Гордость духовная вместо христианского смирения

«Пощуся двакраты в субботу (в неделю), десятину даю всего, елико притяжу» (Лк.18, 12). Так и ныне может быть надмеваются иные постом своим («столько-то лет мяса не ем»); большими пожертвованиями в церкви («все это в храме от меня: а что же было когда от других?»); богатством приходской церкви или множеством в ней богомольцев; бытностью у богослужения, кроме праздников, и в будни, если даже не каждый день; честным и многолетним вдовством, духовною начитанностью и богословски­ми знаниями («во греснех ты родился ecu весь: и ты ли ны учиши?» (Ин.9, 34)); саном священническим или званием монашеским пред мирянами; самым смирением своим, и вообще строгою жизнью. Эта духовная гордость или таится в одном сердце или выражается явно. В последнем случае хоть набожный и оговаривается, думая рассказать про свое доброе дело: «не в укор Богу сказать... во что Бог поставит...»; но когда в его рассказе нет никакой доброй цели в отношении к ближнему, ничего—кроме самохвальства, —его слова выходят не лучше слов фари­сея: «Боже, хвалу Тебе воздаю» (Лк.18, 11). Высшая степень духовной гордости состоит в том, когда кто почитает себя «бесстрастным», —видит себя потрудившимся для Бога и души настолько, что будто бы ему более и не о чем заботиться, — называет себя «грешным» по одному лишь смирению, а не поистине, или скорее за другим, чем за себя: «несмь, яко же прочие человецы».Это есть полное самообольщение, полная «прелесть бесовская». В таком случае видим человека уже с характером духовной гордости, а не с ошибками только самохваления духовного, хотя также преступными пред Богом. Впрочем можно и безгрешно говорить о своих трудах и заслугах для Бога, —когда же? Если спрашивают нас о том с целью видеть в нас добрый пример (Мф.5, 15), получить от нас наставление; если нужно нам изобличить клевету, восстановить истину, а, пожалуй, и напомнить о себе пренебрегающим. Можно и без особенного вызова открывать другим, но только людям подобного же настроения, —открывать о своих добродетелях и пожертвованиях для добродетели, о своей борьбе с людьми за истину, о своих успехах в делах духовных, например, по миссии. Но с какою целью? Чтоб «соутешитися верою общею, вашею же и моею» (Римл.1, 12).

От чего же возникает духовная гордость, или самоправедность? —Частью и от похвалчеловеческих. Чрез­мерно хвалят человека за строгую, духовную жизнь или за одно какое либо доброе дело или пожертвование: а довольно было бы успокоить его, что вот он идет истинным путем; довольно было бы подкрепить его дух надеждою небесной награды, а иногда торжеством угнетаемой добродетели еще на земле. Неосторожные же и излишние похвалычеловеку ослабляютв нем усердие, приводят его к мысли, что и нечего более достигать ему (Ис.3, 12). Со стороны этого самого человека при подобных похвалах, или ублажении от других, требовалось бы держаться такого пра­вила: «не предаваться быстро самоуслаждению или удивлять­ся самому себе, но тотчас привести себе на память тай­ные свои грехи (Святые Божии то далеко держали себя от тех, которые хотели ублажить их, то допускали некоторые странности, чтоб внутренне не чувствовать соуслаждения похвалами и знакам почитания, которые воздавали им. Так кто приходил к Макарию египетскому, считая его за святого и великого страца, с тем он и не говорил нечего, но кто, придя к нему, начинал высказывать ему укоризны, хотя бы и несправедливые, того он принимал с удовольствием) или припомнить какое либо горькое несчастье в своей жизни».—Гордость духовная возникает при бездействии страстей, т. е. когда настанет тишина в жизни, —нет ни помыслов злых, ни в плоти движений нечистых. Без сомнения, не о том наша речь, будто лучшее положение, когда действуют в нас страсти, будто есть нужда в страстях. Нет: но напрасно обольщает себя христианин мыслью, что страсти совсем перестали в нем действовать, напрасно он обнадеживает себя, что с ним никакой перемены не будет. Разве плывущие по морю считают себя безопасными, если несколько дней выйдет самых тихих и ясных? не тогда ли только они уверяются в своей безопасности, когда достигнут пристани? зная еще и такие примеры, что у самой пристани можно потонуть? Так и относительно «житейского моря»: нечего уверяться временною тишиною его, нечего обеспечивать себя тем, что в нем не застигнет нас буря страстей. «Страсти бездействуют, затихли». Да не оттого ли, что устранены причины, которые могли бы возбудить их? или же не потому ли, что бесы, искушающие нас к ним, на время— значит с хитростью—отступили?

