Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 8 Посетители
Миша быстро поправлялся. Часть бинтов уже сняли, и только на голове еще белела повязка. Он ненадолго вставал, сидел на кровати, и наконец к нему впустили друга-приятеля Генку. Генка вошел в комнату и робко остановился в дверях. Миша головы не повернул, только скосил глаза и слабым голосом произнес: – Садись. Генка осторожно сел на краешек стула. Открыв рот, выпучив глаза и тщетно пытаясь спрятать под стул свои довольно-таки грязные ноги, он уставился на Мишу. Миша лежал на спине, устремив глаза в потолок. Лицо его выражало страдание. Изредка он касался рукой повязки на голове – не потому, что голова болела, а чтобы Генка обратил должное внимание на его бинты. Наконец Генка набрался храбрости и спросил: – Как ты себя чувствуешь? – Хорошо, – тихо ответил Миша, но глубоким вздохом показал, что на самом деле ему очень нехорошо, но он геройски переносит эти страшные муки. Потом Генка спросил: – В Москву уезжаешь? – Да, – ответил Миша и опять вздохнул. – Говорят, с эшелоном Полевого, – сказал Генка. – Ну? – Миша сразу поднялся и сел на кровати. – Откуда ты знаешь? – Слыхал. Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку и спросил: – Ну, ты как, решил? – Чего? – Поедешь в Москву? Генка сердито мотнул головой: – Чего ты спрашиваешь? Ведь знаешь, что отец не пускает. – Но ведь тетка твоя, Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала. Вот и сейчас с мамой письмо прислала. Поедем, будешь с нами в одном доме жить. – Говорю тебе, отец не пускает. – Генка вздохнул. – И тетя Нюра тоже… – Тетя Нюра тебе не родная. – Она хорошая, – мотнул головой Генка. – Агриппина Тихоновна еще лучше. – Как же я поеду? – Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами. – А если отец поведет поезд? – Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят. – Что я в Москве буду делать? – Что хочешь! Хочешь – учись, хочешь – поступай на завод токарем. – Как это – токарем? Я ведь не умею. – Токарем не умеешь? Ерунда, научишься… Подумай. Я тебе серьезно говорю. – Про разведчиков ты тоже серьезно говорил, а мне за мясо так попало, что я до сих пор помню. – Разве я виноват, что Никитский напал на Ревск? А то обязательно пошли бы в разведку. Мы, как в Москву приедем, запишемся в добровольцы и поедем на фронт белых бить. Поедешь? – Куда? – насторожился Генка. – Сначала в Москву, а потом на фронт – белых бить. – Если белых бить, то, пожалуй, можно, – уклончиво ответил Генка. Генка ушел. Миша лежал один и думал о Полевом. Почему он не приходит? Что особенного в этом кортике? Для чего-то на рукоятке бронзовая змейка, на клинке значки: волк, скорпион и лилия. Что это все значит? Его размышления прервал дядя Сеня. Он вошел в комнату, снял пенсне. Глазки у него без пенсне маленькие, красные, как бы испуганные. Потом он водрузил пенсне на нос и спросил: – Как ты себя чувствуешь, Михаил? – Хорошо. Я уже вставать могу. – Нет, нет, ты, пожалуйста, лежи, – забеспокоился дядя Сеня, когда Миша попытался подняться, – пожалуйста, лежи! – Он неловко постоял, затем прошелся по комнате, снова остановился. – Михаил, я хочу с тобой поговорить, – сказал он. «Неужели о камере?» – подумал Миша. – Я надеюсь, что ты, как достаточно взрослый человек… гм… так сказать… способен меня понять и сделать из моих слов полезные выводы. «Ну, началось!» – Так вот, – продолжал дядя Сеня, – последний случай, имевший для тебя столь печальные последствия, я рассматриваю не как шалость, а как… преждевременное вступление в политическую борьбу. – Чего-чего? – Миша удивленно уставился на дядю Сеню. – Не понимаешь? Разъясню. На твоих глазах происходит акт политической борьбы, а ты, человек молодой, еще не оформившийся, принял участие в этом акте. И напрасно. – Как это так? – изумился Миша. – Бандиты будут убивать Полевого, а я должен молчать? Так, по-вашему? – Как благородный человек, ты должен, конечно, защищать всякого пострадавшего, но это в том случае, если, допустим, Полевой идет и на него напали грабители. Тогда – другое дело. Но ведь в данном случае этого нет. Происходит борьба между красными и белыми, и ты еще слишком мал, чтобы вмешиваться в политику. Твое дело – сторона. – Как это – сторона? – заволновался Миша. – Я ж за красных. – Я не агитирую ни за красных, ни за белых. Но считаю своим долгом предостеречь тебя от участия в политике. – Значит, по-вашему, пусть царствуют буржуи? – Миша лег на спину и натянул одеяло до самого подбородка. – Нет! Как хотите, дядя Сеня, а я не согласен. – Твоего согласия никто не спрашивает, – рассердился дядя Сеня, – ты слушай, что говорят старшие! – Вот я и слушаю. Полевой ведь старший. Мой папа тоже был старший. И Ленин старший. Они все против буржуев. И я тоже против. – С тобой невозможно разговаривать! – сказал дядя Сеня и вышел из комнаты.
