Эпоха М. Горбачева. Превращение первое

В политической и научной литературе М. Горбачеву даются разные, в том числе взаимоисключающие, оценки, но, на мой взгляд, трудно отрицать, что он оказал ог­ромное, во многом определяющее воздействие на содержание отечественной истории в 1985-1991 гг., как и то, что среди всех представителей советской элиты, которые в марте 1985 г. имели реальный шанс возглавить страну, он был единственным, обла­давшим способностью выдвижения или поддержки тех реформ, которые в течение не­скольких лет фундаментально изменили ход отечественной истории. К радикальным переменам особое отношение имели два качества Горбачева как политического лиде­ра: 1) собственная нацеленность на серьезные реформы; 2) оппортунизм (в это поня­тие я в данном случае не вкладываю оценочного содержания) и прагматизм, выразив­шиеся в уникальной способности воспринимать перемены, которые, по мнению Горба­чева, были продиктованы самой жизнью, носили естественный характер (эта способность объясняет одобрение Горбачевым на определенном этапе частной собствен­ности и многопартийности) и были необходимы для модернизации, как, конечно, и для удержания собственного политического лидерства.

И в обыденном сознании, и в аналитической литературе весьма широко распростра­нено мнение об отсутствии у Горбачева какой-либо программы реформ, что стало важной причиной его неудач, как и краха СССР. С таким мнением могу согласиться только отчасти (оно верно по преимуществу относительно завершающего этапа прав­ления Горбачева). В действительности в деятельности Горбачева обнаруживается как очевидная логика, обусловленная в значительной мере его качествами как политика, так и определенная стратегия, которая наиболее отчетливо проявилась на первом эта­пе его деятельности. Но именно крах этой стратегии сыграл в отношении Горбачева роковую роль, поставив его перед необходимостью выбора альтернативных страте­гий, которые оказались органически чужды и ему, и советскому обществу.

Первый, весьма краткий (март 1985-1986 гг.) период реформаторства Горбачева ознаменовался выдвижением трех знаменитых лозунгов, ставшим своеобразным па­ролем всей его деятельности, - «ускорение, «гласность», «перестройка». Звучали они непривычно новаторски, но в действительности за ними скрывалась достаточно тра­диционная модель социалистической модернизации, вобравшая в себя подходы, цели, меры, уже использовавшиеся Хрущевым и Андроповым. Как и они, Горбачев исходил из убеждения в непорочности основ советского социализма и видел главную проблему в том, что «потенциальные возможности социализма использовались недостаточно». Задача заключалась не в том, чтобы изменить советские основы, а в том, чтобы со­здать «больше социализма», ускорить его развитие[3].

Как и Хрущев (и по сути не отличаясь в этом вопросе от Сталина), Горбачев видел историческую сверхзадачу в том, чтобы «перегнать Америку» на основе социалисти­ческой модернизации, доказав, что общественная собственность на средства произ­водства, руководящая роль КПСС и пролетарское государство способны обеспечить более успешное развитие общества, нежели частная собственность, буржуазная мно­гопартийность и капиталистическое государство. Подобной установке отвечали важ­нейшие практические реформы первого этапа. Первая и главная среди них - ускоренное, опережающее (в 1.7 раза) в отношении других отраслей развитие машинострое­ния. Предполагалось, что оно достигнет мирового уровня в начале 1990-х гг. и этот успех наиболее важной в индустриальном обществе отрасли создаст основу для реше­ния главной исторической задачи советского социализма. Другая принципиальная ре­форма - школьная - предполагала всеобщее компьютерное обучение школьников и явно подразумевала, что выпускники в результате подобной меры смогут встать вровень с «беловоротничковым» рабочим классом стран Запада и создадут прочную кадровую базу научно-технического прогресса.

Другие реформы - антиалкогольная, закон о госприемке, меры по укреплению трудовой дисциплины - были наиболее близки к традиционным командно-администра­тивным мерам социалистической модернизации. Все названные и неназванные ре­формы обнаружили несостоятельность в течение короткого срока, не только не «уско­рив» развитие советского социализма, но даже в чем-то нанеся ему серьезный ущерб (антиалкогольная реформа уже в 1985 г. привела к бюджетному дефициту, выросше­му в следующем году в 3 раза[4]). Горбачев и его окружение пришли к выводу о необхо­димости радикального обновления реформаторской стратегии. Ее смена произошла уже в январе 1987 г., дав начало второму и последнему этапу горбачевской перестройки.

