Цивилизация на болотах 1 страница

Кому доводилось путешествовать по просторам таежного западно-сибирского края, тот невольно обращал внимание на высокие стрелки и крутые мысы коренного берега, которые нет-нет да и врезаются В тихую гладь реки, на крутые, бугристые останцы среди болот, поросшие густым лесом. Многие, наверное, замечали и слой чернозема у вершин обрывов, правильными зубцами вонзившийся в глинистую толщу береговых отложений. Внимательный наблюдатель мог обнаружить в этих заплывах следы пожарищ, осколки пористой керамики, покрытой плотным и затейливым орнаментов, колотые и обожженные кости, угли, шлаки, капли бронзы, древесный тлен и многое другое, что несло па себе отпечатки былой человеческой деятельности.

Некоторые счастливцы находили среди осьпей и причудливые темно-зеленые бронзовые фигурки животных п птиц, ржавые наконечники стрел. Если же они поднимались на эти мысы и останцы, то наверняка Замечали оплывшие, заросшие травой и деревьями канавы, отделявшие мысы, опоясывавшие вершину останца или же прибрежное пространство; неровную, довольно крутую насыпь вдоль небольшой площадки, никогда не заливаемой водой, с правильно расположенными небольшими округлыми западинами. Внимательный наблюдатель мог заметить неподалеку от непрерывной линии канав и насыпи второй такой же пояс, а может быть, и третий. И если не полениться пройти вдоль такой линии, можно обнаружить и полукруглые выступы с внешней стороны, а в тех местах, где в насыпи оставлен разрыв, перемычку в канаве. Таинственная застывшая тишина стоит над этими местами. На всем видна печать времени и запустения.

Быстро летят часы, и вот уже усталый багровый диск касается зубчатой стены окрестного леса. По воде бегут огнистые блики, глубокие тени ползут из ни-

зин. В последних лучах заходящего солнца контуры предметов становятся жестче и отчетливее, контрастно вырисовываются особенности рельефа. Беспорядочно, казалось, разбросанные холмы и западины как бы сливаются между собой. Еще миг — и перед вами, будто на фотографии, медленно начинает проявляться древнее городище. Чернеют рвы, как и прежде, крутыми взлобками бугрятся насыпи валов, таинственными провалами зияют котлованы землянок. Тишина веков залегла у стен. Вы будто бы скользите в бездну лет. Вот-вот проснется город, вонзится в вечернее небо бревенчатый тын, выпрямятся провалы землянок, затрещит и весело запляшет на сучьях огонь в очагах, и потянется над земляными кровлями голубой дымок... Но быстро садигся солнце, спускаются сумерки, расплываются контуры, тают образы. Городище так и осталось непроявленным снимком. С чувством сопричастности к тайне вы спускаетесь вниз.

Если жажда познания истории заставит тех, кто бывал на таких памятниках, обратиться с расспросами к местным жителям, они услышат немало интересного. Старики-аборигены кое-где еще храня г в глубинах своей памяти богатейшие традиции устного народного творчества. Онп поделятся сокровищами поэзии и откроют картину исторического прошлого своего народа такой, какой она запечатлелась в образах героического эпоса, полную драматизма и экспрессии. Старики расскажут о князьях и могучих богатырях, которые жили в городках, окруженных в «семь рядов полисадами», вершинами за темные тучи задевавшими, между бревнами которых нет и щелочки, чтобы ящерице прошмыгнуть, с «залавами» с внутренней стороны, чтобы через стену стрелять ловко было. Они поведают я о бревенчатых пристанях, и о «вилковатых сучьях, подобных ногам журавлей», вбитых в дно реки, на которые напарывались вражеские грузные лодки с водяной вормой, об особых чистых площадках около города, «площадях для игр, площадях для пляски», на которых происходили ристалища богатырей, о больших домах для общественных собраний, куда седовласые старцы, воины и «многочисленные мужи изо всего города» «набивались как окупи и плотва в морду», о священных деревьях с изображением бога на площадке внутри города, комлям которых приносились кровавые жертвы.