Но от каких бы причин ни возникала духовная гор­дость, —это для деятельности христианина, желающего жить или начавшего уже свою жизнь по евангелию и уставам Церкви, такой же вред как повредить бы в растении серд­цевину, без которой растение тотчас засыхает. Это порок, которым христианин расстраивает свое собствен­ное дело, прекрасное по началу своему, —напрасно обижает ближнего и дерзко оскорбляет Бога. Начал он гордится своею доброю жизнью, почислил себя праведником или «не требующим ничего», между тем как в сущности дела «и нищ, и слеп, и наг» (Апок.3, 17). И что же? —Бла­годать Божия отступает от него. Тогда он допускает падение за падением или по меньшей мере уклоняется от такой задачи в своей жизни, «задняя забывая, во предняя же простираяся» (Фил.3, 13). Не наказывает ли себя он таким образом и в том и в другом случае, т. е. и падениями от уныния и остановкою на избранном пути? и не погибель ли для него это состояние, если оно продлится долго, а тем больше останется навсегда? Случись бы тогда с ним болезнь и стань бы он близко к смерти: тогда и сознал бы свое заблуждение, —увидел бы, что далеко не был бесстрастным.—Ближнего своего он обижает пренебрежением, упреком грешника. Он не только чернит пред собой всех грешных: «хищницы, неправедницы, прелюбодеи» (Лк.18, 11), но иной раз или пред иными и лично упрекает кого, принижает пред собой: «или яко же сей мытарь».Как буд­то христианство, благодать, царство небесное—его одного достояние («несть добро отъяти хлеба чадом, и поврещи псом» (Мф.15, 26)—думает он), а не могут быть получены эти на­следства и другими! Он брезгует и поговорить или разделить стол с теми, которых жизнь не имеет характе­ра церковности (у раскольников, например, это значить «измиршиться...»). И так-то чуждается он других вовсе не по тому опасению, чтоб сделаться человекоугодником или чтоб самому не занять от живущих в мире духа мирского, но единственно по самомнительной праведности. Но как же напрасно он обходит хоть бы и последнего из мирян, хоть бы какую-нибудь сельскую женщину! Не ска­зано ли в евангелии: «мытари и любодейцы варяют вы (вперед идут) в царствии Божии» (Мф.21, 31)? Сколько было примеров, что святые пустынники—эти ангелы во плоти—были посылаемы Богом видеть в мире лиц, с которыми они только что поровнялись по святости жизни (Например, препод. Пафнутий желающий знать: «далеко ли он ушел в богоугодных подвигах своих, с кем может сравниться этими подвигами», приходил из пустыни, по Божию указанию к трем человекам: к гудочнику, к старшине сельскому и к купцу (в жит. преп. Таиси под 8 окт.)) или должны были еще сравниться (Преп. Макарий египетский также был послан видеть в мире двух женщин замужних, которые превосходили его своею жизнью (четь-мин.под 19 янв.))! Но скажут: «что закрывать от себя собственные глаза? как же религиозному человеку не сознать себя по жизни выше других, которые, например, и постов совсем не соблюдают и в церковь никогда не ходят, между тем как он почти каждый день в цер­кви»? Здесь верного только то, что небесная награда христианину будет дана и не без оценки того, когда или среди каких людей общества он жил и подвизался. Но зачем же это ему сравнивать себя с теми одними, которые окружают его и которых, допустим, самая большая часть живут беспечно и во грехах? почему он не сопоставит себя с другими, живущими где-либо вдали (например, на Афоне, в Capoве) и известными своею высокою жизнью? (Таков например, и был в Сарове современник наш, старец Серафим, разнообразием своих подвигов превзошедший даже многих подвижников первых веков). Далее: почему же он не сличает своей жизни с житиями святых, которые описаны в четь-минеях и прологах, как например, Антония Великого, Ксении преподобной, иног­да по целым неделям не пивших и не евших? Войдя в этот то «град великий» (Апок.21, 10) святых мужей и жен, гордый благочестивец и увидел бы себя в нем разве последним гражданином. Но и этого мало. Каждый христианин должен доходить в своей духовной жизни до такого со­вершенства: «святи