Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 12. Человек, нажавший на кнопку звонка на Виа Банко Санто Спиррито, выглядел как оборванец






 

Человек, нажавший на кнопку звонка на Виа Банко Санто Спиррито, выглядел как оборванец. Его редкие волосы слиплись на затылке, а очень красное лицо уже несколько дней не знало воды. С плеча свисала до отказа забитая дорожная сумка. Молодой слуга открыл двери и, надменно посмотрев на незнакомца, хотел было их тут же захлопнуть, но мужчина просунул ногу в щель и сказал:

– Доложи обо мне синьоре Анастасии. Скажи, что приехал ее племянник.

Слуга с неудовольствием оглядел странного посетителя с головы до ног, однако впустил его и велел ждать в холле.

Титус еще издалека услышал голос Анастасии. Услышал он и то, как она ругалась, будучи не в лучшем расположении духа.

Анастасия Фазолино показалась на верхней ступеньке лестницы в черном халате с красными пуговицами. Волосы ее были спутаны и неухожены. Бросив на Титуса, стоявшего в холле, свирепый взгляд, она громко, так что разнеслось по всему дому, воскликнула:

– Ах, господин племянник соизволили объявиться! Что, опять на мели?

Не сводя с Титуса глаз, Анастасия спустилась по широкой лестнице и подошла к племяннику. Тот встал на одно колено и в этой позе поцеловал правую руку Анастасии. Затем он поднялся и хотел ответить, но синьора перебила его:

– Боже мой, что за вид! Ты что, ночевал на мусорной свалке?

Титус кивнул.

– Что-то вроде того. Я приехал сюда из Флоренции на грузовике с овощами. А перед этим я добирался на автотранспортере из Мюнхена. Всего семнадцать часов.

– Ты что, не мог позволить себе приехать на поезде? – нахмурилась Анастасия.

– Нет, – ответил Титус. – У меня не осталось ни одной лиры.

Анастасия оглядела племянника с макушки до пят, обошла вокруг него, покачивая головой.

– Так я и знала, – сказала она, остановившись позади него. – От тебя воняет, как от помойной ямы. Марш в ванную! В ванную для слуг, конечно же. Потом поговорим.

Титус взял свою сумку и исчез за боковой дверью.

Анастасия подошла к телефону и набрала номер.

– Лилит – Асмодею. – И после паузы произнесла: – Ты знаешь, кто ко мне пришел? Мой племянник! Вонючий, запущенный и без лиры в кармане.

Сам того не желая, Альберто Фазолино стал свидетелем этого телефонного разговора. Он как раз выходил из гардеробной и услышал, как его жена Анастасия отзывалась о своем племяннике.

– Что мне делать с парнем? Здесь он не может оставаться, это однозначно. – Она кивнула невидимому собеседнику. – Хорошо. Как хочешь.

И положила трубку.

 

Как всегда, в теплые, но не слишком жаркие дни они завтракали в живописном дворике дома, и, как всегда, Анастасия вышла в своем черном халате с красными пуговицами, в то время как Альберто, опрятно одетый, уже сидел за столом.

– Мне показалось или я действительно слышал голос твоего племянника? – лицемерно поинтересовался Альберто Фазолино.

– Тебе не показалось, – ответила Анастасия, и тут же, словно по команде, появился свежевымытый, чисто выбритый Титус с ярко-красным лицом.

– Смотри-ка, господин племянник! – цинично заметил Фазолино. – Что тебе здесь нужно?

Титус вежливо поздоровался с Фазолино, однако на его вопрос не ответил.

– Ну ладно, ладно, – сказала Анастасия, опуская кусочек белого хлеба в большую чашку с кофе с молоком. И, обращаясь к Титусу, продолжила: – Я звонила Смоленски и сказала ему, что ты приехал.

– И что? – осторожно поинтересовался Титус. – Как он отреагировал?

Анастасия пододвинула Титусу чашку.

– Он хочет тебя видеть, причем немедленно.

 

Кошмар, в котором вот уже несколько недель жили Бродка и Жюльетт, стал благодаря расшифровке кодового имени Асмодей еще более страшным. Хотя они по-прежнему не понимали содержания магнитофонных кассет, сам по себе факт, что государственный секретарь Ватикана кардинал Смоленски является одним из кукловодов этого заговора, возможно даже его главой, сильно взволновал их.

В любом случае теперь у них было подтверждение, что Арнольфо Карраччи не хотел их обманывать и что кассеты могли сыграть в этом деле неоценимую роль, а значит, стоили тех денег, которые были уплачены за них. К тому же они осознавали, что эти кассеты, по всей видимости, останутся единственной ниточкой, которая позволит распутать клубок возникших в их судьбе неясностей.

В течение двух дней и даже ночью Бродка и Жюльетт были заняты тем, что записывали и переводили содержимое всех двадцати кассет. Когда работа наконец-то была завершена, Бродка стал переживать, как бы кассеты не пропали из их номера в пансионате. Он чувствовал, что за ним наблюдают. Он не доверял ни приветливой хозяйке пансионата «Альберго Ватерлоо», ни постоянно сменяющимся ночным портье. Итак, куда же девать кассеты?

В конце улицы, на которой был расположен пансионат, находился филиал «Банко ди Ниаполи». Там Бродка и снял на следующий день абонентный сейф с паролем, чтобы на первое время спрятать кассеты. То, что эта мера предосторожности оказалась нелишней, подтвердилось уже на следующий день.

Бродка и Жюльетт сидели в столовой пансионата, от голых стен и красновато-коричневого пола которой отскакивало каждое слово, и совещались по поводу того, что делать дальше. В этот момент в прозрачных дверях появилась молодая женщина.

– Это же… – Жюльетт отставила в сторону свою чашку с чаем и прошептала, наклонившись к Бродке: – Я могу, конечно, ошибаться, однако, по-моему, это жена племянника Арнольфо.

Бродка кивнул. Это была Адриана Корнаро. Та подошла к ним, пожелала доброго утра и спросила, может ли она присесть на минутку.

– Конечно, – растерянно сказал Бродка и пододвинул ей стул. – Я очень удивлен вашим появлением здесь, – добавил он, бросив взгляд на Жюльетт, означавший: ты, разумеется, тоже.

Жюльетт посмотрела на молодую женщину.

– Видите ли, – сказала она, обращаясь к Адриане, – после всего того, что произошло, мы, честно говоря, не ожидали, что когда-либо увидим вас или Бальдассаре. А теперь вдруг вы появляетесь здесь и садитесь к нам за столик.

Адриана обвела комнату взглядом, словно желая удостовериться, что их никто не подслушивает. Затем она поставила на стол свою сумочку, нечто вроде кожаного мешочка с плечевыми ремнями, и, вынув оттуда толстый коричневый конверт, положила его перед чашкой Бродки.