О городках и «княжествах», их обитателях и подданных русским стало известно не позднее XI века. К этому времени предприимчивые новгородские купцы уже освоили Северо-Восток нынешней Европейской России и сумели проникнуть дальше — к востоку от Печеры. С XII века Югра 1 вошла в состав владений Великого Новгорода. Зависимость Югры от Новгорода была «далеко не крепка». «Дело ограничивалось, — писал С. В. Бахрушин, — поездками новгородских даньщиков для сбора ясака». Стабильность связей обеспечивалась торговыми людьми, определялась взаимовыгодностью товарообмена.

В период монголо-татарского владычества на Руси (и в Сибири) связи с Югрой, очевидно, ослабли. Активный интерес к Сибири проявился лишь с конца XV века и уже со стороны центральной российской власти — московских государей, снарядивших в Западную Сибирь несколько военных экспедиций.

Русские, попав в незнакомую обстановку, поневоле Оценивали ее, исходя из собственных представлений об устройстве общества, искали и находили соответствия между Русью п Югрой. Уже в XII веке в Новгородской летописи упоминается «князь югорский». Если исходить из того, что русские при оценке чуждой для них действительности использовали собственные мерки, то «князь югорский» XII века—это как минимум военный предводитель (вспомним: в Великом Новгороде князь, избиравшийся па вече, исполнял именно эти функции).

По-иному, более многозначно выглядят в представлении русских XVI века как правитель покоренного Сибирского ханства, так и главы угорских объединений. В одном из документов времени царя Федора Ивановича (1584) идет речь о том, что «...казаки, пришед, царство Сибирское взяли, людей многих побили, а царь побежал в Казатцкую орду. И ныне государь наш послал в Сибирь воеводу своего, и сидят в Сибири государевы люди и Сибирская земля вся, и Югра, и кондинской князь, и пелымской князь, и вогуличи, и остяки и по Оби, по великой реке, все люди государю доби-

1 Югра — так называли территорию за Уральским хребтом,

ли челом и дань давать почали» (выделено нами.— Авт.)2.

Трудно представить, чтобы русские люди того времени могли случайно, необоснованно употребить титулы «царь» и «князь». Ведь это люди эпохи Ивана Грозного. Время еще не стерло в их памяти картины его жестокой борьбы с княжескими уделами и боярским местничеством. В их глазах еще стояли призраки черных всадников с метлами и собачьими головами у седел, сырые темницы, ржавое железо и бурые, липкие от крови плахи. Их уши еще слышали тяжкий топот опричной конницы, треск пожаров, стук топоров и стопы гибнущих родов. Маловероятно, чтобы они не ведали, что именно в лице князей и бояр уничтожал грозный царь. Они знали, кого можно назвать царем, а кого — князем.

Образ князя сохранился в народной памяти угров. Вот каким увидел его через призму фольклора С. В. Бахрушин: «Князья выделяются великолепием:

былины говорят о роскоши их одежды, об амбарах, где хранятся их богатства, о шелковых, разотканных и украшенных бубенцами завесах, отделяющих в их домах женскую половину от мужской, о сокровищах их домашних богов. Среди плохо вооруженных воинов опять выделяется князь, „звенящую кольчугу из блестящих колец носящий богатырь" 3. Он окружен дворней, снабжающей его пищей и прислуживающей ему. Его богатство позволяет ему роскошь многоженства. Исключительное положение князей выработало у них изысканную психологию и утонченность манер, они щепетильны в исполнении данного слова, деликатны в еде; когда нужно приказывать, то делают это жестами и глазами. Своеобразные рыцари северных тундр, они воюют из-за женщин, хотя в семейном и общественном быту женщина занимает приниженное положение.

Война — страсть хантских богатырей, и былины воспевают их подвиги и площади, усеянные изрубленными телами мужей и жен. Они с ожесточением воюют между собой, иногда вступая в союзы друг против

2 Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в.- М., 1972.- С. 46.

3 Бахрушин С, В. Научные труды.—М., 1955.—Т. 3, ч. II.— С. 112.

3 И. Н. Гемуев, А. М, Сагалаев, А, И, Соловьев 65

друга. Дух воинственности поддерживается постоянной опасностью со стороны их исконных врагов — самоедов, и войны с ними являются одной из излюбленных тем древних былин. Своим княжеством князь управляет самовластно, хотя существует обычай созывать вече, и в княжеских городках имеются особые помещения для сходок, куда, по приказу князя, набивается народ, „как окуни и плотва в морды". На вече князья сообщают народу о своих предположениях, объявляют ему свои указы, но с мнением вече они не считаются, нередко действуя наперекор ему, совершенно так же, как гоморевские цари».

