Глава 17. Страстная пятница. Как обычно, страстная неделя погружала Ватикан в клерикальный хаос

Страстная пятница. Как обычно, страстная неделя погружала Ватикан в клерикальный хаос. Священники со всего мира служили мессы одну за другой, словно работали на конвейере. Когда молчали колокола, в соборах звучали григорианские хоралы, поднимаясь до мазохистско-оглушающих звуковых высот. День операции «Urbi et orbi» приближался.

План был продуман до мелочей: папа, либеральный слабак, который, если бы ему дали волю, отменил бы целибат и ввел Церковь в новый век, должен был умереть. Он беззвучно упадет во время пасхального благословения urbi et orbi в лоджии собора Святого Петра, и в тот же день будет созван конклав, чтобы выбрать нового папу. Было почти очевидно, что фамилия его будет Смоленски. Благодаря миллионам и обещаниям раздать должности нужным людям он склонил на свою сторону большинство.

Смоленски не жалел ни о чем. Для него и пурпурной мафии речь шла только о том, чтобы сохранить власть Церкви. По мнению этих людей, Церковь сможет устоять лишь в том случае, если будет вести себя так же, как и две тысячи лет назад. Хотя человечество за это время не стало лучше ни на грош, в чем, к сожалению, и не состояла цель клира, Церковь ни в коем случае не должна была опуститься до людей – напротив, люди должны были смотреть на Церковь снизу вверх. А это требовало средневековой строгости. Человечность была неуместна.

Утром в Страстную пятницу Смоленски и его секретарь Польников снова встретились в офисе государственного секретаря, чтобы проверить каждый пункт плана.

Ян Польников был низеньким лысым человеком, о котором говорили, что с тех пор как в Польше рухнул коммунистический строй, он больше не улыбался. Его мрачные черты лица не оставляли в этом сомнений. О том, что он принадлежал к числу поздно призванных, было известно немногим. А о его прошлом, когда он, будучи сотрудником КГБ, специализировался по электронной логистике, знал только Смоленски. Именно Польников помог государственному секретарю обзавестись многочисленными электронными устройствами, которые уже давно давали его преосвященству возможность следить за всеми наиболее важными в Ватикане местами, в том числе и личными апартаментами папы.

За толстыми стеклами очков, которые носил Польников, скрывался острый ум, а потому он одинаково хорошо умел обходиться с битами, байтами и философией Канта и Гегеля. В качестве неприметного секретаря властолюбивого кардинала Польникова, конечно, недооценивали, однако этот невысокий человек никогда даже не думал о том, чтобы потребовать себе больше полномочий.

Перед Смоленски на столе лежали фотографии прессы с благословения urbi et orbi за прошлый год и контрольный план операции. На снимках был запечатлен папа, стоявший в центре лоджии собора Святого Петра. Слева от него – папский камергер. Справа – кардинал Роччетта, самый старший среди кардиналов.

В который раз на одном из многочисленных мониторов, установленных на стене, появилась запись пасхального благословения. Смоленски и Польников, не отводя глаз, следили за записью.

Во время церемонии папа не двигался с места. Тому были свои причины: как раз в центре лоджии был установлен микрофон, в который он говорил.

– Великолепно! – похвалил Смоленски план своего секретаря.

Польников не припоминал, чтобы шеф когда-либо раньше его хвалил.

– Вы не видите никаких слабых мест, Польников?

Конечно же, Смоленски ожидал услышать в ответ четкое «нет», однако заметил, что секретарь колеблется. Польников вынул кассету из проигрывателя и вставил другую.

– Есть некая неопределенность, ваше преосвященство…

– Неопределенность? Никакой неопределенности быть не должно! – закричал Смоленски.

На мониторе еще раз появилась та же картинка.

Государственный секретарь вопросительно посмотрел на Польникова.

– Это urbi et orbi два года назад, – пояснил Польников. – Посмотрите, ваше преосвященство!

На экране папский камергер без всякой видимой причины тронул микрофон, и папа внезапно очутился чуть левее от середины лоджии.

Смоленски побледнел.

– Теоретически то же самое может произойти завтра. Что мы должны сделать, Польников?

Секретарь перемотал кассету назад и снова запустил ту же сцену.

– Именно это и есть та неопределенность, о которой я говорил, ваше преосвященство. В этом случае только вы можете устранить эту опасность. Вам нужно занять место кардинала Роччетта.

– Я? Невозможно! Я должен нажать на кнопку!

– А кто вам помешает, ваше преосвященство? – Польников поднял нечто маленькое, размером не более авторучки. – Передатчик можно спрятать в кармане, не говоря уже о складках кардинальской мантии.

Смоленски взял в руки прибор, проверил его вес и заметил:

– Неплохая идея. А какова, собственно, точность оружия?

Польников небрежно отмахнулся.

– При помощи «Токарева ЛЗ 803» вы можете выбить у противника сигарету изо рта с расстояния двух сотен метров. Боюсь, самой большой проблемой будет убедить кардинала Роччетта, что вы возьмете на себя его роль во время urbi et orbi.

– А это, – ответил Смоленски, – можете спокойно предоставить мне.

Как и было условлено, группа строителей убрала осколки руин на колоннаде и установила металлические леса. В то время как в соборе Святого Петра шли праздничные приготовления к Пасхе, Польников под покровом темноты поднялся на колоннаду через восточный вход. У него с собой был узкий длинный чемоданчик, похожий на тот, который используют для своих инструментов музыканты.

Чтобы избежать ярких лучей прожекторов, которыми освещались колоннады Бернини ночью, Польников должен был двигаться по дальней стороне. Согнувшись, а кое-где и на четвереньках, он дополз до лесов, толкая чемоданчик перед собой.

Взрыв задел также находившиеся неподалеку прожекторы, поэтому леса, в отличие от фасада, были скрыты в полумраке. Польников взобрался на платформу, открыл свой чемоданчик и вынул разобранный на части «Токарев ЛЗ 803».

Когда глаза его привыкли к темноте, Польников внимательно огляделся по сторонам, проверяя, нет ли лишних свидетелей для столь важного предприятия. При этом он почувствовал, что ситуация напоминает ему то время, которое он провел на многолетней службе в КГБ, – тогда подобные задания воспринимались им как повседневность. Это было давно и принесло, кроме регулярного заработка, немалые премии. С этой точки зрения, клерикальная жизнь, можно сказать, расслабила его. Впрочем, все это не имело к делу никакого отношения.