– Что это? – поинтересовался Александр.

– Пятьдесят миллионов лир, синьор. Половина всех наших сбережений.

– Что? – Жюльетт протянула руку и открыла конверт. Бродка уставился на перевязанные банкноты, потом посмотрел на Адриану.

– Что это значит?

– Меня послал Бальдассаре. Он хочет выкупить обратно пакет с кассетами.

– У нас? – возмутился Бродка. – Именно у нас, кому он продал ключ от пустого сейфа?

– Я знаю, – тихо ответила Адриана. – Я с самого начала была против того, чтобы делать деньги на смерти Карраччи. Но Бальдассаре сказал, что такая возможность бывает только раз в жизни, а потому нужно ловить удачу за хвост. Если бы он тогда послушал меня!

– Конечно. – Разглядывая конверт, Бродка думал о том, не отсчитать ли десять миллионов, именно ту сумму, за которую он ничего не получил от Бальдассаре. Но, вспомнив, что кассеты все же попали к нему, он решил оставить все как есть.

– Синьора, ваш муж продал кассеты фотографу Вальтеру Кайзерлингу, который живет в Гаете.

– Я знаю, не нужно меня обманывать. Я уже была у Кайзерлинга. Он сказал, что нормальный человек ничего не сможет сделать с этими кассетами и что он отдал их вам.

Жюльетт мрачно поглядела на Адриану.

– Но зачем же вам отдавать целое состояние за кассеты, с которыми вы ничего не сможете сделать?

– Я скажу вам, синьора. Мы бежали в Катанию, где у нас есть родственники. Бальдассаре хотел открыть на эти деньги свой ресторан. Мы думали, что вдалеке от Рима, на Сицилии, Фазолино и его сообщники не достанут нас. Мы прожили в Катании всего три дня, когда у нас на пороге появился Фазолино в сопровождении падре из Санта-Агаты и потребовал кассеты назад. Он обозвал дядю Арнольфо вором и вымогателем и пригрозил, что позаботится о том, чтобы мы не прижились в Катании, – если Бальдассаре не отдаст кассеты назад.

– А что этот падре из Санта-Агаты?

Адриана пожала плечами и прикусила нижнюю губу.

– Он угрожал нам вечным проклятием. Но приходил он, как мне кажется, не за этим. Я полагаю, что это он выдал нас Фазолино. От падре на Сицилии не укроется ничто.

– И как отреагировал Бальдассаре? Он сказал, что продал кассеты?

– Конечно нет. Бальдассаре притворился, что ничего не знает. Он заявил, что не в правилах дяди Арнольфо что-либо красть. А если бы Арнольфо все же сделал это, мы нашли бы кассеты в его вещах. Но Фазолино не поверил Бальдассаре. Он ругался и угрожал, а потом ушел вместе с падре. С того самого дня нас не покидает ощущение, что за нами следят. Я бы не удивилась, если бы увидела сейчас, что перед входом в пансионат незаметно прогуливается их человек.

Жюльетт поднялась, подошла к окну и выглянула через занавеску, однако ничего подозрительного не заметила.

– Прошу вас, синьор, – продолжила Адриана, – возьмите деньги и верните кассеты. Для нас это единственная возможность жить спокойно.

Бродка и Жюльетт переглянулись. Слова им были не нужны: каждый знал, что ответил бы другой. И ответ этот был «нет».

– Допустим, – сказал Бродка, – кассеты действительно у меня и я готов отдать их вам. Что бы вы стали с ними делать, Адриана?

– Мы вернули бы их Фазолино. Пожалуйста!

Бродка взял конверт с деньгами, протянул его Адриане и твердо произнес:

– Мне очень жаль, но кассет у меня уже нет. Запись была настолько дурацкой, что мы ничего не смогли с ней сделать. Я уничтожил их и выбросил на свалку.

– Это неправда, синьор! – Адриана с трудом сдерживала слезы.

– Это правда, – солгал Бродка. Признаться, ему было жаль молодую женщину, которая, судя по всему, не поверила ему.

Разочарованная отказом, Адриана поднялась, спрятала конверт в сумочку, а затем вынула бумажку с телефонным номером и положила ее на стол. Она так и не смогла понять, почему этот немец отказывается от таких больших денег.

– Вот, это наш номер – на случай, если вы вдруг передумаете.

Когда она вышла из столовой, Бродка и Жюльетт остались сидеть за столиком в некоторой растерянности.

 

Альберто Фазолино был не очень мужественным человеком. Об этом знали все в его окружении. И в первую очередь знал об этом он сам. Он долго боролся с собой, не зная, как поступить в этой ситуации. Затем он принял решение.

Он вошел в Ватикан со стороны Виа ди Порта Ангелика. Оставив слева казарму швейцарской гвардии, Альберто направился прямо к воротам Святой Анны.

Чтобы попасть в Ватикан, нужен был пропуск, в котором написано, что предъявитель является служащим Citta del Vaticano. Те, кто собирался посетить папский дворец, заранее обзаводились соответствующим разрешением, получить которое было невероятно трудно, точнее, практически невозможно.

Но у Фазолино была маленькая вещь, открывавшая перед ним ворота и двери Ватикана. Он вынул из кармана пурпурную ленточку и показал ее стражникам. Алебардисты салютовали ему. Фазолино вошел.

Высокий холл с массивными колоннами по обе стороны широкой мраморной лестницы заставлял каждого посетителя чувствовать себя маленьким и жалким. Бесконечные коридоры, эхо которых усиливало звук шагов, только укрепляли чувство собственной ничтожности.

Фазолино шел этим путем не впервые, поэтому не обращал внимания на роскошь, окружавшую его. В конце длинного коридора он увидел стеклянную дверь, ведущую на улицу. Посетитель уверенно пересек Кортиле ди Сан Дамазо и прошел через неприметную дверь на другой стороне двора. Сделав пару шагов, он оказался перед лифтом, автоматические двери которого были сделаны из матовой стали и совершенно не вписывались в интерьер старинного здания. Двери открылись, словно это сделала невидимая рука, и Фазолино нажал на кнопку, возле которой стояла римская четверка.

На четвертом этаже навстречу ему вышел секретарь в черном одеянии. Прежде чем он успел спросить у него пропуск, Фазолино протянул ему пурпурную ленточку, после чего тот склонил голову и пригласил войти. Затем клирик исчез за одной из бесчисленных высоких дверей.

Роскошь бесконечных коридоров действовала угнетающе уже только потому, что он не встретил по дороге ни единой живой души. К тому же здесь было тихо, как ночью на кладбище. В дальнем конце коридора Фазолино остановился и постучал в полированную черную дверь, настолько высокую, словно она предназначалась для великанов. Ручка располагалась в нижней трети двери, но все равно настолько высоко, что находилась выше его головы. Фазолино вошел.

