Глава двенадцатая. Мистер Марли нахмурился, когда мы ворвались в комнату, где хранился хронограф.

Мистер Марли нахмурился, когда мы ворвались в комнату, где хранился хронограф.

— Вы что, не завязали ей?.. — начала он, но Гидеон не дал ему договорить.

— Я элапсирую сегодня с Гвендолин в 1953 год, — сказал он.

Мистер Марли упер руки в боки.

— Вы не имеете права, — сказал он. — Ваша квота потребуется для выполнения операции Черный турмалин тире Сапфир. И если вы забыли, она пройдет в это же время.

Хронограф стоял перед мистером Марли, и его драгоценные камни сверкали в искусственном свете.

— Изменение плана, — коротко сказал Гидеон и сжал мою руку.

— Я ничего об этом не знаю! И я вам не верю! — Мистер Марли скривил недовольно губы. — Мое последнее полученное приказание гласит однозначно…

— Так позвоните наверх и спросите, — перебил его Гидеон и показал на телефон на стене.

— Я именно так и поступлю!

Мистер Марли неуклюже двинулся к телефону. Гидеон отпустил мою руку, склонился над хронографом, а я осталась стоять у двери, как манекен. Теперь, когда нам больше не нужно было бежать, я стала безучастной, замерла, как часы, в которых кончился завод. Я даже не чувствовала биение своего сердца. Мне казалось, я превращаюсь в камень. Вообще-то, в голове у меня должны были безостановочно крутиться мысли, но они этого не делали. В голове не было ничего, кроме тупой боли.

— Гвенни, все выставлено для тебя. Иди сюда. — Гидеон не ждал, пока я послушаюсь, он не обращал внимания на протесты мистера Марли («Прекратите! Это моя задача!»), он притянул меня к себе, взял мою вялую руку и осторожно положил палец в отверстие под рубином. — Я тут же буду рядом.

— У вас нет разрешения самостоятельно пользоваться хронографом, — стал ругаться мистер Марли и снял трубку. — Я незамедлительно пожалуюсь вашему дяде, что вы нарушаете правила.

Я еще видела, как он набирал номер, но в следующее мгновение унеслась в спирали рубинового цвета. Приземлилась я в полной темноте и механически стала двигаться наощупь вперед, где, как мне думалось, должен был быть выключатель.

— Давай я включу, — услышала я голос Гидеона, который беззвучно приземлился у меня за спиной.

Через две секунды на потолке замерцала лампочка.

— Быстро, — пробормотала я.

Гидеон повернулся ко мне.

— Ах, Гвенни, — сказал он мягко. — Мне ужасно жаль.

Я не ответила и даже не шелохнулась. Тогда он за два шага оказался возле меня и обнял. Он притянул мою голову к своему плечу, прижался подбородком к моим волосам и прошептал:

— Все будет хорошо. Я обещаю. Все опять будет хорошо.

Не знаю, как долго мы так стояли. Может быть, причина была в его словах, которые он снова и снова повторял, а может, в тепле его тела, которое постепенно растапливало мое оцепенение. В какой-то момент я сумела беспомощно прошептать: «Моя мама… не моя мама».

Гидеон направился со мной к зеленому дивану в центре комнаты и усадил рядом.

— Я бы хотел знать об этом раньше, — сказал он огорченно. — Тогда я сумел бы тебя предупредить. Тебе холодно? У тебя стучат зубы.

Я покачала головой, прислонилась к нему и закрыла глаза. На какой-то момент мне захотелось, чтобы время остановилось, здесь, в 1953 году, на зеленом диване, где не было ни проблем, ни вопросов, ни лжи, — только Гидеон и его утешительная близость, которая окутывала меня. Но, к сожалению, мои желания не имели обыкновения сбываться, что показал мой горький опыт. Я открыла глаза и посмотрела искоса на Гидеона.

— Ты был прав, — сказала я жалобно. — Это, пожалуй, единственное место, где они не могут нам помешать. Но у тебя будут неприятности.

— Наверняка, — улыбнулся слегка Гидеон. — Прежде всего потому, что я Марли… ну… скажем, не слишком мягко помешал вырвать у меня из рук хронограф. — Его улыбка на короткое мгновение стала жесткой. — Операция Черный Турмалин и Сапфир должна будет пройти в другое время. Хотя сейчас у меня еще больше вопросов к Люси и Полу, и встреча с ними была бы самым правильным поступком в настоящий момент.

Я подумала о нашей последней встрече с Люси и Полом у леди Тилни, и мои зубы громко застучали, когда я вспомнила, как Люси на меня смотрела и шептала мое имя. Господи, я же ни о чем не догадывалась!

— Если Люси и Пол — мои родители, значит мы… мы с тобой родственники? — спросила я.

Гидеон опять улыбнулся.

— Я тоже в первую очередь об этом подумал, — сказал он. — Но Фальк и Пол для меня кузены третьей или даже четвертой степени. Они происходят от одного, а я от другого близнеца из пары Карнеолов.

У меня в мозгах снова закрутились шестеренки, цепляясь одна за другую. Внезапно в горле у меня возник комок.

— Перед тем как он заболел, папа вечерами всегда пел для нас и играл на гитаре. Мы очень это любили, Ник и я, — сказала я тихо. — Он всегда говорил, что я наследовала его музыкальные способности. При этом он не был даже моим родственником. Темные волосы у меня — от Пола.

Я сглотнула. Гидеон молчал, на его лице было сочувствие.