будите, яко Аз свят есмь» (Лев.19, 2). Вот это то последнее мерило для святости жизни, указанное чело­веку, заставляло и самих апостолов говорить о себе: «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас» (1Ин.1, 8). Нет, —совершенно напрасно гордый подвижник, а тем более опирающийся только на свой высокий сан или звание монашеское, —напрасно возвышают себя над грешным миром. Православная Церковь даже анафеме подвергает как самих прельстившихся собой праведников, так и других, которые, удивляясь строгим подвигам в их жизни или многолетнему их подвижничеству, думают, будто им уже ничего просить о прощении своих грехов (Карфаг.128-130), будто «они замолили Бога и остается только у них то про­сить молитв и благословения»—Сколь несправедливо отно­сится самоправедность к самому Господу Богу! Сказано: «без Мене не можете творити ничесоже» (Ин.15, 5). А она себе од­ной присваивает добрые дела и Бога считает своим должником за них! —Укажем здесь и особенные оттенки, если не прямо гордости духовной, то мечты подвижнической. Иной думает, что коли уж он для славы Божией предпринял, какое дело или за имя Божие терпит какую либо напасть человеческую: то и «нет ему нужды приносить молитву к Богу, что Бог сам попечется о добром деле и что он, как слуга или орудие в этом деле, очень дорог пред Богом»... Исключим здесь одно понятие: «излишня молитва»... вообще не будь бы тут опирательства на свою за­слугу: тогда верно бы рассуждал этот человек. Но нет! не так понимали свои отношения к Господу Богу и не так поступали святые Божии в то самое время, когда тру­дились или служили единственно для Бога. Например, пророк Даниил за свое истинное богопоклонение был брошен в звериный ров. Когда ему там был принесет, от самого Бога хлеб, он сказал: «помянул мя ecu, Боже» (Дан.14, 28). Да, только-то сказал о себе пророк и единственный во всем языческом царстве хранитель истинной веры: «и так вспомнил де обо мне Господь Бог»! —Авраам, готовясь выполнить (и не в первый раз, а может быть в сотый), — свою добродетель странноприимства, т. е. в час самой за­слуги своей пред Богом, — чем же, думаете, почитает себя? Праведником ли? О, нет! Но «землей и пеплом» (Быт.18, 27).— Давид рядом со своим трудомдля Бога поставляет и смирение, и даже о последнем упоминает прежде первого: «виждь смирение мое и труд мой» (Пс.24, 19).—Сотник считал себя недостойным (Мф.8, 8), подобно тому, как иной молитвенный христианин находил бы за великое для себя только предстать пред Бога с молитвою. Пусть совершенно верно, что Господь Бог и покровитель и воздаятель добрых дел наших. И чем выше чье доброе дело и предприятие, тем более Ему приятности от этого дела (Лк.15, 7). Но мы должны пом­нить, что приобретаем для самих себя святою службою Ему, —и приобретаем не что либо маловажное, но царство небесное, которому не будет конца (2Кор.4, 17). Следовательно, явная дерзость была бы с нашей стороны думать, что «мы у Него заслуженные, что много добродетелей сделали пред ним, и что сам Он, без нашего прошения, пошлет нам или защиту от врагов или силы к доброму делу». Нет, —и о каждой нужде следует нам просить Бога, а тем более об успехах в таких великих делах, как спасение своей души или ближнего. Апост. Павел, действительно, говорил о себе: «паче всех их потрудихся», но тотчас же и прибавил: «не аз же, но благодать Божия, яже со мною» (1Кор.15.10). Как же после этого православному христианину пра­вильнее поставить себя к Господу Богу во всей своей нрав­ственной деятельности? Где верная дорога, чтоб идти ему к Богу, не уклоняясь в стороны, и чтоб таким образом удостоиться прежде истинной святости, а затем и царства небесного? Для этого вернейший путь, как уже видели мы из приведенных примеров, —«смирение: иже, смирится яко отроча... той есть... во царствии небеснем» (Мф.18, 4). Христианское смирение состоит в том, чтоб сознавать себя недостой­ным. грешным пред Богом и людьми. Мало этого: счи­тать себя и ниже всех. Пример такого смирения первый показал в себе апост. Павел, когда назвал себя «первым из