За письменным столом, стоявшим в центре квадратной комнаты, стены которой до самого потолка были увешаны картинами, расположился невысокий секретарь в очках с толстыми линзами. Он выглядел так, словно только что вышел из ванной. Когда Фазолино приблизился к нему и показал пурпурную ленточку, тот поправил очки указательным пальцем.

Чтобы избежать неприятных и, насколько знал Фазолино, дотошных вопросов секретаря, единственной обязанностью которого было отвечать на телефонные звонки, Альберто назвал себя и указал причину своего визита. Он заявил, что хочет поговорить с государственным секретарем кардиналом Смоленски и что это очень важно.

Хотя секретарь кардинала – его звали Польников, причем он делал ударение на «и» – знал Фазолино уже давно, он каждый раз придерживался одной и той же процедуры.

– Laudetur. О ком доложить?

«Laudetur» было краткой формой от латинской фразы «Да восславится Иисус Христос», а вопрос Польникова – неприкрытой наглостью, ведь Альберто уже представился.

Фазолино нетерпеливо повторил свою фамилию и со скучающим видом стал глядеть в окно, через которое была видна площадь Святого Петра, а секретарь в это время взял телефонную трубку и сообщил о его визите. Разговор резко прекратился. Очевидно, Смоленски положил трубку. Вскоре открылась потайная дверь, скрытая под обоями, и показался Смоленски в своем пурпурном кардинальском одеянии.

– Я тебя не звал, – шепотом сказал государственный секретарь, словно боялся, что у стен есть уши. – Чего ты хочешь, Фазолино? У меня мало времени.

– Я знаю, ваше преосвященство, но дело настолько важное, что не терпит отлагательств. – Фазолино недоверчиво посмотрел на секретаря. Смоленски понял его и жестом пригласил следовать за ним. Через несколько секунд они скрылись за потайной дверью офиса Смоленски.

Тот, кто ожидал увидеть кабинет, обставленный с не меньшей помпой, а то и более роскошно, чем коридоры и приемная папского дворца, наверняка бы разочаровался. Хотя комната была не меньше той, в которой сидел секретарь (примерно пятнадцать на пятнадцать метров), в ней напрочь отсутствовали предметы роскоши и утонченные произведения искусства. Офис скорее походил на командный пункт тайной организации, назначение которого было не совсем ясным.

У стен высотой добрых пять метров до самого потолка возвышались полки, на которых стопками лежали книги и документы. В офисе находились компьютеры, два десятка телеэкранов, а также факс и радиопередатчик. Возникало ощущение, что из этого кабинета управляют не только Ватиканом, но и всем христианским миром. В различных местах комнаты стояли четыре письменных стола с горами документов и бумаги на них. Наличие дивана в дальнем углу наводило на мысль о том, что иногда кардинал остается в этом странном месте ночевать.

Хотя Фазолино уже не раз бывал в царстве Смоленски, он не переставал удивляться техническому оснащению, благодаря которому кардинал управлял отсюда своей организацией. Большего контраста между всеми этими приборами и пурпурным кардинальским облачением быть не могло.

Фазолино закрыл за собой дверь, а Смоленски тем временем выудил из пепельницы дымящуюся сигару и опустился во вращающееся кресло, вытянув перед собой ноги, словно пьяный конюх. Однако от последнего его отличала пурпурно-красная сутана с тридцатью вышитыми вручную петлями, короткая пелерина с капюшоном, а также шапочка из дома Гаммарелли – лучший адрес для господ его положения.

Пожевывая окурок своей сигары, угрожавшей вот-вот догореть, государственный секретарь раздраженно проворчал:

– Итак, что стряслось, Фазолино? – При этом он, словно рысь, следил за тем, что происходит на всех экранах, расположенных за спиной посетителя.

– Ваше преосвященство, – издалека начал Фазолино, – мне очень неприятно говорить об этом, но вы же знаете, что я принадлежу к числу самых преданных ваших слуг.

– Ближе к делу, Фазолино! Не распинайся!

– Ваше преосвященство, у меня был старый слуга по имени Арнольфо, который верно служил мне двадцать лет. Он был стар и в последние годы несколько… со странностями. Недавно его хватил удар.

– Да упокоится он с миром. Что дальше?

– После смерти Арнольфо я заметил, что мой верный слуга при жизни обкрадывал меня. Он брал не деньги, нет, нет. Вероятно, Арнольфо собирался меня шантажировать. Похоже, он вовсе не был тем добродушным дурачком, каким старался казаться. Он знал обо всем, что происходит в доме, больше, чем мне бы того хотелось. Знал он и о вас кое-что, ваше преосвященство.

Государственный секретарь вынул изо рта окурок сигары и раздавил его в пепельнице, словно хотел избавиться от мрачных мыслей. Он молча взирал на Фазолино.

– Очевидно, он подслушивал даже мои телефонные разговоры, – продолжал Альберто, неуверенно поглядывая на Смоленски. – Ну а у меня была привычка записывать все важные разговоры, то есть вести нечто вроде заметок или дневника. После смерти Арнольфо я сделал ужасное открытие: в моем архиве не хватало двадцати кассет. Они просто-напросто исчезли.

Смоленски вскочил так резко, что стул, на котором он сидел, отлетел к книжным полкам. Он заложил руки за спину и быстрым шагом подошел к окну. Посетителя своего он не удостоил даже взглядом. Наконец кардинал бесцветным голосом произнес:

– Ты хочешь сказать, что на исчезнувших кассетах были записаны тайные послания?

– К моему сожалению, ваше преосвященство, именно так. Насколько я могу судить, Арнольфо выбрал только определенные кассеты.

– Это значит…

– Да, ваше преосвященство. Кажется, он знал о наших планах по поводу операции «Urbi et orbi[24]».

– Боже мой! – прошептал кардинал.

В первый раз Фазолино слышал из уст кардинала набожные слова. Но кардинал воспринял его признание настолько спокойно, что Фазолино не на шутку испугался. Он слишком хорошо знал человека в пурпурном одеянии и не сомневался, что после продолжительного молчания обязательно последует вспышка ярости.

– Я не могу себе даже представить, – с нажимом сказал Фазолино, – чтобы кто-нибудь сумел найти применение кассетам. Все имена зашифрованы. Неужели кому-то удастся их разгадать?

Государственный секретарь Ватикана подошел к Фазолино вплотную и зловещим шепотом спросил:

– И что же твой верный слуга сделал с кассетами?

– Он завещал их своему племяннику. А тот их продал.

– Кому?

