитьюд»). Распространенный перевод этого термина словами «социальная установка» не вполне адекватен. Выбирая вариант пере­вода, надо считаться с тем, что в психологии термин «установка» используется для описания совсем иных явлений, а добавление к этому термину слова «социальная» часто противоречит смыслу аттитюдных феноменов. (Примеч. науч. ред.)

случае простой канальный фактор вновь превосходит все ос­тальные с точки зрения полезности для предсказания того, кто из рассматриваемых людей в действительности воспользуется медицинскими услугами (Van Dort & Moos, 1976).

Таким образом, принцип канальных факторов является од­ним из ключевых для понимания того, почему одни ситуацион­ные факторы обладают большим влиянием, чем можно было бы ожидать, а другие — меньшим. Результативность масштабных, на первый взгляд, социальных программ и кампаний, не пре­дусматривающих наличие эффективных каналов в форме ситуа­ционного давления «на входе» или в форме ясно выраженных намерений и планов «на выходе», всегда будет служить поводом к разочарованию. В то же время ситуационные факторы, форми­рующие подобные каналы «на входе» и «на выходе», зачастую будут приносить ожидаемые результаты.

Принцип субъективной интерпретации (construal)*

По иронии судьбы следующий фундаментальный принцип социальной психологии подвергает сомнению теоретическую и практическую ценность доктрины ситуационизма. Воздействие любой «объективно» стимулирующей ситуации зависит от лич­ностного и субъективного значения, придаваемого ей человеком. Чтобы успешно предсказать поведение определенного человека, мы должны уметь учитывать то, как он сам интерпретирует эту ситуацию, понимает ее как целое. В случаях, когда нашей целью является контроль или изменение поведения, вопросы субъектив-

* В русском языке существуют понятия, близкие по смыслу термину «construal» — «интерпретация (субъективная)» и «конструирование (реальности)». Вводя в научный оборот термин «construal», авторы книги стремятся описать нечто среднее между «интерпретацией» и «конструированием», а именно процесс, отводящий наблюдате­лю более активную и решающую роль, чем та, которую он исполняет в процессе интерпретации, но в то же время эта роль не столь значительна, как в процессе конструирования. «Стимул существует все-таки вне наблюдателя, и его свойства ог­раничивают степени свободы наблюдателя», — разъясняют авторы свою позицию. — «Но в то же время наблюдатель придает стимулу значение, а не просто это значение декодирует. В итоге авторы рекомендовали использовать для перевода термина «construal» слово «интерпретация», подчеркивая при этом, что речь идет об активной интерпре­тации и что это не случайное угадывание, а итог целого ряда когнитивных и мотива-ционных влияний. Русско-английские соответствия других терминов, используемых в данной книге, см.: Аронсон Э. Общественное животное. Введение в социальную психологию/Под ред. B.C. Магуна. М., 1998. (Прим. науч. ред.)

ной интерпретации представляются не менее важными. Многие предпринятые с самыми лучшими намерениями и хорошо про­думанные социальные программы потерпели крах из-за их ис­толкования участниками экспериментальных групп (например, акции социальной помощи и благотворительности часто вос­принимаются людьми, на которых они направлены, как оскор­бительные или стигматизирующие их).

Ситуационизм в социальной психологии, как об этом мы еще будем подробно говорить в главе 3, обладает чертами сход­ства с ситуационизмом в традиции бихевиоризма. Обе традиции были нетерпимы к присущему обычным людям (и психоанали­тикам) стремлению акцентировать внимание на важности ин­дивидуальных различий и уникальности личной истории. В обеих традициях подчеркивалась также значимость ситуации, оказываю­щей непосредственное влияние на человека. Однако пути социаль­ной психологии и бихевиоризма давным-давно разошлись именно из-за решения проблемы субъективной интерпретации.

