Айседора Дункан с детьми — Дейдре и Патриком

— Пианиста еще не было. Помню, надела белую тунику и, держа в руках коробку с шоколадом, ходила по студии, ела конфеты и думала: я самая счастливая женщина в мире… Я молода, знаменита, у меня такие чудесные дети, муж… Сегодня исполнилась мечта моей жизни. У меня будет школа и театр! И в этот момент в студию вбежал Зингер… Он крикнул: «Дети… умерли!» И упал. Почему тогда я не сошла с ума? Я не могла воспринять то, что он крикнул… Я видела только, что он упал и сейчас умрет, и я бросилась к нему. Может быть, это спасло мой мозг…

— Машина с детьми выехала на набережную Сены: наперерез ей выскочило такси. Наш шофер, избегая столкновения, круто свернул к реке… Мотор заглох. Шофер взял ручку, вышел из машины и завел мотор. Вдруг машина двинулась на него прямо к реке… парапета тогда не было. Шофер отскочил в сторону, машина упала в Сену…

— Пока шофер бился головой о мостовую, пока бегал зачем-то к моей сестре Елизавете, стучал там в дверь… время, время шло!.. А они были в воде… Через час машину подняли краном. Их отвезли во французский госпиталь. Мне потом говорили, будто девочка моя еще дышала! Если бы я тогда могла быть около них! Силой материнской любви я бы вернула ее к жизни…

После катастрофы Дункан покинула сцену, к тому же она готовилась вновь стать матерью».

У нее родился мальчик, которого она назвала в честь погибшего сына Патриком, но он сразу после рождения умер.

Дети погибли в тот счастливый для Айседоры день, когда, казалось, сбывались ее мечты о создании собственной школы, мечты ее жизни. Девочке было 8 лет, Патрику 3 года. С первых шагов они росли в атмосфере музыки, танца и любви. Дети подавали большие надежды и очень радовали Айседору.

Злой Рок вмешался в ее жизнь. Это потом она узнает, что Рок был здесь ни при чем — злодеяние было делом рук человеческих, человеческой злобы, зависти и коварства. И погибнуть в тот день должны были они все вместе, потому и заехали за ней. Но ей не суждено было погибнуть вместе с детьми!

Перед отъездом из России Айседора рассказала Илье Шнейдеру то, чего нет в ее мемуарах и что она до этого, по-видимому, не рассказывала никому. Это лежало тяжелым камнем на ее сердце.

«Вы слышали когда-нибудь о профессоре Дуайене? — спросила тогда Дункан.

Мне было знакомо это имя, — вспоминает детали разговора Шнейдер. — «Операция профессора Дуайена» — так называлась короткая картина, которую демонстрировали после сеансов в первых московских синематографах, предупреждая: «Нервных женщин и детей просят выйти». Дуайен, высокий красивый мужчина с холеной светлой бородой, делал три операции: трепанацию черепа, вырезание рака и еще какую-то.

— Этот самый… — подтвердила Айседора. — У Дуайена была жена, очень красивая высокая блондинка. Я тогда еще не знала Зингера. Он был неразлучен с женой Дуайена, а тот, видно, не возражал… Зингер строил для него хирургические дворцы, финансировал завод знаменитого шампанского, создавал ему бешеную рекламу, вот и фильм этот тоже… Потом Зингер оставил жену Дуайена, он полюбил меня. Мы поженились.

Очевидно, для Дуайена собственная карьера и финансовое благополучие были дороже жены. Он возненавидел меня. Я всегда чувствовала его ненависть. Это был какой-то средневековый враг…

Мой шофер после катастрофы ушел от меня. Он купил виллу за 50 тысяч франков… Это была очень, очень большая сумма… Я не могу об этом ни думать, ни говорить».