– Человеку, который часто работал на меня. Вальтер Кайзерлинг, фоторепортер из Гаеты. Но тот, по его словам, подарил их, поскольку не нашел им применения.

– Вот как. Значит, подарил.

Фазолино смущенно уставился в пол.

– Я не решаюсь сказать кому.

Кардинал схватил Фазолино за подбородок и, не отводя взгляда, спросил:

– Кому?

– Этот человек нам хорошо знаком. Его фамилия Бродка.

Смоленски оттолкнул Фазолино с такой силой, что тот не удержался на ногах и упал. Но кардинал не успокоился, он вцепился в Альберто двумя руками, поднял его и железной хваткой прижал к стене, на которой мерцали экраны.

Краем глаза Фазолино заметил на одном из этих мониторов одетого в белое мужчину, неподвижно сидевшего в кресле. Картинка шла с потолка и, судя по всему, снималась тайком, как и большинство других изображений на мониторах. Но в данный момент его это мало интересовало. Он боялся жестокости Смоленски и его непредсказуемых поступков.

Фазолино очень удивился, когда кардинал внезапно отпустил его, пригладил свои редкие, крашенные в черный цвет волосы и снова вернулся за письменный стол, за которым сидел до этого. Вынув из ящичка с сигарами одну из самых дешевых, которые он курил по причине бережливости, кардинал подпалил ее при помощи спички и несколько раз по привычке подул на тлеющий край. Затем затянулся и с силой выпустил дым в потолок.

– Фазолино, – произнес он, не удостоив посетителя даже взглядом, – ты – идиот. Такое могло произойти только с законченным недоумком.

Фазолино стоял по другую сторону стола в позе кающегося грешника, который надеялся на отпущение грехов. Прошло несколько томительных минут молчания, дым неприятно бил ему в нос, и после довольно продолжительной паузы он наконец решился задать вопрос:

– Ваше преосвященство, что же мне теперь делать?

Тут государственный секретарь склонился к посетителю и своим знаменитым страшным шепотом сказал:

– Скажу тебе только одно, Фазолино. Верни кассеты, иначе…

Больше Смоленски ничего не сказал, но Фазолино хорошо понимал, что означают эти слова.

 

Утром разразилась гроза, и теперь над Римом висели черные тучи, сквозь которые время от времени пробивалось солнце – явление, придававшее городу очарование, ибо оно было подобно искусному театральному освещению. Древние руины, на которые наталкиваешься здесь на каждом шагу, сверкали в солнечных лучах подобно бутафории на гигантской сцене.

Бродка и Жюльетт укрылись от ливня у себя в пансионате, где их удивил портье, вручив пакет большого формата и пояснив, что его доставил какой-то таксист около часа назад.

На серой оберточной бумаге было написано черным фломастером: «Синьоре Жюльетт Коллин, проживающей в данное время в „Альберго Ватерлоо“». Последние слова были подчеркнуты дважды.

Ни Бродка, ни Жюльетт не догадывались, кто мог быть отправителем посылки, не говоря уже о том, что в ней могло находиться. Посылка размером шестьдесят на восемьдесят сантиметров была на удивление легкой. По крайней мере, подозрения, что там есть что-то опасное, не возникало. Тем не менее они отнесли ее к себе в номер со всеми предосторожностями.

Липкую ленту Бродка разрезал ножом. Развернув бумагу, он увидел толстый картон. Когда Бродка поднял его, Жюльетт невольно вскрикнула.

В посылке были украденные из ее галереи графические работы.

Оригиналы!

– Ты уверена? – спросил Бродка, растерявшись.

– Совершенно уверена! – взволнованно воскликнула Жюльетт.

– И что же это значит?

Жюльетт проверила бумагу большим и указательным пальцами, одну за другой поднесла картины к свету и, покачав головой, ответила:

– Хотела бы я знать…

– Здесь что-то не так, – сказал Бродка, оправившись от первого шока.

Жюльетт пристально разглядывала графические работы, но не обнаружила даже малейших следов повреждения.

– Странная история. Можно подумать, что кто-то хочет заключить с нами сделку.

Бродка ненадолго задумался.

– Конечно! – воскликнул он. – Фазолино предлагает нам сделку! Так сказать, обмен. Графические работы в обмен на кассеты.

– Но это наводит на мысль, что кассеты стоят для Фазолино по меньшей мере полмиллиона марок.

Бродка присвистнул. Затем покачал головой.

– Картины он вернул уж точно не потому, что раскаялся в своем поступке.

Жюльетт аккуратно сложила картины и хотела упаковать их в ту же бумагу, в которую они были завернуты, но вдруг заметила конверт. Внутри конверта она нашла два билета на самолет: Рим – Мюнхен, «Алиталия», рейс АЦ 434, вылет из Фиумицино в 17: 30 17 марта.

– Но это же сегодня! – Бродка взял билеты у Жюльетт и стал рассматривать их с такой тщательностью, словно они могли оказаться подделкой.

– Вот как. Они хотят от нас избавиться, причем немедленно.

– И что нам делать?

– Думать, – сухо произнес Бродка, присел на краешек кровати и уронил голову на руки. Жюльетт беспомощно смотрела на него.

Наконец она сказала:

– Если я приду в Мюнхене к прокурору и скажу, что оригиналы работ нашлись и что некий таксист привез их в наш пансионат, мне никто не поверит. Меня только по-настоящему заподозрят.

Бродка рассмеялся, и в его смехе слышалась беспомощность.

– Ты совершенно права, любимая. Кроме того, я вполне допускаю, что за этим якобы жестом великодушия кроется какая-то дьявольская хитрость.

– Но картины настоящие. Это действительно оригиналы.

– Все может быть, – ответил Бродка. – Вопрос только в том, какую цель преследуют Фазолино и его люди, возвращая их тебе…

– Даже не представляю. Но если уж они прилагают обратные билеты, то это значит, что они хотят избавиться от нас.

– Именно это меня и смущает. Очевидно, решение проблемы ближе, чем мы полагаем.

Жюльетт швырнула билеты на стол.

– Все это можно рассматривать как угрозу: «Вот, мол, ваши украденные картины. Теперь нет никакой надобности копаться в наших делах и что-то вынюхивать. Убирайтесь вон».

– Хм… – Бродка поднял глаза на Жюльетт. – По-моему, ты забываешь, зачем здесь я.

В тот же миг раздался телефонный звонок. Жюльетт сняла трубку. На другом конце провода послышался чужой голос.

– Вы получили картины? – спросил мужчина на ломаном немецком языке с сильным итальянским акцентом.

– Да.

– Хорошо. Мы надеемся, что вы сегодня же покинете Рим.

– А если мы откажемся?

– Синьора Коллин, вы же разумная женщина.

– Не могу с вами не согласиться.