— Если Люси мне вовсе не кузина, а мать, тогда моя мама — моя двоюродная бабушка, — продолжила я. — А моя бабушка в действительности — моя прабабушка. И дедушка — вовсе не мой дедушка, а дядя Гарри! — Последнее было уже слишком. Я стала безудержно плакать. — Я терпеть не могу дядю Гарри! Я не хочу, чтобы он был моим дедушкой! И я не хочу, чтобы Каролина и Ник перестали быть моими сестрой и братом. Я их так люблю!

Гидеон позволил мне какое-то время поплакать, а потом стал гладить мои волосы и успокаивающе бормотать:

— Ну, хорошо, хорошо, Гвенни. Сейчас это не имеет значения. Они ведь остались теми же людьми, неважно, какие родственные связи между вами.

Но я безутешно всхлипывала, не замечая, что Гидеон мягко тянет меня к себе. Он обнял меня обеими руками и крепко прижал.

— Они должны были мне сказать, — с трудом выговорила я. Футболка Гидеона стала мокрой от моих слез. — Мама… должна была мне рассказать.

— Может быть, она когда-нибудь и рассказала бы. Но стань на ее место. Она любит тебя — и поэтому точно знала, что правда причинит тебе боль. Она, скорее всего, просто не решилась. — Гидеон гладил меня по спине. — Это должно было быть ужасным для всех, а для Люси и Пола особенно.

У меня опять потекли слезы.

— Но почему они меня оставили? Хранители никогда бы меня не обидели. Почему они просто не поговорили с ними?

Гидеон ответил не сразу.

— Я знаю, что они пытались, — сказал он медленно. — Наверное, тогда, когда Люси поняла, что беременна, и им стало ясно, что ты станешь Рубином. — Он откашлялся. — Но тогда у них не было еще доказательств их теории о планах графа. Их рассказы были сочтены детскими фантазиями, которые должны были оправдать неразрешенные путешествия во времени. Об этом можно прочитать в Хрониках. Особенно дед Марли возмущался по поводу их обвинений. Он писал, что Люси и Пол запачкали светлую память о графе.

— Но мой… дедушка! — Мой разум отказывался думать о Лукасе иначе, кроме как о моем дедушке. — Он-то все знал и точно верил Люси и Полу! Почему он не помешал их побегу?

— Не знаю, — Гидеон пожал мокрыми от наплаканных слез плечами. — Без доказательств даже он не мог что-то серьезное предпринять. Он не мог рисковать своим положением во Внутреннем Круге. И кто знает, мог ли он доверять всем Хранителям. Мы не можем исключить вероятность того, что и в настоящем мог быть кто-то, кто был в курсе настоящих планов графа.

Кто-то, кто, в конечном итоге, даже убил моего дедушку. Я покачала головой. Для меня все это было слишком много, но Гидеон еще не закончил.

— Какова бы ни была причина — может, твой дедушка даже поддержал идею послать Люси и Пола в прошлое с хронографом.

Я шмыгнула носом.

— Они могли взять меня с собой, — сказала я. — Еще до моего рождения!

— Чтобы родить тебя в 1912 году и растить под вымышленным именем? Незадолго до первой мировой? — Он покачал головой. — Кто бы взял тебя, если бы с ними что-нибудь случилось? Кто бы заботился о тебе? — Он погладил меня по волосам. — Я даже приблизительно не могу себе представить, как должно быть больно узнать такое о себе, Гвен. Но я могу понять Люси и Пола. Они могли положиться на твою маму, в ее лице у них был тот человек, который будет тебя любить, как собственную дочь, и воспитает в безопасных условиях.

Я кусала нижнюю губу.

— Не знаю. — Я села, совершенно обессилев. — Я вообще уже ничего не знаю. Я хотела бы повернуть время назад — пару недель пусть я не была самой счастливой девушкой в мире, но была… нормальной. Не путешественницей во времени. Не бессмертной! И уж точно — не дочерью двух подростков, живущих в 1912 году.

Гидеон улыбнулся мне.

— Да, но посмотри — есть парочка и положительных изменений. — Он провел бережно большим пальцем у меня под глазами, наверное, для того чтобы вытереть огромные лужи, полные туши для ресниц. — Я считаю, ты очень смелая. И… и я люблю тебя!

Его слова растворили тупую боль у меня в груди. Я обняла его за шею.

— Можешь повторить? А потом поцеловать меня? Так, чтобы я забыла обо всем остальном?

Гидеон опустил взгляд от моих глаз до губ.

— Я попытаюсь, — пробормотал он.

Его попытки были успешны. Если можно так сказать. Я, например, не возражала бы против того, чтобы провести так весь остаток дня и, может даже, всю мою жизнь — в его объятиях на зеленом диване в 1953 году. Но в какой-то момент он немного отстранился от меня, оперся на локти и посмотрел сверху вниз.

— Я думаю, нам лучше остановиться, иначе я за себя не ручаюсь, — сказал он, с трудом дыша.

Я ничего не сказала. Почему он должен чувствовать себя иначе, чем я? Разве что я вряд ли бы сумела остановиться. Я подумала, не стоит ли мне по этому поводу обидеться. Но долго размышлять на эту тему я не смогла, потому что Гидеон глянул на часы и подскочил как ужаленный.

— Э-э-э… Гвен, — сказал он торопливо. — Время почти вышло. Тебе нужно что-то сделать с прической — скорее всего, они уже собрались в кружок вокруг хронографа, чтобы встретить нас, когда мы вернемся.

Я вздохнула.

— О боже, — сказала я несчастным голосом. — Но нам еще нужно обсудить, что будет дальше.

Гидеон нахмурил лоб.