В чем причины неудач первого этапа? Можно подробно характеризовать причины поражения каждой реформы, но в данной статье достаточно ограничиться принципи­альным общим ответом. Я разделяю мнение тех авторов, которые полагают, что воз­можности социалистической государственно-мобилизационной модернизации к тому времени были исчерпаны[5]. Эта модель отнюдь не всегда была несостоятельной: она дала позитивные результаты в 1930-е гг. (в данном случае я абстрагируюсь от соци­альной и политической цены сталинской модернизации) и сопровождалась отдельны­ми принципиально важными успехами как минимум на первом этапе хрущевских ре­форм. Но уже на первом этапе брежневского правления по сути была признана недо­статочность этой модели, что вызвало к жизни косыгинские реформы, оказавшиеся, однако, как выяснилось достаточно быстро, несовместимыми с руководящей ролью КПСС, как и другими основами советского строя. Реформы были прекращены, раз­витие экономики стало осуществляться по традиционной модели, породившей «за­стой» и оставившей СССР одно-единственное место в системе мирового хозяйства - поставщика нефти, газа и металла. Западная же цивилизация осуществила в десятиле­тие брежневского «застоя» переход ко второму (информационному) этапу научно-технической революции. Разрыв между нею и реальным социализмом углубился и ко­личественно, и качественно.

Стратегия и идеология второго этапа горбачевских реформ по сути и заключали в себе признание несостоятельности традиционной модели социалистической модерни­зации и восприятие модели новой. Правда, вначале Горбачев не мог признать этого открыто и упирал на то, что реформы первого этапа не заладились не потому, что были несостоятельны, а по причине саботажа или сопротивления консерваторов (партий­ной, государственной и хозяйственной бюрократии, как разъяснял Г. Попов, тогда еще ярый горбачевец[6]). Их и нужно было отстранить от власти с помощью демокра­тических политических реформ, составивших сердцевину второго этапа перестройки. Но очень быстро, уже к концу 1987 г., политическая демократизация была объявлена основой создания новой модели социализма, в которую также должен был быть вклю­чен и социалистический рынок. Прежняя модель социализма, пестовавшаяся всеми советскими вождями от Сталина до Брежнева, была решительно осуждена.

Новая модель социализма, переход к которой, казалось бы, был достаточно логи­чен и исторически обоснован, также потерпела поражение. Почему не произошло трансформации командно-административного социализма в рыночно-демократический? Не вдаваясь в общетеоретические рассуждения, раскрою те аспекты, которые принципиальны с точки зрения исторической науки, отметив конкретные события и обстоятельства, воспрепятствовавшие рыночно-демократическому социализму. Попытка соединения социализма с рынком, как известно, предпринималась в годы нэпа. Его опыт (откровенно идеализированный) вдохновлял горбачевских реформа­торов на втором этапе перестройки. Не только самые именитые публицисты - В. Селюнин, А. Стреляный, А. Нуйкин, но и самые авторитетные ученые-экономисты - Л. Абалкин, А. Аганбегян, О. Богомолов, П. Бунич, Г. Попов, Н. Шмелев были испол­нены энтузиазма относительно возможностей создания рыночного хозрасчетного со­циализма. В 1987 г. только никому не известный экономист Л. Пияшева, скрывшаяся за псевдонимом Л. Попкова, высказывалась пессимистически в журнале «Новый мир»: «Социализм, и это мое глубокое убеждение, несовместим с рынком по сути своей, по замыслам его создателей...»[7].

Рыночные меры были достаточно многочисленными, но наиболее важным, осново­полагающим для создания социалистического рынка стал Закон о государственном предприятии (объединении), одобренный в июне 1987 г. и вступивший в силу с 1 янва­ря 1988 г. Закон перераспределял прерогативы между министерствами и предприяти­ями, наделяя последние большой экономической самостоятельностью и создавая тем самым конкурентную среду. Роль центральных планирующих органов сводилась к подготовке контрольных цифр хозяйственного развития и определению государствен­ного заказа, долю которого предполагалось постоянно снижать. Продукция, произве­денная сверх госзаказа, могла реализоваться по свободной цене на любых выгодных для предприятий рынках. Кроме того, предприятия получили «свободу рук» в опреде­лении численности работающих, установлении заработной платы, выборе хозяйст­венных партнеров. За трудовыми коллективами закреплялось право выбора админи­страции.