С присущей ему аккуратностью Польников начал собирать оружие. Ему даже не понадобился фонарик, поскольку каждое его движение было выверенным и доведенным до автоматизма. С этой задачей бывший сотрудник КГБ справился бы даже с закрытыми глазами. Все заняло несколько минут.

Как и ожидалось, труднее всего было установить штативы, имеющие форму тарелок. Именно на них он собирался закрепить смертоносное оружие. На деревянных досках проделать все это было бы намного легче. Современные же решетки, служившие в качестве платформы, оказались крайне неудобными. Учитывая, что на долю секунды штативам предстояло противостоять отдаче силой в целую тонну на квадратный сантиметр и при этом не сместиться даже на миллиметр, Польникову нужно было закрепить предназначенные для этого струбцины как можно надежнее. Поэтому он использовал все свои силы, на которые было способно его небольшое тело. Затем он взял в руки оружие, которое теперь, в готовом к работе виде, имело почти два метра в длину и походило на обычное ружье благодаря своему длинному стволу. Он установил его на оба штатива и закрутил хромированные гайки, направив ствол прямо в центр фасада собора Святого Петра.

Осторожно, почти с любовью Польников вставил аппаратуру прицела в предусмотренный для нее паз. Зеркальный прицел имел около десяти сантиметров в диаметре, что придавало ему невероятную светосилу, позволявшую даже ночью видеть объект. Все это происходило через призменный объектив, который можно было повернуть, в том числе направить горизонтально вверх.

Польников посмотрел на свои часы. До начала urbi et orbi оставалось тридцать шесть часов. Он сознавал значимость своей работы, но, тем не менее, никаких признаков беспокойства не выказывал. Понимание того, что последствия будут далеко идущими, наполняло его гордостью.

Звук был хорошо налажен, аппаратура установлена. Польников поднял призму вертикально вверх и заглянул в нее. Для регулировки необходимой высоты и боковых расстояний он пользовался двумя ручками настройки из полированного алюминия. Оружие подчинялось малейшему движению человека, причем с величайшей точностью.

Из кармана куртки Польников вынул фотографии прессы с благословения urbi et orbi. В свете карманного фонарика он внимательно рассмотрел каждую из них. Балюстрада лоджии служила ему в качестве отправного пункта для установки высоты. Что касается установки бокового расстояния, то здесь помогал портал, находившийся на заднем плане.

Польников то и дело сравнивал поле обзора прицела с фотографиями в прессе, регулировал и снова сравнивал, пока, наконец, спустя почти час не был удовлетворен результатом. Он тщательно накрыл аппаратуру брезентом и закрепил его липкой лентой.

Теперь Польников не сомневался, что прокола не будет. Он осторожно положил тумблер с обратной стороны оружия. Тихий щелчок, изданный тумблером, казался безобидным по сравнению с действием, скрывавшимся за ним. В тот же миг рядом с окошком загорелась маленькая зеленая лампочка – знак готовности бесшумно убить.

Утром в квартире Андреаса фон Зюдова раздался неожиданный звонок. Он сонным голосом ответил:

– Pronto. Кто говорит?

В ответ послышался грубый голос:

– Вы – репортер из «Мессаггеро»?

Когда Зюдов недовольно ответил «да», голос заявил:

– Это вы обнаружили ту одиозную могилу в Ватикане, не так ли? Все это ничто по сравнению со всеми другими гадостями, которые там происходят. Вам интересно узнать больше?

В тот же миг Андреас фон Зюдов полностью проснулся.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Но почему вы звоните мне? Кто вы?

– Мое имя не имеет к делу никакого отношения. А что касается причины моего звонка, то я просто хочу заковать в наручники бандитов из Ватикана.

– Вы сказали бандитов, синьор? Вы можете назвать имена?

В ответ на вопрос Зюдова последовало продолжительное молчание.

– Имена! Факты! – настаивал Зюдов. – С одними намеками мы ничего сделать не сможем.

Звонивший долго откашливался и после довольно длительной паузы сказал:

– Понимаю. Мы можем где-нибудь встретиться?

Несмотря на волнение, Зюдов призвал себя к спокойствию.

– Послушайте, синьор, я даже не знаю вашего имени, а вы отделываетесь какими-то намеками. Как вы думаете, сколько людей звонят мне и пытаются продать какие-то сенсационные материалы, которые в итоге оказываются не более чем мыльным пузырем? Если вы больше ничего не хотите сказать…

– Не кладите трубку! – Звонивший явно занервничал. – То, что я собираюсь вам рассказать, очень важно.

– Так говорите же, черт бы вас побрал!

Незнакомец не ответил, и Зюдов положил трубку. По своему опыту, полученному за долгую карьеру журналиста, он знал, что это самый простой способ заставить кого-либо заговорить.

И действительно, не прошло и минуты, как телефон зазвонил снова. На этот раз незнакомец без предисловий перешел прямо к делу.

– Ватиканские коллекции картин – не что иное, как собрание копий. Рафаэль, Леонардо, Джотто – все это не оригиналы!

– Откуда вам это известно?

– Потому что я сам рисовал эти копии.

Теперь Зюдов не знал, что и сказать.

– Оригиналы, – продолжал звонивший, – были проданы в Америку, Японию и Германию. И на эти деньги была создана тайная организация, которую возглавила мафия, состоящая из кардиналов. Их цель – незаметное устранение папы. Этого достаточно?

– Вы можете доказать, что именно вы копировали мастеров? – спросил оторопевший Зюдов.

– Ну конечно, – рассмеялся незнакомец. – На каждой из моих копий стоят мои инициалы, крохотные, в самых неподходящих местах. Я догадывался, что они могут пригодиться.

Зюдов с трудом сдерживал волнение.

– Я вам не верю, – заявил он. – Ни единому слову не верю.

– Ну хорошо, – сказал незнакомец. – В таком случае пойдите в музей и посмотрите на портрет папы Лео X. Особое внимание уделите его кольцу с печаткой. В оригинале на кольце изображен инициал «Л» – от Леоне.

– Выходит, что наблюдение смотрителя Мейнарди, касающееся Мадонны Рафаэля, было верным?

– Конечно. До смешного плохая копия. Не моя. Говорят, ее рисовал немец – именно немец! Со мной подобной ошибки не произошло бы!

Зюдов задумался.

– Если за свою информацию вы хотите денег, то вынужден вас разочаровать.

– Речь идет не о деньгах. Я просто хочу, чтобы вы написали про то, что я вам сейчас рассказал. Если желаете, мы можем встретиться в девять часов вечера на Виа Аппиа Антика, монумент Коммодиуса.