– Кроме того, мы настаиваем на возврате кассет. Положите кассеты в абонентный ящик в аэропорту Фиумицино. Ключ вложите, в конверт. На конверте напишите имя «Асмодей». Повторяю, Асмодей. Оставьте конверт в информационном бюро «Алиталии». И никогда больше не показывайтесь в Риме.

В трубке стало тихо.

– Кто это был? – Бродка вопросительно посмотрел на Жюльетт.

– Не знаю. Какой-то незнакомый мужской голос. – И она, запинаясь, повторила полученное сообщение.

Бродка вскочил и схватил Жюльетт за плечи.

– Слушай, мы поступим вот как: для отвода глаз мы выполним их требование, упакуем вещи, поедем в аэропорт, повозимся с абонентным ящиком и пойдем на посадку на рейс, отправляющийся в Мюнхен. Я уверен, что за нами будут следить. Когда объявят наш рейс, мы выйдем из зоны ожидания и снимем бронь с билетов. При этом постараемся не спускать глаз с абонентного ящика.

– Ты действительно хочешь вернуть кассеты?

– Ни в коем случае. Мы положим в ящик пустой пакет.

– Это рискованно, Бродка.

– Я знаю. Но вся жизнь – один сплошной риск. Или ты считаешь иначе? – Увидев задумчивость на лице Жюльетт, он добавил: – Это единственный способ скрыться из поля зрения ватиканских гангстеров. Пока они будут думать, что мы в Мюнхене, я подыщу для нас другой отель. Ты вообще представляешь, каким образом они нас здесь нашли?

– У меня есть всего два варианта.

– Именно. Бальдассаре или Шперлинг. Кто-то из них, похоже, проболтался. И скорее всего, это…

– Шперлинг? Ты его имеешь в виду?

– Вообще-то, я думаю, что это Бальдассаре. А Шперлинг – всего лишь безобидный писатель…

–…который за свою жизнь не продал ни единого романа. А еще у него родственник в Ватикане. Он говорил, что его брат – кардинал.

– Это значит, что в будущем мы должны быть еще более осмотрительными. – Бродка на мгновение задумался, затем снял телефонную трубку.

– Кому ты собираешься звонить?

– Марко, портье отеля «Эксельсиор».

В двух словах Бродка объяснил Марко, что им срочно нужна крыша над головой, по возможности анонимно, чтобы их никто не узнал.

Марко понял, что от него требуется. Он сказал, что знаком с одной графиней, которая в летнее время сдает виллу в Албанских горах, это в часе езды к югу от Рима. Сейчас, в межсезонье, вилла наверняка пустует.

– Мне спросить по поводу вас? – осведомился Марко.

– Пожалуйста, будьте так любезны, – ответил Бродка. Казалось, дом идеально подходил для их целей.

Не прошло и десяти минут, как Марко перезвонил и объявил, что они могут поселиться на вилле уже сегодня; стоимость аренды – два миллиона лир в месяц.

– А какой адрес? – спросил Бродка.

– Виале Веспуччи, 9 в Неми. Графиню зовут Мирандолина Маффай. Она будет ждать вас после восемнадцати часов.

Бродка поблагодарил Марко и заказал по телефону машину в аэропорт Фиумицино. После этого они упаковали вещи и были готовы уезжать.

В аэропорту все прошло как по нотам. Вскоре после того как была объявлена посадка на рейс «Алиталия» АЦ 434, Бродка и Жюльетт покинули зал ожидания и направились к находившемуся неподалеку туалету, чтобы сменить одежду.

Затем их пути разошлись. Жюльетт, взяв пакет, в котором находились ее картины, направилась к окошку фирмы «Авис», чтобы взять напрокат машину. Бродка же вышел из здания через двери для прибывших, чтобы вновь войти, но уже в зал отлета. Находясь на безопасном расстоянии от ящиков на первом этаже, он стал наблюдать за ними, стараясь не спускать глаз с абонентного ящика, в котором они спрятали упаковку детских салфеток «Клинекс» – ничего другого в «Альберго Ватерлоо» в спешке не нашлось.

Прошло пятнадцать минут, ничего не происходило, и Бродка забеспокоился. Он договорился встретиться с Жюльетт перед залом для прибывших. Там их должна была ждать машина.

Незадолго до того как истекло время, к абонентным ящикам приблизился мужчина, осторожно огляделся по сторонам и вынул из конверта, который Бродка сам отнес в информационное бюро «Алиталии», ключ. Бродка не поверил своим глазам. Это был начинающий лысеть молодой мужчина с красноватым лицом. Титус. В первую секунду Бродка в ярости готов был наброситься на парня, однако победило благоразумие, и он от души насладился зрелищем, наблюдая, как тот вынул из ящика пакет с салфетками «Клинекс» и бросился к выходу так быстро, словно за ним гнались.

 

Неми – восхитительное местечко, расположенное на краю вулканического кратера, на дне которого образовалось глубокое овальное озеро, окруженное склонами, поросшими сладким тяжелым виноградом. В центре городка, среди красивых ярких домов и ресторанов возвышался старый дворец. Еще с древних времен римляне строили себе в Албанских горах летние дома, чтобы убежать от жары, угнетающей жителей столицы в период с июня по сентябрь.

Продавец лимонов, у которого Бродка и Жюльетт спросили на въезде в городок, как проехать к вилле графини Маффай, сначала пожал плечами, но когда они купили у него лимоны, его память внезапно прояснилась и он описал дорогу настолько точно, что они без труда нашли необходимый адрес: Виале Веспуччи, 9.

Старый дом был выкрашен в тыквенный цвет и располагался за железными воротами у подножия виноградника, поднимавшегося круто в гору неподалеку от дома. Они позвонили, и ворота автоматически открылись. Бродка завел машину во двор, доехав до самой двустворчатой двери в дом.

Выйдя из машины, Александр услышал многоголосое пение цикад. В воздухе пахло чем-то сладковатым.

Пожалуй, у каждого свое представление о живых графинях. Дама, которая появилась в дверях, чтобы поприветствовать постояльцев, носила узкие джинсы, широкий белый блейзер и босоножки на высоком каблуке, делавшие ее – при росте добрых сто восемьдесят сантиметров – еще выше. Ее медные волосы были коротко острижены, а голос хрипловат, как у многих итальянок. Графиня даже немного говорила по-немецки, который, по ее утверждению, она учила в лицее еще в молодые годы. Бродка подумал, что это было не так уж давно, и решил, что ей около тридцати лет.

– Называйте меня просто Мирандолина, – сказала женщина, когда Бродка обратился к ней как к графине, и, подмигнув, добавила: – Друзья называют меня Долли. Как долго вы собираетесь пробыть здесь?

– Четыре недели, – ответил Бродка. – Мы заплатим вперед. Вам это подходит?