Шофер ушел после катастрофы… Но сразу после катастрофы его посадили, это естественно, а освободили в результате ходатайства Айседоры, которая заявила: «Позвольте мне ради моего спокойствия ходатайствовать за несчастного человека, который был причиной ужасного события, потрясшего меня, и просить о его немедленном освобождении. Хочу уверить вас, что я не подозреваю его в злом умысле. Он отец, и я должна знать, что он возвращен в семью, только тогда я смогу отчасти успокоиться».

Это потом она узнает, как и почему погибли ее дети. Профессор Дуайен и шофер Поль Морверан были в сговоре. Нет предела подлости человеческой…

В мемуарной литературе одна только Надежда Вольпин написала вскользь о насильственной гибели детей. Фраза звучит так: «И мужественно переносимая гибель (насильственная, если верить молве) двух ее детей».

В том, что семейные отношения с Парисом Зингером в дальнейшем не сложились, биографы винят Дункан. Дескать, в Америке, куда он уехал во время Первой мировой войны, Парис окружил Айседору заботой и вниманием, исполнял все ее прихоти, а она пренебрегала его дружбой, расположением. Зингер покупал дорогие подарки, преподносил драгоценности, а Дункан флиртовала с мужчинами, вела себя легкомысленно. И никто не дает себе труда усомниться: а так ли все было? И совместимо ли такое поведение с душевным состоянием Айседоры.

Нет, не было Париса Зингера в тот трагический день рядом с Айседорой, и не он принес ей известие о гибели детей. Не было его и на их похоронах. Лежал он в клинике профессора Дуайена, как писали газеты, с сердечным приступом.

Покривила душой в мемуарах Айседора, не стала бросать тень на Париса. Где был Зингер на самом деле? Когда в Америке Айседора от самых близких людей узнала правду о гибели детей, она задалась этим же вопросом. И у нее появились основания считать, что Парис снова стал встречаться с той роковой женш, иной, о которой танцовпдица говорила Илье Шнейдеру: «Он ушел от той женщины. Он полюбил меня». Может быть, вследствие этой встречи Зингер оказался в клинике профессора Дуайена? «Средневековый враг» отомстил сполна: шофера он щедро одарил франками Париса Зингера, а Айседору навеки превратил в скорбящую Ниобею, оплакивающ, ую своих детей.

Море манило Айседору всегда. Она уже пыталась «уйти в море», в тот трагический день бежала к морю, не зная, зачем и куда. Бежала от своего горя. От своей боли. Хотелось уйти в волны, чтоб прекратить боль. Она уже сделала шаг, другой. И вдруг ясно увидела их, Патрика и Дейдре. Взявшись за руки, они шли по берегу. Она пошла за ними, потом побежала, потом, не в силах бежать, упала, сотрясаясь в рыданиях. Может, это и спасло ее тогда? Она лежала на сыром песке, в ужасе сознавая, что сходит с ума. Боль нахлынула, вернулась к ней, придавила всей своей тяжестью, когда она стала писать об этом. Сопротивляться не было сил и желания. И она пошла в море…

Вот что пишет Мэри Дести:

«В подавленном состоянии Айседора взяла свою лиловую бархатную накидку и, туго обернувшись в ее тяжелые складки так, чтобы нельзя было высвободить руки, царственно вошла в море…

Когда ее спасли, она была почти без сознания».

Мэри не была свидетелем этой сцены, но описала ее так, как рассказал об этом сам спасатель. Мэри называет его Паттерсоном, пишет, что он английский офицер, капитан, потерял на войне ногу, видно, потому «с большим трудом добрался до нее».

Спасатель называет себя другим именем, точнее говоря, он себя не называет, а ведет рассказ от своего имени. Автор небольшого рассказа «Последнее любовное письмо Айседоры» Петр Моргани о себе не рассказывает ничего, только о том, как познакомились с Айседорой он и его молодой спутник Ваня.

