Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Ф.Скотт Фицджеральд. Алмазная гора
1 Род Джона Т.Ангера был на отменном счету в Геенне - есть такой городокна Миссисипи. Отец Джона из года в год в жарких боях завоевывал первенствопо гольфу среди любителей; миссис Ангер славилась, по местному выражению, " на все котлы и сковороды" своим зажигательным предвыборным красноречием; самому Джону Т.Ангеру едва исполнилось шестнадцать, однако новейшиенью-йоркские танцы он откалывал еще в коротких штанишках. И вот теперь емупредстояло на какое-то время расстаться с родным домом. Вся провинция, какизвестно, донельзя чтит учебные заведения Новой Англии: на алтарь этогопочтения провинциалы приносят цвет своей молодежи, и родители Джона неостались в стороне. Непременно надо было, чтобы он отправился в колледжсвятого Мидаса близ Бостона - не прозябать же их драгоценному и одаренномусыну в Геенне! А в Геенне - кто бывал там, тот знает - фешенебельные закрытые школы иколледжи едва различают по названиям. Местные жители давным-давно отсталиот мира сего и хоть и очень стараются поспеть за модой, но живут большейчастью понаслышке. Чикагской ветчинной принцессе их одежда, манеры илитературные вкусы, конечно, покажутся " как-то слегка прошлогодними". Джон Т.Ангер был готов к отъезду. Миссис Ангер по-матерински набила егочемоданы летними костюмами и вентиляторами, а мистер Ангер презентовалсыну туго набитый асбестовый бумажник. - Помни, здесь тебе всегда будут рады, - сказал он. - Семейный очаг неостынет, будь уверен, мальчик. - Я знаю, - сглотнул комок Джон. - И не забывай, кто ты и откуда родом, - горделиво добавил отец, - этоубережет тебя от неверных поступков. Ты - Ангер из Геенны. Родитель и сын пожали друг другу руки, и Джон пустился в путь, обливаясь слезами. Через десять минут, покидая пределы города, оностановился и обернулся на прощанье. Старинная викторианская надпись надвратами была ему чем-то отрадна. Отец все время предлагал сменить ее начто-нибудь бодрое и доходчивое, скажем: " Вот вы и в Геенне" или просто на" Добро пожаловать", а пониже выложить лампочками сердечное рукопожатие.Мистер Ангер считал, что старая надпись какая-то мрачноватая, но вот подиж ты... Джон поглядел - и обратился навстречу судьбе. И небесный отсветоставленных позади огней Геенны был, казалось, исполнен теплой и яркойпрелести. От Бостона до колледжа святого Мидаса полчаса на " роллс-ройсе". Скольков милях - навеки останется тайной, ибо, кроме Джона Т.Ангера, никто неприезжал туда иначе, как на " роллс-ройсе", да, пожалуй, никто и неприедет. Это колледж для избранных - самый дорогой колледж в мире. Первые два года прошли очень приятно. Джон учился с отпрысками денежныхтузов и в каникулы гостил на модных курортах. Его гостеприимные сверстникиему вполне нравились, но отцы их были все на один покрой; по молодости летон часто дивился их поразительной неразличимости. Когда он говорил, откудаон, они неизменно шутили: " Ну и как у вас там, припекает? " - а Джон помере сил улыбался и отвечал: " Да не без того". Он бы, может, и сказалчто-нибудь подходящее, но уж очень они все одинаково шутили, разве чтокто-нибудь спрашивал иначе: " Ну и как вам там, не холодно? " - отчего унего опять-таки с души воротило. К концу третьего семестра среди одноклассников Джона появился тихий, изящный юноша по имени Перси Вашингтон. Новичок был приветлив в обращениии на редкость хорошо одет - даже в колледже святого Мидаса это бросалось вглаза, - но держался как-то особняком. Близко он сошелся только с ДжономТ.Ангером, но и с ним отнюдь не откровенничал насчет дома и семьи. Яснобыло, что он из богатых и все такое, но вообще-то Джон почти ничего незнал о своем приятеле, и любопытство его прямо-таки взыграло, когда Персипригласил его на лето к себе, " на Запад". Он не заставил себя упрашивать. И только в поезде Перси впервые немного разговорился. Однажды, когдаони обедали в вагоне-ресторане и язвительно обсуждали однокашников, Персивдруг заметил совсем новым тоном: - Мой отец намного богаче всех в мире. - Да, - вежливо отозвался Джон. Непонятно было, что бы еще сказать натакое признание. " Это замечательно" - не прозвучит, и он чуть было несказал: " В самом деле? ", - но вовремя спохватился: вышло бы, что онсомневается в словах Перси. А в таких поразительных словах сомневаться, пожалуй, не следовало. - Намного богаче, - повторил Перси. - Помню, я читал в справочнике, - решился Джон, - что в Америке естьодин человек с годовым доходом пять миллионов и четверо, у кого свыше трехмиллионов... - Тоже мне богачи. - Перси брезгливо скривил рот. -Крохоборы-капиталистики, банкиришки, торгаши и ростовщики. Отец мой ихвсех скупит и сам того не заметит. - Почему же тогда... - Почему его нет в справочнике? Да потому, что он не платит подоходногоналога. Платит какие-то там гроши, но не с дохода, а так. - Вот уж, наверно, богатый человек, - простодушно заметил Джон. - Ипрекрасно. Я как раз люблю очень богатых. Чем богаче, тем лучше -по-моему, так. - Его смуглое лицо сияло искренностью. - Прошлую Пасху ягостил у Шнитцлеров-Мэрфи. И у Вивьен Шнитцлер-Мэрфи были рубины с куриноеяйцо и такие лучистые сапфиры, как фонарики... - Камни - это да, - восторженно поддержал Перси. - Конечно, в колледжеоб этом никому знать не надо, но у меня у самого есть неплохая коллекция.Камни собирать интереснее, чем марки. - А какие алмазы бывают, - мечтательно продолжал Джон. - УШнитцлеров-Мэрфи были алмазы с грецкий... - Дребедень. - Перси склонился к приятелю и глухо зашептал: -Побрякушки. У моего отца алмаз - побольше, чем отель " Риц-Карлтон". 2 Закат в горах Монтаны сгустился между двумя вершинами, как громадныйсиняк, и темные вены расползлись от него по изувеченному небу. Небоотпрянуло в горную высь от деревушки Саваоф - крохотной, унылой, безвестной. По слухам, там жило двенадцать человек, двенадцать темных изагадочных душ, извлекавших пропитание из голого, почти совсем гологокамня, на котором они произросли, неведомо как и почему. Они стали особойпородой, эти двенадцать саваофцев, как будто природа, сперва расщедриласьна новую тварь, а потом опомнилась и оставила их копошиться и гибнуть. Из далекого иссиня-черного сгустка в скалистую пустошь выползла цепочкаогней, и двенадцать саваофцев возникли, как призраки, у станционногосарайчика, навстречу семичасовому трансконтинентальному экспрессу изЧикаго. Примерно шесть раз в год трансконтинентальный экспресс, повинуясьнепостижимому расписанию, останавливался у платформы Саваоф, и кто-тосходил с поезда, садился в коляску, поданную из сумерек, и исчезал во тьмезакатного синяка. Саваофцы глазели на это нелепое и диковинноепроисшествие, словно соблюдали некий обряд. Глазели, и только: в них небыло ни капли того одушевленного воображения, которое побуждаетлюбопытствовать и размышлять, а то бы вокруг этих таинственных событийнародилась своя религия. Но саваофцы жили помимо всякой религии: самыедикие и простые христианские верования и те не прижились бы на этой скале.У них не было ни алтаря, ни жреца, ни жертвоприношений; просто народкаждый день к семи вечера стекался к станционному сараю и возносил взаменмолитвы смутное и вялое изумление. В этот июньский вечер Главный Кондуктор, которого саваофцы считали быбогом, если б бог им был нужен, повелел, дабы семичасовой поезд сгрузиллюдей (или нелюдь) в Саваофе. В две минуты восьмого Перси Вашингтон и ДжонТ.