Чтобы избежать неприятных вопросов, Жюльетт объяснила:

– У нас обоих дела в Риме, если хотите знать. Я торгую произведениями искусства, а мой муж журналист. У вас чудесный дом.

Графиня скривилась.

– Я была замужем за торговцем персидскими коврами. Он промотал все мое состояние. Ну, почти все. Кое-что осталось, хотя и немного. Я слышала, что он все еще замечательно живет на те средства, которые стащил у меня. Мы разведены вот уже три года.

– Мне очень жаль, – произнес Бродка.

– Не стоит жалеть. Напротив. Бывают катастрофы похуже, чем развод. Например, женитьба. Нужно издать закон, запрещающий людям жениться до достижения тридцати лет.

Жюльетт засмеялась.

– Вы совершенно правы.

– Ах, вероятно, у вас тоже был плохой опыт?

– Очень плохой.

Мирандолина взяла Жюльетт под руку и широким жестом обвела долину.

– Я унаследовала от родителей это место с десятком летних домиков и виноградниками, кроме того – палаццо в Риме. И знаете, что мне осталось от всего этого богатства? Вот это. – Она указала пальцем на землю. – И еще квартира в городе. Теперь летом мне приходится сдавать дом в аренду. Вам ведь не помешает, если я буду жить в маленькой квартирке под крышей с отдельным входом?

– Нет, что вы, – заверил Бродка хозяйку.

Мирандолина показала гостям дом. Темная тяжелая мебель девятнадцатого века казалась довольно потрепанной, зато спальня на втором этаже производила светлое, приятное впечатление. Но главное заключалось в том, что здесь они наконец-то почувствовали себя в безопасности.

Графиня посоветовала им ресторан, расположенный в десяти минутах ходьбы от дома. Он носил имя «Спеччио ди Диана», и его вина, а также исключительная кухня вызывали восхищение еще у Гете и лорда Байрона. Посетители, которые были симпатичны хозяину, седовласому патрону, могли даже посмотреть старые гостевые книги с подписями знаменитостей.

На первом этаже в тот вечер были заняты все места, но на втором этаже Бродка и Жюльетт нашли свободный столик, где они могли поговорить вдали от шума и обдумать сложившуюся ситуацию заново.

Теперь они знали, что государственный секретарь кардинал Смоленски был главой тайной организации, которая не имела ничего общего со святым местом, откуда он осуществлял управление. Однако же какой властью обладали эти люди? Решение или, по крайней мере, путь к решению крылся, очевидно, в одной из кассет, магнитной ленте три миллиметра толщиной. Объяснить иначе внезапную перемену в поведении гангстеров было нельзя. И пока ни Смоленски, ни Фазолино, ни их пешки не знали, где находятся кассеты, эти крошечные звуковые документы были для Бродки и Жюльетт чем-то вроде страховки.

– Ты согласна со мной? – спросил Бродка, поделившись с Жюльетт своими соображениями.

Жюльетт, казалось, витала в облаках. Прикрыв рот рукой, она сладко зевнула.

– Ты меня вообще слушаешь? Жюльетт устало улыбнулась.

– Извини, но уже скоро полночь, а день был чертовски напряженным.

Бродка согласился с ней.

– Хорошо, любимая моя. – Он подозвал официанта и расплатился.

Слегка охмелевшие, на негнущихся ногах, они побрели к своему новому дому.

 

Вскоре после восхода солнца старший духовник кардинал Уильям Шерман покинул Палаццо делла Канцелерия на своем темно-синем «вольво». За рулем сидел его шофер и служка падре Иоганн, которого все называли Джонни.

Машина быстро доехала до Ватикана. Швейцарская гвардия у ворот Портоне ди Бронзо поспешно салютовала ему. Шерман, глава ватиканской комиссии отпущения грехов, был им хорошо знаком, хотя его офис располагался вне стен Ватикана, а комиссия насчитывала всего десять человек.

Широко шагая, Шерман преодолевал сразу по две ступеньки. Ему было шестьдесят – для кардинала курии почти юношеский возраст. Учитывая, что Шерман ходил здесь не каждый день, он с трудом ориентировался в коридорах и лестницах. Наконец Шерман достиг своей цели – Сикстинской капеллы.

Читать утреннюю мессу в Сикстине было особой привилегией даже для кардинала. Шерману повезло с этим только потому, что духовное лицо, назначенное на эту среду, государственный секретарь Ватикана кардинал Смоленски, вчера вечером объявил о плохом самочувствии и попросил найти ему замену. О причине своей недееспособности – чрезмерном употреблении дешевого красного вина и таких же дешевых сигар – Смоленски, естественно, не сообщил.

В прилегающей к Сикстине ризнице Шермана ожидал падре Фернандо Кордез, не знавший ни слова по-английски, в то время как для американца испанский был настолько же чужд, как и бой быков на родине Кордеза. В качестве причетников были назначены два студента теологии из Григорианы, папского университета.

В ходе мессы, которую он читал на безупречной латыни, старший духовник купался в лучах собственного благоговения – по крайней мере, до того момента, как он поднял вверх кубок, а причетники зазвонили в маленький колокольчик. Но когда Шерман чуть позже поднес бокал ко рту и сделал большой глоток, он внезапно замер. Несколько секунд казалось, что старший духовник проникся божественным просветлением, – настолько задумчиво и неподвижно стоял он перед алтарем. Однако уже в следующее мгновение кардинал стал медленно клониться набок, словно подпиленное дерево, и, подобно стволу дерева, его тело рухнуло на ступени перед алтарем.

Рот Шермана был открыт, как будто он пытался беззвучно закричать. Глаза его смотрели на алтарь с изображенным на нем «Страшным судом» Микеланджело. Пальцы обеих рук были скрючены, словно он пытался удержать что-то ценное.

Никто из стоявших в церкви людей, присутствовавших на мессе, не сдвинулся с места. Казалось, мощная десница Вседержителя из сверкающих небес Микеланджело обрушилась на старшего духовника. Справедливое наказание за неправедное деяние. И только спустя какое-то время люди начали шептаться, затем послышалось недоуменное бормотание и, наконец, стали звать доктора.

Падре Фернандо Кордез первым понял, что произошло. Он подошел к Шерману, стащил безжизненное тело кардинала со ступенек и опустил его на мраморный пол. Он поспешно откинул на голову Шермана ризу и прижал ухо к его груди. Затем Кордез, положив одну ладонь на другую, стал сильно и часто надавливать на грудь кардинала.