грешников» (1Тим.1.15). В молитвах церковных с покаянным духом христианин часто произносит: «никто же согреши на земли от века (т. е. от сотворения мира), яко-же согреших аз окаянный» (Из акаф. Сладч. Иисусу). Святые Божии вообще чем святее делались, тем более смирялись и считали себя хуже других. Но и опять может быть возразить нам: «прав­да ли это называть себя недостойным и многогрешным, — между тем как в самой жизни нет грехов, между тем как святой угодник какой либо только и делом у себя имел, что молился и постился, стоя на молитве, как например, Виссарион, по 40 дней? (Четь-Мин. под 6 июня). Не излиш­нее ли это смирение, не обман ли себя и других, — счи­тать себя хуже всех, когда худшие начинаются от самого порога той комнаты или кельи, где живет христианин-подвижник, и следуют далеко - далеко, когда меж­ду людьми есть и страшные злодеи?» Слова нет, что и смирение может быть ложным: «никто же вас да прель­щает изволенным ему смиренномудрием» (Колос.2, 18). Смирение паче гордости даже и нередко бывает: например, оно намекает о себе или же прямо называет себя смирением. (Сделайте такому ложному смиреннику замечание, что он, действительно, негодный человек, хуже всех, и он тотчас оскорбится). Гордый и сановный человек смиренным же называет того низкопоклонника, который доискивается у него каких либо милостей. Но мы говорим о христианскомсмирении. Нет, если какой либо святой угодник, по примеру апост. Павла, и считал себя худшим всех: то тут была одна искренность и не было никакой натянутости. Тут мы не должны видеть в угоднике ничего противного уважения им самого себя или располагающего его к отчаянию, к потере доверия у других. Были случаи, —присту­пали некоторые к святым с уверениями, что они «на­прасно признают себя грешнее других, что жизнь их доказывает противное». Но святые угодники после всех рассуждений на этот раз отвечали искренно, что «недо­стойны и многогрешны» (Авва Дороф.). Как же понять эту тайну? По­нять ее или усвоить вполне можно только с практикидела. Кто будет читать святое евангелие и будет стараться жить по евангелию, вообще по правилам христианским: тот сейчас же увидит, что подошел к бремени, которое вовсе не так по силам ему, как он думал и хвалился раньше, или как например, сильный физически Сампсон мог умести на плечах своих в гору городские ворота. Он видит тогда падение всего человечества в себе. Но он вместе с тем, не отступает назад от предлежащего ему бре­мени, потому что взявшись потом за это самое бремя с постороннею помощью (понятно, что эта помощь есть бла­годать Божия), чувствует некоторую легкость (Мф.11, 30); не отступает назад, потому что уже познал истину или истин­ный путь в жизни человеческой, —вкусил высшего духовного добра. Затем, и продолжая нести бремя евангельских и христианских заповедей, он постоянно находит в самом себе остановки, погрешности: а обратившись на­зад, усматривает в своей жизни целый ряд грехов и страстей. Таким образом, христианин-подвижник глубоко сознает себя слабым, грешным, ничтожным; таким об­разом он молится постоянно о помощи себе от Господа Бога; таким образом чем более он исполняет заповеди Божии, тем более испытывает помощь Божию, —помощь в такой степени, что готов сказать: «вся могу о укрепляющем мя Иисусе» (Филипп.4, 13). А отсюда происходит его разумная боязнь, чтоб ему не лишиться и на последующее время помощи Божией. Отсюда то возникает в нем убеждение, что он даже всех людей грешнее. С этим убеждением, не пускаясь в исследование, т. е. нет ли еще кого грешнее, чем он, и остается он спокоен. Ему некогда всматриваться во вну­треннюю жизнь других. Если же его взгляд невольно падет на чьи либо страсти и преступления; взгляд его бу­дет не строгий, а только поверхностный; потому что он обратил преимущественное внимание на самого себя, —и не с тем, чтоб любоваться собой, но познавать свою сла­бость. Да если б он и стал по порядку или же при каж­дой свежей встрече сравнивать себя степенью греховности с другими: то может быть и тут нашел бы, что в том и другом из людей есть такие добрые качества (по крайней мере в известном случае и на одну лишь ми­нуту), такие похвальные действия, которых нет в нем. О, какая же это чудная и божественная (Мф.11, 29) добродетель—смирение! Она—основание жизни истинно-христианской, соль всех добродетелей: дерево тогда и растет, когда глубже дает от себя корни, или по мере роста своего и украшения себя плодами оно и больше укореняется в земле. Макарию ве­ликому враг-дьявол прямо сказал, что подвижник одним только препобедил его: «смирением» (Четь-Мин. под 19 янв.).