Ангер сошли с подножки, промелькнули перед завороженными, распахнутыми, испуганными глазами двенадцати мужчин, уселись в коляску, которая явиласьниоткуда, и уехали. Через полчаса, когда полумрак сгустился дотемна, молчаливый кучер-негрокликнул что-то черное впереди. На окрик вспыхнул рдяный диск, словновоспаленный глаз злобно уставился из непроглядной тьмы. Они подъехалиближе, и Джон понял, что это задний фонарь автомобиля, громадного ироскошного. Металл его корпуса отливал никелем и отблескивал серебром; втулки искрились зелено-желтым геометрическим узором - бисерным, а может, и самоцветным, - Джон не рискнул гадать. Два негра в расшитых ливреях, как с картины лондонской королевскойпроцессии, стояли навытяжку у автомобиля и приветствовали молодых людей, вылезших из коляски, на языке, непонятном гостю, но похожем на исконноенегритянское наречие Юга. - Садись, - сказал Перси приятелю, когда их чемоданы забросили наэбеновую крышу лимузина. - Жаль, что пришлось тебя слегка протрясти, носам понимаешь - куда ж с таким автомобилем на глаза пассажирам или этомуразнесчастному саваофскому отребью. - Ух ты! Ну и авто! - вырвалось у Джона при виде внутреннего убранстваавтомобиля. Его взгляду предстала парчовая обивка, сплошь затканнаятонкими шелковыми узорами, вся в крапинках драгоценных камней. Приятели развалились в кресельных сиденьях, пышный ворс которыхпереливался всеми оттенками страусиного пера. - Ну и авто! - повторил изумленный Джон. - Колымага-то? - рассмеялся Перси. - Да это старая рухлядь, она у насдля поездок на станцию. Тем временем автомобиль мчался в темноте по направлению к перевалу. - Через полтора часа будем на месте, - сказал Перси, взглянув на часы.- Кстати уж скажу тебе, что ничего подобного ты в жизни не видел. Если и все прочее было под стать автомобилю, то Джона в самом делеожидало необычайное. В Геенне простодушно и благочестиво преклонялисьперед богатством с пеленок, всей душой чтили его, и не дай бог Джоннарушил бы эту заповедь умиления - родители отреклись бы от него, нестерпев такого кощунства. Они достигли ущелья, углубились в него, и дорога почти сразу сталаухабистой. - Если б сюда пробивалась луна, посмотрел бы ты, какое ущелье, - сказалПерси, щурясь в темное окошко. Он что-то приказал в микрофон, и лакей тутже включил прожектор, мощным лучом хлестнувши" по горным склонам. - Видишь, кругом осыпи. Обычный мотор разнесло бы на куски в полчаса.Не зная дороги, здесь и на танке-то едва проберешься. Вот заметь, вверхпошло. Чувствовалось, что они едут в гору. Через минуту-другую автомобильвынырнул у гребня, и вдали мелькнула бледная, юная луна. Внезапно ониостановились, и вокруг возникли из темноты какие-то фигуры - снова негры.Молодых людей приветствовали все на том же полувнятном наречии; затемнегры принялись за работу и зацепили крючья четырех гигантских тросов, свисавших откуда-то сверху, за ступицы огромных самоцветных колес.Раздалось " Э-гей! " - и Джон ощутил, как автомобиль медленно оторвался отземли и взмыл ввысь - над самыми высокими скалами с обеих сторон, и ещевыше, и под ними открылась лунная долина, такая непохожая на покинутоекремнистое крутогорье. Справа высилась скала - а потом и ее не стало, кругом было чистое небо. Очевидно, они перенеслись за каменное лезвие высокого горного отрога ивсе еще поднимались. И тут же стали спускаться и наконец, подпрыгнув, приземлились на равнине. - Остальное пустяки, - сказал Перси, глянув в окно. - Отсюда всего пятьмиль, и дорога паша собственная - брусчатка - до самого дома. Как говорятотец, здесь Соединенные Штаты кончаются. - Мы разве в Канаде? - Нет, зачем же. Мы в Монтане, в Скалистых горах. Только вот этих пятиквадратных миль нет ни на одной карте. - А почему? Пропустили? - Да нет, - усмехнулся Перси, - три раза нас пробовали засечь. Первыйраз мой дед подкупил все геодезическое управление; другой раз ему удалосьподправить официальную карту - и пятнадцать лет никто не совался. Зато впоследний раз была сущая морока. Отец мой соорудил сильнейшееискусственное магнитное поле, чтобы отклонить их компасы. Он изготовилцелую партию геодезических приборов с изъяном, таких, чтоб пропускали этоместо, и подменил точные. Еще он отвел реку, и на берегу сделали кой-какиепостройки - чтоб казалось, будто это городок в долине, от нас за десятьмиль. В общем, отец мой только одного боится, - закончил он, - одна толькои есть для нас опасность в мире. - Какая? Перси перешел на шепот. - Аэропланы, - вздохнул он. - У нас есть с полдюжины зениток, и покасправляемся - правда, несколько убитых и много пленных. Мы-то с отцомпонимаем, что это в порядке вещей, а мама с девочками огорчаются. Но вдругой раз все может обернуться не так благополучно. Зеленая луна сияла из-за мохнатых облаков, которые стелились перед неюв изумрудном небе, словно драгоценные восточные ткани пред очамитатарского хана. Джону померещилось, что сейчас день и что он видит в небеавиаторов, сыплющих с борта назидательные брошюрки и лекарственныерекламки, обнадеживая унылое деревенское захолустье. Ему показалось, будтоони парят и вглядываются - разглядывают то, что он сейчас увидит, - апотом? А потом их как-нибудь хитростью заманивают на землю и держат доскончания дней в заточении: ни тебе лекарств, ни брошюрок. Или, еслизаманить не удается, откуда-то вылетает клуб дыма, рвется снаряд, аэропланобрушивается наземь, а мать и сестры Перси " огорчаются"? Джон встряхнулголовой, и глухой смешок сорвался с его губ. Какие за всем этим кроютсяжестокости? Как властвует этот странный Крез? Что это за жуткая, вызолоченная тайна?.. Шерстистые облака уплыли, и горная ночь была яснее дня. Огромные шиныкатили по ровной брусчатке; дорога обогнула тихое, залитое луной озеро иуглубилась в прохладный, смолистый мрак сосновой рощицы; затем вывела налуг, и Джон вскрикнул от восторга, а Перси коротко заметил: " Приехали". Осиянный звездным светом, на берегу озера стоял дивный дворец, вполвысоты горы, к которой он прильнул во всей своей мраморной прелести, ровно и мягко врисовываясь в густой нагорный сосняк. Бесчисленные башенки, ажурные кружева косых балюстрад, узорная прорезь тысячи треугольных, квадратных, шестиугольных окон, излучавших золотистый свет, зыбкоесмешенье синих теневых полос со звездными струями - все это отдалосьтрепетным аккордом в душе Джона. Верхушка одной из башен, самой высокой иисчерна-темной снизу, была увенчана сказочным сонмом огней, и когда Джонвозвел к ним очарованный взгляд, до земли донеслось томное пение скрипок: таких изнеженных созвучий он никогда еще не слышал. Автомобиль остановилсяперед просторным и длинным мраморным сходом, овеянным ароматами цветов. Заверхней ступенью бесшумно распахнулись стрельчатые двери, и в ночь хлынулянтарный свет, озаривший великолепный силуэт темноволосой дамы с высокойпрической. Она простерла к ним руки. - Мама, - произнес Перси, - это мой друг, Джон Ангер из Геенны. В памяти Джона этот первый вечер остался сумятицей красок, мгновенных, впечатлений, музыки, нежной, как любовное признанье; чарующим хороводомбликов и теней, мельканьем движений и лиц. Вспоминался статный седоймужчина, подносивший к губам хрустальный на золотой ножке фиал смногоцветным питьем. Вспоминалась девушка в одеянии феи, с лилейнымличиком, с сапфирами в волосах. Вспоминался пышный покой, где плотные, золотые стены уступали легкому нажатию руки; и покой, подобныйплатоновскому " узилищу идей" - сверху донизу устланный сплошным алмазнымслоем, бриллиантами всех форм и размеров: с фиолетовыми светильниками поуглам, он слепил белизной, ни с чем не сравнимой, превыше человеческихпомыслов и мечтаний. Приятели брели чередой покоев. Под ногами у них вспыхивали узоры: тобуйная цветовая смесь, то пастельные разводы, то белоснежная глубина, томозаичные арабески, наверно, скопированные в какой-нибудь адриатическоймечети. Под толстым хрустальным настилом расходились сине-зеленые струи, ав них, между радужными сгустками водорослей, мелькали пестрые рыбы. Онишагали по разноцветным и разнообразным мехам, шли по коридорам, выложеннымот пола до потолка чистейшей слоновой костью, сплошной, словно изгигантских бивней динозавров, вымерших задолго до появления человека... Потом они как-то вдруг оказались за столом - и тарелки былицельнобриллиантовые, в два тончайших слоя с прокладкой изумруднойфилиграни, будто вырезанные из воздуха. Коридоры источали тихую тягучуюмузыку - и пуховое кресло, слитое с его спиной, нежило и дурманило его, аон пил свой первый стакан портвейна. Сквозь дремоту он пытался ответить начей-то вопрос - но липучая медвяная нега была поволокой сна: камни, ткани, вина, золото - все расплывалось у него, в глазах сладостным туманом... - Да, - отозвался он из последних сил, - да, там у нас, конечно, припекает. Он даже чуть подхихикнул; а потом, не шелохнувшись и не противясь, словно бы отплыл от стола и от мороженого, алого, как сон... Он уснул. Он открыл глаза и почувствовал, что проспал несколько часов. Он был вбольшой тихой комнате с агатовыми панелями и тусклой подсветкой, такойслабой, такой мягкой. Его юный хозяин стоял над ним. - Ты уснул за обедом, - сказал Перси. - Я и сам чуть не уснул, так былоприятно слегка отдохнуть в нормальной обстановке после года в колледже.