«Из Корсики перебрались на континент офицеры и казаки Белой Армии». Офицер и его молодой друг, влюбленный в Айседору, как видно из реплик, титулованные дворяне. Вот все, что можно о них узнать из текста. Офицер Петр Моргани (или Паттерсон) не терял ногу на войне, он прекрасно танцует танго, а на вопрос, где научился так танцевать, отвечает не без гордости: «Учился у Айседоры Дункан».

Сопоставляя описание последних дней Айседоры, придем к выводу: вопиющая разница! И дело даже не в том, одна или две ноги у Паттерсона-Моргани, и даже не в том, что Мэри всей душой любит Айседору, а Паттерсон «всей душой» издевается над ней, потому сцена «царственного ухода в море» преподносится как отчаяние от неразделенной любви. И все описание сдобрено горстью сарказма, а «лебединая песня любви» названа, как и положено, «назойливой страстью стареющей женщины».

Сопоставление дает богатую пищу для размышления. Напрашивается вывод: кто из них врет? Вдумываясь и размышляя, ответим: оба! Но зачем? И почему так по-разному врут?

Однозначно ответить трудно. Наверно, не согласовали. Не было времени и возможности, так как оказались на разных континентах.

Капитана отозвали в Англию (непонятно, до гибели Айседоры или после).

Мэри, похоронив Айседору, уехала в Россию. Зачем? Скорее всего за инструкциями. А из России уехала в Америку, где, как она пишет, очень тяжело болела и торопилась закончить книгу.

По поводу книги Мэри Дести «Изадора Дункан» (Лондон, 1929 г.) Илья Шнейдер писал: «Дести знала Айседору с 1901 г. Тогда же началась их дружба, продолжавшаяся больше двадцати лет. Вначале я не знал, что Дэсти собирается писать книгу о Дункан. Она, приехав в Москву после гибели Айседоры, постоянно расспрашивала меня о разных подробностях жизни Айседоры в Москве, о ее поездках… Подолгу рылась в большом ворохе газетных вырезок, привезенных Дункан и Есениным из-за границы.

С чувством невыразимой досады читал я потом в книге Дести некоторые рассказанные мною эпизоды, «искаженные ею до неузнаваемости».

Часть ее вины и перед истиной, и перед читателями, и перед памятью Есенина я переношу на ее «литературного секретаря» — сотрудника издательства, заинтересованного в книге. Собственно, он и писал эти воспоминания, сидя у кровати умирающей Дести в нью-йоркском госпитале». Кто он, этот сотрудник, Шнейдер не назвал.

Великая танцовщица и, как оказалось, талантливая писательница, в рассказе Моргани показана сатирически, «созданием среднего духовного достатка», «старой и увядшей — без ума и фантазии».

Прямо скажем, не очень разборчив в выборе слов и выражений этот белогвардейский офицер! Чем ему досадила Айседора?

Из трагикомической новеллы Паттерсона-Моргани и нелепостей Мэри Дести каждый читатель сделает вывод: «одинокая, забытая Богом и людьми, старая и увядшая» танцовщица до самой кончины не оставляла желания вступить в новый брак… Сам Господь смилостивился над безрассудной и падшей женщиной, внял, наконец, ее мольбе. И нет большого зла, даже если не все «чисто» в этой автомобильной истории, потому что жизнь этой женщины была «скольжением в пропасть».

И вот эта самая «старая и увядшая» Айседора 8 июля 1927 года выступала в Париже за два месяца до своей гибели? Ирма присутствовала на этом выступлении:

«Это опять был ее триумф. Театр был переполнен изысканной публикой из Франции и Америки». Великая сила ее искусства заставляла рыдать и восхищаться. «Искупление», «Неоконченная симфония», «Любовь и смерть Изольды» исполнены с еще большей трагической глубиной, чем раньше!

Бессмертная «Аве Мария» Шуберта, исполненная так, что многие в публике громко рыдали…

Кто сможет забыть невыразимые движения материнских рук, убаюкивающих пустоту? Их сострадательную нежность и душераздирающую красоту?..