Каковы же владения князей? Княжества очень незначительных размеров. Былины говорят о войске в 50, самое большее в 300 человек. Кроме того, каждое княжество дробится между членами княжеской семьи:

в одном и том же городке княжат несколько князей — два брата или дядя и племянник. Народ делится поровну между совладетелями: каждый имеет своих людей, свое войско, но один из них признается главным князем. Центрами этих маленьких княжеств являются городки, укрепленные валами и полисадами. Социальный состав их несложен: княжеский род, простые люди и немногочисленные рабы, преимущественно княжеские. Исследуя одно из наиболее крупных и значительных (в XVI—XVII веках)—Кодексе хантыйское княжество, территория которого простиралась вдоль обских берегов более чем на тысячу километров — от Березова на Севере до устья реки Вах с его бассейном в среднем течении Оби, — С. В. Бахрушин находит там уже «четыре (социальные.— Авт.) группы». Это «княжеский род», «служилые», т. е. профессиональные воины, масса «ясачных»—простых людей, общинников, обязанных платить налог-ясак князю, и, наконец, рабы.

Очень похожими на угорские княжества выглядят и объединения селькупов, которые исследовала Г. И. Пелих. В их составе тоже были князья, воины, рядовые общинники, рабы. Мелкие князья (мюты-коки) объединялись вокруг «больших» князей (маргкоков). Совпадает даже такая деталь: нередко княжеством (как у угров, так и у селькупов) управляет не один князь, а братья (иногда племянник с дядей). Это обстоятельство становится понятным, если вспомнить братскую семью (братско-семеиную общину), о кото-

рой шла речь во второй главе. Братско-Сёмейные узы проявлялись, как видим, не только на уровне селения-общины, но и на уровне княжества. (Это явление, кстати, характерно и для других народов. Напомним, первыми легендарными киевскими князьями были братья Кий, Щек и Хорив.)

Итак, у обских угров и селькупов были князья, княжества и если не очень развитая, то достаточно четкая социальная структура — деление общества на сословия. Однако ряд известных ученых (Н. Н. Степанов, В. Н. Чернецов и др.) были отнюдь не согласны с таким выводом. Они считали обско-угорское общество гораздо более архаичным, не достигшим даже уровня предгосударственных объединений.

Та и другая точка зрения имеют и своих приверженцев, и своих противников. Ученые до сих пор не пришли к единому мнению — на какой же ступени общественного развития стояли аборигены западно-сибирской тайги накануне прихода русских. Казалось бы, о чем спорить, зачем ломать копья, когда, согласно традиционной схеме, человеческие общества вступают в стадию военной демократии, позднепотестарных4 структур и переходят на уровень государственных объединений лишь на определенном этапе общественно-экономического развития. Когда развитие производительных сил позволяет сделать качественный скачок и перейти к производящим формам хозяйства, когда вследствие этого увеличивается плотность населения, появляется избыток продукта, который может быть отчужден и соответственно пущен на содержание и обеспечение целой группы людей, занятых в непроизводительной сфере, именно тогда общество вступает в период «военной демократии». В это время, с одной стороны, военный вождь, по Ф. Энгельсу, «становится необходимьм, постоянным должностным лицом»5. С другой стороны, появляется народное собрание. Военачальник, совет, народное собрание образуют органы военной демократии. Военной потому, что «война и организация для войны становятся регулярными функциями народной жизни». Война теперь ведется только ради грабежа и становится постоянным промыслом. Когда

4 Потестарное общество — общество, пребывающее на разных стадиях перехода oт доклассового к классовому.

5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч.—2 е изд—Т. 21.—С. 164.

Литая свинцовая фигурка — основа изображения Пайпын-эквы (культовое место Пайпын-ойки у села Хошлог).