Пока ты спал, слуги тебя раздели и выкупали. - Я в постели или на облаке? - выговорил Джон. - Перси, Перси, неуходи, мне надо извиниться перед тобой. - За что? - Что я не поверил тебе про алмаз больше отеля " Риц". Перси улыбнулся. - Я так и думал, что ты не поверишь. Это ведь гора. - Какая гора? - Возле которой дворец. " Она не так уж и велика. Но земли и камня наней всего футов пятьдесят, а остальное - алмаз. Сплошной алмаз чистойводы, цельная кубическая миля. Ты слушаешь? Скажи... Но Джон Т.Ангер снова уснул. 3 Настало утро. Просыпаясь, он ощутил, как спальня сразу наполниласьсолнцем. Эбеновые панели раздвинулись, и дневной свет хлынул во всю стену.Огромный негр в белой ливрее стоял у его постели. - Добрый вечер, - пробормотал Джон, силясь очнуться от сонной одури. - Доброе утро, сэр. Примете ванну, сэр? Нет, не вставайте, я сейчас всесделаю, только будьте добры, расстегните пижаму - вот так. Благодарю вас, сэр. С покорного Джона совлекли пижаму. Ему было забавно и приятно, оножидал оказаться на руках у этого услужливого черного Гаргантюа, но нетут-то было: ложе его медленно накренилось, и он, слегка оторопев, покатился к стене; обивка раздалась, он проскользил два ярда побархатистому скосу и погрузился в упоительно теплую воду. Он огляделся. Спуск или скат, по которому он соскользнул, свернулся втрубку и исчез. Он был в другой комнате и сидел по горло в бассейне, голова над краем. Его окружал синий аквариум: за стенами комнаты и подбассейном в янтарных лучах резвились рыбы, спокойно проплывая возле егоног, отделенных лишь слоем хрусталя. Солнечный свет пробивался сверхусквозь сине-зеленое стекло. - Полагаю, сэр, что нынче утром вам для начала будет в самый разгорячая розовая вода с мыльной пеной - а потом, пожалуй, холодная морская. Это над ним склонился негр. - Да, - нелепо ухмыльнувшись, согласился Джон, - вот именно. Не с его жалкими и непритязательными привычками распоряжаться такимкупаньем - это было бы по меньшей мере самонадеянно, а то и попростубессовестно. Негр нажал кнопку, и сверху хлынул теплый ливень; Джон сразу сообразил, что это забил фонтанчик у края бассейна. Вода стала бледно-розовой, изчетырех моржовых рылец по углам брызнули мыльные струи. Дюжина маленькихбортовых вертушек в минуту взбила облако сверкающей радужно-розовой пены, которая нежно окутала его, блистая и пузырясь. - Может, запустить синема, сэр? - почтительно предложил негр. - Ваппарат нынче заряжена хорошая смешная лента, а желаете, я сейчас заменюна серьезную. - Нет, спасибо, - вежливо, но твердо отозвался Джон. Слишком приятнабыла ему ванна, и отвлекаться не стоило. Но отвлечься все-таки пришлось.Через мгновение его слух заполнился совсем близким мелодическим журчаньемфлейт, прохладно-зеленоватым, как сама ванная, и мелодию их велопузырчатое пикколо, ажурное, словно мыльное кружево, ласково облекавшееего. Взбодренный прохладной морской водой и холодным пресным душем, он вылезиз бассейна, был укутан в мохнатый халат, уложен на пушистую кушетку ирастерт маслом, спиртом и ароматами. Переместившись в уютное кресло, онбыл побрит и подстрижен. - Мистер Перси ждет вас в гостиной, - сообщил негр, закончив процедуры.- Меня зовут Джигзэм, мистер Ангер, сэр. Я буду прислуживать мистеруАнгеру по утрам. И Джон вышел в солнечную гостиную, где был накрыт завтрак и Перси, вослепительно белых лайковых бриджах, курил, откинувшись в кресле. 4 За завтраком Перси вкратце поведал Джону историю семьи Вашингтонов. Отец нынешнего главы семьи, прямой потомок Джорджа Вашингтона и лордаБалтимора, был родом из Виргинии. К концу Гражданской войны емуисполнилось двадцать пять; он имел чин полковника, опустошенную плантациюи тысячу долларов золотом. Фитцнорман Калпеппер Вашингтон - так звался молодой полковник - решилоставить недвижимость в Виргинии младшему брату и податься на Запад. Онотобрал две дюжины негров - разумеется, преданных ему до обожания, - икупил двадцать пять железнодорожных билетов; от имени негров можно былонаарендовать земли и заняться скотоводством. В Монтане он поистратился за месяц, и дела пошли совсем скверно; тут-товсе и случилось. Он поехал в горы, заблудился, остался без еды ипроголодал день. Ружья при нем не было, и в погоне за белкой он заметил, что та держит в зубах что-то блестящее. Белке не было суждено утолитьсобой его голод: она скрылась в дупло, но обронила свою ношу. Фитцнорманприсел в печальном раздумье и заметил рядом в траве какое-то мерцание. Задесять секунд аппетит его пропал, а капитал возрос до ста тысяч долларов.Белка, никак не желавшая попасть к нему в желудок, одарила его затокрупным бриллиантом чистой воды. Ближе к ночи он отыскал свой лагерь; еще через полсуток всемужчины-негры вгрызались в гору возле беличьего дупла. Он сказал им, чтонапал на жилу горного хрусталя. Вряд ли хоть двоим из них случалось видетьалмазы - и то маленькие, и ему поверили без лишних слов. Когда он понял, на что наткнулся, начались затруднения. Гора оказалась алмазом - цельным, сплошным алмазом. Он набил сверкающими образчиками четыре седельные сумкии поскакал в Сент-Пол. Там он сбыл с рук полдюжины мелких камней, а когдавытащил один побольше, скупщик упал в обморок, и Фитцнормана арестоваликак нарушителя общественного спокойствия. Он сбежал из тюрьмы и добралсяпоездом до Нью-Йорка, где продал несколько алмазов средней величиныпримерно за двести тысяч долларов золотом. Крупные он не рискнулпоказывать - и покинул Нью-Йорк как раз вовремя. Среди ювелиров началосьстрашное волнение - не оттого, что бриллианты были крупные, а потому, чтоони появились неизвестно откуда. Поползли дикие слухи, будто вКэтскильских горах, в Нью-Джерси, на Лонг-Айленде, под Вашингтон-скверобнаружились алмазные залежи. Из Нью-Йорка что ни час отбывали специальныепоезда: люди с кирками и совками разыскивали окрестные Эльдорадо. Но кэтому времени Фитцнорман уже катил назад в Монтану. Прошло еще две недели, и он подсчитал, что все мировые алмазные копи, вместе взятые, вряд ли сравнятся с его горой. И в точности оценить ее былоневозможно: ведь это цельный алмаз, и если так и пустить его на продажу, то он не только задавит рынок - в мире просто не хватит золота, чтобыкупить его десятую часть. Да и кому нужен такой неимоверный бриллиант? Странная выходила история. Богаче его человека никогда и нигде не было- но чего стоит все его богатство? Если его тайна раскроется - почемзнать, что сделает государство, чтобы избежать золотой и бриллиантовойлихорадки? Скорее всего, его собственность реквизируют и установятмонополию. Оставалось только одно - распродавать гору втайне. Он вызвал с Юга младшего брата и препоручил ему черных - тем былоневдомек, что рабство упразднено. Для пущей надежности им прочиталисамодельную декларацию о том, что генерал Форрест собрал рассеянные южныеармии и в решающей битве разгромил врага. Негры ничуть не усомнились вэтом. Они единогласно признали, что это очень хорошо, и устроилиблагодарственное радение. Фитцнорман захватил с собой сотню тысяч долларов, два