Восторженные крики публики, и Айседора, великая Айседора на усыпанной цветами сцене. Никаких речей! Ни слова приветствующей ее аудитории. Многие из старых друзей были огорчены этим».

Это — свидетельство очевидца. А рассказ Моргани написан с явной целью: поглумиться над Айседорой, скомпрометировать ее. Составить у читателя отрицательное мнение…

А вот последнее письмо Айседоры. Известно, что написано оно за три дня до гибели и адресовано Виктору Серову, которого Айседора отправила в Париж (из Америки должны были прислать деньги за изданную книгу):

«Воскресенье, 11 сентября 1927 года. Дорогой Витя, почему нет писем? Нет телеграмм? Ничего от тебя. Я очень беспокоилась, пока Иван не сказал, что он видел тебя в Париже, и ты был в полном порядке. Мне тебя не хватает ужасно, но мы в таком (неразборчиво — Авт.) трудном положении здесь. Мэри настояла, чтобы мы жили в этом прекрасном отеле, где у нас был кредит, и мы приехали сюда, где у нас нет ничего, и в результате нам нечего есть — и никакой возможности выбраться отсюда, пока я не смогу продать здесь мебель. Поэтому я даже не могу особенно желать тебе очутиться здесь, в столь плачевных обстоятельствах…

Видел ли ты Сесиль? Мы в полном неведении насчет того, сделал ли Хуссар закладную или нет. Г-н Шнейдер не разместил книгу и уехал в Италию. Наша единственная надежда на американские издания — но пока ни слова.

Если ничего больше не подвернется, я буду пытаться все здесь распродать и вернуться в Париж. Это место, похоже, несчастливое.

Пиши и рассказывай мне, что ты делаешь — и каковы твои планы, Я не видела Элис… Она, кажется, ничего не делает, но гоняет машину, как Летучий Голландец женского пола.

Живешь ли ты в своей студии — играешь ли прекрасную музыку? Думай обо мне и играй Скрябина. Быть может, ты будешь ближе мне по духу, когда нет тела со всеми его плотскими помехами. В жизни не так много вдохновенных страниц, а остальное — чипока (то есть чепуха — Авт.). Целую тебя нежно со всей моей любовью, Айседора».

Под ударами судьбы музы умолкают, — так принято считать. Но надо было знать Айседору, чтобы не согласиться с этой сентенцией. Чем больше подвергалась она ударам судьбы, тем более яростным было ее сопротивление. Должно быть, потому она и стала такой единственной и неповторимой, божественной Айседорой!

Упорной она была с детства. Когда было холодно, Айседора уходила на берег моря и там самозабвенно танцевала. Когда было голодно, уходила в библиотеку и читала все подряд. Если унылая обстановка в доме долго не менялась, Айседора настаивала поменять дом. Просто не могла сидеть и ждать, чтобы что-то изменилось само собой. Потом стала менять города и даже страны.

«Я часто произносила длинные речи моим родным и всегда кончала одним и тем же: «Мы должны уехать отсюда. Здесь мы никогда ничего не добьемся».

Внутренний мир под влиянием прочитанных книг и рожденных планов был так богат и разнообразен, что она никогда не ведала скуки. Скука и хандра — сестры праздности, а Айседора не выносила праздности и безделья.

Ребенком она сумела убедить мать не посылать ее в школу — это был неуютный и нерадостный дом. Дом-тюрьма. И благодаря этому стала завзятой читательницей, иногда единственной в библиотеках больших городов. Без книг и информации не могла обходиться.

Не оканчивая никаких школ, к 20 годам стала образованнейшим, культурнейшим человеком. Она умела прекрасно рассказывать, с ней всегда всем было интересно. «Я была такая интеллектуалка». Изучив германских философов, среди которых особенно высоко ценила Фридриха Ницше, изучив культуру разных времен и народов, Айседора пришла к выводу, что расцветом человечества был период эллинизма — золотой век человечества. А самыми совершенными людьми — люди Древней Греции.