— «Но безответное смирение христианина не будет ли, с другой стороны, пищею для гордости других? Видя, пред собой человека, который признает себя ниже всех, —живущие по духу мира не будут ли темболее величаться пред ним и в на­дежде на его христианское смирение не станут ли тем смелее оскорблять его»? Истинное смирение исполнено особенного величия. Скорее же всегда расчетливая гордость мирянина сделает уступку, чем смирение христианское уступит чьему либо безбожному требованию, преклонится пред какой либо воюющей неправдой. В этом-то случае смиренного христианина мир и называет обыкновенно «гордым, неуступчивым»: но мир ошибается (Царст.17, 21). Миру нужна лесть, а смиренный христианин показывает одну искрен­ность, иногда же решается и на обличение. Хотя Христос Спаситель стоял пред Пилатом и связанный и до последней степени поруганный, униженный: но во взоре Уз­ника и во всем наружном виде Его, вместе с тем, видны были в это время необыкновенное величие и высо­кость духа, от которых и пришел в страх Пилат. Обижать же, оскорблять христианина в надежде на его смирение, конечно, могут: но эти обиды тем виновнее будут пред Богом.

О, истинно-христианская душа! Внимай себе, чтоб тебе духовною гордостью не утратить начатых трудов: гордость «есть знак бесплодия души», как прекрасно сказал один подвижник (Леств.). Возлюби же смирение, которое напротив есть «несказанное богатство». За прежние падения духовною гордостью, или самоправедностью, принеси раскаяние пред Богом: но не сомневайся, будто из-за них останешься в числе отверженных. Фарисей, действительно, остался отвергнутым за свою самоправедность: но он как изучал так и исполнял закон Божий только по букве, а не опытами внутренней жизни. Оттого и не пришел к смирению, которому лучший учитель—повторяем—практика жизни христианской, или выполнение заповедей Божиих на деле. Нужно заметить, что мало было таких примеров, чтоб падшие духовною гордостью совсем погибали. Итак полюби евангельское смирение! им выдворяется из души духовная гордость до того, что смиренный и не видит себя смиренным, напротив сознает в себе много гордости. Научить же нас этой добродетели может следующее.— Памятование слов евангельских: «аще сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко рабы неключими есмы» (Лк.17.10) (вся повеленная, т. е. все заповеди: а мы может быть не исполнили еще и одной заповеди); —живое представление себе примеров Господа, как Он умывал ноги учеников и как беседовал с женой самарянкой (гордые само­праведники особенно считают себе за унижение войти в разговор с женщиною, будто не понимающею ничего духовного); —невысокомудрие (Римл.12, 16), или иначе сказать: смирен­ный образ мыслей—смиренномудрие, которое предшествует смирению; —неувеличениеоправданий себя в каком либо нарекании или в малой только вине своей, а напротив самоукорение, и даже что же? —обвинение себя иногда (например, и по поводу подозрения нас другими) в том, чего не было на деле, что будто бы забыто нами (Прим. В Лавсаике), так как игордость наша присвояет же себе несуществующие добро­детели; — принуждение своего духа к тому, чтоб считать себя хуже или грешнее всех; —труд, который смиряет тело, а со смирением тела и душу сокрушает; —благоговение к каждому из святых угодников, а не к великим только святым; —молитва, которая также сильна смирить душу; —молитва о даре смирения к препод. Сергию или о нищете духовнойк Алексею, человеку Божию; — наконец, частая исповедь пред духовным отцом.