чемодана снеотделанными алмазами, крупными и помельче, и отплыл в чужие края. ВРоссию его доставила китайская джонка: через шесть месяцев он был уже вСанкт-Петербурге. Он снял невзрачную комнатенку и тут же отправился кпридворному ювелиру с известием, что у него есть алмаз для государя. Онпробыл в Санкт-Петербурге две недели, спасаясь от убийц постояннымипереездами, и за это время всего три-четыре раза прикоснулся к своимчемоданам. Пообещав воротиться через год с гранеными камнями покрупнее, он былотпущен в Индию. Но еще до этого императорское казначейство перевело начетыре разных счета в американских банках пятнадцать миллионов долларов. Он вернулся в Америку в 1868 году, пропутешествовав больше двух лет. Онпобывал в столицах двадцати двух стран мира и имел беседы с пятьюимператорами, одиннадцатью королями, тремя принцами, шахом, ханом исултаном. Свое состояние Фитцнорман к этому времени исчислял в миллиарддолларов. Перед его тайной сами собой возникали все новые заслоны. Кактолько он выпускал на свет какой-нибудь крупный бриллиант, тот черезнеделю обрастал легендами, полными роковых совпадений, интриг, революций ивойн - такой длины, что родословную его можно было проследить до ПервогоВавилонского царства. С 1870-го до 1900-го - года смерти Фитцнормана - его история писаназолотыми буквами. Были, конечно, и побочные происшествия: он сбивал столку топографов, женился на виргинской уроженке, которая родила емуединственного сына; пришлось, ввиду прискорбных осложнений, устранитьбрата: он, к сожалению, пил без удержу и спьяну распускал язык. Но это инемногие другие убийства не омрачили счастливых времен роста и прогресса. Перед самой смертью Фитцнорман повел дело по-новому: оставив в резервевсего несколько миллионов долларов, он на остальные оптом закупил редкиевещества и разместил их в банковских сейфах по всему миру под видомантикварных коллекций. Сын его, Брэддок Тарлтон Вашингтон, развил ту жеидею. Он обменял вещества на редчайший из всех элементов - радий, - такчто миллиард долларов помещался у него в сигарной коробке. Через три года после смерти Фитцнормана его сын Брэддок решил, что делопора закрывать. Они с отцом выкачали из горы столько денег, что подсчитатьих в точности было уже невозможно. Шифрованные записи в его блокнотеобозначали, сколько примерно радия хранится в каждом из тысячи банков, вкоторых он был вкладчиком, и на какие фамилии оформлены счета. И он сделалсамое простое - запечатал свои алмазные копи. Да, запечатал копи. Добытого хватит нескольким поколениям Вашингтоновна самую роскошную жизнь. Оставалось только беречь свою тайну: если онаоткроется, будет паника, и все вкладчики всего мира, с Вашингтонами воглаве, станут нищими. У такой вот семьи в гостях оказался Джон Т.Ангер. И такую вот повестьон услышал наутро по приезде в отведенной ему серебряной гостиной. 5 После завтрака Джон вышел на высокое крыльцо и стал с любопытствомосматриваться. Вся долина, от алмазной горы до гранитного пика за пятьмиль, была подернута золотистой утренней дымкой, млевшей над мягкимилуговыми склонами, над озерами и садами. Купы вязов скапливали легкуютень, и эти теневые островки были до странности непохожи на сине-зеленыйсосняк по взгорьям. На глазах у Джона три олененка цепочкой выскочили изкущи в полумиле от дворца и веселой трусцой скрылись в ребристом полумракесоседнего перелеска. Если бы среди деревьев показался козлоногий сатир сосвирелью или в зелени мелькнула розовая нагота светлокудрой дриады, Джонничуть бы не удивился. В тихом уповании на чудо он сошел по мраморным ступеням, чутьпотревожив внизу дремоту двух лоснистых русских волкодавов, и доверилсядорожке в синих и белых плитках, которая вела неведомо куда. Ему было несказанно хорошо. Юность - блаженная и ущербная пора: юные неживут в настоящем, а примеряют его к своему блистательному воображаемомубудущему; цветы и золото, девушки и звезды - лишь предзнаменования ипредвестия этой недостижимой, несравненной юной мечты. Джон обогнул благоуханные розовые заросли, пошел прямиком через парк инабрел на мшистую лужайку. Ему никогда не случалось лежать на мху, и онрешил проверить, правду ли об этом пишут. Вдруг он увидел, что навстречуему по траве идет девушка, самая красивая на свете. На ней было легкое белое платье чуть ниже колен и веночек из резеды, перевитый сапфирными нитями. Ее босые розовые ножки отрясали росу с травы.Она была младше Джона - лет шестнадцати. - Здравствуйте, - нежно позвала она. - Я - Кисмина. Что было Джону до ее имени! Он приблизился к ней, ступая все осторожнее- не наступить бы на ее босые пальчики. - Мы с вами еще не виделись, - сказал ее нежный голос, а синие глазаприбавили: " И как же вы много потеряли!.." - Вчера вечером вы видели моюсестру Жасмину. А я отравилась салатным листом, - продолжал голосок, аглаза говорили: " Я всегда такая прелесть - и больная и здоровая". " Я не могу на вас налюбоваться, - высказали глаза Джона, - я и самвижу, какая вы..." - Добрый день, - сказал его голос. - Надеюсь, сегодня вы ужепоправились. - " Вы чудесная", - досказал его трепетный взгляд. Джон заметил, что они снова идут по дорожке. Она предложила присесть намох, и он уже не мог понять, мягко ему или нет. К женщинам он был придирчив. Пустяковый изъян - будь то широкаящиколотка, низкий голос или даже очки - отрезвлял его до полногобезразличия. И вот впервые в жизни рядом с ним была девушка, которая, наего взгляд, воплощала истое совершенство. - А вы из восточных штатов? - мило поинтересовалась Кисмина. - Нет, - честно сказал Джон. - Я из Геенны. Или это слово ей ничего не говорило, или она не знала, как бы на этопомилее отозваться, но она промолчала. - А я осенью поеду учиться на Восток, - сказала она. - Как вы думаете, мне там понравится? Я в Нью-Йорк поеду, в пансион мисс Балдж. У нее оченьстрого, но на уик-энды меня все равно будут отпускать домой - у нас свойдом в Нью-Йорке, - а то папа слышал, что там девушки прогуливаются парамии следят друг за другом. - Ваш отец считает, что вы особенные, - заметил Джон. - Мы и есть особенные, - отвечала она, и глаза ее гордо сверкнули. -Нас никогда не наказывали. Папа сказал, что нас нельзя наказывать. Однаждымоя сестра Жасмина, когда была еще маленькая, столкнула его с лестницы - ион встал, захромал и пошел. А мама - вы знаете, она так поразилась, -продолжала Кисмина, - когда услышала, что вы - ну, оттуда. Она сказала, что в детстве ей говорили - ну, сами понимаете, она родом испанка ивоспитана по-старинному. - А вы ведь здесь не все время живете? - спросил Джон, стараясь непоказать, что слова Кисмины его укололи. Ему как будто подчеркнутонамекнули, что он провинциал. - Перси, Жасмина и я проводим здесь каждое лето, только будущим летомЖасмина поедет в Ньюпорт, а потом, осенью, даже в Лондон. Ее ко дворупредставят. - А знаете, - помялся Джон, - я было сперва подумал, что вы такаяпростая, а вы очень даже светская. - Ой, вовсе нет, - вскрикнула она. - Ой, не дай бог. По-моему, онитакие все ужасно вульгарные, правда же? Вовсе я не светская, ни чуточки.Еще так скажете, и я сейчас заплачу. Она так огорчилась, что у нее губы задрожали. Джону пришлось датьзадний ход. - Ну что вы, это я просто так, просто пошутил. - Да нет, потому что, если бы и светская, - не унималась она, - тоничего, пусть. Но ведь нет же. Я такая неопытная, совсем девочка. Никурить не умею, ни пить и читаю одни стихи. В математике и в химии нупрямо ничего не смыслю. И одеваюсь очень-очень просто, совсем почти никакне одеваюсь. Вот уж кто не светская, так это я. По-моему, девушки должнырасти, как цветы, и радоваться жизни. - Я тоже так думаю, - от души согласился Джон. Кисмина повеселела. Она улыбнулась ему, и непролитая слезинка скатиласьс ее ресниц. - Вы хороший, - доверительно прошептала она. - А вы все время будете сПерси или немножечко и со мной? Вы только представьте - я ведьсовсем-совсем ничего ни про что не знаю. Даже никто в меня еще невлюблялся. Да я и вообще-то мальчиков не видела - одного Перси. И я такбежала сюда, чтоб скорее с вами повидаться. Крайне польщенный, Джон отвесил глубокий поклон, как его научили вГеенне, в танцклассе. - А сейчас давайте пойдем, - пролепетала Кисмина. - Мне нужно водиннадцать быть у мамы. Вы даже ни разу не попробовали меня поцеловать. Ая думала, мальчики теперь все такие... Джон горделиво расправил грудь. - Есть и такие, - сказал он, - но я не такой. И девушки у нас в Гееннеэтого не позволяют. И они рядышком побрели ко двору. 