И прежде чем Зюдов успел ответить, незнакомец положил трубку.

В силу своей профессии Андреас фон Зюдов не мог быть жаворонком. Ему требовалось определенное время, чтобы прийти в форму. Ранний звонок и, в первую очередь, его содержание привели Зюдова в замешательство.

Вновь зазвонил телефон. Из Остии позвонил Бродка и сообщил о своем бегстве из Неми в связи с покушением на него. Когда Зюдов рассказал ему о незнакомце, который готов поделиться информацией, дело приняло новый, неожиданный, оборот. Зюдов и Бродка договорились встретиться в обед на входе в Ватиканские музеи.

Из всего бесчисленного количества посетителей только Бродка и Зюдов чувствовали, как напряжение, ощущавшееся в самом воздухе, постепенно нарастает. С присущей им целеустремленностью они отыскали зал, в котором был выставлен портрет Лео X. На остальные произведения искусства они даже не смотрели. Зюдов хотел одного – подтверждения слов загадочного незнакомца.

Когда они принялись разглядывать портрет Лео X, им показалось просто невероятным, что это может быть копия. Несмотря на то что папское кольцо с печаткой было вполовину меньше натуральной величины мизинца, а саму печатку художник уменьшил в перспективе, они сразу увидели инициалы, предусмотрительно оставленные копиистом.

– Как бы вы прочитали эти буквы? – обратился Зюдов к Бродке.

– Д и П.

– Мне тоже так кажется. Итак, наш незнакомец был прав. Картина – не что иное, как подделка.

– Д. П.? Вы догадываетесь, кто может скрываться за этими инициалами? – спросил Бродка.

Спрятав руки в карманы, Зюдов снова погрузился в изучение картины. Он пожал плечами, проигнорировав вопрос Бродки, и через некоторое время сказал:

– Вы ведь кое-что понимаете в искусстве, Бродка. Считаете ли вы возможным, чтобы современный художник обладал способностью с такой точностью подражать Рафаэлю, что его подделки нельзя отличить от оригинала?

Бродка ухмыльнулся. В глазах Жюльетт он, вероятно, выглядел бы профаном по части искусства, но Александр многому научился и знал, что такая подделка, в принципе, возможна.

– Люди, понимающие в искусстве больше, чем я, – сказал он после паузы, – утверждают, что половина всех продающихся на рынке произведений искусства картин старых мастеров – не оригиналы.

Зюдов удивленно покачал головой.

– Рафаэля считают гением. А этот незнакомец рисует так же хорошо, как Рафаэль, и никто не знает его имени!

– Да, жизнь несправедлива, – сухо заметил Бродка. – Кстати, вы связались с синьорой Бонетти, дочерью фотографа?

– Ах да, я же вам не сказал. Мария Бонетти только сегодня возвращается с фестиваля шлягеров в Каннах.

– Впрочем, не так уж это и важно, – небрежно произнес Бродка, когда они направились к выходу и стали спускаться по огромной винтовой лестнице.

– Не говорите так, – упрекнул его Зюдов. – Интуиция подсказывает, что Мария Бонетти нам еще очень пригодится.

После наступления темноты Бродка и Зюдов отправились на Виа Аппиа. Часть пути они проделали на машине; затем пошли пешком по старой мощеной улице.

Более двух тысяч лет назад богатые римляне возводили по обе стороны этой улицы свои роскошные могилы. Теперь руины были освещены неярким лунным сиянием. Кто думает, что на Аппии в это время одиноко и безлюдно, жестоко ошибается. Любовные парочки в эту теплую ночь вовсю пользовались романтической обстановкой для любовной идиллии.

Монумент Коммодиуса стоял в окружении кипарисов и огромных кустарников и представлял собой полуразрушенный прямоугольник стены размером три на четыре метра, на которой сохранились остатки надписи с именем Коммодиуса. Памятник располагался немного в стороне от улицы. Когда Бродка и Зюдов приблизились, в нос им ударил зловонный запах.

После того как они еще раз обошли окруженный густым кустарником монумент, из тени навстречу им вышел какой-то человек.

Мужчины остановились на некотором расстоянии.

– Кто вы? – крикнул Зюдов.

– А вы? – послышался встречный вопрос.

– Моя фамилия Зюдов, а это – мой коллега Бродка.

Незнакомец приблизился на пару шагов, так что стало видно его лицо. Ему было лет пятьдесят или шестьдесят; небольшая лысина в окружении светлых волос делала его похожим на обычного пожилого человека. Да и в остальном он не производил впечатления гангстера.

– Меня зовут Джузеппе Пальмеззано, – представился он, медленно подходя к ожидавшим его мужчинам и держа при этом руки за спиной.

Бродка недоверчиво огляделся. Ситуация ему не нравилась, и он отступил на шаг.

– Вы уверены, что за вами никто не следил? – поинтересовался Пальмеззано.

Зюдов пожал плечами.

– Конечно нет. Но в любом случае могу сказать, что мы вели себя с предельной осторожностью.

– Понимаете, мне не хотелось бы, чтобы меня видели именно с вами.

– Понятно, – ответил Зюдов. – Что вы хотите сообщить?

Пальмеззано махнул рукой, приглашая следовать за собой в кусты. Там он вынул из кармана какой-то предмет и протянул его Бродке и Зюдову.

В свете луны Бродка увидел, что это была пурпурная ленточка. Он почувствовал, как кровь застучала у него в висках.

– Это, – начал Пальмеззано, – опознавательный знак кардинальской мафии.

– А как эта вещь попала к вам? – спросил Бродка.

– Когда-то я принадлежал к этой организации. Если хотите, эта ленточка – мой членский билет. Я много лет работал на этих господ. Однако потом произошел… назовем это несчастным случаем на производстве, и я более не мог быть им полезным. Они бросили меня, как ненужную вещь.

– В чем заключалась ваша роль в этой организации? – спросил Зюдов.

Пальмеззано рассмеялся.

– Я страстно люблю рисовать, понимаете? Мне нужна всего лишь бутылка красного вина, кисти и полотно, – и тогда я начинаю чувствовать себя Рафаэлем, ибо рисую точно так же, как великий художник. Половину старых мастеров в ватиканских коллекциях срисовал я. Не подделал, прошу заметить, – срисовал!

С помощью моей работы Смоленски сколотил себе состояние, продавая оригиналы и вешая вместо них мои картины.

– Смоленски?

– Да, государственный секретарь. Хотя он и не является главой организации, однако именно он – заправила.