Предполагалось, что в 1988 г. закон будет распространен на 50% промышленных предприятий, а в следующем году - на другую половину. Но уже в 1988 г. выяснилось, что закон прочно забуксовал, а в следующем - стало ясно, что он потерпел фиаско. Тому было несколько причин. Одна заключалась в том, что предприятия столкнулись с полным отсутствием инфраструктуры, которая позволяла бы им более или менее уверенно пускаться в «свободное плавание». В стране не было посреднических орга­низаций, товарно-сырьевых бирж, которые наладили бы механизмы закупок сырья и сбыта продукции. В таких условиях большинство руководителей предпочитали не риско­вать, а получать по максимуму госзаказ, который служил гарантией централизован­ного снабжения сырьем и сбыта готовой продукции.

Рыночные отношения не заладились и в силу патерналистско-социалистических стереотипов сознания, характерных и для администрации, и для государства, и для ра­бочих. Накануне вступления закона в силу было известно, что в стране насчитывается более 30% убыточных предприятий. Кроме того, еще 25% получали очень неболь­шую прибыль, а это обрекало всех их в условиях перехода к самофинансированию и прекращения государственных дотаций на банкротство. Возможность и условия бан­кротства были предусмотрены в 23-й статье закона о предприятиях. Но статья эта так и не была введена в действие: лоббистские усилия партийно-хозяйственных органов, министерств, как и активность профсоюзов и трудовых коллективов оставили «на плаву» даже самые безнадежные предприятия. Ничего не дало и право сокращения работающих: перспектива возникновения безработицы была решительно осуждена и трудовыми коллективами, и обществом и целом. Общественное мнение не приняло и перспективы повышения цен как следствия экономической свободы предприятий.

Неудачи экономических реформ углубляли продовольственный и товарный голод (на массовых митингах, одном из детищ демократизации, замелькали плакаты с над­писями типа: «Спасибо Вам, премьер Рыжков, что я без хлеба и штанов» или «Не могу участвовать в Перестройке без носков»). Горбачев пытался погасить общественный кризис и сохранить политическое лидерство с помощью углубления своего главного и любимого нововведения - демократизации. Но демократизация быстро обрела собст­венную инерцию, оборачиваясь, вопреки помыслам Горбачева, против своего творца. Первая радикальная демократическая реформа, провозглашенная Горбачевым в 1987 г. - «альтернативные выборы». И по политологическим, и по литературным канонам эта формула звучала как нонсенс, являлась откровенной тавтологией, ибо любой выбор заключает в себе альтернативу. Но в СССР 1987 г. никто не обратил на это внимание: в советской политической практике безраздельно господствовали вы­боры без альтернативы, которые на самом деле могли быть в лучшем случае поиме­нованы голосованием или избранием, но в коммунистической идеологии, овладевшей в советский период и массовым сознанием, преподносились неизменно как самые демократичные из всех возможных. Нововведение Горбачева по советским меркам было действительно радикальным, но он, безусловно, не предполагал, что введение классической формулы выборов обернется политической революцией, разрушитель­ной не только для командно-административной модели, но и для социализма в целом, и для КПСС, и для СССР.

На XIX Всесоюзной партконференции, созванной по инициативе Горбачева в июне 1988 г., эта реформа была дополнена одобрением разделения властей, парламентариз­ма, гражданского общества (по меркам советской коммунистической ортодоксии -буржуазных институций). Было признано, что это необходимые атрибуты демокра­тического социализма. Ни Горбачев, ни его единомышленники, предполагавшие ис­пользовать демократические механизмы против консервативных оппонентов, не предполагали, что избиратели могут повернуть их против них самих. Но каждые сво­бодные выборы - и первые, состоявшиеся весной 1989 г. (избирался Съезд народных депутатов СССР), и весенние 1990 г. (избирались Съезды народных депутатов союз­ных республик), и июньские 1991 г. (избирался Президент России) обнаруживали не­уклонное падение популярности сторонников Горбачева и нарастание влияния его оп­понентов, - но отнюдь не консерваторов, а политиков, назвавших себя радикалами.

Радикалы, заявившие о себе в конце 1988 - начале 1989 гг., первое время выступа­ли под знаменем демократического социализма, но уже с середины 1989 г., осознав, что социалистические идеологемы не могут принести политических дивидендов, что массы, в первую очередь их активная часть, разочаровавшиеся в возможностях соци­алистической модернизации, становятся все более восприимчивыми к несоциалисти­ческой альтернативе, взяли на вооружение либерально-демократическую идеологию и ценности западной цивилизации. Особым течением стал радикализм Народных фронтов в союзных республиках, в первую очередь в Литве, Латвии, Эстонии, Грузии, Армении и Азербайджане, где радикалы во второй половине 1989 г. присягнули идее выхода из СССР и достижения полной государственной независимости.

