Глава III. Хлев был просторным и старым

ПОБЕГ

Хлев был просторным и старым. В нём пахло сеном и навозом, по'том усталых лошадей и упоительно сладким дыханием спокойных коров. Это был запах покоя — будто ничего уже не могло случиться в нашем старом мире. Пахло зерном и упряжью, дёгтем и резиновыми сапогами, а ещё — новыми канатами. И если кота жаловали рыбьей головой, то в хлеву пахло рыбой. Но больше всего пахло сеном, потому что на просторном сеновале над головой всегда было много сена, и его оттуда сбрасывали вилами коровам и лошадям, и овцам.

Зимой животные почти всё время находились взаперти, в хлеву стояло приятное тепло, а летом, когда широкие двери были распахнуты настежь, хлев продувало лёгким ветерком, приносившим приятную прохладу. Здесь были стойла для рабочих лошадей и привязи для коров, ниже главного настила была овчарня. а ещё ниже — свинарник Уилбура, и здесь были навалены всякие вещи, какие только можно найти в сараях: лесенки жернова, вилы, разводные ключи, косы, газонокосилка, лопаты для снега, топорища, молочные вёдра, пустые мешки и ржавые крысоловки. В таком хлеву любят свивать себе гнёзда ласточки и играть дети, и всё это принадлежало дяде.

Ферн — мистеру Гомеру Л. Закерману.

Новое жилище Уилбура располагалось в нижней части хлева, прямо под коровником. Дядя Гомер знал, что навозная куча — самое милое место для поросёнка, потому что поросёнку нужно тепло, а в подвале хлева с южной стороны было всегда тепло и уютно.

Ферн навещала его чуть не каждый день. Она разыскала выброшенный стульчик доярки и поставила его в овчарне рядом с загончиком Уилбура. Здесь она тихо просиживала долгие полуденные часы и раздумывала, и прислушивалась, и наблюдала за ним. Овцы вскоре познакомились с ней и ей стали доверять, так же как и гуси, жившие вместе с овцами. Все животные доверяли ей, потому что она была такой тихой и приветливой. Дядя Гомер не разрешал выводить Уилбура и заходить в его загон, но позволял ей сидеть рядом на стульчике и смотреть на поросёнка сколько захочется. Она была счастлива просто находиться рядом с Уилбуром, а он был счастлив тем, что Ферн сидела тут, прямо за загородкой. Увы, других радостей жизни у него не было: ни прогулок, ни поездок, ни купаний.

Раз в июньский день, когда Уилбуру исполнилось уже почти два месяца, он забрёл на маленький дворик рядом с хлевом. Ферн в тот день почему-то не пришла, и Уилбур стоял на солнце. Ему было одиноко и скучно.

— Здесь совсем нечего делать, — подумал он, медленно подошёл к кормушке, обнюхал её: не осталось ли чего с обеда, нашёл там ленточку картофельной кожуры и съел. Зачесалась спина, он прислонился к забору и стал тереться о доски. Устав от этого, он вернулся внутрь, забрался на верх навозной кучи и сел. Спать ему не хотелось, и рыть не хотелось, ему надоело стоять без движения и надоело лежать.

" Мне нет ещё и двух месяцев, а я уже устал от жизни", — сказал он. И опять вышел во двор.

" Когда я здесь снаружи, — говорил он, — мне остаётся только вернуться внутрь, а когда я внутри, мне остаётся только выйти во двор."

— А ведь ты ошибаешься, друг, друг, друг, — вдруг произнёс чей-то голос.

Уилбур глянул за забор и увидел гусыню.

— Тебе совсем незачем оставаться на этом гря-гря-грязном дворике, — сказала гусыня, которая тараторила так быстро, что успевала трижды повторить чуть не каждый слог и слово, и выпаливала их, как пулемётные очереди. — Одна доска здесь отстала. Ты-ты-ты-ты толкни-толкни её и выйди.

— Что? — скажи понятнее.