– А кто глава? – взволнованно спросил Бродка.

– Шперлинг.

– Кардинал курии Шперлинг?

– Он самый.

– А Смоленски? Я думал…

– Между Шперлингом и Смоленски существует старая вражда. Они – заклятые враги и уже не раз предпринимали попытки уничтожить друг друга. Смерть кардинала Шермана во время мессы в Сикстинской капелле, представленная как инфаркт, была на самом деле очередным «несчастным случаем на производстве». Церковное вино было отравлено.

– Кем?

Пальмеззано откашлялся.

– У меня в Ватикане еще остались свои люди. Но это предназначалось не Шерману, а Смоленски. Сейчас Смоленски занимается подготовкой крупной операции под названием «Urbi et orbi». За этим скрывается устранение папы. Насколько я слышал, все устроено настолько великолепно, что вряд ли может пойти наперекосяк.

– Вам известны подробности?

Пальмеззано покачал головой.

– Сообщников крайне мало. Только они знают точное время, а также детали проведения этой акции.

Бродка искоса поглядел на Зюдова. Судя по выражению его лица, он был озадачен не меньше Александра.

– Urbi et orbi, – пробормотал Бродка.

Зюдов кивнул.

– Вы знаете, что это означает. Папе осталось жить пятнадцать часов.

– Пятнадцать часов? – неуверенно переспросил Пальмеззано. – В таком случае вам известно больше моего.

– Может быть, – ответил Бродка. – По меньшей мере в том, что касается даты. Нам попало в руки тайное послание, в котором речь идет об операции «Urbi et orbi». До сих пор нам неясно было только значение этого понятия. Теперь мы знаем, что под ним подразумевается дата совершения преступления.

Пальмеззано в очередной раз огляделся по сторонам, затем тихо произнес:

– Честно говоря, я не могу себе представить, чтобы Шперлинг или Смоленски пошли на это, то есть заказали папу какому-нибудь киллеру. Это вызвало бы слишком большое волнение. Рано или поздно преступников бы схватили. Убить папу, на которого нацелены сотни камер?..

Бродка задумчиво произнес:

– Кто же говорит о том, что папу должны застрелить? Как известно, человеческая подлость выдумала различные виды смерти.

– Во время благословения urbi et orbi. – Зюдов поморщился.

– После того, что мне стало известно о Смоленски, – заявил Бродка, – я ничему не удивлюсь.

– Вы не так уж не правы. Смоленски – воплощение зла. А зло можно победить только злом. Я уже подкладывал под его машину бомбу. Но судьба странным образом щадит этого черта. – В словах Пальмеззано слышалась горечь.

На старой улице, с южной стороны, закрытой для машин, показались две фигуры. Их шаги гулко отдавались на базальтовой мостовой. Пальмеззано забеспокоился и настоял на том, чтобы Бродка и Зюдов спрятались в кустах, окружавших монумент Коммодиуса.

Бродка чувствовал себя не в своей тарелке, причем не столько из-за появления темных фигур, сколько из-за Пальмеззано, который произвел на него странное впечатление.

Когда обе фигуры скрылись в темноте, Пальмеззано сказал:

– Вы ведь не станете на меня сердиться, синьоры, если я сейчас уйду? Для обмена такими тайнами это место кажется мне нет сколько опасным. Кроме того, все самое важное уже сказано. Надеюсь, вы сможете сделать что-то с этой информацией.

Едва договорив, Пальмеззано скрылся в темноте. Бродка и Зюдов вслушивались в теплую лунную ночь. До них не доносилось ни единого звука. Пальмеззано словно сквозь землю провалился.

– Что вы думаете об этом человеке? – спросил Бродка через некоторое время.

Зюдов пожал плечами и промолчал.

– Если то, что он сказал, правда, – продолжил Бродка, – то завтрашний день станет решающим в судьбе папства. Зюдов, мы должны что-то предпринять!

Идя по темной Виа Аппиа обратно к своей машине, они то и дело оглядывались по сторонам.

– Что нам теперь делать? – спросил Зюдов. – Пойти в полицию и сказать, что завтра во время благословения urbi et orbi папу застрелят или он просто-напросто упадет с лоджии? Но в этом случае, Бродка, мы окажемся первыми подозреваемыми.

– Неужели вы не верите в то, что преступление состоится?

Зюдов пожал плечами.

– Конечно, есть косвенные улики, однако доказательств у нас нет. Вспомните, что произошло, когда мы отправились в полицию по поводу Мейнарди. Сделала ли полиция что-то со святой мафией? Ничего! Или я не прав?

– Боюсь, вы совершенно правы, – ответил Бродка. – Я на собственной шкуре испытал, какими средствами пользуются эти люди из Ватикана.

Против невидимых противников он чувствовал себя беспомощным. Знание, которым он обладал, угрожало задушить его. Справится ли он, если случится непостижимое, если Смоленски претворит свои планы в жизнь?

Словно издалека до него донесся голос Зюдова:

– Что случилось? Вам плохо?

– Ничего, ничего, – рассеянно ответил Бродка.

И они продолжили путь.

Графиня весь день пыталась дозвониться Бродке. От тети Грации она узнала, что он еще утром ушел из дома. Телефон Зюдова тоже не отвечал. Почему Бродка не оставил ей сообщения?

Около десяти часов вечера она решилась поехать на машине в Остию, чтобы подождать Бродку там.

У двери по-прежнему стоял взятый им напрокат автомобиль. Мирандолине показалось разумным убрать машину Бродки от своего дома. Кроме того, ему ведь нужен автомобиль. Поэтому, чтобы отправиться в Остию, она села в серый «форд», а не в свою «ланчу».

Мирандолина завела мотор, который довольно заурчал, осторожно переключила передачу и тронулась с места. Фары машины слабо освещали крутую дорогу, по которой она ехала уже не впервые.

Слишком долго она полагала, что может обходиться без мужчин. Но вот уже два дня, как она поняла, чего лишила себя. Бродка словно разбудил ее, вырвал из сна. Она любила этого мужчину. Возможно, он вообще был первым мужчиной, которого она любила. Гордость никогда раньше не позволяла ей звонить мужчине или, что еще хуже, ехать за ним.

С Бродкой все было иначе. Впервые в жизни Мирандолина испытывала сладостную истому, о которой пишут в романах. Ей было страшно. Ведь Бродка может и не ответить на ее чувства. Почему он не позвонил? Неужели она безразлична ему? Может, для него их любовь всего лишь очередное приключение? Или он воспринимает ее как кратковременную замену той женщины?