Горбачев, вначале решительно отвергший частную собственность, многопартий­ность и ряд других требований радикалов[8], затем попытался перехватить их лозунги, сохранив таким образом влияние в массах. Подобная эволюция главы государства объясняет принятие новых радикальных реформ, среди которых наиболее значимы­ми были отмена в 1990 г. 6-й статьи Конституции СССР, закреплявшей политическую монополию КПСС, и цензуры. Уступки помогли Горбачеву в марте 1990 г. избраться Президентом (первым и последним) СССР, но сохранить политическое лидерство в стране ему уже было не под силу. Углублявшийся экономический кризис не остав­лял шансов на успех его маневрам, но они имели большое значение для укоренения и углубления в стране политической демократии. Политическое же лидерство прочно перешло к другому человеку - Б. Ельцину[9], выступавшему под антикоммунистиче­ским прозападно-либеральным знаменем и одержавшему уверенную победу на прези­дентских выборах в России в июне 1991 г. Его единомышленники Г. Попов и А. Собчак были тогда же избраны мэрами «двух столиц» - Москвы и Ленинграда, при этом боль­шинство ленинградских избирателей, как бы подтверждая отречение от социализма, проголосовали в день выборов и за переименование своего города в Санкт-Петер­бург. Таковы, по моему заключению, историческая канва и логика крушения не только командно-административного, но и рыночно-демократического социализма и перехо­да российского общества к иной общественной модели. Но вышеизложенное недоста­точно для подведения итогов горбачевского периода, поэтому я изложу наиболее важ­ные среди них, пока еще в статье не отраженные или отраженные недостаточно, в не­скольких основных выводах и тезисах.

1. На рубеже 1980-90-х гг. в России произошла либерально-демократическая и одно­временно антикоммунистическая революция, осуществленная при поддержке общест­ва и ненасильственным путем, в основном при помощи избирательных бюллетеней. Этот вывод важен и принципиален по той причине, что среди российских политиков левой и националистической ориентации, как и среди большой части обществоведов распространено противоположное мнение, заключающееся в том, что общество было пассивно и не оказывало поддержки радикалам[10], или, как утверждает известный фи­лософ А. Зиновьев, находилось в состоянии «идеологической паники»[11], т.е. действо­вало неосознанно и инстинктивно. Мой вывод подтверждают как уже изложенные, так и иные факты, например квалифицированные опросы общественного мнения то­го периода. Согласно данным Всесоюзного центра исследований общественного мне­ния (ВЦИОМ), на пике революции, в 1990 г. 96% опрошенных делали выбор в пользу общественной модели, восторжествовавшей в той или иной либерально-капиталисти­ческой стране, и только 4% отдавали предпочтение китайской модели[12].

Степень осознанности общественно-исторического выбора россиян не стоит вместе с тем переоценивать. Последовавшие уже вскоре после 1991 г. новые резкие переме­ны в их умонастроениях, возврат все большего их числа к социалистическим или эгали­тарным настроениям, резкие перемены в отношении к странам Запада доказывают, что их «проникновение» в либерально-демократические идеалы в 1989-1991 гг. было не большим, чем познание россиянами, увлеченными в 1917 г. большевиками, идеалов социализма. Но со стороны по крайней мере активных рядовых участников «бархат­ной революции» 1989-1991 гг. это была отнюдь не «паника», а подлинный энтузиазм, пусть и наивно-утопическая, но искренняя вера в возможность создания в кратчайший срок в России либерально-демократического общества западной модели.

2. Сложной и противоречивой, заслуживающей углубленного исследования пред­ставляется мотивация радикалов, идейно-политического авангарда либерально-демо­кратической революции. Радикалы, создавшие в 1989 г. Межрегиональную депутатскую группу, в 1990 г. движение «Демократическая Россия», а летом того года ряд политиче­ских партий, вобрали как минимум три активные общественные группы. Во-первых, это относительно небольшая группа диссидентов во главе с академиком А. Сахаровым; во-вторых, большая часть научной и творческой интеллигенции, ядро которой соста­вили «шестидесятники»; в-третьих, часть советско-партийного истеблишмента во главе с Б. Ельциным. Пестрый состав радикального движения предопределил и пест­роту его мотивов, которые вмещали и искренне демократические, как у бывших дис­сидентов, и популистско-карьерные, как у большинства представителей партийно-идеологического истеблишмента. Пестрота социального состава и мотивов радикаль­ного движения предопределили его внутренние противоречия, а в последующем рас­колы и «перерождение». Но в горбачевский период радикалы были едины, проявили политическую целеустремленность, не уступавшую большевистской целеустремлен­ности 1917 г., смогли внушить доверие широким массам и сыграли первостепенную роль в сокрушении советского социализма.