— То-то-то-гда я повторюсь, — сказала гусыня. — Я просто посоветовала тебе выйти погулять. Здесь снаружи так здорово!

— Ты говоришь, доска отстала?

— Да-да-да-да-да!

Уилбур подошёл к забору и убедился, что гусыня права: одна доска действительно отстала. Он опустил голову, закрыл глаза и толкнул. Доска поддалась, и через минуту он уже протиснулся сквозь забор и стоял в высокой траве снаружи. Гусыня прогоготала:

— Ну, как тебе нравится свобода?

— Здорово, — ответил Уилбур, — кажется, она мне это нравится. Ему было странно ощущать себя за забором, где между ним и огромным миром не оставалось уже никаких преград.

— А куда мне теперь пойти?

— Ку-ку-ку-да хо-хо-чешь! Хочешь — во фруктовый сад, и рой там землю, хочешь. — в огород, и нарой себе редиски. Ищи всё, что в земле. Ешь траву! Ищи зерно!

Овёс, овёс ищи! Бегай повсюду! Скачи, прыгай, пляши, дрыгайся! А там за фруктовым садом лес, лес, лес! Как чуден мир, когда ты молод!

— Я понял! — взвизгнул в ответ Уилбур, подпрыгнул в воздух, перевернулся, пробежал несколько шагов и встал, как вкопанный. Он принюхался к дневным запахам и направился к саду. Задержавшись в тени яблони, он уткнул своё крепкое рыльце в землю и стал её копать и подковыривать. Он был страшно счастлив и успел изрыть порядочный кусок, прежде чем его заметили. Первой заметила его миссис Закерман и закричала из окна кухни:

— Гомер! Поросёнок убежал! Лэрви! Поросёнок убежал! Гомер! Лэрви! Поросёнок убежал! Он там под яблоней!

— Ну, теперь я отхвачу за грешки, — подумал Уилбур.

Гусыня тоже услышала шум и заголосила: " Так беги, беги, беги! Вниз беги, беги, беги! В лес беги, беги, беги! А в лесу тебя ни-ни-ни-когда не поймают! "

Кокер-спаниель услышал шум и пустился из хлева в погоню. Мистер Закерман тоже услышал и вышел из-под навеса, где он ремонтировал машины. Батрак Лэрви тоже услышал шум и бросил грядку со спаржей, которую он полол. Все двинулись к.

Уилбуру, а тот и не знал, что ему делать. До леса казалось так далеко, да он никогда и не бывал в лесу и не знал, понравится ли ему там.

— Заходи за него, Лэрви, и гони к хлеву, — распорядился Закерман. — Не суетись, не спугни его, а я схожу за ведром пойла.

Весть о побеге Уилбура мигом разнеслась среди животных. Когда кто-нибудь убегал с фермы, это всегда возбуждало огромный интерес у других. Гусыня крикнула соседке-корове, что Уилбур сбежал, и скоро об этом узнали все коровы. А потом одна корова сказала овце, и об этом узнали все овцы. А ягнята услышали от мам-овечек. Лошади в стойлах навострили уши, услышав крики гусыни, и скоро все лошади тоже знали. " Уилбур на свободе! " — говорили они, и все животные шевелились и поднимали головы, услышав, что один из их друзей освободился, и не сидел больше взаперти в загоне или на привязи.

Уилбур не знал, что ему делать и куда бежать. Казалось, что все пустились за ним. " Если свобода такая, — подумал он, — лучше мне сидеть в загончике во дворе."

Кокер-спаниель крался к нему с одной стороны, батрак Лэрви заходил с другой, миссис Закерман стояла наготове, чтобы отогнать его от огорода. Сам же мистер.

Закерман приближался с ведром. " Всё так жутко, — думал Уилбур. — Почему Ферн не идет? " И он заплакал.

Гусыня взяла руководство на себя и стала отдавать команды:

— Не стой, Уилбур! Бегай вокруг, петляй-виляй! Ну, ко мне, ко мне беги! Скачи туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда! В лес, в лес беги! Виляй и беги, петляй и беги!