6 Брэддок Вашингтон предстал Джону в ярком солнечном свете. Ему было летсорок с лишним, лицо строгое и гладкое, сам коренастый. По утрам от негопахло конюшней - холеными лошадьми. В руке он держал простую березовуютрость с опаловой рукоятью. Они с Перси водили Джона по здешним владениям. - Вон там живут рабы, - его трость обратилась влево, к мраморнойобители, изящно-готические очертания которой вливались в горный склон. -Когда я был молод, на меня накатил нелепейший, бредовый идеализм. И яустроил им роскошную жизнь. Странно сказать, что у них при каждой комнатебыла кафельная ванная. - Вероятно, - заметил Джон, посмеиваясь, - они ссыпали в ванны уголь.Мистер Шнитцлер-Мэрфи как-то рассказывал мне... - До мистера Шнитцлера-Мэрфи и его рассказов лично мне нет никакогодела, - холодно прервал его Брэддок Вашингтон. - Нет, мои рабы в ванныуголь не ссыпали. Им было ведено мыться с головы до ног каждый день, и онимылись. Попробовали бы не мыться - я бы их искупал в серной кислоте. Япрекратил все это по совершенно другой причине. Кое-кто из них простудилсяи умер. Вода для некоторых людских пород опасна - годится разве что какпитье. Джон рассмеялся было, но передумал и понятливо кивнул. БрэддокВашингтон был человек опасный. - Все эти негры - потомки тех, кого мой отец забрал с Собой сюда, наСевер. Сейчас их сотни две с половиной. Вы, должно быть, заметили: они такдолго прожили вдали от мира, что даже разговаривать стали на нескольконевнятном наречии. Впрочем, некоторые говорят и по-английски: мойсекретарь и еще двое-трое слуг. - А это поле для гольфа, - сказал он, проходя по бархатной вечнозеленойтраве. - Как видите, сплошной покров - ни плешин, ни тропинок, ни рытвин. Джону досталась милостивая улыбка. - Как дела с пленными, отец, много их? - внезапно спросил Перси. Брэддок Вашингтон споткнулся и выругался. - Одним меньше, чем надо, - сумрачно выговорил он и, помедлив, добавил: - Тут у нас были неприятности. - Да, мать мне говорила, - воскликнул Перси. - Тот учитель-итальянец... - Ужасное упущение, - гневно сказал Брэддок Вашингтон. - Конечно, врядли он от нас уйдет. Может быть, он заблудился в лесу или упал с обрыва.Пусть даже и спасся - будем надеяться, что никто ему не поверит. Ивсе-таки я отправил за ним по окрестным городам человек двадцать. - И что же? - Да как сказать. Четырнадцать из них сообщили моему агенту, чтоприкончили человека, отвечающего описанию; они, правда, гонятся занаградой... Перед ними была плотно зарешеченная впадина размером с большуюкарусель. Брэддок Вашингтон поманил Джона и указал тростью на решетку.Джон подошел и глянул вниз. Оттуда взметнулись выкрики. - Давай к нам в преисподнюю! - Алло, паренек, как там погодка наверху? - Эй! Кидай веревку! - Не захватил с собой вчерашнего пирожка или хоть сандвичей? - Слышь, малый, столкни-ка нам сюда того типа, увидишь, что будет! - Врежь ему разок за меня, а? В глубине было темно, но, судя по немудрящему оптимизму и грубоватомузадору, голоса принадлежали американцам из простых, не привыкших унывать.Мистер Вашингтон коснулся тростью незримой кнопки в траве, и внутренностьямы осветилась. - Это те отважные путешественники, которые имели несчастье открытьЭльдорадо, - заметил он. У ног их разверзлась пропасть, словно чаша с отвесными, остекленнымикраями; на слегка вогнутом дне ее стояли десятка два мужчин в полувоенныхкостюмах авиаторов. Запрокинутые лица - гневные, злобные, угрюмые, бесшабашно-насмешливые - обросли донельзя; некоторые пленники заметноисчахли, но большей частью вид у них был сытый и бодрый. Брэддок Вашингтон придвинул плетеное кресло к самой решетке и уселся. - Ну, как дела, ребята? - дружелюбно спросил он. Ему отвечал дружный хор - смолчали только вконец отчаявшиеся, - исолнечное утро огласилось яростной руганью, которую, впрочем, БрэддокВашингтон выслушал вполне невозмутимо. Когда все затихло, он снова поднялголос: - Надумали, что мне с вами делать? В ответ донеслось несколько выкриков. - А, чем здесь плохо? - Нам бы только наверх, а там сами дорогу найдем! Брэддок Вашингтон подождал, пока они опять успокоятся. Потом он сказал: - Я уже все вам объяснил. Вы мне здесь ни к чему. Лучше бы нам с ваминикогда не встречаться. Всему виною ваше собственное любопытство, но яготов обсуждать с вами любой приемлемый для меня способ выйти иззатруднения. Однако до тех пор, пока вы будете заниматься рытьем подземныхходов - да, я знаю про тот, который вы начали рыть, - мы с места несдвинемся. Не так уж вам здесь плохо, как вы изображаете, и напрасно всеэто нытье о разлуке с близкими. Если бы вас так заботили ваши близкие, выникогда не стали бы авиаторами. Высокий пилот отделился от прочих и поднял руку, взывая к своемутюремщику. - Позвольте вас спросить! - крикнул он. - Вот, по-вашему, вы человексправедливый? - Какой вздор! С какой стати я буду к вам справедлив? Вы бы еще от котапотребовали справедливости к мышам. При этом сухом замечании два десятка мышей понурились, но высокий всеже продолжал. - Ладно! - крикнул он. - Это уже было обговорено. Вы не жалостливый, выне справедливый, но вы хоть человек, с этим-то вы не спорите - попробуйте, поставьте себя на наше место и подумайте, как это... как это... как это... - Как это - что дальше? - холодно осведомился Вашингтон. - Как это бессмысленно... - Смотря для кого. - Ну - как жестоко... - Был уже об этом, разговор. Жестокость - пустое слово, когда дело идето самозащите. Вы воевали и сами это знаете. Что-нибудь поновее. - Ну хорошо, тогда как глупо... - Пожалуй, глуповато, - признал Вашингтон. - Но что прикажете делать? Япредлагал всем желающим безболезненную смерть. Я предлагал похитить идоставить сюда ваших жен, невест, детей и матерей. Я согласен расширитьваше подземное помещение, согласен кормить и одевать вас до конца вашихдней. Если б можно было начисто лишить вас памяти, вы бы все у меня тут жебыли оперированы и переброшены подальше от моих владений. Больше я поканичего не могу придумать. - А может, поверите нам на слово, что мы болтать не станем? - выкрикнулкто-то. - Если это предложение, то несерьезное, - пренебрежительно отозвалсяВашингтон. - Я взял одного из вас наверх, учить мою дочь итальянскому. Напрошлой неделе он сбежал. Две дюжины глоток испустили восторженный вопль; началось буйноеликование. В припадке веселья узники приплясывали, хлопали в ладоши, дурашливо гоготали, тузили друг друга, а иные даже взбегали по отвесномустеклу и грохались задом об пол. Высокий затянул песню, и все подхватили: Эх, повесим кайзера На зеленой яблоньке. Брэддок Вашингтон хладнокровно переждал, пока они допели. - Вот видите, - сказал он, когда восторги поутихли, - я на вас ничутьне озлоблен. Мне приятно, что вы радуетесь. Поэтому я и недосказал. Этого- как его... Кричтикьелло? - подстрелили четырнадцать моих агентов. Было неясно, что речь идет о четырнадцати мертвецах, и ликование тут жеулеглось. - Но так или иначе, - гневно повысил голос Вашингтон, - он попыталсясбежать. И после этого вы думаете, что я рискну поверить кому-нибудь извас? Снизу снова кричали наперебой. - А как же! - Китайский дочка учить не хочет? - Эй, я умею по-итальянски! Моя мать оттуда родом! - Может, ей сначала надо по-нашенски? - Это, что ли, та, синеглазая? Зачем ей итальянский, я ее кой-чемупоинтереснее научу! - А я знаю такие ирландские песни - сам пою, сам поддаю! Мистер Вашингтон вдруг протянул трость, надавил кнопку в траве - ипропасть погасла, осталась только впадина и черные зубья решетки. - Эй, - позвали снизу, - вы что же, так и уйдете? Благословить забыли! Но мистер Вашингтон с двумя юношами уже шествовал по полю для гольфа кдевятой лунке, словно и яма и узники просто немного мешали ему играть и онлегко миновал эту помеху. 