же происходят бурное накопление богатств и поляризация общества, а противоречия в нем становятся антагонистическими, тогда и образуется государство как аппарат для подавления одного класса другим, со всем свойственным ему механизмом. А для этого еще раз необходимы производящая экономика и условия для быстрого роста производства и населения. Казалось бы, о чем говорить, применительно к западно-сибирским таежным аборигенам с их присваивающим охотничье-рыболовческим хозяйством, какая может быть в таком случае у них общественная организация кроме первобытно-общинной? Однако, сложность исторических процессов как раз в том и заключается, что в конкретных условиях они обладают определенным своеобразием и в зависимости от внешних и внутренних факторов могут ускоряться, замедляться, прерываться, начинаться вновь, представать неожиданными гранями и порой с трудом укладываются в универсальную схему. Реальная жизнь иной раз сложнее самой совершенной и изощренной модели. Иногда неожиданно появляются факты, заставляющие еще раз усомниться в незыблемости, казалось бы, устоявшихся трактовок.

...День клонился к вечеру. Летний зной незаметно растворялся в глубине таежных болот. И хотя небольшая поляна близ села Хошлог еще высвечивалась лучами заходящего солнца и звенела миллионами комариных крыл, лес на опушке уже погрузился в тень. Здесь, неподалеку от края болота, стоит высокий, в рост человека, пень. С пего давно уже опала и истлела в гуще трав кора, а исхлестанная ненастьем и выжженная солнцем древесина пня растрескалась п почернела. В верхушке пня прорублен паз, в котором лежит балка. Поперек нее (тоже в пазах) лежат два бревна. Снизу их подпирают жерди с развилками. Это основа помоста из тесанных плах. Раньше он был полом

Мис хум и Какын-пунгк-ойка.

амбарчика, но зимой обветшавший ура6 рухнул под тяжестью снега. Прокопий Фатеевич Меров собрал все, что осталось, уложил на помост и поставил новые подпорки — старые сгнили.

Теперь на помосте лежат ветхие лоскуты ткани, остатки берестяной кровли амбарчика и берестяной туес—вместилище Пайпын-ойки (буквально: мужчина берестяного туеса). Пайпын-ойка являлся главной фигурой святилища: он — первопредок мужчин селения Хошлог, он —«хозяин» этого селения, он — богатырь-защитник Хошлога. Изображение Пайпын-ойки состояло из кусков ткани белого, красного, светло-синего цвета («Черного ему нельзя», —сказал нам проводник). Здесь же, на помосте, мы увидели завернутую в лоскут красной ткани свинцовую фигуру выдры (или ящерицы?). В тулово ее была при отливке вставлена серебряная десятикопеечная монета чеканки 1838 года. На

6 Так манси называли амбарчик на одной опоре, в котором

хранились пубы (изображения духов).

эту фигурку раньше надевали специально сшитые одежды, придававшие ей «человекоподобный» облик, — так выглядела жена Пайпын-ойки — Пайнын-эква.

Хошлогский богатырь Пайпын-ойка, «хозяин и защитник» селения, оказывается, не кто иной, как помощник Хонт-торума (бога войны), —так, во всяком случае, утверждают местные старики. В свою очередь, Пайпын-ойка также имел подчиненных и даже разных рангов. Почти в центре поляны между двумя елями горизонтально укреплена жердь, которая одним концом опирается на плечо Какын-пулгк-ойки, Но о нем речь пойдет во вторую очередь, ибо важнее здесь остроголовое изображение Мис-хума7, фигурирующего в качестве воина.

Изображение Мис-хума выполнено из цельного куска дерева. Верхняя часть головы вытесана в виде восьмигранной пирамиды. Ко лбу грани постепенно исчезают, и голова становится почти плоской. Лицо вырублено в соответствии с традиционным для манси стилем:

щеки плоские, прямоугольный, чуть расширенный книзу нос переходит в надбровные дуги, образуя вместе с ними подобие буквы «Т». Рот и глаза трактованы углублениями-лунками, плечи покатые. Руки у фигуры воина отсутствуют, ноги показаны схематично — в виде сужающихся внизу обрубков. Тулово плоское.

Верх головы Мис-хума плотно обмотан куском белой ткани. Создается впечатление, что обмотка эта символизировала воинский шлем. Рот закрыт лоскутом белой ткани, сверху намотан пестрый лоскут. Мис-хум с ног до головы обернут кусками белой, пестрой, красной ткани с монетами в уголках. Поверх всего на нем белый халат с завязками и поясом такого же цвета.