Посетители, среди которых были две итальянские монахини, только теперь поняли, что именно произошло у них на глазах. В то время как одна из сестер, всхлипывая, бросилась прочь из Сикстины, другая упала на колени перед безжизненным кардиналом, ударила себя кулаком в грудь и громко закричала:

– Dio mio, e morto! [25]

К тому времени когда прибыл профессор Лобелло со своим чемоданчиком первой помощи, прошло минут двадцать. Лобелло, почтенный седовласый терапевт в очках без оправы, был обязан своей должностью главного врача Ватикана тому факту, что его дедушка поддерживал близкие отношения с Пием XII. Но даже если бы он пришел раньше, Лобелло смог бы только констатировать смерть старшего духовника.

Врач махнул рукой, и падре Фернандо, ризничий, выпроводил всех посетителей из Сикстины. Когда все двери были закрыты, профессор велел подать тот самый кубок, который выпал из руки кардинала Шермана. Лобелло понюхал кубок и скривился, выпятив нижнюю губу. Затем он обратил внимание на два стеклянных графина с водой и вином, стоявшие на маленьком столике.

– Кто наливал вино в графин? – спросил он, продолжая нюхать бокал, словно собака – ствол дерева.

– Я, профессор.

Лобелло протянул падре графин и велел тоже понюхать его.

Кордез послушался, и после того как он вторично удостоверился, что обоняние его не обманывает, вернул графин профессору.

– Пахнет, как плохое вино, – сказал Кордез, пожимая при этом плечами, словно желая сказать: даже не представляю, каким образом это попало в графин.

Лобелло отставил стеклянный графин в сторону, подошел к падре Фернандо вплотную и, неуверенно оглядевшись по сторонам, как будто хотел проверить, не подслушивает ли кто, произнес:

– Падре, вам известно, что находится в бутылке?

– Не имею ни малейшего понятия, профессор.

Лицо Лобелло стало серьезнее.

– Синильная кислота. Это типичный едкий запах синильной кислоты. Достаточно восьмидесяти миллиграммов, чтобы убить человека среднего роста. Этот яд парализует дыхательный центр. Смерть наступает через несколько секунд.

Падре Фернандо окаменел, как будто Лобелло только что провозгласил, что он умрет. Затем этот полный мужчина, по-прежнему одетый в белый стихарь, крупно задрожал всем телом и торопливо начал креститься. Посмотрев на профессора, он так громко закричал, что его голос разнесся по всей капелле:

– Ради всего святого, я ни при чем! Поверьте мне, профессор!

Лобелло приложил палец к губам, призывая падре к сдержанности.

– Где бутылка с вином для мессы?

Фернандо Кордез, не произнеся ни слова, указал на боковую дверь.

Лобелло взял кубок, графин, и они вместе направились в маленькую комнатку. Огромный шкаф эпохи барокко занимал всю стену. Напротив него стоял такой же старый сервант с множеством дверец. Слева находился умывальник. В этот умывальник профессор вылил содержимое графина, затем прополоскал стеклянный сосуд и бокал.

– Вино! – велел он падре, который с непонимающим видом наблюдал за происходящим.

Падре Фернандо открыл одну из дверец серванта и протянул профессору бутылку. Тот, держа бутылку на некотором расстоянии, осторожно понюхал ее горлышко, потом открыл кран и вылил содержимое бутылки в сливное отверстие.

– Откройте окно! – приглушенным голосом приказал он. – Скорее!

Падре Фернандо повиновался.

Наконец Лобелло закатал рукава и стал тщательно мыть руки.

– Внимательно выслушайте, что я вам сейчас скажу, – произнес он, обращаясь к падре Фернандо и при этом стараясь не смотреть на него. – Кардинал Шерман умер от сердечной недостаточности. Инфаркт, понимаете?

– Нет, – тихо ответил Фернандо. – Вы же сказали, что это была синильная кислота, профессор.

Лобелло закатил глаза и невольно присвистнул. Затем он повторил сказанное еще раз – теперь его голос звучал громче и в нем слышалась угроза:

– Кардинал Шерман умер от инфаркта. Именно эту причину я напишу в свидетельстве о смерти.

– Но…

Профессор не сдержался и вскипел:

– Боже ты мой, вы что, с луны свалились? Неужели вы не понимаете, что кардинал курии не может стать жертвой убийства? Да, конечно, это было убийство. Отравление! Но об этом никто никогда не узнает. В этих стенах и так слишком много людей погибает в результате убийства!

Падре Фернандо казался смущенным. Как мог уважаемый всеми профессор говорить такое?

– Инфаркт, – повторил он и часто-часто закивал, словно только сейчас понял, что имеет в виду Лобелло.

– Оставьте меня на минуту, – попросил профессор, и Кордез вышел из комнаты через заднюю дверь.

На стене рядом с умывальником висел телефон. Лобелло набрал номер.

 

Труп старшего духовника по-прежнему лежал на мраморном полу Сикстинской капеллы, когда на место происшествия прибыл кардинал Смоленски. Лицо его преосвященства было серым, словно алтарный дым.

Лобелло встретил Смоленски почтительным поклоном и попытался поцеловать его перстень, как это принято при встрече с кардиналом. Но из этого ничего не вышло, поскольку государственный секретарь, бледный и несколько помятый, почему-то забыл надеть свой перстень.

Когда профессор поднял облачение, которое носил нежданно почивший кардинал и которым теперь было накрыто его тело, Смоленски едва не стошнило, и он прижал руку ко рту. Лицо старшего духовника приобрело синеватый оттенок, но самым страшным были его широко раскрытые глаза и запрокинутая голова, из-за чего острый подбородок сильно выдавался вперед, подобно клину. Казалось, будто глаза Шермана при падении искали фреску «Страшный суд».

Смоленски отвернулся, и Лобелло закрыл глаза мертвому кардиналу. Затем он снова накрыл тело Шермана его облачением.

Смоленски нерешительно спросил:

– Вы позаботились обо всем необходимом, профессор?

Лобелло кивнул, внимательно посмотрев на государственного секретаря.

– Если позволите сделать замечание, вы выглядите плохо, ваше преосвященство.

Государственный секретарь отвернулся, словно не хотел, чтобы профессор видел его лицо.

– Я и чувствую себя не очень хорошо, – ответил он, не глядя на Лобелло. – Если быть до конца честным, мне просто отвратительно.

Лобелло подвел государственного секретаря к обтянутому красным бархатом табурету и вынул из своего чемоданчика шприц для инъекций. Набрал в него содержимое крошечной ампулы.

– Это пойдет вам на пользу, ваше преосвященство, – сказал он, закатывая рукав Смоленски.

Укол в локтевой сгиб – и профессор выдавил содержимое ампулы в вену кардинала. Тот апатично сидел на табурете, устремив взгляд в пол. Через некоторое время, не меняя позы, он заговорил:

– Не знаю, понятно ли вам, профессор, что на месте убитого вообще-то должен быть я.