В месте, где крутая дорога делала небольшой поворот, она включила вторую скорость. Внезапно коробка передач издала странный звук. Хотя Мирандолина сняла ногу с педали газа, мотор взревел. Машина, потеряв контроль, понеслась вперед. Мирандолина в отчаянии жала на тормоз, но сопротивления не ощущала. Педаль проваливалась до упора.

Тяжелый «форд» прибавил скорость. Свет фар выхватил из темноты стену дома в конце улицы. Мирандолина поспешно пыталась переключить передачу. Однако рычаг не двигался.

– Неееееет! – закричала она, изо всех сил пытаясь в последний момент вывернуть руль. На долю секунды она увидела, что светлая стена дома несется прямо на нее. Затем она услышала оглушительный треск и звон разбитого стекла. Мир вокруг нее погрузился в тишину.

Было уже за полночь, когда Зюдов высадил Бродку у дома тети Грации.

Бродке было стыдно за свое позднее возвращение. Кроме того, и он, и Зюдов были уже не совсем трезвы, когда остановились у ее дома.

– Да что ж такое? – испуганно воскликнул Бродка. На улице был припаркован автомобиль карабинеров. В окнах дома горел яркий свет.

У синьоры, вышедшей их встретить, на глазах блестели слезы.

– Что произошло? – спросил Бродка.

Пожилая женщина отвернулась. Она была настолько взволнована, что не могла говорить. Из-за ее спины вышли двое карабинеров. Один из них полистал свои записи, потом испытующе поглядел на Бродку.

– Вы четыре дня назад взяли напрокат автомобиль в фирме «Авис»? «Форд-Скорпио», номерные знаки АХ-5-9-ЕВ?

– Да, – изумленно ответил Бродка.

– На вашей машине произошел несчастный случай с графиней Маффай. В каких отношениях вы находились с графиней?

Холодность, с которой карабинер относился к своему делу, словно парализовала Бродку. Прошло немало времени, прежде чем до него дошли слова мужчины.

– Мирандолина… мертва? – непонимающе спросил он. – Что произошло?

– В каких отношениях вы находились с графиней? – повторил карабинер.

– В каких отношениях? – бесцветным голосом пробормотал Бродка. – Мы… мы были хорошими друзьями, если вы это имеете в виду.

– Я не это имел в виду, синьор. Я спросил: имела ли графиня Маффай право ездить на арендованном вами автомобиле?

Бродка бездумно кивнул. Затем он закричал:

– Неужели это настолько важно теперь, когда она мертва? Я вас спрашиваю!

Бравый карабинер вздрогнул.

Зюдов положил руку на плечо Бродки. Тот стоял с окаменевшим лицом и, глядя на карабинера, продолжал спрашивать:

– Как такое могло случиться? Где это произошло?

– Она села в арендованный вами автомобиль и не успела отъехать от своего дома и двух сотен метров, синьор. Машина врезалась в стену на спуске. Нет тормозного пути, ничего. Создается впечатление, что это было сделано с умыслом.

– С умыслом? Вы имеете в виду самоубийство?

К ним подошла синьора. Она услышала слово «самоубийство» и стала ругать карабинера, чтобы он попридержал язык и не говорил глупостей. Мирандолина была не тем человеком, чтобы совершить самоубийство.

Бродка поддержал ее.

– Нет тормозного пути? – задумчиво повторил он.

– Я видел уже немало автокатастроф, синьор, но с таким сталкиваюсь впервые.

– Вы уже думали о том, что причиной несчастного случая могло быть покушение?

– Поэтому я и спрашивал о ваших отношениях с графиней Маффай, синьор. С машиной сделали что-то такое, вследствие чего отказала коробка передач и тормоза.

– Вы думаете, это я?.. – закричал Бродка. – Вы серьезно думали, что я мог?..

Бродке не хватало воздуха, и Зюдов попытался успокоить его.

– Это я арендовал автомобиль, – сказал наконец Бродка, все еще донельзя взволнованный. – Неужели вы полагаете, что я стал бы что-то делать со своей машиной?

Никакой реакции от карабинера не последовало.

– У вас есть враги, синьор Бродка? – спросил он после паузы. Это был простой вопрос, и на него следовало дать простой ответ.

– Да, у меня есть враги, – ответил Бродка и вопросительно посмотрел на Зюдова. – Только вот… я их не знаю.

– Как прикажете это понимать? – Карабинер с любопытством уставился на него.

Бродка молча прошел в комнату, которую предоставила ему синьора, и через пару минут вернулся, держа в руке прицел, который нашла в винограднике у дома Мирандолины ее овчарка.

– Позавчера кто-то пытался застрелить меня в доме графини. Однако киллер сбежал и во время бегства потерял этот прицел.

Чиновник спрятал его в пластиковый пакет.

– Полагаю, – сказал он, – вам придется нам кое-что пояснить. Считайте, что отныне вы поступаете в наше распоряжение.

Всю ночь Бродка и Зюдов просидели с синьорой Грацией за столом. О сне нечего было и думать. Бродка жестоко корил себя за то, что в смерти Мирандолины есть и его вина. Он не мог успокоиться, терзаясь от того, что втянул ее в это дело. Он должен был знать, что графиня, оставаясь в Неми, находится в опасности – с тех самых пор, как там появились его враги.

Однако с этой виной ему придется жить. Если, конечно, он сумеет выжить.

На площади Святого Петра, залитой ярким солнечным светом, толпились сотни тысяч людей. Настроение было праздничным.

Настал день urbi et orbi.

Бродка и Зюдов, объехав все заграждения, добрались до переднего блока, зарезервированного большей частью для важных гостей. Оттуда хорошо было видно лоджию.

Накануне Бродка и Зюдов обсуждали вопрос, не должны ли они поделиться своими сведениями с полицией. Бродка был за, Зюдов – против. В конце концов Бродка уступил, поскольку ничего не мог противопоставить аргументу Зюдова, заключавшемуся в том, что им никто не поверит. Чем они располагали? Парой микрокассет с непонятным содержанием и высказыванием трех человек, один из которых был мертв, а двух других подозревали в том, что они уже не совсем в своем уме?

Раздался шквал аплодисментов, когда в сопровождении государственного секретаря Ватикана и папского камергера в лоджию вошел папа. Он казался бледным и хрупким, почти испуганным.

Гораздо больше, чем папа, Бродку привлек Смоленски, маленький сутулый человек с волевым лицом, на котором выделялись черные кустистые брови. Его мантия, роскошная пурпурная накидка, уже из-за одного своего цвета вызывала у Бродки такое же отвращение, как и сам этот человек.