Какын-пунгк-ойка (буквально: паршивый лысый мужик) — работник, а вернее, раб Пайпын-ойки. Его предельно низкий социальный статус подчеркнут тем, что «одет он в старую, изношенную мужскую одежду:

телогрейку, рубаху, пиджак. Возле него на земле — добрый десяток старых меховых шапок, а на ветвях ели, под которой он стоит — старое пальто. В отличие от Мис-хума, которому посетители культового места время от времени приносили новые лоскуты ткани

7 Мис-хумы, по представлениям манси, лесные великаны. Они внешне походили на злых менквов, считались предками фратрии Мось, к которой относило себя поселение Хошлога.

(ими обматывалась фигура воина), Какын-пунгк-ойке «ничего нового не полагалось».

Трудно предположить более яркое проявление социального неравенства, перенесенное из жизни людей в жизнь богов. Даже нам, сторонним наблюдателям, было неловко слышать унизительные эпитеты, которыми щедро награждали беднягу наши проводники. Можно представить себе гамму чувств, которую испытывал бы при этом Какын-пунгк-ойка, будь он живым человеком.

Эмоции эмоциями, но самое главное в том, что народная память донесла до нас и представила в явном, осязаемом виде структуру древнего общества обских угров. Ведь действительно, подобную сцену невозможно придумать. Да и кому придумывать? Старикам-хранителям культовых мест? Вряд ли. Как и их родители, они долгими зимними вечерами слушали у костра и очага былинные песни о героических деяниях далеких предков; повзрослев, участвовали в священных обрядах, впитывая и запоминая значение и смысл ритуалов. Их знания о прошлом своего народа и жизни его богов почерпнуты не из ученых трудов и рассказов заезжих путешественников, а из мощного животворного источника — народной традиции, в которой тесно и неразрывно переплетались реальная жизнь людей и воображаемая богов. В этом традиционном обществе религией была пропитана вся жизнь парода, как п сама религия — народной жизнью.

Именно па это обстоятельство неоднократно указывал Ф. Энгельс, который, анализируя религиозное сознание, подчеркивал, что «всякая религия является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в повседневной жизни, — отражением, в котором земные силы принимают форму неземных».

Духовные представления в таких обществах порождались еще непосредственно материальными отношениями. Иными словами, люди создавали богов и духов по своему подобию, строили их иерархию и, в соответствии с реальной структурой общества, наделяли характерами, свойственными реальным общественным группам. Да п взаимоотношения между «высшими силами» так похожи на отношения в человеческом обществе. Действительно, каждое из изображении на этом

культовом месте может быть соотнесено с конкретной социальной группой.

Так, Какын-пунгк-ойка олицетворяет собой самое низшее сословие. Что только стоит одно его имя:

паршивый, лысый мужик; паршивый — говорит само за себя. Не случаен, видимо, и второй эпитет — лысый. Как выяснил В. Н. Чернецов, в представлениях обских угров волосы человека связаны с одной из душ человека. Человек, лишенный волос, теряет эту, так называемую «маленькую душу». Он становится слабым, робким, теряет свою мужскую силу. Не случайно и то, что непременным атрибутом богатырей в героических преданиях обских угров являются косы. Именно косатые богатыри обладали особой мощью и окружались почетом. Недаром их отличали от богатырей стриженых.

Великолепный знаток и собиратель обско-угорского фольклора С. К. Патканов, а вслед за ним и ряд других исследователей обращали особое внимание на имена и прозвища богатырей. По его мнению, они выражали и отражали некоторые особые характерные свойства, присущие конкретному человеку, которые отличали его от других. Не случайно поэтому и имя-титул одного из богатырей былинного города Эмдера звучит так: «Из среды 80 богатырей с оленьими ногами избранный с опущенными косами, косатый ЯГ» (выделено нами.—Авт.)8. Здесь отражены моменты и избранности, и, -видимо, особого положения.

Не случаен и обычай скальпирования у обских угров, распространенный в далеком прошлом, судя по фольклорным и историческим данным. Стремление уничтожить душу врага, а следовательно, и возможность его возрождения побуждало победителей «сдирать радужно отливающую головную кожу», а побежденных из последних сил ее спасать. Сохранить волосы считалось гораздо важнее, чем спасти жизнь.