— Им придется отложить операцию, а может, мне удастся их уговорить отправить меня на оставшиеся два часа в 1912 год. Нам необходимо поговорить с Люси и Полом, причем срочно!

— Мы можем сегодня вечером вместе отправиться к ним, — сказала я, хотя мысль об этом вызывала у меня тошноту. Приятно с вами познакомиться, мама и папа.

— Забудь об этом, Гвен. Они никогда не пустят тебя со мной в 1912 год, разве что граф даст недвусмысленное распоряжение.

Гидеон протянул мне руку, помог подняться на ноги и неловко попытался разгладить волосы, которые он сам же и спутал.

— Как хорошо, что у меня дома случайно есть собственный хронограф, — сказала я, так небрежно, как только могла. — Который, кстати, прекрасно работает.

Гидеон уставился на меня.

— Что?!

— Да перестань. Ты знал — иначе как я могла встречаться с Лукасом?

Я положила руку на живот, где как раз возникло чувство, будто я катаюсь на карусели.

— Я думал, ты нашла какой-то способ встречаться с ним во время элапсации…

Гидеон растворился в воздухе. Я последовала за ним через несколько секунд, успев пару раз пригладить волосы.

Я была уверена, что когда мы вернемся, в комнате будет полно Хранителей, рассерженных самодеятельностью Гидеона (тайно я надеялась увидеть мистера Марли с синяком под глазом, стоящего в углу и настаивающего, чтобы на Гидеона надели наручники), но на самом деле меня встретила тишина. В комнате были только Фальк де Вилльер и мама. Она сидела на стуле и мяла руки. Это была жалкая картина. Она посмотрела на меня заплаканными глазами. На щеках были размытые пятна от туши для ресниц и теней для век.

— А вот и вы, — сказал Фальк. Его голос и выражение лица были нейтральными, но я не исключала, что под этим спокойным фасадом клокотал гнев. Его волчьи янтарные глаза странно блестели.

Гидеон, стоявший рядом со мной, непроизвольно выпрямился и поднял подбородок, готовясь получить головомойку. Я быстро схватила его за руку.

— Он не виноват, это я не хотела одна элапсировать, — зачастила я. — Гидеон не специально нарушил план…

— Всё хорошо, Гвендолин. — Фальк устало улыбнулся. — Сейчас многое идет не по плану. — Он потер лоб и искоса бросил взгляд на маму. — Нам очень жаль, что ты услышала наш разговор сегодня днем… что ты таким образом узнала… Мы совершенно не хотели такого… — Он опять посмотрел на маму. — Такую важную информацию следовало бы преподнести намного бережнее.

Мама молчала и изо всех сил старалась сдержать слезы. Гидеон сжал мою руку.

Фальк вздохнул.

— Я думаю, Грейс и тебе — вам есть, что сказать друг другу. Мы оставим вас одних, — сказал он. — Перед дверью стоит адепт, он отведет вас наверх, когда вы закончите. Ты идешь, Гидеон?

Неохотно Гидеон отпустил мою руку и поцеловал в щеку. При этом он шепнул: «Ты сможешь, Гвен. А потом мы поговорим о том, что ты прячешь у себя дома». Мне понадобилось все самообладание, чтобы не вцепиться в него и не закричать: «Прошу тебя, останься здесь». Я молча подождала, пока он и Фальк вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. Потом повернулась к маме и попыталась улыбнуться.

— Меня удивляет, что они тебя допустили в святая святых.

Мама встала, шатаясь, как старуха, и криво улыбнулась в ответ.

— Они завязали мне глаза. То есть, он — с лицом, как луна. У него была разбита губа, и я думаю, что он поэтому затянул узел изо всех сил. Было ужасно больно, но я не рискнула пожаловаться.

— Знакомо. — Разбитая губа мистера Марли волновала меня весьма умеренно. — Мам…

— Я знаю, ты ненавидишь меня сейчас. — Мама не дала мне ничего сказать. — И я это понимаю. Абсолютно.

— Мам, я…

— Мне ужасно, ужасно жаль! Я не должна была позволить всему этому случиться. — Она сделала шаг ко мне и вытянула руки, чтобы тут же уронить их бессильно. — Я всегда так боялась этого дня! Я знала, что когда-нибудь он придет, и чем старше ты становилась, тем больше я боялась. Твой дедушка… — Она запнулась, но потом набрала побольше воздуха и продолжила: — «Твой отец и я собирались вместе тебе обо всем рассказать, когда ты подрастешь и сумеешь понять и принять правду».

— Значит, Лукас тоже знал?

— Конечно! Он спрятал Люси и Пола у нас в Дареме, и это была его идея, что я должна сделать вид, будто я беременна, чтобы выдать младенца — тебя — за нашего собственного. Люси под моим именем ходила на обследования во время беременности, она и Пол жили у нас четыре месяца, пока твой папа оставлял по всей Европе фальшивые следы. Это было превосходное убежище. Моей беременностью никто не интересовался. Ты должна была родиться в декабре, а значит для Хранителей и семьи не представляла никакого интереса. — Мама посмотрела мимо меня на ковер, и ее взгляд стал стеклянным. — Мы до последнего момента надеялись, что Люси и Полу не нужно будет прыгать в прошлое с хронографом. Но один из частных детективов Хранителей заинтересовался нашим жилищем… — Ее передернуло от воспоминаний. — Мой папа еще успел нас вовремя предупредить. У Люси и Пола не было выбора — им нужно было бежать, оставив тебя у нас. Ты была крошечным младенцем со смешным хохолком темных волос и огромными голубыми глазами. — У нее по щекам текли слезы. — Мы поклялись защищать тебя, Николас и я, и мы с самой первой секунды любили тебя, как собственное дитя.