Кокер-спаниель хотел прыжком ухватить Уилбура за заднюю ногу, но Уилбур сам подпрыгнул и убежал. Лэрви хотел схватить его в охапку. Миссис Закерман прикрикнула на Лэрви, а гусыня всё подбадривала. Уилбур проскочил между ног.

Лэрви, тот промахнулся и схватил вместо него спаниеля. " Здо'рово! Здо'рово!

Здо'рово! — кричала гусыня. — Опять давай! Опять давай! "

— Вниз беги! — мычали коровы.

— Ко мне, ко мне! — гоготала гусыня.

— Вверх на горку! — блеяли овцы.

— Петляй-виляй, петляй-виляй! — снова гоготала гусыня.

— Прыг-скок, прыг-скок! — наставлял петух.

— Следи за Лэрви! — подсказывали коровы.

— Следи за псом! — подсказывали овцы.

— Меня слушай, меня, меня! — захлебывалась гусыня.

Бедный Уилбур ошалел и совсем струсил от такой суматохи. Ему вовсе не хотелось быть центром этой беготни. Он старался выполнять советы друзей, но не мог же он одновременно бежать вниз и вверх по горке, и не мог петлять-вилять, если прыгал и скакал, и он так разрыдался, что почти уже ничего не видел сквозь слёзы. Уилбур ведь был очень хорошим поросёнком, и совсем маленьким. Он только хотел, чтобы Ферн поскорее пришла, взяла его на руки и утешила. Взглянув вверх, он увидел рядом с собой мистера Закермана с ведром тёплого пойла и почувствовал облегчение. Он поднял рыльце и понюхал — пахло изумительно: тёплым молоком, картофельными очистками, пшеничными отрубями, кукурузными хлопьями «Келлогг» и остатками оладьей от завтрака Закерманов.

— Ну, поросёнок, — сказал мистер Закерман, постукивая по ведру, — иди сюда.

Уилбур шагнул к ведру.

— Не-не-не! — загоготала гусыня. — Старый фокус, Уилбур, не попадайся, не попадайся на него! Он тебя заманит туда-туда в западню! Не слушай брюха, брюха!

Но Уилбуру было всё равно: еда возбуждала аппетит, и он приблизился к ведру еще на шаг.

— Ну, ну, поросёнок, — добродушно сказал Закерман и медленно пошёл к хлеву, совсем не оглядываясь, будто ему было всё равно, идёт ли за ним поросёнок или нет.

— Жаль, жаль, жаль, жаль, жаль, — выкрикивала гусыня.

А Уилбуру было всё равно: она шёл за ведром с пойлом.

— Ты еще пожалеешь о свободе! — продолжала гоготать гусыня. — Час свободы стоит бочки пойла.

Но Уилбуру было всё равно.

Закерман подошёл к загончику, перелез через забор и вылил ведро в лоханку.

Потом он оторвал отставшую доску, чтобы Уилбур смог легко пройти в большую дыру.

— Передумай, передумай! — кричала гусыня.

Уилбур не обращал внимания. Он вошёл во двор, подошёл к лоханке и стал жадно хлебать пойло и пережёвывать оладьи. Как хорошо снова оказаться дома!

Пока Уилбур ел, Лэрви принёс молоток и гвозди и прибил доску на место.

После этого они оба с Закерманом облокотились о забор, и Закерман стал почёсывать Уилбура прутиком.

— Он здорово подрос, — сказал Лэрви.

— Поросёнок что надо, — согласился мистер Закерман.

Уилбур слышал слова похвалы, а в животе у него было тепло от молока.

Прутик приятно почёсывал спину, и было радостно, мирно и сонно. Да в этот день было от чего устать, а ведь всего-то около четырёх часов пополудни.

Уилбуру захотелось лечь. " Я ещё слишком молод, чтобы в одиночку выходить в мир", — подумал он и лёг.