Принимая порой совершенно фантастические формы, эти представления воплотились в устойчивый фольклорный сюжет. Так, в одной из записанных С. К. Паткановым былин остяцкий (хантыйский) богатырь одолевает самоедского (ненецкого) богатыря, отсекая ему

8 Patkanov S. Die Irtysch-Ostjaken und ihre Volkspoesic.— Spb., 1900.-Bd 2, -S. 11.

голову. Отсеченная голова «стала молить бога о речке... И ей была дарована речка. Когда (остяцкий богатырь) собирался ударить ее мечом, она бросилась в речку, всплеснув воду. Остяк стоит на берегу речки. Голова самоеда выплыла у нижнего конца речного плеса на поверхность и сказала: «...зачем ты пришел в эту страну, в которую не добраться даже зверю? Убегая от тебя, я прятал от тебя мою отливающую головную кожу, прибегая к сотням уловок, прибегая к многочисленным выдумкам... Если ты имеешь намерение вернуться домой, то возвратись в свой дом со своей косатой головой. Когда ты повернешь к дому свою косатую голову, то в доме, наполненном собравшимися женами, собравшимися мужами, не говори, что тебе удалось содрать с богатыря... его отливающую головную кожу» (выделено нами. Авт.).»9

Аналогичное отношение к волосам прослеживается и в селькупском обществе. Человек, лишавшийся волос, по представлениям селькупов, терял волю. Поэтому совершенно не случайным выглядит такой штрих» У обращаемых в рабство, как свидетельствуют материалы Г. И. Пелих, обрезали косу. Такие люди назывались «коча», «кочкуп». Этот термин произведен от слова город, старики-селькупы переводят его на русский язык словом «городские». И это тоже не случайно, поскольку «коча», как и их угорские собратья по несчастью, должны были жить в «городе»-крепости князя или вблизи нее. 10

Даже в XIX веке сохранилось представление о «городских» как о самом бедном, нищем населении. В этой связи показателен случай, описанный Ф. Белявским (первая половина XIX в.). Встретив на пути остяцкий поселок, жители которого поражали своей нищетой, он спросил о причинах этого явления11. «Они городские», —ответил старшина. На недоуменный вопрос путешественника переводчик пояснил, что места, где прежде жили их князья и владельцы, назывались городами. Такое расселение рабов было естественным,

9 Патканов С. К, Стародавняя жизнь остяков и их богатыри по былинам и сказаниям // Живая старина.— 1981.— № 4.

10 Пелих Г, И, Селькупы XVII века: Очерки социально—экономической истории.—Новосибирск: Наука, 1981.—С. 118.

11 Белявский Фр. Поездка к Ледовитому морю.— М., 1833.--

ибо они не использовались в основных производственных процессах. Сфера их деятельности ограничивалась обслуживанием княжеского дома: заготовка дров, приготовление пищи, ловля рыбы, но вблизи «города». Не случайны и эпитеты этих людей: «муж, несущий край блюда и край туяса», то есть человек, прислуживающий за столом; «рабыня, исполняющая домашние работы». Рабы не имели никаких «прав состояния». К ним могли неплохо относиться. Во всяком случае, из фольклора следует, что обращались с ними весьма гуманно, беспричинной жестокости здесь как будто и не встретишь. В то же время всегда осознавалось, что в случае нужды их можно было подарить, обменять, а если что, то и убить — принести в жертву духам. За примером далеко ходить не надо. Вряд ли человеческая кость со святилища Сат-Виклы была княжьей.

После раскопок небольшого кургана позднесредневекового могильника Малый Чуланкуль-1 перед глазами предстала жестокая в своей очевидности картина. В центре над перекрытием могильной ямы обнаружены останки четырех человек со следами насильственной смерти. Двое, как стражи на картине Верещагина «У Ворот Тамерлана», лежали с обеих сторон могильной ямы. Поза одного как бы зеркально отражала позу другого. Они лежали абсолютно симметрично относительно центрального погребения. У каждого из них была согнута рука в локте и слегка подогнута нога. У обоих погребенных были отсечены кисть руки и стопа. Отсеченные части тела были брошены тут же, у коленей костяков. В позвоночнике левого скелета застрял костяной наконечник стрелы. Правый погребенный был также убит выстрелом из лука. Стрела пронзила левый глаз, пробила насквозь череп и так и осталась в нем. Сломанные ребра с левой стороны хранят следы сильного удара. Кроме этого затылочные кости хранят следы двух проникающих ударов клинком. Судя по глубине проникновения, локализации и характеру ударов, они были нанесены уже поверженному, агонизирующему человеку. У ног каждого из погребенных «стражей» были брошены расчлененные тела еще двух жертв. В одной куче лежали черепа, длинные кости рук и ног со следами порубов, куски ребер, таза. Голова человека, положенного близ левого «стража», была отсечена на уровне второго шейного позвонка. Другой