Я сама не заметила, как начала плакать.

— Мам…

— Знаешь, мы никогда не хотели иметь детей. В роду Николаса было так много болезней, а я всегда думала, что из меня не получится хорошей матери. Но все изменилось, когда Люси и Пол доверили нам тебя. — Слезы текли по маминым щекам не переставая. — Ты… ты сделала нас счастливыми. Ты полностью переменила нашу жизнь и показала, какими чудесными бывают дети. Если бы не было тебя, Ник и Каролина наверняка не появились бы на свет.

Из-за рыданий она не могла дальше говорить. Я не выдержала и рванулась к ней, чтобы обнять.

— Все хорошо, мама! — пыталась я сказать, но из моего рта выходили только булькающие звуки.

Но мама, казалось, все поняла, она крепко обхватила меня руками, и мы довольно долго не могли ни разговаривать, ни прекратить плакать.

Пока Ксемериус не просунул голову сквозь стену и не сказал: «А, вот ты где!». Он протиснул остальное тело в комнату и перелетел на стол, откуда с любопытством уставился на нас.

— О господи! Уже два комнатных фонтана! Похоже, что снятая с производства модель «Ниагарский водопад» продавалась со скидкой.

Я мягко освободилась от мамы.

— Нам нужно идти, мам. У тебя случайно нет носовых платков?

— Если нам повезет! — Она порылась в сумке и протянула мне платок. — Почему у тебя тушь для ресниц не размазалась? — спросила она со слабой ухмылкой.

Я громко высморкалась.

— Боюсь, она вся осталась на футболке у Гидеона.

— Похоже, он действительно очень милый юноша. Хотя я должна тебя предупредить… эти парни де Вилльер всегда приносят проблемы девушкам Монтроуз. — Мама открыла пудреницу, посмотрела на себя в зеркальце и вздохнула. — Ой-ой-ой. Я выгляжу как мать Франкенштейна.

— Точно. Поможет только мочалка, — сказал Ксемериус. Он прыгнул со стола на сундук в углу и склонил набок голову. — Кажется, я много пропустил! Там наверху, между прочим, все всполошились. Везде торчат важные персоны в черных костюмах, а Марли, этот дуралей, выглядит так, как будто получил по морде. И, Гвендолин, все ругают твоего милого юношу — очевидно, он порушил все их планы. Кроме того, он доводит всех до белого каления, беспрерывно идиотски счастливо улыбаясь.

И хотя у меня абсолютно не было повода, я должна была внезапно сделать то же самое — идиотски счастливо улыбнуться. Мама посмотрела на меня поверх пудреницы.

— Ты меня прощаешь? — спросила она тихо.

— Ах, мама. — Я крепко обняла ее, и она уронила все, что было у нее в руках. — Я тебя так сильно люблю!

— О, я умоляю, — застонал Ксемериус. — Сейчас опять начнется. Тут и так достаточно сырости!

— Так я себе представляю небеса, — сказала Лесли и повернулась еще раз вокруг себя, чтобы прочувствовать атмосферу костюмерной. Ее взгляд скользил по полкам с туфлями и сапожками из всех эпох, дальше к шляпам, оттуда к казавшимся бесконечными стойкам для одежды и в конце — назад к мадам Россини, которая открыла нам двери в этот рай. — А вы — добрый боженька.

— Какая ты миленькая. — Мадам Россини улыбнулась ей и из «миленькая» получилось «мьильенькая».

— Да, я тоже так считаю, — сказал Рафаэль.

Гидеон весело посмотрел на него. Я понятия не имела, как ему удалось после неприятностей сегодняшнего дня получить у Фалька согласие (может, дядя Гидеона был скорее овечкой в волчьей шкуре, чем наоборот?), но мы действительно получили официальное разрешение — включая Лесли и Рафаэля — взять напрокат одежду в костюмерной под надзором мадам Россини. Мы встретились ранним вечером перед входом, и Лесли была так возбуждена от мысли, что сейчас зайдет в штаб-квартиру Хранителей, что едва могла стоять на месте. Она была в восторге, хотя и не увидела ничего из тех комнат и залов, которые я ей описывала, а только прошлась по обычному коридору до ателье.

— Ты замечаешь? — шептала она. — Тут пахнет загадками и тайнами. О боже, как я это люблю!

В костюмерной она была близка к гипервентиляции. В других обстоятельствах я себя чувствовала точно так же. Я и ателье мадам Россини считала райским садом, но здесь… здесь все было во много раз круче. Но, во-первых, я получила за прошедшее время закалку в отношение одежды, а во-вторых, мои голова и сердце были заняты другим.

— Конечно, не только я пошила все эти костюмы, это коллекция Хранителей, которую начали собирать двести лет тому назад, и с тех пор она постоянно растет. — Мадам Россини сняла со стойки чуть пожелтевшее кружевное платье, и Лесли восторженно вздохнула. — Многие исторические экземпляры годятся только для рассматривания, но не для современных путешествий во времени. — Она осторожно повесила платье обратно. — И даже костюмы, изготовленные дли предыдущего поколения, не отвечают требуемым стандартам.

— Другими словами, все эти изумительные платья просто висят здесь и портятся? — Лесли сочувственно погладила кружевное платье.

Мадам Россини пожала круглыми плечами.

— Это бесценный материал для любования, даже для меня. Но ты права, очень жаль, что их так редко используют. Тем лучше, что вы сегодня вечером сюда пришли. Вы будете самыми прекрасными на этом балу, mes petite!