7 Под сенью алмазной горы тянулся июль с его глухими ночами и теплыми, парными днями. Джон с Кисминой были влюблены друг в друга. Он не знал, чтоподаренный им золотой футбольный медальон с надписью " Pro deo et Patria etSt.Midas" [" За бога, отечество и св.Мидаса" (лат.)] покоится на платиновойцепочке у ее сердца. Между тем так оно и было. А она тоже не ведала, чтокрупный сапфир, который она как-то обронила из своей простенькой прически, был заботливо уложен в Джонову заветную коробочку. Однажды к вечеру, когда в покое, убранном рубинами и, горностаем, небыло музыки, они провели там час наедине. Он сжимал ее руку, и она такпосмотрела, что с губ у него сорвалось ее имя. Она придвинулась - ипомедлила: - Ты сказал " Кисмина моя", - спросила она, - или просто... Она боялась ошибиться. Вдруг она неправильно расслышала. Целоваться они не умели, но через час это стало неважно. Так прошел вечер. А ночью они лежали в бессонных грезах, перебираяпрошедший день минуту за минутой. Они решили пожениться как можно скорее. 8 Каждый день мистер Вашингтон ходил с мальчиками в лес на охоту или нарыбалку, они играли в гольф на сонном лугу - и Джон всегда уступал победухозяину - или купались в прохладном горном озере. Джон обнаружил, что умистера Вашингтона трудный характер: чужие мысли и мнения его нимало неинтересовали. Миссис Вашингтон всегда глядела свысока и была необщительна, Дочерей своих она явно не жаловала, а в Перси души не чаяла и за обедомбез конца разговаривала с ним по-испански. Старшая дочь Жасмина походила на Кисмину, только ноги чуть кривоваты, акисти и ступни великоваты, - но похожи они с сестрой были только с виду.Жасмина больше всего любила книжки про убогих девочек, ухаживающих завдовыми отцами. По рассказам Кисмины, Жасмина долго пропадала с горя итоски, что кончилась мировая война - а она только собралась было в Европуналаживать солдатское питание. Она чахла день ото дня, и Брэддок Вашингтондаже затеял было новую войну на Балканах, но тут ей попалась фотографияраненых сербов, и как-то у нее пропал ко всему этому интерес. Зато Перси иКисмина, видно, унаследовали от отца высокомерное, сухое и великолепноебезразличие ко всему на свете. Они думали всегда только о себе - строго инеукоснительно. Дворец и долина чаровали Джона своими чудесами. Перси рассказывал, какпо приказанию Брэддока Вашингтона сюда доставили садовода, архитектора, театрального декоратора и французского поэта-декадента, уцелевшего отконца века. Им было ведено распоряжаться неграми по усмотрению, обещанылюбые, какие только бывают, материалы и вообще предписано изобретать какможно смелее. И все они оказались полной бестолочью. Поэт-декадент тут жестал тосковать по весенним парижским бульварам - он что-то намекнул проароматы, орангутангов и слоновую кость, - и только. Декоратор измышлялтрюки и хотел превратить всю долину в парк с аттракционами, а этоВашингтонов не прельщало. Архитектор и садовод прикидывали, как привыкли.То надо так, это - сяк. Зато свою дальнейшую судьбу они решили сами, в одно прекрасное утроскопом свихнувшись после ночи споров о том, где устроить фонтан, - и всевместе очутились в лечебнице для умалишенных: город Уэстпорт, штатКоннектикут. - Но тогда, - полюбопытствовал Джон, - кто же спланировал все вашигостиные и холлы, все подъезды и ванные? - Ты понимаешь, - отвечал Перси, - стыдно сказать, но подвернулся намтакой киношник. Он один из всех привык не считаться с расходами, хотязапихивал салфетку за воротник и не умел ни читать, ни писать. К концу августа Джон начал грустить: скоро в колледж. Они с Кисминойназначили побег на будущий июнь. - Лучше бы, конечно, прямо здесь и пожениться, - вздыхала Кисмина, - норазве папа позволит мне выйти за тебя? А раз так нельзя, то придется ужсбежать. Теперь богатые люди в Америке - прямо хоть не женись: всегда-тонужно оповещать, что венчаешься в старинном уборе. Это значит, на тебенитка подержанного жемчуга и потертые кружева с плеча императрицы Евгении. - Вот-вот, - горячо соглашался Джон. - Был я у Шнитцлеров-Мэрфи, а ихстаршая дочь Гвендолен вышла за одного там - отец его скупил пол-Виргинии.Она написала домой, что он служит в банке и ему ужас как мало платят, а вконце письма; " Слава богу, хоть у меня четыре горничные, кой-каксправляемся". - Ой, как не стыдно, - заметила Кисмина. - Подумать, сколько миллионовлюдей на свете - и рабочие и вообще, - и все обходятся даже с двумягорничными. Как-то под вечер, в самом конце августа, Кисмина обмолвилась фразой, которая все на свете изменила и повергла Джона в ужас. Они были в любимой аллейке, и между поцелуями Джона охватилиромантические предчувствия, очень, на его взгляд, пикантные. - Иной раз мне кажется, что мы так и не поженимся, - грустно сказал он.- Ты из такой богатой, из такой знатной семьи. Ты совсем не такая, какдругие, как бедные девушки. И женюсь я в конце концов на дочерикакого-нибудь зажиточного оптовика-жестянщика из Омахи или Сиу-Сити и будурадоваться на ее полмиллиона. - Дочь оптовика-жестянщика я видела, - заметила Кисмина. - Она бы тебене понравилась. У сестры-была такая подруга, сюда приезжала. - О, так у вас здесь и другие бывали? - удивленно воскликнул Джон. Кисмина как будто пожалела о своих словах. - Да, да, - сказала она, - бывали и другие. - А вы - а ваш отец не боялся, что они как-нибудь проболтаются? - Ну, боялся, конечно, боялся, - отвечала она. - Давай о чем-нибудьдругом, более приятном. Но Джона проняло любопытство. - Более приятном! - возразил он. - А чего тут неприятного? Они вам что, не пришлись по нраву? К его великому удивлению, Кисмина расплакалась. - О-о-ой, они были такие ми-и-илые. Я к ним так привя-а-азывалась. ИЖасмина тоже, а она все равно приглашала. Вот уж этого я не понимаю, ивсе. В сердце Джона зародилось темное подозрение. - Они, значит, проговорились, и ваш отец их ликвидировал? - Если бы хоть так, - пролепетала она. - У отца все заранее решено - аЖасмина все равно писала им, чтобы они приезжали, и им у нас такнра-а-авилось! Она совсем разрыдалась. Ошеломленный жутким открытием, Джон сидел, разинув рот, а по нервам егоот позвоночника шло воробьиное трепыхание. - Вот я и проболталась, а не надо было, - сказала она, вдругуспокоившись и отерев свои темно-синие глаза. - Ты хочешь сказать, что твой отец умерщвлял их еще здесь? Она кивнула. - В конце августа это бывало - или в начале сентября. Чтоб мы успеликак следует с ними порадоваться. - Какой ужас! Да нет, я, наверно, с ума схожу. Неужели ты правда... - Правда, - прервала Кисмина, дернув плечиком. - Нельзя же было держатьих, как этих авиаторов, - нас бы тогда каждый день совесть мучила. И отецочень жалел нас с Жасминой, он все это устраивал раньше, чем мы ожидали.Так что и прощаться было не надо... - Значит, вы их убивали! Ой-ой, - вырвалось у Джона. - И все очень тихо делалось. Им просто давали на ночь многоснотворного, а семьям потом сообщали, что они заболели в Бьюте скарлатинойи умерли. - Но как же, и вы снова приглашали других? - Не приглашала я, - рассердилась Кисмина. - Никого я не приглашала.