расчлененный был убит несколькими сильными ударами сабли в затылок и висок. Все четверо как «сопутствующий инвентарь» были положены в сопровождение погребенному под курганом. Учитывая ярусность погребений относительно центральной могилы, создается впечатление определенной иерархии. Двое «стражей» положены в услужение центральному (самому нижнему) погребенному. Каждому же из них также положен расчлененный слуга.

В другом могильнике, Абрамово-10, одно из детских погребений было огорожено «забором» из костей, вокруг него вертикально были вкопаны группы костей взрослых. Причем каждая группа имела свою комбинацию и состояла из трех костей ног: это были две берцовые и одна бедренная кость либо, наоборот, две бедренные и одна берцовая. Таким образом, погребение одного младенца сопровождалось ритуальным убийством (жертвоприношением) как минимум двух взрослых человек. И конечно же, это были не свободные общинники и тем более, не князья.

Откуда же брались рабы? Хотя приобретение рабов не было целью войны и победители оставляли «позади себя площади, усеянные кусками женщин, площади, усеянные кусками мужчин», всех побежденных, как правило, не истребляли. Уцелевшие пополняли собой ряды рабского сословия. Применительно к XVII веку выявлены и другие источники рабства: в рабов превращали неоплатных должников, неимущие родители могли продать в рабство сына или дочь. Это, по-видимому, явления сравнительно позднего времени. Традиционным же источником рабства, запечатленным в фольклорной традиции, являлась война.

Почему же рабы не стремились изменить свое положение, вырваться из рабского состояния, спастись бегством? Не исключено, что единичные случаи такого рода действительно имели место. Однако массовым это явление стать не могло. В архаическом обществе человек, в силу любых причин оказавшийся вне своей группы становится изгоем. Длительное безвестное отсутствие приравнивается к смерти — не физической, а социальной, то есть для своих соплеменников, сородичей человек как бы переставал существовать. Пути обратно ему не было, а попытка жить в одиночку означала бы и физическую гибель. Человек без покро

вительства коллектива становился беззащитным перед лицом и природы, и общества. Поэтому «высшей мерой наказания» (приравненной к смерти) в архаическом обществе являлось изгнание человека из коллектива. Хорошо сказано об этом в одной из селькупских сказок. Двое братьев, рассердившись на третьего, говорят ему: «Ты плохого нам желаешь. Убить тебя мало. Но брата своего как мы можем убить? Откочуем отсюда, а тебя одного здесь под деревом оставим. Живи один, как знаешь». Один и в поле не воин, а в тайге он обречен на гибель.

Вернемся теперь к другому персонажу нашего культового места — Мис-хуму, суровому воину-богатырю. Далеко не случайно верхняя часть головы этого идола выше линии бровей вытесана в виде восьмигранной пирамиды.

Согласно сведениям фольклора, воспевавшего героические деяния богатырей-предков и запечатлевшего их облик, последние отличались от простых людей отнюдь не только физической силой и телесной мощью. Они имели еще и соответствующее вооружение. А важным составляющим элементом защитной боевой одежды древних воителей был шлем. Это отражалось и в былинных именах-прозвищах богатырей. Среди них встречаются: «Звенящую кольчугу из блестящих колец носящий богатырь», «Семирядный медный шлем». Сочетание, с одной стороны, стальной кольчуги, с другой — медного шлема может вызвать недоумение читателя Но то, что шлем назван именно медным, не случайно, а, наоборот, глубоко символично. В преданиях обских угров нередко встречаются и «медные города», окруженные полисадами и крытые медными листами.