— Это не бал, мадам Россини, это просто скучная вечеринка, — сказала Лесли.

— Вечеринка настолько скучна, насколько скучны ее гости, — энергично ответила мадам Россини.

— Совершенно верно, я тоже придерживаюсь этого девиза, — сказал Рафаэль и посмотрел сбоку на Лесли. — Что ты скажешь, если мы оденемся как Робин Гуд и леди Мэриен? Они всегда носили зеленое. — Он напялил на себя женскую шляпку. — И каждый будет видеть, что мы — пара.

— Хм-м-м, — произнесла Лесли.

Мадам Россини в хорошем настроении шла вдоль стоек, что-то напевая.

— О, как замечательно! Я так рада! Четыре молодые персоны — что может быть лучше?

— Ну, у меня есть пара идей, — прошептал Гидеон, прижав губы к моему уху. — Слушай, вы должны ее немного отвлечь, чтобы я мог стянуть пару тряпок для нашего путешествия в 1912 год. — И произнес громко: — Если можно, я надену зеленый костюм, который я вчера надевал, мадам Россини.

Мадам Россини быстро обернулась к нам.

— Зеленый костюм, который вчера?.. — Она подняла одну бровь.

— Он… он имеет в виду камзол цвета морской волны с изумрудной застежкой, — сказала я быстро.

— Да, и всю ту ерунду, что идет к нему. — Гидеон признательно улыбнулся. — Зеленее уже не может быть.

— Ерунду! Бисер перед свиньями! — Мадам Россини вскинула руки как бы от возмущения, но при этом улыбалась. — Значит, для юного бунтаря — конец восемнадцатого века. Тогда нужно подходяще одеть и мою лебьёдушку. Но, боюсь, у меня нет бального платья из той эпохи.

— Эпоха не имеет значения, мадам Россини. Невежды на вечеринке все равно ничего в этом не понимают.

— Самое главное — выглядит старинным, длинное и пышное, — добавила Лесли.

— Ну если так, — сказала мадам Россини с неохотой.

Лесли и я последовали за ней через весь зал, как маленькие собачонки, которых приманивают косточкой. Гидеон исчез между стойками с одеждой, а Рафаэль продолжал примерять дамские шляпки.

— Есть одно платье, не платье — мечта из переливающейся зеленой шелковой тафты и кружев, Вена, 1965 год, — сказала мадам Россини и посмотрела на нас. Маленькие глаза и отсутствие шеи делали ее похожей на черепаху. — По цвету оно замечательно подходит к ткани цвета морской волны юного бунтаря, правда, что касается стиля, то сочетание этих костюмов — просто катастрофа. Как если бы Казанова танцевал с императрицей Сиси на балу, если вы понимаете, что я имею в виду…

— Как я уже говорила, такие тонкости сегодня никто не понимает, — сказала я и задержала дыхание, когда мадам Россини сняла платье Сиси с вешалки. Это была действительно мечта.

— Ну, пышное оно в любом случае! — Лесли засмеялась. — Если ты в нем повернешься, ты одним движением можешь смести все закуски.

— Померяй, лебьёдушка. К нему есть подходящая диадема. А теперь ты. — Мадам Россини взяла Лесли за руку и повела в следующий ряд. — Тут у нас французские и итальянские платья Haute couture ^[38] из прошлого столетия. Хотя зеленый был не слишком модным цветом, но мы обязательно что-нибудь найдем для тебя.

Лесли хотела что-то сказать, но поперхнулась от волнения при словах «Haute couture» и закашлялась.

— Можно мне померить эти смешные шаровары? — крикнул Рафаэль откуда-то сзади.

— Конечно! Но осторожно с пуговицами.

Я незаметно поискала глазами Гидеона. Он держал под мышкой пару вещей и улыбался мне поверх стоек. Мадам Россини ничего не заметила. Она с удовольствием шла по разделу Haute couture, а за ней, ни на шаг не отставая, шла едва дышащая Лесли.

— Для la petite Веснушки, может…

— …это! — перебила ее Лесли. — О, пожалуйста. Это прекрасно!

— Excuses-moi, ma cherie. ^[39] Но это не зеленое, — сказала мадам Россини.

— Но оно почти зеленое. — Казалось Лесли сейчас от разочарования расплачется.

— Нет, это снежно-голубой цвет, — сказала твердо мадам Россини. — Грейс Келли была в нем на банкете, когда получала награду за «Деревенскую девушку». Конечно, не в этом платье, но в точно таком.

— Это самое красивое платье, какое я когда-либо видела, — прошептала Лесли.

— Ну в нем есть что-то зеленоватое, — попробовала я поддержать ее. — Минимум бирюза с оттенком в зеленое. Практически зеленое, если бы свет был желтоват.

— Хм-м-м, — произнесла мадам Россини нерешительно.

Я посмотрела на Гидеона, который крался к двери.

— Но оно мне все равно не подошло бы, — пробормотала Лесли.

— О, я так не думаю! — Мадам Россини скользнула взглядом по фигуре Лесли — вниз, вверх, потом посмотрела вдаль. — У вас, юных девушек, у всех замечательные фигуры. Zut alors! ^[40] — Ее взгляд внезапно посуровел. — Молодой человек! Куда это ты собрался с моими вещами? — крикнула она.

— Я… э-э-э… — начал заикаться Гидеон испуганно. Он почти добрался до двери.

Черепаха превратилась в яростного слона, ломящегося через подлесок. Намного быстрее, чем можно было предположить, мадам Россини оказалась возле Гидеона.