Глава 9
В Ревске становилось все тревожней, и мама торопилась с отъездом. Миша уже вставал, но на улицу его не пускали. Только разрешили сидеть у окна и смотреть на играющих ребят. Все относились к нему с уважением. Даже с Огородной улицы пришел Петька Петух. Он подарил Мише тросточку с вырезанными на ней спиралями, ромбами, квадратами и на прощанье сказал: – Ты пожалуйста, Миша, ходи по нашей улице сколько угодно. Ты не бойся: мы тебя не тронем. А Полевой все не приходил. Как хорошо было раньше сидеть с ним на крыльце и слушать удивительные истории про моря, океаны, бескрайный движущийся мир… Может быть, ему самому сходить в больницу? Попросить доктора, и его пропустят… Но Мише не пришлось идти в больницу: Полевой пришел сам. Еще издали, с улицы, донесся его веселый голос. Мишино сердце замерло. Полевой вошел, одетый в военную форму и сапоги. Он принес с собой солнечную свежесть улицы, ароматы голубого лета, лукавую бесшабашность бывалого солдата. Он сел на стул рядом с Мишиной кроватью. Стул под ним жалобно заскрипел, качнулся, но устоял на месте. И они оба, Полевой и Миша, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Полевой хлопнул рукой по одеялу, весело сощурил глаза и сказал: – Здорово, Михаил Григорьевич! Как они, пироги-то, хороши? Миша только счастливо улыбался. – Скоро встанешь? – спросил Полевой. – Завтра уже на улицу. – Вот и хорошо. – Полевой помолчал, потом рассмеялся: – Ловко ты второго-то сбил! Здорово! Молодец! В долгу я перед тобою. Вот приду с фронта – буду рассчитываться. – С фронта? – Мишин голос задрожал. – Дядя Сережа… только вы на меня не сердитесь… Возьмите меня с собой. Я вас очень прошу, пожалуйста, возьмите. – Ну что ж, – Полевой насупил брови, как бы обдумывая Мишину просьбу, – можно… Поедете с моим эшелоном до Бахмача, а с Бахмача я вас в Москву отправлю. Понял? – Он рассмеялся. – Ну вот, до Бахмача! – разочарованно протянул Миша. – Только дразнитесь. – Ты не обижайся, – Полевой похлопал по одеялу, – не обижайся. Навоюешься еще, успеешь. Скажи лучше: как к тебе кортик попал? Миша покраснел. – Не бойся, – засмеялся Полевой, – рассказывай. – Я случайно его увидел, честное слово, – смущенно забормотал Миша, – совершенно случайно. Вынул посмотреть, а тут бабушка! Я его спрятал в диван, а обратно положить не успел. Ведь я не нарочно. – Никому про кортик не рассказывал? – Никому, вот ей-богу! – Верю, верю, – успокоил его Полевой. Миша осмелел: – Дядя Сережа, скажите, почему Никитский ищет этот кортик? Полевой не отвечал. Он сидел, как-то странно ссутулясь и глядя на пол. Потом, точно очнувшись, глубоко вздохнул и спросил: – Помнишь, я тебе про линкор «Императрица Мария» рассказывал? – Помню. – Так вот. Никитский служил там же, на линкоре, мичманом. Негодяй был, конечно, первой статьи, но это к делу не относится. Перед тем как тому взрыву произойти… минуты так за три, Никитский застрелил одного офицера. Я один это видел. Больше никто. Офицер этот только к нам прибыл, я и фамилии его не знаю… Я как раз находился возле его каюты. Зачем находился, про это долго рассказывать – у меня с Никитским свои счеты были. Стою, значит, возле каюты, слышу – спорят. Никитский того офицера Владимиром называет… Вдруг бац – выстрел!.. Я в каюту. Офицер на полу лежит, а Никитский кортик этот самый из чемодана вытаскивает. Увидел меня – выстрелил… Мимо. Он – за кортик. Сцепились мы. Вдруг – трах! – взрыв, за ним другой, и пошло… Очнулся я на палубе. Кругом – дымище, грохот, все рушится, а в руках держу кортик. Ножны, значит, у Никитского остались. И сам он пропал. Полевой помолчал, потом продолжал: – Провалялся я в госпитале, а тут революция, гражданская война. Смотрю – объявился Никитский главарем банды. Ну, вот и встретились мы. Услышал, видно, по Ревску мою фамилию и пронюхал, что это я. И налетел – старые счеты свести. На такой риск пошел. Видно, кортик ему и теперь зачем-то нужен. Только не получить ему: что врагу на пользу, то нам во вред. А кончится война, разберемся, что к чему. Полевой опять помолчал и задумчиво, как бы самому себе, произнес: – Есть человек один, здешний, ревский, у Никитского в денщиках служил. Думал, найду я его здесь… да нет… скрылся. – Полевой встал. – Заговорился я с тобой! Мамаше передай, чтобы собиралась. Дня через два выступим. Ну, прощевай! Он подержал маленькую Мишину руку в своей большой, подмигнул ему и ушел.
|