3. Историческое поражение советского социализма объясняется в первую очередь его внутренними свойствами и слабостями. Но нельзя сбрасывать со счетов и роли внешнего фактора - западной цивилизации по главе с США. Этот вопрос требует дальнейшего изучения, но в любом случае при его рассмотрении необходимо правиль­но определять причинно-следственные связи и верно расставлять исторические ак­центы. Было бы наивно обвинять США в стремлении устранить с исторической арены советский социализм - ведь с 1917 г. он и мировой капитализм выступали в качестве непримиримых исторических антагонистов, в равной степени заинтересованных в устра­нении соперника. Победить США, «похоронить их» (так говорил Хрущев), если не в прямом, то в фигуральном смысле, было исторической сверхзадачей СССР. США платили ему той же монетой, и когда им предоставился шанс ускорить кончину сопер­ника, они не преминули воспользоваться им. США помогали и материально, и поли­тически, и морально российским радикалам и лидерам Народных фронтов в союзных республиках. Но, говоря об активной роли США и Запада в крушении СССР, ее нельзя и абсолютизировать, как это делают, например, российские коммунисты и национал-патриоты. Советский социализм утратил способность к саморазвитию, оказался в со­стоянии застоя и загнивания в силу внутренних причин, непосредственное отношение к которым имела сама КПСС, как и советская система в целом.

4. Внешний фактор играл большую роль и в разрушении союза 15 советских рес­публик, но опять-таки первостепенной была роль внутренних причин. Исторический опыт показал, что такие образования, как Российская империя и СССР, могли быть сохранены в условиях жесткого авторитарного или тоталитарного режима, а когда он сменялся демократией, как это случилось в феврале 1917 и в 1989-1991 гг., они разру­шались. В условиях демократии многие советские республики незамедлительно потя­нулись к государственной независимости и добились ее. Историческая альтернатива рубежа 1980-1990-х гг. была проста: или сохранение СССР на основе восстановления жесткого политического режима, что попытались сделать члены ГК ЧП в августе 1991 г., или распад СССР в качестве платы за восприятие политической демократии.

Одним из поразительных феноменов распада СССР было то, что среди республик, наиболее активно его разрушавших, одной из главных оказалась Россия (по формаль­ным меркам - метрополия) после того, как в июне 1990 г. ее возглавили радикалы во главе с Ельциным. Избранная им и его единомышленниками стратегия утверждения и расширения суверенитета России за счет радикального сокращения полномочий правительства СССР стала главной силой, расшатывавшей союзное государство. Именно российская Декларация о суверенитете, одобренная 12 июня 1990 г., оформи­ла процесс «парада суверенитетов» союзных республик. Метрополия, сокрушающая свою империю, - такого мировая история еще не знала.

5. Горбачеву, главному действующему лицу рассмотренной эпохи, были выставле­ны различные исторические оценки, при этом крайностей не избежали не только по­литики и публицисты, но и профессиональные историки. Одним из примеров крайнос­ти может служить утверждение известного американского русиста С. Коэна о том, что «в правление Горбачева, несмотря на отдельные политические провалы, совет­ская система показала себя замечательно реформируемой - гораздо более реформи­руемой, чем могли предположить западные эксперты»[13]. В действительности же Гор­бачев, хотевший спасти эту систему, своими реформами ускорил ее крах. В 1991 г. рос­сийская экономика лежала в руинах, политическая система пребывала в состоянии хаоса. Но выпячивание разрушительных последствий горбачевских реформ было бы крайностью уже иного сорта. Благодаря прагматизму и оппортунизму Горбачева рос­сийское общество смогло мирным путем воспринять рыночные принципы и полити­ческую демократию, то есть механизмы, доказавшие свое превосходство над всеми иными в обеспечении общественно-исторического прогресса. И если в конечном итоге эти механизмы докажут жизнеспособность в России, совместятся с ее цивилизационными характеристиками и поспособствуют созданию общества, более развитого, бо­гатого и гуманного, нежели советский социализм, тогда Горбачеву будет выставлена положительная историческая оценка.