— Что это значит? — Она выхватила вещи из его рук и ее французский акцент усилился. — Ты хотьел обкрадать менья?

— Нет, конечно, нет, мадам Россини. Я только хотел… э-э-э… одолжить. — Гидеон принял подчеркнуто сокрушенный вид, но на мадам Россини это не произвело впечатления.

Она подняла вещи над собой и рассматривала их.

— Чьто ты хотьел с нимьи делать, ньевозможьный малчик? Оньи даже не зельёные!

Я поспешила на помощь Гидеону.

— Пожалуйста, не сердитесь на нас. Нам нужны вещи для… для прыжка в 1912 год. — Я сделала короткую паузу, а потом решила поставить все на одну карту. — Секретного прыжка, мадам Россини.

— Сьекрьетно? В 1912 год? — повторила мадам Россини. Она прижимала к себе вещи, как Каролина своего вязаного поросенка. — В этьих вьещах? Это шютка? — Я никогда не видела ее такой разозленной. — Это. Есть. Одьин. Мужский. Костьюм. Из. Года. 1932! — крикнула она угрожающим тоном, хватая возмущенно воздух после каждого слова. — А этот платье било у девушки, который продавала сьигари! Если вы пойдете в этьих вьещах по ульице в 1912 годе, всье сбьегутся посмотрьеть на вас! — Она уперла руки в боки. — Ты ничьего не выучил, молодой чьеловек? Чьто я всьегда говорью? Чьто самое важьное в костьюмах? Это…

— …аутентичность, — договорил Гидеон смущенно.

— Precisement! ^[41] — Мадам Россини оскалилась. — Если хотите секретно прыгнуть в 1912 год, то точно не в этих платьях. Тогда можно прыгать в космических скафандрах — с тем же результатом, так же «незаметно».

Ее глаза все еще сверкали гневом, когда она переводила взгляд с Гидеона на меня и обратно, но потом она куда-то пошла и стала перебирать различные вешалки. Скоро она вернулась, неся кучу вещей и странных головных уборов.

— Bien, ^[42] — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Это будет вам уроком, что мадам Россини нельзя обманывать. Она протянула нам платья, ее лицо вдруг изменилось — как будто сквозь темные тучи пробился солнечный луч. — И если я на этот раз узнаю, что юный секрьетчик не надел свою шльяпу, — она погрозила Гидеону пальцем, — то мадам Россини расскажет вашему дядье о секрьетной прогулке.

Я облегченно рассмеялась и крепко обняла ее.

— Ах, вы — самая лучшая, мадам Россини.

Каролина и Ник сидели в комнате для шитья на диване и удивились, увидев, как мы с Гидеоном тихонько зашли в комнату. Но в то время, как на лице Каролины появилась улыбка, Ник явно чувствовал себя неловко.

— Я думал, вы уже ушли на вечеринку, — сказал мой младший брат.

Я не знала точно, что ему было неприятнее: что он с маленькой сестренкой смотрел детский фильм или что они оба уже были в пижамах, причем в светло-голубых, которые бабушка Мэдди им подарила на Рождество. У них были капюшоны с заячьими ушками. Мне — как и бабушке Мэдди — они нравились больше всего, но, наверное, если тебе двенадцать лет, ты воспринимаешь это иначе. И особенно, если кто-то приходит неожиданно, а парень твоей старшей сестры одет в супер-крутую кожаную куртку.

— Шарлотта ушла полчаса назад, — объяснил Ник. — Тетя Гленда прыгала вокруг нее, как курица, которая только что снесла яйцо. Фу-у-у-у, перестань целоваться, Гвенни, ты ведешь себя точно, как мама немного раньше. Почему вы еще здесь?

— Мы чуть позже пойдем на вечеринку, — сказал Гидеон и уселся рядом с ним на диван.

— Ясен пень, — сказал Ксемериус, лениво лежавший на стопке журналов «Дом и сад». — По-настоящему крутые парни приходят последними.^[43]

Каролина смотрела на Гидеона обожающим взглядом.

— Ты уже знаком с Маргрет? — Она протянула ему вязаного поросенка, которого держала на коленях. — Ты можешь ее погладить.

Гидеон послушно погладил Маргрет по спине.

— Такая мягкая. — Он с интересом посмотрел на экран. — О, вы уже дошли до момента, когда взорвется пушка с красками? Это мой любимый момент!

Ник посмотрел на него недоверчиво.

— Ты знаешь «Tinker Bell»? ^[44]

— У нее крутые изобретения, — заявил Гидеон.

— Согласен, — сказал Ксемериус. — Вот только прическа немного… подкачала.

Каролина влюбленно вздохнула.

— Ты такой милый! Ты теперь чаще будешь приходить?

— Боюсь, что да, — сказал Ксемериус.

— Надеюсь, что да, — сказал Гидеон и наши взгляда ненадолго встретились.

Я тоже не смогла подавить влюбленный вздох. После нашего плодотворного визита в костюмерную Хранителей мы заглянули еще в кабинет доктора Уайта, и, пока Гидеон набирал там всякой полезной всячины, мне пришла в голову идея.

— Если мы уже воруем, можешь взять с собой вакцину против оспы?

— Не волнуйся, у тебя есть прививки от всех болезней, которые могут встретиться во время путешествий во времени, — ответил Гидеон. — Разумеется, и против оспенных вирусов.

— Это не для меня, а для одного друга, — сказала я. — Пожалуйста. Я потом тебе все объясню.

Гидеон хоть и поднял удивленно бровь, но без возражений открыл шкаф с лекарствами доктора Уайта и после коротких поисков нашел красную коробочку, которую и спрятал. За то, что он не задавал никаких вопросов, я любила его еще больше.

— У тебя такой вид, как будто ты вот-вот пустишь слюни, — вернул меня к реальности Ксемериус.

Я выудила ключ от чердака из сахарницы в шкафу.

— Как долго мама в ванной комнате? — спросила я Ника и Каролину.

— Максимум четверть часа. — Ник явно расслабился. — Она была сегодня какая-то странная. Постоянно целовала нас и вздыхала. Перестала, только после того как мистер Бернхард принес ей виски.

— Всего четверть часа? Тогда у нас еще достаточно времени. Но если она придет раньше, чем я думаю, не рассказывайте, пожалуйста, что мы пошли на чердак.

— Окей, — сказал Ник.

Ксемериус опять затянул свою дурацкую песню «Гидеон и Гвендолин спрятались под балдахин». Я бросила насмешливый взгляд на Гидеона.

— Если ты сумеешь оторваться от Tinker Bell, мы можем начать.

— К счастью, я знаю конец фильма.

Гидеон взял мой рюкзак и поднялся.

— До скорого, — прошептала Каролина нам вслед.

— Да, до скорого. Чем смотреть, как вы обжимаетесь, я лучше посмотрю фильм с феей-трудягой, — сказал Ксемериус. — У меня есть собственная гордость демона, и я не хочу, чтобы обо мне говорили как о вуайеристе.

Я не обратила на него внимания и полезла наверх по узкой лестнице для трубочистов, чтобы открыть люк.

Снаружи была теплая весенняя ночь — отличное время, чтобы посидеть на крыше и поцеловаться. С этого места открывался шикарный вид на соседние дома, а на востоке над крышами сияла луна.

— Где ты там? — крикнула я вниз.

Из люка показалась голова Гидеона, а потом и он весь.

— Понимаю, почему ты так любишь это место, — сказал он, снял с плеч рюкзак и осторожно присел.

Я раньше не замечала, что здесь, особенно ночью, было очень романтично: море городских огней, бесконечно разливающееся за украшенными завитушками коньками крыш. Можно когда-нибудь устроить здесь пикник, с подушками, свечами… Гидеон может принести скрипку… а Ксемериус, надеюсь, возьмет выходной.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Гидеон.

— А, просто так. Немного помечтала.

Гидеон скорчил смешную рожицу.

— Вот оно что!

Потом внимательно осмотрелся.

— Окей. Я думаю, мы можем начинать.

Я кивнула и осторожно перебралась к каминным трубам. Здесь крыша была плоской, но всего в полуметре от труб начинался скос, его отделяла лишь железная решетка высотой до колена. (Бессмертная или нет — упасть четыре этажа вниз не входило в мои представления о развлечениях в выходные дни.) Я открыла заслонку в первой трубе.

— Почему обязательно здесь наверху, Гвендолин? — услышала я голос Гидеона позади.

— Шарлотта боится высоты, — объяснила я. — Она никогда в жизни не решится забраться на крышу.

Я подняла тяжелый сверток из трубы и, балансируя, стала его вытаскивать. Гидеон вскочил.

— Только не урони! — сказал он нервно. — Прошу тебя!

— Не волнуйся. — Я рассмеялась, увидев, как он испугался. — Смотри, я могу стоять даже на одной ноге…

У Гидеона вырвалось что-то похожее на жалобный стон.

— С этим не шутят, Гвенни, — сказал он, тяжело дышал.

Похоже, мистические занятия наложили больший отпечаток на него, чем я предполагала. Он взял сверток из моих рук и держал его, как младенца.

— Это действительно… — начала он.

Я почувствовала сзади холодное дуновение.

— Не-е-ет, придурок, — каркнул Ксемериус и просунул голову в люк. — Это головка старого сыра, который Гвендолин хранит на крыше на тот случай, если ночью проголодается.

Я закатила глаза и сделала жест, чтобы он проваливал отсюда, что он, к моему удивлению, и сделал. Наверное, в Tinker Bell был сейчас интересный момент.

Гидеон за это время установил хронограф на крыше и начал осторожно разворачивать многочисленные слои ткани.

— А ты знаешь, что Шарлотта названивала нам каждые десять минут, чтобы убедить всех, что у тебя таки есть хронограф? Даже Марли был в конце раздражен этими звонками.

— Как жаль, — сказала я. — Они же созданы друг для друга.

Гидеон кивнул. Потом снял последний слой ткани и шумно втянул в себя воздух. Я осторожно погладила отполированное дерево.

— Вот он, перед нами.

Гидеон помолчал какое-то время. Довольно длительное время, если честно.

— Гидеон? — В конце концов позвала я его нерешительно.

Лесли умоляла меня подождать еще пару дней, чтобы убедиться, что ему действительно можно доверять, но я просто отмахнулась.

— Я ей не поверил, — прошептал Гидеон наконец. — Я ни секунды не верил Шарлотте. — Он посмотрел на меня, его глаза при этом освещении были совершенно темными. — Ты понимаешь, что случится, если кто-нибудь об этом узнает?

Я не стала говорить ему, что об этом знает довольно много людей. Но, может быть, потому что Гидеон в одну секунду стал выглядеть таким растерянным, я внезапно тоже испугалась.

— Должны ли мы сделать это? — спросила я, и в животе у меня возникло странное чувство, которое на этот раз не имело ничего общего с прыжком во времени.

То, что дедушка внес мою кровь в хронограф, было одно дело. Но то, что мы собирались сделать сейчас, было совершенно другое. Мы замкнем Круг Крови, и последствия этого нельзя предсказать. Мягко говоря…

Я быстро прошлась в памяти по всем ужасно зарифмованным предсказаниям, которые заканчивались на «терзанья» и «страданья», добавила еще пару деталей о «смысл потеряет» и «юность растает». И факт моего бессмертия меня при этом совершенно не утешил. Странным образом именно моя неуверенность вывела Гидеона из оцепенения.

— Должны ли мы это сделать? — Он наклонился и поцеловал меня в кончик носа. — Ты серьезно спрашиваешь? — Он снял куртку и вытащил из рюкзака нашу добычу из кабинета доктора Уайта. — Окей, начнем.

Сначала он наложил резиновый жгут на левое предплечье и затянул его. Потом взял шприц из стерильной упаковки и ухмыльнулся мне.

— Сестра? — сказал он приказным тоном. — Фонарик!

Я сделала гримаску.

— Так тоже можно, — ответила я и посветила в локтевую впадину. — Типичный студент медицины.

— Я слышу налет неодобрения в твоем голосе? — Гидеон весело глянул на меня. — А ты как делала?

— Я взяла японский нож для овощей, — хвастливо объяснила я. — А дедушка собрал кровь в чашку.

— Понятно. Рана на твоей руке, — сказал он, потеряв всю веселость, и ввел себе иглу.

Кровь потекла в шприц.

— И ты точно знаешь, что нужно делать? — спросила я и кивнула на хронограф. — В этой штуке так много клапанов и ящичков, легко можно повернуть не то колесико…

— Теория хронографа — один из экзаменационных предметов при приеме в адепты, и я его учил совсем недавно. — Гидеон передал мне шприц с кровью и снял жгут.

— Я только спрашиваю себя, когда ты находил еще время, чтобы посмотреть такие гениальные фильмы как Tinker Bell.

Гидеон покачал головой.

— Мне кажется, я заслужил чуть больше уважения. Дай мне шприц. А теперь посвети на хронограф. Да, так хорошо.

— Ты спокойно можешь сказать мне «пожалуйста» и «спасибо», — заметила я, когда Гидеон стал капать кровь в хронограф.

В отличие от Лукаса его руки совсем не дрожали. Может, он когда-нибудь станет хорошим хирургом. Я нервно кусала губы.

— И три капли сюда под голову Льва, — бормотал Гидеон, полностью сконцентрированный. — Потом повернуть колесико и перекинуть рычаг. Так. Всё.

Он опустил шприц, а я автоматически выключила фонарик.

Во внутренностях хронографа закрутилось несколько шестеренок, послышались щелчки, стук и жужжание, точно как в прошлый раз. Потом звуки стали громче и жужжание нарастало, становясь похожим на какую-то мелодию. В лицо пыхнуло жаром, и я схватилась за Гидеона, как будто ожидая, что в следующий момент сильный порыв ветра сметет нас с крыши. Но вместо этого одна за одной загорелись звезды в хронографе, воздух замерцал, и если сначала казалось, что внутри хронографа полыхает пламя, то теперь воздух стал ледяным. Мерцание исчезло и шестеренки остановились. Все вместе длилось не дольше чем полминуты.

Я отпустила Гидеона и потерла вставшие дыбом волоски на руках.

— Это всё?

Гидеон набрал воздуха и протянул руку. На этот раз она немного дрожала.

— Сейчас увидим, — сказал он.

Я вытащила из кармана одну из маленьких бутылочек, прихваченных из лаборатории доктора Уайта, и передала ему.

— Будь осторожен. Если это порошок, его может сдуть ветром.

— Может, это и не самый плохой вариант, — пробормотал Гидеон. Он повернулся ко мне. Его глаза блестели. — Ты видишь? Под двенадцатью звездами исполняется обещание.

Мне было плевать на двенадцать звезд. Я больше полагалась на свой фонарик.

— Давай уже, — сказала я, нетерпеливо, наклонилась вперед, и тогда Гидеон вытащил крохотный ящичек.

Должна признаться, я была разочарована. После всей таинственности и мистической болтовни — ужасно разочарована. В ящичке не было ни жидкости, как предсказывала Лесли («Она наверняка красная, как кровь», — говорила она с распахнутыми глазами), ни порошка, ни какого бы то ни было камня. Там лежало вещество, похожее на соль. Причем не особенно красивая соль, если присмотреться, — с множеством мелких опалесцирующих кристаллов.

— С ума сойти, — прошептала я. — Нельзя представить, что ради этих крошек было приложено столько усилий в течение столетий.

Гидеон держал ладонь над ящичком.

— Самое главное, чтобы никто не узнал, что эти крошки у нас, — сказал он, переводя дыхание.

Я кивнула. За исключением тех, кто это уже знал. Я откупорила бутылочку.

— Поспеши, — поторопила я его.

Внезапно мне привиделось, как леди Ариста, которая, насколько я знаю, не боялась никого и ничего и совершенно точно — высоты, появляется из люка и забирает у нас бутылочку. Похоже, Гидеон тоже подумал о чем-то таком, потому что быстро пересыпал крошки в бутылочку и снова закупорил ее. Только после того как она исчезла у него в кармане, он перевел дыхание. Но в этот момент у меня возникла другая мысль.

— Сейчас, когда хронограф выполнил свое предназначение, может, он вообще уже не работает, — сказала я.

— Сейчас увидим, — ответил Гидеон и улыбнулся мне. — Я считаю, нам пора отправиться в 1912 год.