Папа казался трогательным, почти беспомощным. Теперь, когда он начал читать благословение на латыни, Бродка следил за каждым его движением и уже не сводил со старика глаз. Может, поэтому он не заметил беспокойства кардинала, стоявшего справа от папы. Смоленски искоса смотрел на папу, раздававшего благословение на всех языках мира. Его подчеркнуто равнодушный взгляд устремился к колоннаде, снова вернулся к папе, а затем опять на леса балюстрады.

– Joyeueses Paques! ^[36] – воскликнул по-французски папа, чуть склонившись к микрофону, который находился прямо у него перед губами.

На площади раздались слабые аплодисменты.

Бродка неуверенно поглядел на Зюдова. Неужели они ошиблись? Неужели они внушили себе нечто, существовавшее только в их фантазиях? И зачем я здесь стою, подумал Бродка. Когда он возвращался к событиям прошедших месяцев, то части головоломки почти складывались – не хватало только одного, решающего, элемента, который бы все объяснил.

Пока Бродка размышлял об этом, анализируя свои сомнения, он пропустил момент и не увидел, как Смоленски полез в складки своей пурпурной мантии, словно хотел ее поправить. Взгляд кардинала снова устремился от папы, стоявшего рядом с ним, к лесам на колоннаде и обратно.

– Счастливой Пасхи! – раздался над площадью голос папы. На губах Смоленски промелькнула циничная ухмылка. Он сжал в руке крошечный передатчик и с наигранной набожностью смежил веки.

Выстрел произошел беззвучно. Смоленски широко раскрыл глаза, на секунду застыл, словно статуя, и безмолвно рухнул на пол. Он умер молниеносно. Откуда-то сзади на помощь бросились два диакона и вынесли государственного секретаря с лоджии. На мгновение площадь Святого Петра заволновалась. С невозмутимым видом папа продолжал благословлять.

Бродка покачал головой. Он словно окаменел.

Тем временем торжественная церемония закончилась. Папа помахал людям рукой и исчез.

Внезапно Бродка почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Он обернулся.

– Жюльетт!

Какой-то миг они смотрели друг на друга, потом крепко обнялись.

В 13 часов дня радио Ватикана сообщило, что во время благословения urbi et orbi с государственным секретарем Ватикана кардиналом Смоленски случился инфаркт. Папа крайне потрясен столь неожиданным событием.

Это происшествие вызвало в Ватикане не столько озадаченность, сколько необъяснимое волнение. О праздничном настроении не могло быть и речи. В администрации Смоленски руководство взял на себя Польников. Он внимательно следил за происходящим, сидя у экранов, и поэтому знал, что кардинал курии Шперлинг, он же Бельфегор, находится на пути к нему.

Польников ожидал Шперлинга в приемной.

Кардинал закрыл за собой дверь, подошел к Польникову и обнял его.

– Вы проделали хорошую работу, Польников. Вы не останетесь внакладе!

Польников наслаждался комплиментом. Кивнув на экраны, спросил:

– Что теперь будет с этим, ваше преосвященство?

Кардинал скрестил руки на груди и стал пристально изучать пункт наблюдения.

– Не знаю, необходимы ли в Ватикане такие устройства, – ответил он.

Польников смущенно улыбнулся.

– Я действовал исключительно по поручению государственного секретаря. Кардинал Смоленски жил в постоянном страхе, оттого что боялся пропустить какое-либо происшествие. Он видел зло только в одном – в неведении. Знание – сила, как он любил повторять.

– И он не так уж не прав. В своем безумии он счел себя всезнающим, и именно это погубило его. Смоленски даже не подозревал, что под конец остался совсем один. При этом он совершенно серьезно полагал, что сможет стать следующим папой. Поздравляю, Польников, вы укрепили кардинала в этом мнении.

– Если быть до конца откровенным, – ответил секретарь, – то мне иногда приходилось очень непросто. Действуя вразрез с собственными убеждениями, я жил в постоянном страхе, что все откроется. Ведь Смоленски был не только умен, он обладал стойкостью и крайне острым чутьем.

Пока Польников и кардинал наблюдали на экранах за покоями папы, секретарь спросил:

– Ваше преосвященство, а с чем, если не секрет, была связана бесконечная ненависть Смоленски к папе?

Кардинал Шперлинг подошел ближе к Польникову и приглушенным голосом произнес:

– Вы должны знать, что когда-то папа был секретарем Смоленски. В те времена его звали просто монсеньор Маник. Конечно же, Смоленски сам хотел стать папой, однако конклав его не поддержал. Поэтому он выдвинул своего бывшего помощника, который к тому времени сам стал кардиналом. Смоленски рассчитывал, что сможет его шантажировать.

– Шантажировать?

– У папы в молодости было некое любовное увлечение. Эта связь не осталась без последствий.

– Боже мой! Теперь мне многое становится понятным.

– Это еще не все. Смоленски пытался заставить женщину сделать аборт, ибо не мог допустить скандала. Но женщина стояла на своем. Папа так никогда и не простил этого Смоленски, однако не мог восстать против него. Когда папа – с моей помощью – велел похоронить эту женщину на Кампо Санто Тевтонико, у Смоленски возникло ощущение, что все вышло из-под контроля. Поэтому он занялся операцией «Urbi et orbi», чтобы воспользоваться последним шансом и стать папой.

Польников задумался.

– А папа знал, что он был целью заговора?

– Конечно, – ответил Шперлинг. – Это очень сильно испугало его, хотя я и уверял его, что с ним ничего не случится.

– И что Смоленски убьет сам себя?..

– Об этом он даже не догадывался. Я уверен, что он никогда бы этого не допустил. Он и теперь придерживается только официальной версии. Если бы я сказал ему правду, он никогда не поверил бы мне.

Польников понимающе кивнул.

– Мне и самому трудно осознать реальность. Постоянное давление, постоянный страх, что меня раскроют, – все это камнем висело на моей шее. Но разрешите задать вопрос, ваше преосвященство. Теперь, когда государственного секретаря кардинала Смоленски больше нет с нами, что изменится?

Кардинал курии устремил взгляд в потолок. Казалось, вопрос был ему крайне неприятен.

– Ах, видите ли, Польников, – ответил он наконец, – Церкви две тысячи лет. И что изменилось за это время? Всегда будет папа, который провозглашает реформы и человечность, но уже его последователь уничтожает все добрые намерения. Такое ощущение, что на папстве висит проклятие.