«В идеальном свете представлялся ей греческий античный мир. Его она представляла себе в весьма идеализированном виде. Она воспринимала его через статуи, через описание греческих спектаклей, через греческую педагогику», — писал об Айседоре А. Луначарский.

Мечтая о гармонии души и тела, Айседора создавала танцевальные школы в Германии, Америке, Греции. Друзья помогали ей в этом. Не ее вина была, что школы существовали недолго. Такой разрушительной была ее эпоха.

Чем школа в России отличалась от предыдущих? Почему к детям России она потянулась всей душой? Там, на Западе, были дети обеспеченных родителей, сытые, благополучные, пресыщенные радостью, они приходили ради развлечения, удовольствия.

«Ученицы, выпархивая из роскошно обставленной на американские деньги школы, становились попросту своеобразными актрисами, начинали выступать на эстраде и даже в кабаках. Все нежное и тонкое, что преподавала им Айседора, с них слетало. Они тяжелели, вульгаризировались, уклонялись от всякого фокусничества» (А. Луначарский). Для них это не было потребностью, не было главным делом жизни.

Детей России Айседора, в первую очередь, спасала от голодной смерти. Здесь, в ее школе, они получали возможность выжить в голодной Москве 1921–1922 годов.

Но имея в настоящем только голод, холод и нищету, русские дети всей душой тянулись к школе Красоты и Радости. Они попадали в сказку, волшебное царство, которое создавала Айседора. Дети с воодушевлением шли за ней. Любили и боготворили свою лучезарную учительницу. Ее дело становилось их делом, их мечтой, счастьем их жизни. Потому три года жизни в России можно считать самыми полезными, насыщенными, полноценными.

Айседора сразу предупреждала, что готовит детей не для сцены, а для жизни. Лучше других понимала, что на сцену попадут единицы, но с такой подготовкой и кругозором дети никогда не пропадут и сумеют в жизни реализовать свой потенциал.

«Друзья обвиняли Айседору в том, что она ленится». «Левин несколько раз пытался уговорить ее приступить к книге, но бросил попытки помочь ей с мемуарами и вернулся в Берлин», — писал Ф. Блэйер. Мерседес де Акоста, приятельница Айседоры из Нью-Йорка, в автобиографической книге «Здесь мое сердце» утверждала, что она не только нашла издателя для Айседоры, но и заставила ее работать над рукописью: «Как она сопротивлялась и страдала над книгой! На протяжении многих дней я запирала ее в комнате и выпускала только тогда, когда она подсовывала под дверь определенное количество исписанных страниц».

Виктор Серов по поводу этих утверждений написал: «Я еще не читал лжи глупее». Кто знал Айседору, знал и то, что никакими силами нельзя было заставить ее делать то, чего она не хотела делать.

Как было на самом деле? Факты говорят: одна из американских фирм «поручила своему агенту У. Бредли подписать контракт на книгу. Они согласились выдать в виде аванса две тысячи долларов с прибавлением вознаграждения в пятьсот долларов, если вся рукопись будет закончена к концу мая 1927 года», — свидетельствует Ирма Дункан.

По поводу контракта Айседора сказала Макдугаллу:

«Он не слишком-то хорош. Но он подписан. Теперь я должна продолжить и закончить их. Я никогда еще не ставила своей подписи под контрактом, который не выполнила бы до конца. Но смогу ли я написать? Вы должны помочь мне».

Макдугалл ответил, что никто не сможет написать их лучше, чем она сама. Первые главы, которые он уже прочел, главы о ее детстве в Сан-Франциско, о жизни в Чикаго и Нью-Йорке «просто изумительны! Вы обладаете подлинным даром выразительности». Этот разговор состоялся 5 февраля 1927 года. До обозначенной в контракте даты оставалось четыре месяца.