Лобелло склонился к Смоленски. Его лицо было крайне обеспокоенным.

– Как вас понимать, ваше преосвященство?

– Очень просто. По средам утреннюю мессу в Сикстине обычно читает государственный секретарь Ватикана.

– Я знаю. Все это знают.

– Вот именно. Сегодня среда.

– Боже мой, действительно!

– Теперь вы понимаете, профессор, почему я так плохо себя чувствую?

Лобелло сжал губы и молча кивнул.

– Вы не предполагаете, кто может стоять за убийством? – спросил он наконец, вытирая большим белым платком очки без оправы, чтобы чем-то занять свои нервные пальцы.

Государственный секретарь натянуто рассмеялся и с горечью произнес:

– В Ватикане живут две с половиной тысячи человек. Тут речь может идти о любом, начиная с алебардиста и заканчивая писарем, от простого служащего до монсеньора, от кардинала до папы.

– Ваше преосвященство! – удрученно воскликнул Лобелло.

Тем временем укол начал действовать. Смоленски вскочил, подошел к Лобелло и с мерзкой улыбкой на лице сказал:

– Профессор, давайте будем откровенны. Ватикан – это точно такая же фирма, как тысячи других. Всемирный концерн, если вам так больше нравится. А в каждом концерне есть недоброжелательное отношение и зависть, тщеславие и корыстолюбие. Почему церковный концерн должен быть исключением?

Едва государственный секретарь закончил говорить, как двери открылись и вошли два одетых в серое носильщика с цинковым гробом. Они подняли тяжелое тело старшего духовника, уложили его в гроб и исчезли, ничем не выразив своего сочувствия.

 

Слух о смерти кардинала во время мессы распространялся со скоростью пожара. Если бы тот умер в постели, это никого не заинтересовало бы. Но в данном случае монсеньор Пьетро Чибо, пресс-секретарь Священного Престола, уже через пять часов после неожиданной кончины Шермана вышел в Сала Стампа делла Санта Седе и официально сообщил журналистам, что старшего духовника постигла смерть от инфаркта прямо во время святой мессы в Сикстинской капелле.

Как всегда на пресс-конференциях Ватикана, Чибо раздал листки с бюллетенем государственного секретаря Ватикана кардинала Смоленски. На этот раз его преосвященство выражал сожаление по поводу безвременной кончины американского брата во Христе и восхищение человеком, жизненный путь которого начался в Колорадо, где тот был коневодом. Теперь же по воле божественного провидения кардинал Шерман был призван для несения высшей службы прямо во время исполнения своих священных обязанностей. Сообщалось также, что старший духовник, которому с большим трудом придется искать замену, уже давно страдал от проблем с кровообращением и лечился у профессора Лобелло.

Конечно, это не соответствовало истине, но пресс-конференции курии проводились не для того, чтобы распространять истину, а для того, чтобы делать объявления или опровержения. От ответов на вопросы журналистов по поводу более детальных обстоятельств смерти в Сикстинской капелле, а также свидетелей происшедшего монсеньор Чибо уклонялся, делая честь своему прозвищу «Monsignore Non-mi-risulta», что означало «Монсеньор Мне-не-известно».

Незадолго до окончания пресс-конференции Андреас фон Зюдов, ведущий репортер «Мессаггеро», которого боялись и уважали в равной степени благодаря его расследованиям, задал вопрос о безымянной могиле на Кампо Санто Тевтонико.

В зале, где присутствовало более тридцати журналистов, внезапно повисла напряженная тишина. Андреас фон Зюдов был известен среди своих коллег-репортеров. Хотя фамилия у него была немецкая, по-итальянски он говорил настолько хорошо, что все полагали, что он родом с севера, из южного Тироля или с озера Гарда. Кроме того, фон Зюдов стригся так коротко, что почти никто не замечал, что волосы у него на самом деле были соломенного цвета. Свои хитрые глаза он прятал за простыми никелированными очками с круглыми стеклами, придававшими ему более юный вид.

И тем не менее в своем деле Андреас фон Зюдов, которому едва исполнилось сорок лет, был стреляным воробьем, он точно знал, что делает, задавая на пресс-конференции этот вопрос. Уже только из-за того, что вопрос прозвучал, тема получила определенную огласку и монсеньор Чибо просто обязан был высказаться.

Конечно же, к этому вопросу монсеньор Чибо не был готов. Он отреагировал довольно агрессивно и заявил репортеру, что пусть фон Зюдов лучше занимается другими делами, а не могилами на каких-то там кладбищах. Но тут монсеньор допустил ошибку. В первую очередь, он недооценил фон Зюдова. Тот возразил, что речь идет не о «каком-то там кладбище», а о Кампо Санто Тевтонико, которое находится в тени собора Святого Петра, и что даже если бы дело касалось обычного кладбища, все равно было бы странно узнать, что имя на могильной плите вдруг исчезло.

Монсеньор покраснел, по двойному подбородку пошли белые пятна – знак высшего напряжения у клириков. Он часто задышал и ответил, что на Кампо Санто Тевтонико никакие надписи не исчезали. В ответ на это Андреас фон Зюдов поднял вверх две фотографии, на которых можно было увидеть одну и ту же могильную плиту – один раз с инициалами «К. Б.» и датами жизни «13 января 1932 – 21 ноября 1998», и второй раз – без всяких надписей. А потом спросил, кто скрывается за инициалами «К. Б.».

Чибо начал поправлять свой белый воротничок, чтобы легче дышалось и чтобы выиграть время для раздумий. Наконец он с сомнением в голосе заявил, что в случае с безымянной могилой речь идет, вероятно, о благодетеле, оставившем Церкви наследство в сто миллионов долларов и пожелавшем быть похороненным в тени собора Святого Петра. Такое иногда случается.

Внезапно зал зашумел. Тема вызвала всеобщий интерес, и римский корреспондент «Вельт» задал вопрос: разве Кампо Санто Тевтонико не предназначено исключительно для немцев? И прав ли он в своем предположении, что человек, оставивший сто миллионов долларов, был немцем?

Для монсеньора Чибо это было уж слишком, и он, разволновавшись, на все последующие вопросы отвечал своим стандартным «Non mi risulta» – мне не известно. Кампо Санто Тевтонико находится вне подчинения курии.

На следующий день в газетах напечатали подробные отчеты о смерти кардинала Шермана. И только некоторые бульварные газетенки уделили смерти кардинала меньше внимания. «Мессаггеро» напечатала заголовок на несколько колонок: «Безымянная могила в Ватикане. Кто такой К. Б., оставивший Церкви сто миллионов долларов?» и поместила две фотографии могильной плиты – с надписью и без нее.

Итак, дело сдвинулось с мертвой точки.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.061 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал