Крестопоклонная

В субботу третьей недели Великого Поста у нас выпекаются " кресты":

подходит " Крестопоклонная".

" Кресты" - особенное печенье, с привкусом миндаля, рассыпчатое и

сладкое; где лежат поперечинки " креста" - вдавлены малинки из варенья, будто

гвоздочками прибито. Так спокон веку выпекали, еще до прабабушки Устиньи - в

утешение для поста. Горкин так наставлял меня:

- Православная наша вера, русская... она, милок, самая хорошая,

веселая! и слабого облегчает, уныние просветляет, и малым радость.

И это сущая правда. Хоть тебе и Великий Пост, а все-таки облегчение для

души, " кресты" -то. Только при прабабушке Устинье изюмины в печали, а теперь

веселые малинки.

" Крестопоклонная" - неделя священная, строгий пост, какой-то особенный,

- " су-губый", - Горкин так говорит, по-церковному. Если бы строго

по-церковному держать, надо бы в сухоядении пребывать, а по слабости

облегчение дается: в середу-пятницу будем вкушать без масла, - гороховая

похлебка да винегрет, а в другие дни, которые " пестрые", - поблажка: можно

икру грибную, суп с грибными ушками, тушеную капусту с кашей, клюквенный

киселек с миндальным молоком, рисовые котлетки с черносливно-изюмным соусом,

с шепталкой, печеный картофель в сольце - а на заедку всегда " кресты": помни

" Крестопоклонную".

" Кресты" делает Марьюшка с молитвой, ласково приговаривает - " а это

гвоздики, как прибивали Христа мучители злодеи... сюда гвоздик, и сюда

гвоздик, и..." - и вминает веселые малинки. А мне думается: " зачем

веселые... лучше бы синие черничники!.." Все мы смотрим, как складывает она

" кресты". На большом противне лежат они рядками, светят веселыми малинками.

Беленькие " кресты", будто они из лапки, оструганы. Бывало, не дождешься: ах,

скорей бы из печи вынимали!

И еще наставлял Горкин:

- Вкушай крестик и думай себе - " Крестопоклонная", мол, пришла. А это

те не в удовольствие, а.. каждому, мол, дается крест, чтобы примерно жить...

и покорно его нести, как Господь испытание посылает. Наша вера хорошая,

худому не научает, а в разумение приводит.

Как и в Чистый Понедельник, по всему дому воскуряют горячим уксусом с

мяткой, для благолепия-чистоты. Всегда курят горячим уксусом после тяжелой

болезни или смерти. Когда померла прабабушка Устинья и когда еще братец

Сережечка от скарлатины помер, тоже курили - изгоняли опасный дух. Так и на

" Крестопоклонную". Горкин последнее время что-то нетверд ногами, трудно ему

носить медный таз с кирпичом. За него носит по комнатам Андрюшка, а Горкин

поливает на раскаленный кирпич горячим уксусом-эстрагоном из кувшина.

Розовый кислый пар вспыхивает над тазом шипучим облачком. Андрюшка

отворачивает лицо, трудно дышать от пара. Этот шипучий дух выгонит всякую

болезнь из дома. Я хожу за тазом, заглядываю в темные утолки, где притаился

" нечистый дух". Весело мне и жутко: никто не видит, а он теперь корчится и

бежит, - думаю я в восторге, - " так его, хорошенько, хорошенько!.." - и у

меня слезы на глазах, щиплет-покалывает в носу от пара. Андрюшка ходит

опасливо, боится. Горкин указывает тревожным шепотком - " ну-ка, сюда, за

шкап... про-парим начисто"... - шепчет особенные молитвы, старинные, какие и

в церкви не поются: "...и заступи нас от козней и всех сетей

неприязненных... вся дни живота..." Я знаю, что это от болезни - " от

живота", а что это - " от козней-сетей"? Дергаю Горкина и шепчу - " от каких

козней-сетей"? ". Он машет строго. После уж, как обкурили все комнаты,

говорит:

- Дал Господь, выгнали всю нечистоту, теперь и душе полегче.

" Крестопоклонная", наступают строгие дни, преддверие Страстям... нонче

Животворящий Крест вынесут, Христос на страдания выходит... и в дому чтобы

благолепие-чистота.

Это - чтобы его и духу не было.

В каморке у Горкина теплится негасимая лампадка, чистого стекла,

" постная", как и у нас в передней - перед прабабушкиной иконой " Распятие".

Лампадку эту Горкин затеплил в прощеное воскресенье, на Чистый Понедельник,

и она будет гореть до после обедни в Великую Субботу, а потом он сменит ее

на розовенькую-веселую, для Светлого Дня Христова Воскресенья. Эта " постная"

теплится перед медным Крестом, старинным, на котором и меди уж не видно, а

зелень только. Этот Крест подарили ему наши плотники. Когда клали фундамент

где-то на новой стройке, нашли этот Крест глубоко в земле, на гробовой

колоде, " на человечьих костях". Мне страшно смотреть на Крест. Горкин знает,

что я боюсь, и сердится:

- Грешно бояться Креста Господня! его бесы одни страшатся, а ты, милок,

андельская душка. Ну, что ж, что с упокойника, на гробу лежал! все будем под

крестиком лежать, под Господним кровом... а ты боишься! Я уж загодя

распорядился, со мной чтобы Крест этот положили во гроб... вот и погляди

покуда, а то с собой заберу.

Я со страхом смотрю на Крест, мне хочется заплакать. Крест в веночке из

белых бумажных роз. Домна Панферовна подарила, из уважения, сама розочки

смастерила, совсем живые.

- Да чего ты опасливо так глядишь? приложись вот, перекрестясь, - бесы

одни страшатся!.. приложись, тебе говорю!..

Он, кряхтя, приподымает меня ко Кресту, и я, сжав губы, прикладываюсь в

страхе к холодной меди, от которой, чуется мне... мышами пахнет!.. Чем-то

могильным, страшным...

- И никогда не убойся... " смертию смерть поправ", поется на Светлый

День. Крест Господень надо всеми православными, милок. А знаешь, какой я

намедни сон видал?.. только тебе доверюсь, а ты никому, смотри, не сказывай.

А то надумывать всякое начнут... Не скажешь, а? Ну, пообещался - ладно,

скажу тебе, доверюсь. Вот ты и поймешь.... нету упокойников никаких, а все

живые у Господа. И сон мой такой-то радостный-явный, будто послано мне в

открытие, от томления душевного. Чего-чего?.. а ты послушай. Да никакой я не

святой, дурачок... а такое видение мне было, в открытие. Вижу я так... будто

весна настала. И стою я на мостовой насупротив дома нашего... и га-лок,

галок этих, чисто вот туча черная над нашим двором, " свадьба" будто у них,

как всегда по весне к вечеру бывает. И чего-то я, будто, поджидаю... придет

кто-то к нам, важный очень. Гляжу, наш Гришка красным песочком у крыльца

посыпает, как в самый парадный день, будто Царицу Небесную ожидаем. И несут

нам от ратникова великие ковриги хлеба, сила хлеба! К важному это, когда

хлеб снится. Всю улицу хлебом запрудило. И галки, будто, это на хлеб кричат,

с радости кричат. Гляжу дальше... - папашенька на крыльцо выходит, из

парадного, во всем-то белом, майском... такой веселый, парадный-нарядный!...

- Царицу Небесную встречать. А за ним Василь-Василич наш, в новом казакине,

и холстиной чистой обвязан, рушником мытым, - будто икону принимать нести.

Смотрю я к рынку, не едет ли шестерня, голубая кареты, - Царица Небесная. А

на улице - пусто-пусто, ну - ни души. И вот, милок, вижу я: идет от рынка,

от часовни. Мартын-плотник, покойный, сказывал-то летось тебе, как к Троице

нам итить... Государю Лександре Николаичу нашему аршинчик-то на глаз уделал,

победу победил при всех генералах... Царь-то ему золотой из своих ручек

пожаловал. Идет Мартын в чистой белой рубахе и... что ж ты думаешь!.. -

несет для нас но-вый Крест! только вот, будто вытесал... хороший сосновый, в

розовинку чуток... так-то я ясно вижу! И входит к нам в ворота, прямо к

папашеньке, и чего-то ласково так на ухо ему, и поцеловал папашеньку! Я,

значит, хочу подойтить к ним, послушать... чего они толкуют промеж себя... и

не помыслилось даже мне, что Мартын-то давно преставился... а будто он

уходил на время. Крест там иде тесал! Ну, под хожу к ним, а они от меня, на

задний двор уходят, на Донскую улицу, будто в Донской монастырь пошли. Крест

становить, кому-то! - в мыслях так у меня. А Василь- Василич и говорит мне:

" Михал Панкратыч, как же это мы теперь без хозяина-то будем?!." Дескать,

ушел вот и не распорядился, а надо вот-вот Царицу Небесную принимать. А я

ему говорю, - " они, может, сейчас воротятся..." - сразу так мне на мысли:

" может, пошли они Крест на могилке покойного дедушки становить... сейчас

воротятся". И в голову не пришло мне, что дедушка твой не на Донском, а на

Рогожском похоронен! А у нас Мартын всем, бывало, кресты вытесывал, такая у

него была охота, и никогда за работу не брал, а для души. Ну, ушли и ушли...

а тут, гляжу, Царицу Небесную к нам везут... - так это всполошился сердцем,

и проснулся. Я тогда целый день как не в себе ходил, смутный... сон-то такой

мне был...

- А это чего, смутный?.. помрет кто-нибудь, а?.. - спрашиваю я, в

страхе.

- А вот слушай, сон-то, словно, к чему мне был, думатся так теперь.

Хожу, смутный, будто я не в себе. Папашенька еще пошутил-спросил: " чего ты

сумный такой? таракана, что ль, проглотил?.." Ну, неспокойный я с того сну

стал, разное думаю. И все в мыслях у меня Мартынушка. Дай, думаю,

схожу-навещу его могилку. Поехал на Даниловское...- - что же ты думаешь!

Прихожу на его могилку, гляжу... - а Крест-то его и повалился, на земи

лежит! Во, сон-то мой к чему! Дескать, Крест у меня повалился, вот и несу

ставить. Вон к чему. А ты все-таки папашеньке про Крест не сказывай, про

сон-то мой. Он вон тоже видал сон, неприятный... рыбу большую видал,

гнилую-ю... вплыла, будто, в покои, без воды, стала под образа...

Расстроились они маленько со сну того. Не надо сказывать про Мартына...

- К смерти это, а?... - спрашиваю опять, и сердце во мне тоскует.

- Да я ж те говорю - Крест у Мартына повалился! а сказывать не надо. А

ты дальше слушай. С чего ж, думаю, свалиться ему. Кресту-то? - крепко

ставлен. Гляжу - и еще неподалечку крестик повалился... Тут я и понял. А

вот. Большие снега зимой-то были, а весна взялась дружная, пошло враз таять,

наводнило, земля разгрязла, и низинка там... а Крест-то тяжелый, сосна

хорошая, крепкая... а намедни буря была какая!.. - ну, и повалило Крест-то.

Значит, Мартын-покойник оповестить приходил, папашеньке пошептал -

" поглядите, мол, Крест упал на моей могилке". Послал я робят, опять

поставили. И панихидиу я заказал, отпели на могилке. Скоро память ему: в

апреле месяце, как раз на Пасхе, помер. И ко Господу отошел, а нас не

забывает. Чего же бояться-то!..

А я боюсь. Смотрю на картинку у его постели, как отходит старый

человек, а его душенька, в голубом халатике, трепещет, сложив крестиком

ручки на груди, а над нею Ангел стоит и скорбно смотрит, как эти, зеленые,

на пороге жмутся, душу хотят забрать, а все боятся-корчатся: должно быть,

тот старичок праведной жизни был. Горкин видит, как я смотрю, - всегда я в

страхе гляжу на ту картинку, - и говорит:

- Пословица говорится: " рожался - не боялся, а помрешь - недорого

возьмешь". Вон, наша Домна Панферовна в одном монастыре чего видала, для

наставления, чтобы не убоялись смертного часу. На горе на высокой... ящик

видала за стеклом, а в ящике черепушки и косточки. Монахи ей объяснили суть,

чего напевно прописано на том ящике: " Взирайте и назидайте, мы были, како

вы, и вы будете, како мы". Про прах тленный прописано. А душа ко Господу

воспарит. Ну, вот те попонятней... Ну, пошел ты в баню, скинул бельецо - и в

теплую пошел, и так-то легко те париться, и весь ты, словно развязался...

Так и душа: одежку свою на земле покинет, а сама паром выпорхнет. Грешники,

понятно, устрашаются, а праведные рвутся даже туда, как мы в баньку с тобой

вот. Прабабушка Устинья за три дни до кончины все собиралась, салоп надела,

узелок собрала, клюшку свою взяла... в столовую горницу пришла, поклонилась

всем и говорит: " живите покуда, не ссорьтесь, а я уж пойду, пора мне,

погостила". - И пошла сенями на улицу. Остановили ее - " куда вы, куда,

бабушка, в метель такую?.." А она им: " Ваня меня зовет, пора..." Все и

говорила: " ждут меня, Ваня зовет..." - прадедушка твой покойный. Вот как

праведные-то люди загодя конец знают. Чего ж страшиться, у Господа все

обдумано-устроено... обиды не будет, я радость-свет. Как в стихе-то на Вход

Господень в Ерусалим поется?.. Как так, не помню! А ты помни: " Обчее

Воскресение прежде Твоея страсти уверяя..." Значит, всем будет Воскресение.

Смотри-взирай на святый Крест и радуйся, им-то и спасен, и тебя Христос

искупил от смерти. Потому и " Крестопоклонную" поминаем, всю неделю Кресту

поклоняемся... и радость потому, крестики сладкие пекутся, душеньку

радовать. Все хорошо прилажено. Наша вера хорошая, веселая.

Я иду в сад поглядеть, много ли осталось снегу. Гора почернела и осела,

под кустами протаяло, каркают к дождю вороны, цокают галочки в березах. Я

все думою о сне Горкина, и что-то щемит в сердце. Буду в первый раз в жизни

говеть на " Крестопоклонной", надо о грехах подумать, о часе смертном. Почему

Мартын поцеловал папашеньку? почему Горкин не велит сказывать про Мартына?

Думаю о большой, гнилой, рыбе, - видел во сне папашенька. Всегда у нас перед

тяжелой болезнью видят большую рыбу... а тут еще и - гнилая! почему -

гнилая?!. Видел и дедушка. Рассказывал Горкин в прошлом году на Страстной,

когда ставили на амбар новенький скворешник... Раз при дедушке чистили

скворешники, нашли натасканное скворцами всякое добро: колечко нашли с

камушком; дешевенькое, и серебряный пятачок, и еще... крестик серебряный...

Мартын подал тот крестик дедушке. И все стали вздыхать, примета такая,

крестик найти в скворешнике. А дедушка стал смеяться: " это мне Государь за

постройку дворца в Коломенском крестик пожалует! " А через сколько-то месяцев

и помер. Вот и теперь:

Крест Мартын-покойный принес и поцеловал папашеньку. Господи, неужели

случится это?!.

На дворе крик, кричит лавочник Трифоныч: " кто же мог унести... с

огнем?!." Бегу из садика. У сеней народ. Оказывается, поставила Федосья

Федоровна самовар... и вдруг, нет самовара! ушел, с огнем! Говорят:

небывалое дело, что-нибудь уж случится!.. Остался Трифоныч без чаю, будет

" нечаянность". Я думаю - Трифонычу будет " нечаянность", его самовар-то! И

угольков не нашли. Куда самовар ушел? - прямо - из глаз пропал. И как жулик

мог унести... с огнем?! Говорят - " уж что-то будет! ". Отец посмеялся:

" смотри, Трифоныч, в протокол как бы не влететь, шкалики за стенкой

подносишь а патента не выбираешь! " А все говорят - " протокол пустяки... хуже

чего бы не случилось".

Скоро ко всенощной, к выносу Креста Господня. Как всегда по субботам,

отец оправляет все лампадки. Надевает старенький чесучовый пиджак,

замасленный, приносит лампадки и ставит на выдвижной полочке буфета.

Смотреть приятно, как красуются они рядками, много-много, - будничные,

неяркие. А в Великую Субботу затеплятся малиновые, пунцовые. Отец вправляет

светильни в поплавочки, наливает в лампадки афонское, " святое", масло и

зажигает все. Любуется, как они светятся хорошо. И я любуюсь: - это - святая

иллюминация. Носит по комнатам лампадки и напевает свое любимое и мое:

" Кресту Твоему поклоняемся, Владыко... и Свя-тое... Воскре-се-ние

Твое... сла-а-а-авим". Я ступаю за ним и тоже напеваю. Радостная молитовка:

слышится Пасха в ней. Вот и самая главная лампадка, перед образом

" Праздников", в белой зале. На Пасху будет пунцовая, а теперь - голубая,

похожая на цветок, как голубая лилия. Отец смотрит, задумавшись. На окне -

апельсиновое деревцо, его любмое. В прошлом году оно зацвело в первый раз, а

нынче много цветков на нем, в зеленовато-белых тугих бутончиках. Отец

говорит:

- Смотри-ка, Ванятка, сколько у нас цветочков! И чайное деревцо цветет,

и агавы... и столетник, садовник говорит, может быть, зацветет. Давно

столько не было цветков. Только " змеиный цвет" что-то не дает... он один раз

за тридцать лет, говорят, цветет.

Он поднимает меня и дает понюхать осторожно белый цветочек апельсинный.

Чудесно пахнет... любимыми его душками - флердоранжем!

Я смотрю на образ " Всех Праздников", и вспоминаю вдруг папашенькин сон

недавний: в эту белую нашу залу вплыла большая, " гнилая", рыба... вплыла

" без воды"... и легла " головой к Образу"... Мне почему-то грустно.

- Что это ты такой, обмоклый?.. - спрашивает отец и прищипывает ласково

за щечку.

На сердце такое у меня, что вот заплачу... Я ловлю его руку, впиваюсь в

нее губами, и во мне дрожь, от сдержанного плача. Он прижимает меня и

спрашивает участливо:

- Головка не болит, а? горлышко не болит?.. Вытирает мне слезы

" лампадным" пальцем. Я не знаю, как ему рассказать, что со иной. Что-то во

мне тоскливое - и сам не знаю...

- Вот уж и большой ты, говеть будешь... - говорит он, размазывая

пальцем слезки.

В его словах слышится мне почему-то такое грустное... никогда не слыхал

такого. Может быть, он вспоминает сон?.. Помню, это было на днях, так же

грустно рассказывал он матушке: " такой неприятный сон, никак не могу

забыть... ужасно неприятный... помру, может?.. Ну, похороните... " делов-то

пуды, а она - ту-ды"!.. - повторил он знакомую приговорку Горкина: теперь

она мне понятна.

Ходит но зале, любуется на цветы и напевает - " Кресту Твоему

поклоняемся, Владыко...". Подходит к зеленой кадушке на табуретке. Я знаю:

это - " арма", так называл садовник-немец, из Нескушного, пересаживавший

цветы. Но у нас называют - " страшный змеиный цвет". Листья его на длинных

стеблях, похожи на веселки. Земля его ядовитая, ее выбрасывают в отхожее, а

то наклюются куры и подохнут. Этот цветок подарил дедушке преосвященный, и

дедушка помер в тот самый год. Говорят, цветет этот " змеиный цвет" очень

редко, лет через двадцать-тридцать. Лет пятнадцать, как он у нас, и ни разу

еще не цвел. Цветок у него большой, на длинном стебле, и похож на змеиную

голову, желтую, с огненно-синим " жалом".

- Вот так штука!.. - вскрикивает отец, - никак наш " змеиный цвет"

думает зацветать?!, что-то оттуда вылезает...

Он осторожно отгибает длинные " веселки" и всматривается в щель, меж

ними, откуда они выходят. Мне не видно, цветок высокий.

- Лезет что-то... зеленая будто шишечка... вот так штука?! а? - дивясь,

спрашивает он меня, подмигивает как-то странно. - Вот мы с тобой и дождались

чуда... к Пасхе и расцветет, пожалуй.

В открытую форточку пахнет весной, навозцем, веет теплом и холодочком.

Слышно - благовестят ко всенощной. Сейчас пойдем. Сегодня особенная служба:

батюшка вынесет из алтаря Животворящий Крест, возложив его на голову, на

траурном в золотце покрове, убранный кругом цветами; остановится перед

Царскими Вратами - и возгласит в тишине: " Прему-дрость.... про-сти-и!.." И

понесет на главе на середину церкви, на аналои. И воспоют сперва радующее -

" Спаси, Господи, люди Твоя", а потом, трижды тоже, самое мое любимое -

" Кресту Твоему поклоняемся, Владыко...".

Отец напевает светлую эту молитовку и все глядит - " страшный змеиный

цвет".

- Поди, поди-ка сюда!.. - зовет он матушку. - Штука-то какая лезет!..

Смотри-ка, " змеиный-то цвет"... никак цветочный стебель дает?!.

- Да что-о-ты... Го-споди!.. - говорит матушке тревожно и крестится.

Разглядывают оба что-то, невидное мне. Я знаю, почему матушка говорит

тревожно и крестится: с этим " змеиным цветом" связалось у ней предчувствие

несчастья.

- Да... это, пожалуй, цвет... бугорок зеленый... не лист это... -

говорит она, оттягивая стебли. - Сколько тебя просила... вы-брось!., -

шепчет она с мольбой и страхом.

- Глупости!.. - с раздражением говорит отец и начинает напевать

любимое, светлое такое...

- Спаси нас, Господи... - крестится матушка. Я вспоминаю страшные

рассказы. В первый же год, как привезли к нам страшную эту " арму", помер

дедушка... потом отошла прабабушка Устинья, потом Сереженька... Сколько раз

матушка просила - " выкинь этот ужасный " змеиный цвет"! А отец не хотел и

думать. И вот, время пришло " страшный змеиный цвет" набирает бутон-цветок.

С.М. Серову