Это все Жасмина. Зато им здесь было очень хорошо. Она им делала такиечудные подарки под конец. И я, может, тоже буду приглашать - потом, вотстану не такая чувствительная. Какая разница, все равно ведь имкогда-нибудь умирать, а нам уж, значит, никакой радости в жизни. Тыподумай, как бы здесь скучно было, если б никто никогда не приезжал. Папас мамой даже своих лучших друзей не пожалели. - Значит, так, - вскипел Джон, - значит, ты позволяла мне за собойухаживать, и сама меня завлекала, и соглашалась выйти за меня - и все этовремя ты прекрасно знала, что жить мне осталось... - Да нет же, - запротестовала она. - Уже теперь все не так. Сначала -да. Вот ты приехал, что тут поделаешь, и я хотела, чтобы и тебе напоследоки мне тоже было хорошо. А потом я в тебя влюбилась - и мне теперь, правда, так жалко, что тебе... что тебя придется усыпить, хотя лучше пусть усыпят, чем ты будешь целоваться с другой. - Ах, лучше, да? - яростно выкрикнул Джон. - Уж конечно, лучше. И еще мне говорили, что девушке гораздо интереснеес мужчиной, за которого она знает, что не выйдет. Ой, ну зачем, я тебесказала! Я теперь, наверно, все тебе испортила, а мы ведь так радовались, покуда ты не знал. Вот так я и думала, что тебе грустно станет. - Ах, ты так и думала? - Джон трясся от гнева. - Нет уж, хватит с меня.Раз в тебе нет ни чести, ни достоинства, раз ты могла крутить роман почтичто с мертвецом, так я и знать тебя больше не хочу! - Ты не мертвец! - в ужасе встрепенулась она. - Ты никакой не мертвец! Не смей говорить, что я целовалась с мертвецом! - Да я не так сказал! - Нет, ты сказал! Ты сказал, что я целовала мертвеца! - Не говорил я этого! Они оба кричали, и оба разом смолкли: кто-то приближался. Шаги были всеслышнее, розовые кусты раздвинулись: перед ними возникло гладкоеблагородное лицо и проницательные глаза Брэддока Вашингтона. - Кто целовал мертвеца? - поинтересовался он с явным неодобрением. - Никто, - поспешно отвечала Кисмина. - Мы просто шутили. - А почему вы тут болтаетесь вдвоем? - резко спросил он. - Кисмина, тебе сейчас надо... надо читать или играть в гольф с сестрой. Иди читать! Иди играть в гольф! Чтоб я тебя здесь больше не видел! Он кивнул Джону и удалился. - Ну что? - сердито сказала Кисмина, когда его шаги замерли. - Вот тывсе испортил. Теперь нам нельзя больше видеться. Он не позволит. Знал быон, что мы влюблены, он бы тебя отравил! - А мы и не влюблены, хватит! - взбесился Джон. - Это он можетуспокоиться. И не думай, пожалуйста, что я собираюсь здесь оставаться.Через шесть часов я буду за горами - зубами прогрызусь - и поеду к себе наВосток. Они стояли друг против друга, и тут Кисмина подошла к нему вплотную ивзяла его под руку. - И я с тобой. - С ума ты сошла... - Конечно, я с тобой, - отрезала она. - Да ни за что на свете. Ты... - Ладно, - спокойно сказала она. - Тогда мы сейчас догоним папу и все сним обсудим. Джон покорился с вымученной улыбкой. - Хорошо, милая, - сказал он, тщетно силясь изобразить нежность, -хорошо, бежим вместе. В сердце его снова вспыхнула и спокойно разгорелась любовь к ней. Ее унего не отнять - и она готова идти с ним на любой риск. Он обнял ее ижадно поцеловал. Все-таки она его любит: она же его и спасла. Они не спеша вернулись во дворец, обговорив все по дороге. Решено было, что раз Брэддок Вашингтон застал их, то бежать надо завтра же ночью. Ивсе-таки Джон сидел за обедом с пересохшими губами и страшно поперхнулсяложкой павлиньего супа, который угодил ему в левое легкое. Пришлосьперенести его в темно-бирюзовую, устланную соболями гостиную; помощникдворецкого хлопал его по спине, а Перси хохотал до упаду. 9 Далеко за полночь Джон вдруг дернулся во сне и сел на постели, вглядываясь в дремотные завесы, облекавшие комнату. Из черно-синегоквадрата открытого окна донесся какой-то слабый дальний звук, которыйрастворился в ветре, не коснувшись его сознания, затянутого тревожнымиснами. Но вслед за ним отчетливо послышался другой звук, рядом, за стенойспальни - клацанье замка, шаги, шепот, - он не разобрал; живот его свелосудорогой, все тело заныло, он мучительно прислушивался. Потом завеса какбудто отошла, и у двери засквозила тень, выплеск темноты в складкахгардины, фигура корявая и зыбкая, неверная, как отражение в мутном стекле. В приступе решимости или страха Джон нажал кнопку у изголовья - иочутился в полупустом зеленом бассейне: от холодной воды с него вмигсоскочил всякий сон. Пижама намокла; оставляя за собой лужи, он кинулся каквамариновой двери, которая - он знал - вела на парадную лестницуслоновой кости, на площадку второго этажа. Дверь бесшумно распахнулась.Одинокая багряная люстра под высоким куполом освещала роскошный выгиб, точеных ступеней во всей его невыносимой прелести. Джон застыл, пораженныйэтим массивным и безмолвным великолепием: на мокрого человечка обрушились, сметая его, мощные контуры и складки. И тут из распахнувшейся двери егогостиной в холл вынырнули три голых негра - и почти одновременно, когдаДжон в диком ужасе метнулся к лестнице, растворилась другая дверь, вдругом конце коридора, и в просвете лифта появился Брэддок Вашингтон вотороченной мехом куртке и высоких сапогах, натянутых поверх ярко-розовыхпижамных брюк. Три негра - Джон их раньше никогда не видел и мгновенно догадался, чтоэто палачи, - замерли, повернувшись к лифту, откуда раздалась команда: - Сюда! Все трое! Живо! Трое негров мигом заскочили в лифт, дверь задвинулась, стерев световойпрямоугольник, и Джон снова остался один на лестнице. Он бессильно осел нагладкие ступени. Наверно, случилось что-то очень важное, и такая мелочь, как его участь, уже никого не волновала. В чем дело? Негры восстали? Или авиаторыпрорвались сквозь железные прутья решетки? Или, может быть, саваофцыперевалили через горы и пялятся - тускло и уныло - на волшебную долину? Откуда ему было знать. Воздух протрепетал; это лифт взмыл наверх и черезминуту спустился. Наверно, Перси спешил на подмогу отцу, и Джон подумал, что теперь самое время найти Кисмину и сейчас же бежать. Он выждалминуту-другую; потом, поеживаясь от ночной прохлады в своей мокрой пижаме, вернулся к себе в комнату и быстро оделся. Он взбежал по длинному пролетуи свернул в коридор, устланный соболями и ведущий к покоям Кисмины. Дверь ее будуара была распахнута, лампы горели. Кисмина, в пушистомкимоно, стояла, вслушиваясь, у окна и обернулась на беззвучное появлениеДжона. - А, это ты, - прошептала она, кинувшись к нему. - Ты услышал? - Я услышал, как рабы твоего отца... - Да нет, - перебила она. - Аэропланы! - Аэропланы? Ах да, может, я от них и проснулся. - Их дюжина, не меньше. Один сейчас только заслонял луну. Наш часовой ускалы выстрелил, и отец проснулся. Сейчас они у нас получат. - А они ведь недаром прилетели? - Конечно - вот помнишь, тот итальянец... Слова ее заглушил прерывистый орудийный треск. Кисмина вскрикнула, бросилась к туалетному столику, нашарила в ящике монетку и побежала квыключателю. И тут же весь замок погрузился в темноту: она пережглапробки. - Пошли! - позвала она. - Пойдем в сад на крышу, посмотрим! Она запахнулась в накидку, схватила его за руку, и они ощупью отыскалидверь. Несколько шагов - и они уже были в башенном лифте, она нажалаверхнюю кнопку, а он в темноте привлек ее к себе и отыскал губами ее рот.