Декларируемой целью бихевиоризма было определение объек­тивных стимулов и связей, формирующихся между стимулами и наблюдаемыми реакциями без какой бы то ни было попытки заглянуть внутрь «черного ящика» индивидуальной психики ис­пытуемого. Однако, как весьма точно заметил в беседе с нами Роберт Абельсон (R. Abelson), социальная психология является, пожалуй, единственной областью психологии, которая никогда не сможет по-настоящему подвергнуться «бихевиоризации». Ее наиболее проницательные представители всегда осознавали, что только ситуация, интерпретируемая человеком, является един­ственным подлинным стимулом. Это означает, что социально-психологическая теория всегда стремилась уделять столько же внимания субъективной интерпретации стимулов и реакций, сколько она уделяет и самим взаимосвязям стимулов и реакций.

Уже в 30-е годы европейские психологи — такие, как Ж. Пи­аже (J. Piaget) и Ф.К. Бартлетт (F.C. Bartlett), развернули дискус­сию о важности процессов субъективной интерпретации и ис­следований на эту тему, введя понятие «схема», т.е. «структура знания», суммирующее изначальное знание и накопленный ин­дивидуальный опыт в отношении того или иного класса стиму­лов и событий. В то же время схема придает всему этому смысл и является основой ожидания, связанного с такими же стимула­ми и событиями в будущем. Помимо самого Левина, наиболее убежденным сторонником тщательного изучения проблемы

48 Глава 1

интерпретации человеком ситуации был Соломон Эш (Asch, 1952). В главе 3 мы рассмотрим природу субъективистской ориентации Эша и в особенности то, как он использует ее, интерпретируя результаты собственных исследований и исследований своих со­временников.

В менее далекие от нас времена социальные психологи вместе со своими коллегами, представителями когнитивной психоло­гии, и специалистами в области искусственного интеллекта со­средоточили свое внимание на том, что можно было бы назвать «инструментами субъективной интерпретации». Дискуссии по по­воду когнитивных структур (схем, сценариев, моделей, соци­альных представлений) и стратегий («эвристик» суждения, не­гласных правил разговора) и их роли в осмыслении людьми на­блюдаемых событий стали еще более частым явлением. Авторы этой книги также внесли свой вклад в разработку данного на­правления, написав в 1980 г. книгу, которая представляла собой по большей части описание инструментов субъективной интер­претации, используемых обычными людьми, и их несовершенств при решении различных интеллектуальных задач.

В этой книге мы вновь уделим внимание влиянию субъектив­ной интерпретации на поведение и его механизмам. Но все же установление факта наличия субъективной интерпретации или демонстрация того, что с ее помощью можно определять реак­ции людей на окружающую среду, не является нашей первосте­пенной задачей. Мы хотим лишь показать, что обычные люди постоянно недооценивают определяющее влияние субъективной интерпретации на поведение, что выражается в глубоких лично­стных и социальных последствиях. Мы хотим, в частности, пока­зать, что в отношении субъективной интерпретации среди лю­дей бытует три различных, но взаимосвязанных заблуждения.

Первым из этих заблуждений является неспособность при­знать, что понимание индивидом внешних стимулов является в большей степени результатом активного и конструктивного пси­хического процесса, чем пассивного принятия и регистрирова­ния некоей внешней реальности. В связи с этим вспоминается один старый анекдот о трех бейсбольных арбитрах, обсуждаю­щих свою работу. Первый говорит: «Я зову их тем, кем они мне кажутся». Второй говорит: «Я зову их тем, кто они есть». И третий арбитр говорит: «Да они — ничто, пока я их как-нибудь не назо­ву». Мы утверждаем, что, подобно второму арбитру, большин­ство людей — философские реалисты, едва ли способные уви-

Введение 49

деть, насколько много привносят в их суждения их же собствен­ные когнитивные процессы. Проникновение в интерпретацион­ную природу суждения, свойственное первому арбитру, встре­чается редко, не говоря уже о крайнем субъективизме третьего.

Второе заблуждение — это неспособность осознать внутренне присущую субъективной интерпретации изменчивость. То, ка­ким образом два разных человека (или даже один и тот же чело­век) будут интерпретировать одну и ту же ситуацию, можно предсказать только очень приблизительно, и такое предсказание всегда будет в достаточной степени неточным. Именно потому что люди не осознают, насколько иначе могут оценивать ту или иную ситуацию другие, они склонны быть чересчур уверенными в своем предсказании их поведения. Люди могут проявлять из­лишнюю уверенность и в предсказании своего собственного по­ведения, если его контекст необычен или неопределенен. Мы утверждаем, что люди способны прогнозировать поведение с обоснованной уверенностью лишь тогда, когда их собственная интерпретация безупречно точна и одновременно вполне совпа­дает с интерпретацией, имеющейся у человека, чье поведение рассматривается.

Третье заблуждение касается причинных атрибуций поведения. Дело в том, что люди оказываются неспособны осознать степень, с которой наблюдаемые действия и результаты (в особенности нео­жиданные или нетипичные) могут служить отражением не лично­стных диспозиций действующего субъекта, а, скорее, объектив­ных факторов ситуации, с которыми он сталкивается, и его субъективной интерпретации этих факторов. В сущности, люди могут очень быстро заново «вычислить» человека (т.е. понять, что он или она в каком-то отношении отличаются от остальных), но при этом весьма медленно «пересчитывают», или интерпретиру­ют заново ситуацию (т.е. признают, что их первоначальное виде­ние ситуации неполно или ошибочно либо по крайней мере оно значительно отличается от видения этой ситуации, которого при­держивается находящийся в ней человек). Узнав о том, что биб­лиотекарша Джейн бросила свою работу и дом ради вакансии в туристическом агентстве где-то у черта на куличках, мы слишком поспешно заключим, что она оказалась гораздо большей авантю­ристкой, чем мы думали о ней раньше. И гораздо менее мы будем склонны предположить, что новая работа оказалась гораздо ин­тереснее прежней или что некоторые дополнительные, но скры­тые ограничения, связанные с работой библиотекаря, имели в

4-658

50 Глава 1

глазах Джейн вес, гораздо больший, чем мы могли бы предполо­жить. Большая часть наших исследований в последнее время была посвящена документальному подтверждению этих трех заблуж­дений и развитию вытекающих из них следствий. Эти исследова­ния представлены нами в главе 3, посвященной субъективной интерпретации, и в главе 5, посвященной обыденной теории личности.

Представление о напряженных сштелах

Третьим главнейшим вкладом социальной психологии и пос­ледним из трех концептуальных «китов», на которых покоится наша наука, является положение о том, что индивидуальная пси­хика, а также коллективные образования (от неформальных со­циальных групп до целых наций) должны рассматриваться как системы, пребывающие в состоянии напряжения. Анализ любой отдельной стимулирующей ситуации должен начинаться с при­знания, во-первых, того, что «поведение должно выводиться из всего количества одновременно сосуществующих фактов», а во-вторых, того, что «эти одновременно сосуществующие факты имеют характер силового поля постольку, поскольку состояние каждой части данного поля зависит от любой другой его части» (Lewin, 1951. С. 25). Существование простых механических зако­номерностей, соотносящих отдельные стимулы с конкретными реакциями, попросту невозможно, если учесть, что и те, и дру­гие встроены в динамический контекст, видоизменяющий и ог­раничивающий действие этих закономерностей.

«...такие феномены, как производительность труда на фабрике, пред­ставляют собой результат действия множества сил. Некоторые силы подкрепляют друг друга, а некоторые противостоят друг другу. Не­которые являются движущими, а некоторые — сдерживающими си­лами. Подобно скорости течения реки, поведение группы людей за­висит от того уровня (например, от той скорости работы), на кото­ром противоборствующие силы достигают состояния равновесия. Если говорить об определенном культурном паттерне... необходимо иметь в виду, что совокупность этих сил остается постоянной на протяже­нии какого-то периода или, по крайней мере, что установившееся между ними равновесие находится на постоянном уровне в течение этого времени» (Lewin, 1951. С. 173).

Существует три важнейших следствия приложения понятия «напряженная система». Первое из них состоит в том, что анализ

Введение 51

сдерживающих факторов может быть так же важен для понима­ния и прогнозирования эффекта, полученного от впервые ис­пользуемого в ситуации стимула, как и анализ самого этого сти­мула. Эффект от внедрения новой формы материального поощ­рения производительности труда на фабрике зависит от баланса сил, поддерживающих производительность на текущем уровне. В случае, если существует групповая норма, осуждающая пере­производство или «погоню за показателями», то эффект от вне­дрения этого стимула может оказаться незначительным, если не обратным.

Динамическое противоборство противостоящих друг другу сил было прекрасно отражено Вольфгангом Кёлером (W. Koehler) в его концепции «квазистационарного равновесия», суть кото­рой состояла в том, что некоторые процессы (или уровни, на которых они протекают), подобные скорости реки у Левина или производительности труда на фабрике, колеблются в гра­ницах, заданных определенными сдерживающими и побуждаю­щими силами. Эти уровни могут легко смещаться вверх и вниз в определенных, сравнительно узких пределах. Выйти за эти пре­делы им уже гораздо труднее, а преодолеть более широкие границы — практически невозможно. Далее полагалось, что изме­нения в системе могут быть осуществлены двумя разными спосо­бами, чреватыми крайне отличными друг от друга последствия­ми. Можно добавлять или развивать побуждающие силы (увели­чивая тем самым напряженность в системе, так как влияние соответствующих сдерживающих сил также будет возрастать) либо устранять (или ослаблять) сдерживающие силы, препятствую­щие желаемым изменениям (уменьшая, таким образом, напря­жение). Так, в приведенном выше примере изменение группо­вых норм в отношении «погони за показателями» может оказать­ся более эффективным, чем обещание еще более значительных материальных поощрений.

Второе важное следствие является оборотной стороной пре­дыдущего. Дело в том, что, находясь на пороге изменений, сис­темы иногда пребывают в неустойчивом равновесии. Мы можем вернуться к аналогии с рекой, обратившись к некоторым инте­ресным фактам из истории заселения бассейна реки Миссисипи. На протяжении последних нескольких сот миль перед впадени­ем в Мексиканский залив река протекает в основном по руслу, для изменения которого требуется событие, по меньшей мере, катастрофического масштаба. Но направление ее течения на

4*

52 Глава 1

отдельных участках может резко меняться в результате вполне заурядных, незначительных событий. Представьте себе, что че­ловек с лопатой, принявшись за работу в нужном месте, проры­вает небольшую канавку, постепенно делая ее все шире и шире до тех пор, пока река не потечет по новому руслу и ее старый изгиб не сгладится. (В XIX в. эта возможность всегда принималась в расчет владельцами примыкавших к берегам реки земельных участков, которые зачастую нанимали специальных людей с при­казом стрелять без предупреждения в каждого, кто будет застиг­нут выше по течению с орудиями для земляных работ.)

Аналогия между течением реки и процессами, являющимися предметом как социальной психологии, так и психологии лич­ности, представляется вполне ясной. Квазистационарное равно­весие с трудом поддается изменению именно по причине балан­са противостоящих друг другу сил, которые поддерживают ста­тус кво (и в определенном смысле постоянно устанавливают его заново). Вместе с тем внедрение в систему или замена в ней не­значительных на первый взгляд сил, не чреватая, как это может показаться, последствиями, выливается иногда в крайне драма­тические и масштабные изменения.

Таким образом, третье следствие приложения понятия «на­пряженные системы» возникает в результате объединения пер­вых двух. Подобно принципу субъективной интерпретации, прин­цип напряженных систем помогает нам понять, почему кажущи­еся масштабными манипуляции с ситуациями не дают иногда значительного эффекта, в то время как внешне менее масштаб­ные манипуляции иногда бывают весьма эффективны. Масштаб­ные манипуляции могут оказаться бессильны перед лицом еще более масштабных сдерживающих факторов или даже увеличи­вать силу сопротивления последних. В противоположность этому менее масштабные манипуляции могут использовать факт нена­дежного равновесия либо важный канальный фактор, вызывая сдвиги в системе скорее посредством изменения направления си­ловых воздействий, чем посредством грубой силы.

Мы могли бы проиллюстрировать вышеприведенные замеча­ния, обратившись к удивительным событиям в странах восточ­ного блока, происходящим в момент написания этой книги. В течение 40 лет, начиная с окончания второй мировой войны и приблизительно до 1985 г., уровень большинства внутренних процессов в этих странах, равно как и уровень их внешних сно-

Введение 53

шений, удерживался в пределах, которые кажутся нам сейчас крайне ограниченными. Временами там имело место чрезвычай­но жесткое подавление инакомыслия, за которым следовали не­значительные послабления. Временами в этих странах могла про­являться определенная терпимость к предпринимательской дея­тельности, иногда же она почти отсутствовала. Колебания оттепели и заморозков в отношениях этих стран с государствами Запада в период холодной войны составляли такую величину, которая может быть теперь оценена в пределах одного градуса по Цель­сию. Подобные незначительные колебания в развитии социальных процессов могут быть хорошо объяснены в терминах квазиста­ционарного равновесия. Побуждающие факторы постоянно на­талкивались там на равные по силе сдерживающие факторы. Со­ответственно изменения протекания различных процессов ис­кусственно поддерживались на невысоком уровне.

Однако, как показали события последних лет, несмотря на то что эти системы пребывали в равновесии, в действительности они характеризовались очень высоким уровнем внутреннего на­пряжения. Присутствовавшие в них как побуждающие, так и сдер­живающие силы обладали огромным потенциалом. Соответствен­но, когда произошло открытие каналов воздействия, изменения начали происходить с захватывающей дух быстротой, и в насто­ящий момент уже ясно, что для людей, рожденных в первые восемь десятилетий нашего века, внешний облик мира окажется в скором времени неузнаваемым.

Данные события также обязывают нас критически оценить нашу способность к прогнозированию происходящего в мире, представляющем собой совокупность напряженных систем. Если бы кто-нибудь на Западе, скажем, в 1984 г. предсказал, что поли­тическая и экономическая система Советского Союза может из­мениться в результате либеральной революции сверху, за кото­рой вскоре последует конец партийного правления во всех, по существу, странах восточного блока, то этот человек скорее все­го был бы объявлен чудаком или мечтателем. Для всех разумных аналитиков было очевидно, что если от стран восточного блока и можно было ожидать движения к переменам, то скорее всего оно было бы подобно едва заметному движению ледника. И в самом деле, четыре послевоенных десятилетия должны были бы послужить вполне адекватным доказательством этой мысли для любого человека, готового проявить сколько-нибудь критичес­кое отношение к происходящему!

54 Глава 1

Леон Фестингер (L. Festinger) был социальным психологом, достигшим наиболее впечатляющих результатов в применении на практике концепции напряженных систем (Festinger, 1954;

Festinger, Schachter, Back, 1950). Он понимал, что индивидуаль­ные человеческие аттитюды могут быть наилучшим образом по­няты как существующие в состоянии напряженности по отно­шению к аттитюдам участников конкретной группы, к которой принадлежит тот или иной человек. Люди не любят пребывать в состоянии несогласия с ближними. Когда же они обнаруживают, что именно это фактически происходит, в действие вступают три процесса, восстанавливающих равновесие: попытки изме­нить мнение других с целью привести его в соответствие со сво­им собственным мнением, повышение восприимчивости к ана­логичным (направленным на изменение аттитюдов) действиям других людей и, наконец, склонность к отвержению отдельных участников группы в соответствии с мерой их нежелания про­двигаться в направлении основной тенденции формирования группового мнения. Имея в виду действие этих процессов, Фес­тингер вывел множество интересных социальных феноменов, к обсуждению которых мы перейдем в следующей главе.

Аттитюды, существующие в голове индивида, Фестингер также рассматривал как пребывающие в состоянии напряженности. Некоторые из них подкрепляют друг друга, а некоторые проти­воречат друг другу. Противоречивые аттитюды пребывают в со­стоянии напряженности, которое получило название «когнитив­ный диссонанс» и которое нуждается в разрешении. Аттитюды должны изменяться один за другим до тех пор, пока состояние равновесия не будет восстановлено (см. Festinger, 1957; Aronson, 1969).

Представление о напряженных системах применялось Фес-тингером наиболее впечатляющим образом в случаях, когда дву­мя конфликтующими друг с другом когнитивными элементами являлись аттитюд и отражение соответствующего поведения. Та­кое случается, когда человек совершает нечто, не продиктован­ное ни его собственными установками, ни каким-либо внешним мотивом — таким, например, как ожидание вознаграждения. Фестингер показал, что в подобной ситуации от людей можно ожидать подстраивания собственных убеждений под поведение. Так, если кто-то вынужден произнести речь, не отражающую убеждений, исповедуемых им до этого, и при этом он не полу­чает за это деньги (или получает, но немного), то существующие

Введение 55

у такого оратора внутренние установки смещаются в направле­нии требуемой от него позиции. Однако на пути данного про­цесса возникает непреодолимое препятствие, если за произнесе­ние речи оратору выплачивается существенная сумма денег. В этом случае произнесение неискренней речи вполне согласуется с получаемой за это платой и человек готов признать отсутствие связи между своими прежними убеждениями и тем, что он вы­нужден был сказать.

Анализ феномена изменения аттитюдов и когнитивного дис­сонанса, предпринятый приверженцами одноименной теории, заострил всеобщее внимание на том, что представляет собой, возможно, наиболее важный вклад социальной психологии в исследование мотивации, а именно на значении воспринимае­мой личной ответственности и личного выбора (Calder, Ross & Insko, 1973; de Charms, 1968; Under, Cooper & Jones, 1967). Ког­да люди убеждены в том, что они свободно избрали свой способ поведения как средство непосредственного выражения собствен­ных целей и аттитюдов, социальные процессы развиваются со­всем по-иному, чем в том случае, когда люди считают, что их насильно заставили вести себя подобным образом или когда их действия контролируются внешними вознаграждениями. Люди, которым платят за произнесение речи, думают о своем поведе­нии как о не имеющем отношения к их убеждениям, и эти убеж­дения остаются при этом неизменными. Те же, кто не получает за это деньги, считают подобный способ поведения избранным свободно и поэтому чувствуют себя вынужденными привести свои взгляды в соответствие с ним. Рабочие, получающие указа­ния выполнять определенные задания в установленном порядке, работают зачастую как низкопроизводительные автоматы и уг­рюмо «вкалывающие» повременщики. Но если тех же самых ра­бочих попросить организовать свою работу самостоятельно, они начинают действовать как свободные профессионалы, вносящие собственный вклад в успех общего предприятия.

Хотя представлению о напряженных системах не будет посвя­щено отдельной главы, однако мы будем постоянно возвращаться к нему в главе 2 в ходе обсуждения феномена власти ситуации, в главе 6 при обосновании предсказуемости социального мира, в главе 7, анализируя взаимодействие культуры и личности и пыта­ясь понять условия культурных изменений, а также в главе 8, ана­лизируя участь успешных и безуспешных социальных программ.

Т1 РДСКАЗУШОСТЪ U НедЕГЕРЛШНУРОВАННСГЬ

Все три фундаментальных принципа социальной психоло­гии, рассмотренные выше, самым непосредственным образом отсылают к вопросу о предсказании поведения, в частности к вопросу о высших уровнях предсказуемости, которых могут дос­тичь ученые, а также о типичных уровнях предсказуемости, при­сущих обычным людям в их повседневной социальной практике. В рамках данной книги нас, безусловно, будут волновать пути, которыми следуют и ученые, и обычные люди, прогнозируя че­ловеческое поведение, а также существование пределов и спосо­бов повышения эффективности предсказания. Давайте же попы­таемся предвосхитить наше дальнейшее обсуждение этих двух интересующих нас типов прогнозирования.

Прогнозирование поведения специалиста/ли 6 области социальных uayk

Думается, что в области прогнозирования поведения людей ученые до сих пор преследовали нереалистичные цели. Мы можем так никогда и не научиться предсказывать, как конкретные инди­виды будут реагировать на новые для них ситуации (основываясь как на личностных оценках, так и на объективном описании ситу­ации). Мы можем также никогда не научиться предсказывать, как будут реагировать на эту новизну люди в целом или отдельные группы людей, поскольку ситуации и их интерпретации в высшей степени многосложны. Одним из практических следствий данного затруднения (об этом более подробно речь идет в главе 8) явля­ется то, что способы реформирования общества должны, как правило, проверяться на моделях меньшего масштаба. Это спра­ведливо и для случаев, когда используемый способ уже доказал свою эффективность в сходном, на первый взгляд, контексте. Матрица ситуационных сил и ограничений и то, как люди их интерпретируют, может обладать едва уловимыми отличиями от известных образцов, что далеко не всегда предусматривается теми, кто планирует и осуществляет социальные программы.

Мы не чувствуем вины за наличие пределов предсказуемос­ти, равно как и не разочаровываемся по поводу практических следствий их существования. Это не означает, что мы не в состо­янии эффективно осуществлять воздействия с целью улучшения

условий жизни отдельных людей, социальных групп и общества в целом. Данные ограничения лишь указывают на то, что суще­ствуют пределы наших возможностей и нужно немного пораз­мыслить, используя наилучшие гипотезы из тех, которые суще­ствуют в нашей науке, а также результаты ряда тщательно про­веденных пилотажных исследований, прежде чем мы реализуем эти возможности.

Другая причина, по которой мы спокойно относимся к воп­росу о существовании ограничений, состоит в том, что положе­ние, сложившееся в социальных науках, не отличается фунда­ментально от того, которое мы имеем в естественных науках. Уже давно признано, что законы физики не позволяют нам с боль­шой уверенностью предсказать, когда тот или иной лист упадет с дерева. И лишь не так давно физики начали осознавать пределы предсказуемости, существующие для самого широкого круга си­стем — таких, например, как экологические или метеорологи­ческие. Хотя некоторые эффекты и здесь весьма ясны и отлича­ются высокой степенью предсказуемости, однако другие эффек­ты в высшей степени нестабильны.

Для описания незначительных по величине и непредсказуе­мых возмущений, могущих иметь впечатляющие последствия, был введен специальный термин «эффект бабочки» (Gleick, 1987). Это причудливое название отсылает к замечанию некоего метео­ролога о том, что бабочка, машущая крыльями в Пекине, может при определенных обстоятельствах повлиять на погоду, устано­вившуюся на среднем западе США несколькими днями позже. Вследствие крайней чувствительности атмосферных условий к локальным возмущениям в настоящее время невозможно осуще­ствить долговременное прогнозирование погоды, и даже, согласно некоторым ученым, этого нельзя будет сделать никогда. Анало­гичное замечание может быть адресовано и экологам. Иногда разведение жуков, поедающих личинки, производит желаемый эффект, и все вредные насекомые, от которых намеревались из­бавиться, бывают уничтожены. Иногда выпущенные жуки не­медленно истребляются хищниками и исчезают как вид в преде­лах данного ареала. Иногда же они сами начинают представлять еще большую угрозу, чем те вредные насекомые, которых они должны были вытеснить в соответствии с первоначальным планом.

И вновь возникает совершенно конкретный вопрос: можно ли с точностью предсказывать подобные эффекты, имея дело со сложными, интерактивными, нелинейными системами? Но за

58 Глава 1