Едва договорив, кардинал курии Шперлинг сам испугался своих слов.

Смерть Смоленски поразила пурпурную мафию, словно прямое попадание бомбы, когда от сильного взрыва отдельные части разлетаются в разные стороны, так что их не соберешь. И если бы некий наблюдатель в тот же день стал искать в Ватикане следы заговора, он ничего бы не нашел. Бывшие соучастники старательно избегали друг друга, не доверяя никому из своего окружения. Они догадывались, что Смоленски умер не своей смертью, однако никто не отваживался высказаться по этому поводу, поскольку тем самым можно было выдать себя.

Титус, только что вернувшийся в Рим, наблюдал за пасхальным благословением и его неожиданной развязкой в ресторанчике для голубых. Бесцельно побродив некоторое время по городу, он отправился в дом на Виа Банко Санто Спиррито. Казалось, ноги сами принесли его к Анастасии Фазолино. Смерть Смоленски поразила его больше всех. Хотя государственный секретарь и обращался с Титусом как с собакой, тот был верным псом.

Он думал, что тетя, как и он, будет страдать, узнав о смерти Смоленски, но быстро понял, что ошибся. Едва войдя в дом, Титус почувствовал, что Анастасия испытывала скорее облегчение, чем скорбь.

– А вот и ты! – не скрывая насмешки, воскликнула она. – Я уже думала, ты окончательно испарился. Идем же!

Она провела Титуса в салон, чего никогда прежде не делала, и велела присесть. Титус повиновался. Он находился в таком состоянии, что готов был выполнить любой приказ.

– Вот и все, – сказала Анастасия, когда Титус выжидающе посмотрел на нее.

В этот момент с обеих сторон салона распахнулись двери и в комнату вошли четыре карабинера и один мужчина в цивильной одежде. Прежде чем Титус успел оглянуться, на его запястьях щелкнули наручники. Из кармана куртки Титуса комиссар вынул пистолет и положил его на стол: «Вальтер ППК».

– Пожалуй, на этом закончим, – сказал он, испытывая удовлетворение.

Титус даже не пытался сопротивляться. На него накатила апатия.

Комиссар продолжил:

– Вы – Теодор Брандштеттер, по прозвищу Титус?

Титус молча кивнул.

– На данный момент вы арестованы. Вам вменяется в вину покушение на жизнь в Мюнхене, соучастие в убийстве проститутки в Вене, распространение фальшивых денег в Риме и убийство графини Маффай в Неми. Следуйте за нами.

Когда двое полицейских выводили Титуса из салона, он услышал, как комиссар сказал Анастасии:

– Я благодарю вас, синьора Фазолино.

Титус бросил на Анастасию презрительный взгляд. Он всегда ненавидел эту женщину. Откашлявшись, он сплюнул на пол. Затем повернулся к выходу.

Бродка не сразу понял, как расценивать неожиданную смерть Смоленски. Однако тот факт, что папа пережил urbi et orbi, в то время как самого Смоленски постигла смерть, заставил его призадуматься. Для Бродки смерть Смоленски имела еще одно последствие: впервые за долгое время он не ощущал, что на него давят, что за ним наблюдают, и поэтому не побоялся снять для себя и Жюльетт номер в отеле «Эксельсиор».

На Жюльетт, напротив, Бродка не производил впечатления человека, испытывающего облегчение. Она относила это на счет своего собственного поведения, хотя и заявила Бродке, что с Клаудио покончено навсегда. Бродка, в свою очередь, рассказал ей о смерти графини и о том, что она погибла во взятом им напрокат автомобиле. Он не посчитал нужным скрывать от Жюльетт то, что произошло между ним и Мирандолиной. Время тайн и недомолвок должно было закончиться.

– Что же теперь с нами будет? – спросила Жюльетт, когда они заняли комфортабельный номер с видом на Виа Венето.

Бродка взял руки Жюльетт в свои и, заглянув ей в глаза, мягко произнес:

– Прежде всего не нужно делать взаимных упреков. На нас просто слишком много всего обрушилось.

Жюльетт покачала головой.

– Я вела себя как ребенок. Прости меня.

Бродка приложил указательный палец ей к губам, веля Жюльетт молчать:

– Хватит уже извиняться. Я сам должен попросить у тебя прощения. Может, мы нуждались в этом опыте. А с опытом, как известно, становишься умнее.

– Давай начнем с того места, где мы закончили, – предложила она. – Ты помнишь?

– Да, – ответил Бродка. – На день мы должны забыть обо всем на свете и жить так, как мы жили до того, как все это началось.

– Попробуем? – Жюльетт вызывающе посмотрела на него.

– Да, – ответил Бродка. – Ведь я по-прежнему тебя люблю.

Зазвонил телефон.

Бродка снял трубку. Звонил Зюдов.

– Я в холле отеля. Вы не могли бы спуститься? У меня для вас сюрприз.

Бродка бросил быстрый взгляд на Жюльетт.

– Идем со мной, – сказал он.

Зюдов ждал их не один. Рядом с ним стояла невысокая женщина с темными вьющимися волосами. Мария Бонетти. Она была именно такой, какой ее описал Зюдов.

Мария вынула из сумки фотографию и молча протянула ее Бродке. Тот мельком взглянул на нее, затем, ничего не понимая, передал Жюльетт.

– Это та самая фотография? – спросила она.

Бродка кивнул.

– Точно такая же фотография, как и та, что находится в сейфе моей матери, и точно такая же, какую я получил в Цюрихе от Келлера.

Повернувшись к Марии Бонетти, он спросил:

– Как к вам попала именно эта фотография? Ведь ваш отец делал тысячи снимков туристов.

Мария Бонетти смутилась.

– Однажды отец отдал ее мне, заметив, что когда-нибудь она может стоить денег.

Бродка удивленно поглядел на нее.

– Стоить денег?

– Да, – ответила молодая женщина. – Эта фотография – фурор.

– Не понимаю, – признался Бродка. – Что в этой фотографии такого особенного?

– Мужчина, который стоит рядом с вашей матерью, – ответила Мария Бонетти.

– Вы его знаете?

– Его знают все. Присмотритесь к фотографии более внимательно.

Жюльетт вернула фотографию Бродке.

– Не имею ни малейшего понятия, кто бы это мог быть.

– Это – Александр Маник. По крайней мере, его звали так, когда был сделан этот снимок. Сегодня он – Папа Римский.

Жюльетт схватила Бродку за руку. Тот стоял, словно окаменев. Он с трудом собрался с мыслями. Многое из того, что до сих пор казалось непонятным, теперь внезапно стало ясным как день. Одновременно с этим в голове мелькнула почти неуловимая догадка.

– Думаю, сейчас нам лучше оставить Бродку одного, – сказала Жюльетт, обращаясь к Зюдову и Марии Бонетти.

Оба охотно послушали ее, и Жюльетт проводила их к выходу.

Еще мгновение Бродка потерянно озирался в холле отеля, когда к нему вдруг подошел человек. На нем был простой темный костюм, и ничто не указывало на то, кем он был и откуда пришел.

– Синьор Бродка? Александр Бродка?

– Да, это я.

– У меня для вас послание.

Он протянул ему обычный белый конверт. Бродка удивленно повертел его в руках. Увидев бледный герб на обороте, он застыл.

В конверте был один-единственный сложенный листок тонкой бумаги ручной выделки. На нем слегка дрожащим почерком было написано: «Кампо Санто Тевтонико. К. Б. 18 часов».

Бродка поднял голову, но незнакомца уже и след простыл.

Он вышел из холла на улицу. На Виа Венето царило пятничное настроение. Кафе на улицах были полностью забиты. Загорались первые огни.

Словно в трансе он сел в такси.

– Citta del Vaticano, – сказал он.

Бродка вышел на дорогу, ведущую к Кампо Санто Тевтонико, где в этот час царила мирная тишина. То тут, то там по площади еще ходили пилигримы – по одному или в группах. Он не заметил ничего необычного, пока не добрался до входа на территорию Ватикана, находившегося слева от фасада собора Святого Петра.

Обычно здесь несли стражу двое солдат швейцарской гвардии, которые охотно пропускали любого, кто назывался немцем. Теперь же вход на кладбище был перекрыт кордоном стражников в синем и желтом. Бродка молча предъявил полученную записку. Точно так же молча его пропустили.

Идя от ворот на Кампо Санто Тевтонико, он сразу же заметил одетого в белое мужчину и ни на минуту не усомнился в том, что это был он. Тем не менее Александр уверенным шагом шел к своей цели. Дойдя до могилы, он стал рядом со стариком.

Они даже не взглянули друг на друга.

– Я – Александр Бродка, – сказал Бродка, не отводя от могилы взгляда.

– Я знаю. – Мужчина в белой рясе не двинулся с места.

Некоторое время оба молчали. Наконец жуткую тишину нарушил Бродка:

– Почему вы сделали это?

– Из любви к женщине.

– А почему с похоронами было столько церемоний?

– У меня не было другого выхода. Неужели все вокруг должны были знать, что я люблю Клер Бродку и после смерти?

– В таком случае цветы на пустой могиле в Мюнхене были от вас?

– Конечно.

– А какую роль во всем этом деле играл кардинал Смоленски? – поинтересовался Бродка.

Его собеседник по-прежнему не отводил взгляда от могилы.

– Он заботился о твоей матери. Однако поставил условие, чтобы тебя отослали в интернат при монастыре и чтобы она держалась от тебя подальше. За стенами интерната он хотел держать тебя под контролем – и тем самым меня, разумеется.

Мужчина в пурпурном! Внезапно к Бродке вернулось воспоминание: мужчина невысокого роста, казавшийся девятилетнему мальчику великаном. Он перенес свою ненависть на пурпурный цвет. Смоленски, кардинал дьявола.

В Бродке закипал гнев, тот необъяснимый гнев, который так часто обуревал его и теперь нашел выход.

– И вы все это знали и ничего не сделали?

Мужчина в белом снова повернулся к могиле. Он беспомощно пожал плечами.

– А что я должен был делать? Я – папа. Что случилось бы с Церковью, если бы стало известно, что я тоже всего лишь мужчина, со своими слабостями – как и множество других, обычных людей?

Бродка повернулся к старику спиной, но успел услышать, как тот сказал:

– И еще кое-что. Мы никогда не встречались, сын мой.

^[1] Сецессион (нем. Sezession – отход, отделение) – название объединений художников в Мюнхене, Вене, Берлине, отвергавших академические доктрины и выступивших провозвестниками стиля модерн. (Здесь и далее примеч. пер.)

^[2] Знаменитый венский продуктовый рынок.

^[3] В Вене, один из крупнейших театров драмы в странах немецкоязычного региона.

^[4] Нестрой, Иоганн (1801–1862) – комедиограф, актер и певец. Последний и самый значительный представитель плеяды венских драматургов-актеров, сыграл 880 ролей.

^[5] Дворцовый комплекс в Вене. Резиденция Габсбургов со времени правления Альбрехта I (1255–1308) до 1918 года.

^[6] Небольшая закусочная.

^[7] Collegium Theresianum, или императорско-королевская терезианская академия в Вене. Основана в 1746 г. Марией-Терезией для детей австрийской аристократии, готовящихся к государственной службе.

^[8] Человек, незаконно провозящий на своей машине людей через границу (как правило, иностранных рабочих).

^[9] Особое кресло, на котором несут папу во время торжественных процессий.

^[10] Информационное агентство ФРГ.

^[11] Буш, Вильгельм (1832–1908) – немецкий поэт и художник.

^[12] Фальсификатор (итал.).

^[13] Фальсификатор (итал.).

^[14] Искусство (итал.).

^[15] Судебное дело, процесс, тяжба (итал.).

^[16] Понятно? (итал.)

^[17] Скандал; раздор, смута.

^[18] Schmeichler – льстец (нем.).

^[19] Adulatore – льстец (итал.).

^[20] Боже мой (итал.).

^[21] Наркотик из группы стимуляторов (жарг.).

^[22] Чинквеченто (итал. cinquecento – букв. пятьсот, а также 1500-е годы) итальянское название XVI века. Историками искусства и культуры используется для обозначения определенного периода в развитии итальянского искусства Возрождения – периода конца высокого Возрождения и позднего Возрождения.

^[23] Позвольте (итал.).

^[24] Всем и кождому (лат).

^[25] Боже мой, он мертв! (итал.)

^[26] Террористическая организация в Италии в XIX в.

^[27] Немец (итал.).

^[28] Быстро (итал.).

^[29] Обходная галерея вокруг монастырского двора.

^[30] Покои Папы Юлия II в Ватикане.

^[31] Святые (лат.).

^[32] Вся Галлия разделена на три части (лат.).

^[33] Моторная лодка, катер (итал.).

^[34] Пароходик, катерок, речной трамвай (итал.).

^[35] Домашняя вермишель.

^[36] Веселой Пасхи! (фр.)