А шестого февраля она была уже в Париже, где продолжала диктовать книгу и параллельно не прекращала занятий в студии, так как готовилась к последнему выступлению. Факты свидетельствуют, что было написано немало, следовательно, Айседора много работала, поскольку была поставлена в очень жесткие рамки — за оставшиеся четыре месяца закончить первую книгу. Это доказывает, что последние годы ее жизни были такими же плодотворными и яркими, как и вся ее жизнь.

Вот хронология ее последующей напряженной творческой жизни.

Март, апрель, май — продолжает работу над книгой, одновременно занимается в студии.

8 июля состоялось последнее выступление в театре «Могадор».

8 августа Айседора в компании друзей возвращается в Ниццу.

11 сентября вновь села за продолжение книги. Кажется, только после представления в «Могадоре» Айседора позволила себе недолгий отдых. «Наступил период ожидания результатов продажи прав на выпуск книги», — так пишет Ирма. Но Айседоре не суждено было их дождаться.

«Утром пришла телеграмма от американского синдиката издательств, подтверждавшего договор на издание мемуаров Айседоры и сообщавшего о переводе через парижский банк денег. Она ждала этих денег, чтобы выехать в Москву» (Илья Шнейдер).

Деньги пришли утром, пришли в день ее смерти, ни раньше, ни позже.

Айседора успела окончить только первую книгу задуманной трилогии. Книга, опубликованная в 1927 году, удостоилась высоких похвал многих писателей и критиков на Западе (Бернард Шоу, Арнолд Беннет и др.). Она выдержала десятки изданий, переведена на многие языки.

Однако на русском языке она была издана лишь крохотным тиражом в Латвии в 1928 году. А в России, которой Айседора отдала столько души, — только в кооперативном издательстве в 1930 году — также небольшим тиражом (в двух изданиях 30 и 100 экз.). Затем наступил заговор молчания, продолжавшийся почти шесть десятков лет.

«Голубоватые листы бумаги нетронутой стопкой лежали на столе Айседоры в Ницце. Страницы о годах, проведенных у нас, не были написаны», — сообщает И. Шнейдер.

Кто-то очень не хотел, чтобы книга Айседоры Дункан появилась в России. Более того, кто-то очень не хотел, чтобы она вообще была написана.

Не подтверждает ли этот факт исчезновение рукописи?! Зачем и кому потребовалась рукопись? Вряд ли ее уничтожили те любовники, которые присылали ей в Берлин угрожающие телеграммы. Каждый из них мог спать спокойно, познакомившись со своим портретом: каждый выглядел на страницах мемуаров гением и незаурядной личностью. Даже русский пьяница и скандалист нашел свою защиту, покровительство и оправдание своей гениальностью. И еще одно: зачем уничтожать рукопись, если за нее можно выручить немалые деньги? По словам П. Моргани, машина, в которой погибла Дункан, была на аукционе продана за баснословную тогда цену — 200 тысяч франков. А за ее «дворец», проданный на аукционе, ей в свое время дали только 300 тысяч франков.

Рано или поздно рукопись должна была объявиться на аукционе. Но если этого не случилось на Западе, значит, она в других руках — в других архивах. Зачем и кому она потребовалась?

Книга вышла после гибели Айседоры. Не исключена такая вероятность, что по рукописи прошлись посторонние руки. Виктор Серов отмечал, что некоторые факты совсем не соответствовали действительности.

Об этом пишет и Ф. Блэйер: «Издатели утверждают, что Айседора сама писала текст, и это правда. Это заявление все же нуждается в уточнении, поскольку Серов и Гордон Крэг считают, что рукопись Айседоры была переделана после ее смерти».

У нас с вами есть возможность ознакомиться с первоначальным вариантом воспоминаний Айседоры Дункан о детстве, написанным в 1923 г. еще в России, и оценить писательский дар Айседоры. Ирма сохранила его и опубликовала уже в Америке.