Момент был самый романтический. Они вышли на площадку, белую в звездномсвете. В вышине возле туманной луны, среди встрепанных облачных клочьев, кружилась и кружилась чернокрылая дюжина. Снизу в них метали огненныестрелы, грохотали разрывы. Кисмина радостно захлопала в ладоши, но тут жеперепугалась: аэропланы начали, по какому-то общему сигналу, сбрасыватьбомбы, и вся долина огласилась тяжким звуком и озарилась мертвеннымсветом. Нападающие вскоре стали точнее целиться по зениткам, и одна из нихмгновенно превратилась в громадную головню, дотлевавшую среди зарослейроз. - Кисмина, - позвал Джон, - ты хоть порадуйся, меня чуть-чуть не успелиубить. Если б я не услышал этот сигнальный выстрел, меня бы уже в живых небыло... - Не слышно! - прокричала Кисмина, не отрывая глаз от зрелища. - Тыгромче говори! - Я только говорю, - выкрикнул Джон, - что лучше нам уходить отсюда, пока они дворец не трогают! И вдруг расселся весь портик негритянского жилища: из-под колоннывзметнулось пламя, и осколки мрамора взбороздили озерную гладь. - Рабов там - на пятьдесят тысяч долларов! - вскрикнула Кисмина. - Иэто еще по довоенным ценам. Американцы вообще такие - ни малейшегоуважения к собственности. Джон никак не мог ее увести. Бомбы падали все точнее и точнее, иотвечали им только две зенитки. Очевидно было, что сжатый в огненномкольце гарнизон долго не продержится. - Пойдем! - крикнул Джон, хватая Кисмину за руку, - пойдем скорее. Тыхоть понимаешь, что, если попадешься авиаторам, тебе конец? Она нехотя подчинилась. - Надо только разбудить Жасмину, - сказала она по пути к лифту. Идобавила - восторженно, по-детски: - Мы будем нищие, правда? Как вкнижках. И я буду сирота и совсем свободная. Ни гроша и полная свобода! Ой! - Она остановилась и радостно поцеловала его. - Нет уж, либо ни гроша, либо полная свобода, - мрачно заметил Джон. -Это дело проверенное. По мне, так лучше полная свобода. И ты на всякийслучай ссыпь-ка в карманы свои камни, какие под рукой. Через десять минут обе девушки встретились с Джоном в темном коридоре испустились к главному входу. В последний раз они прошли по роскошнымзалам, задержались на террасе и поглядели на охваченный пламенем дом ипылающие остовы двух аэропланов на том берегу озера. Последняя зенитка всееще упорно стреляла, и нападающие, видимо, не рисковали снижаться, окружаяее фейерверком взрывов, один из которых должен был вот-вот стеретьчернокожий расчет орудия с лица земли. Джон и сестры сошли по мраморным ступеням, круто взяли влево и сталиподниматься по узкой тропке, перевивавшей алмазную гору. Кисмина зналаодин лесистый выступ, где можно укрыться и откуда все будет видно, апотом, когда понадобится, они уйдут потайной тропой, выбитой в скалистомущелье. 10 Часам к трем они добрались до места. Вялая и послушная Жасминанемедленно прикорнула возле толстого дерева, а Джон с Кисминой уселись вобнимку и следили за исходом отчаянного сражения, вспышками озарявшегопепелище там, где еще вчера был зеленый сад. Вскоре после четырехпоследняя зенитка гулко лязгнула и смолкла, испустив алый клуб дыма. Лунапочти зашла, но видно было, как крылатые чудища кругами носятся все ниженад землей. Как только пилоты удостоверятся, что снизу им больше ничего негрозит, они приземлятся, и сумрачному, блистательному царству Вашингтоновнастанет конец. Пальба прекратилась, и долина затихла. Остовы двух аэропланов рдели, как глаза зверя, залегшего в зарослях. Темный и безмолвный дворец был также прекрасен в ночи, как и в лучах солнца, а деревянные трещотки Немезидысотрясали воздух жалобным стрекотом. И Джон почувствовал, что Кисмина, вслед за сестрой, крепко уснула. Время близилось к пяти, когда он заслышал шаги по тропке и, затаивдыхание, пережидал, пока мимо них пройдут. Воздух был пронизан слабымтрепетом, и роса застыла: ясно было, что скоро начнет светать. Шагиотдалились и стихли в высоте за кручей. Джон пошел следом. На полпути кобрывистой вершине деревья расступились: алмазную гору венчала булыжнаяседловина. Перед самым просветом он замедлил шаг: чутье подсказало ему, что впереди люди. Он подобрался к высокому валуну и осторожно выглянулиз-за него. Любопытствовал он не зря, и вот что он увидел. Брэддок Вашингтон стоял неподвижно - ни жеста, ни звука: безжизненныйсилуэт, врезанный в серое небо. На востоке занимался рассвет, устилаяземлю холодной прозеленью, и одинокая фигурка противостояла новому дню. Джон смотрел и видел, что владелец дворца погружен в непроницаемоераздумье; потом он сделал знак неграм, скорчившимся у его ног, поднять сземли носилки. Они распрямились навстречу первому солнечному лучу, заигравшему в бесчисленных гранях огромного, изумительно отшлифованногобриллианта, - и возжегшееся белое сияние было как отблеск утренней звезды.Тяжесть поколебала носильщиков, их мышцы перекатились под влажным глянцемкожи и затвердели - и небесам, как бессильный вызов, предстали теперь тринеподвижные фигурки. И белый человек поднял голову и медленно воздел руки, призывая ковниманию, словно смиряя несметную толпу, но толпы не было, а гора и небооглушительно молчали, и только птицы едва чирикали в ветвях. Фигурка вскалистой седловине возвысила голос, надменный, как прежде. - Эй, там, - прерывисто выкрикнул он. - Эй, там! - Он помедлил своздетыми руками, словно ожидая ответа. Джон силился разглядеть, ктоспускается сверху, но сверху никто не спускался. Над ними было только небои пересвист ветра в кронах деревьев. " Может, Вашингтон молится? -подумалось Джону. - Нет, конечно, так не молятся, так нельзя молиться". - Эй, там, наверху! Голос обрел силу и уверенность. Ни мольбы, ни отчаяния в нем не было.Уж скорее какое-то невероятное снисхождение. - Эй, там... Слова торопились, набегали друг на друга... Джон изо всех силвслушивался, улавливая отрывочные фразы, а голос срывался, гремел, сновасрывался - то мощный и убедительный, то озабоченно-нетерпеливый. И вдругего единственный слушатель начал понимать - и понял, и кровь бросилась емув голову; Брэддок Вашингтон торговался с богом! Да, да, конечно. А бриллиант на носилках был образец, предлагался взадаток. И выкрики становились все понятнее и связнее. Прометей Озлащенныйсвидетельствовал о забытых жертвоприношениях, древних ритуалах, молитвах, устарелых до рождества Христова. Он напомнил богу о дарах, на которыепризревали небеса, - о храмах, воздвигнутых ради спасения городов отморовой язвы, о приношениях миром и золотом, о человеческих жертвах - опрекрасных женщинах, плененных армиях, о детях и царицах, о зверях лесныхи полевых, об овцах и козах, о градах и жатвах, о тех покоренных землях, которые предавались огню и мечу, дабы умилостивить его, умягчить иотвратить гнев господень - и вот теперь он, Брэддок Вашингтон, ВладыкаБриллиантов, царь и жрец нового золотого века, законодатель великолепия ироскоши, предлагает ему сокровище, о каком и не грезили былые властители, и предлагает не смиренно, а горделиво. Богу причитается от него, продолжал он, переходя к деталям, несравненный бриллиант. Граней на нем будет в тысячу раз больше, чемлистьев на дереве, а обточен он будет так же тщательно, как алмаз сгорошину. Обтачивать его будут многие годы, и оправой его будет огромныйхрам чеканного золота с дивной резьбой и вратами, изукрашенными опалами исапфирами. И в средине бриллианта будет выдолблена молельня с алтарем изпереливчатого, распадающегося, изменчивого радия, который выжжет глазавсякому, кто оторвется от молитвы, - и на этом алтаре в угоду всевышнемублагодетелю будет принесен в жертву всякий, пусть величайший имогущественнейший, человек на земле. А взамен требуются сущие пустяки, для бога ничуть не затруднительные, -чтобы все стало так, как было вчера в тот же час, и чтобы все так иоставалось. Совершеннейшие пустяки. Надо всего-навсего, чтобы небесаразверзлись, поглотили этих людей с их аэропланами и снова сомкнулись. Ирабы его пусть будут снова живы и здоровы. Ему еще никогда и ни с кем не приходилось ни торговаться, нидоговариваться. Он только сомневался, сходную ли цену он предложил. У бога, конечно, навсе своя цена. Он был создан по образу и подобию человеческому, и недаромсказано в Писании: в какую цену оценили Меня. Сейчас цена предлагаетсянешуточная - ни один храм, строившийся много лет, ни одна пирамида, воздвигавшаяся десятками тысяч рук, не сравнится с этим храмом, с этойпирамидой. Он помолчал. Да, так вот его предложение. Все детали можно уточнить пожеланию свыше, а что он сказал, что за такую цену просит пустяк, то и тутнет ничего зазорного. Он имел в виду, что Провидению это ничего не стоит, а уж там пусть решает само. К концу речи фразы его начали крошиться, стали короткими инеуверенными, и весь он напрягся, судорожно прислушиваясь, не донесется лиотзыв, ответное содрогание или дуновение из необъятной выси. Рассветубелил его волосы, и он обратил лицо к небесам, как библейский пророк - вприступе величественного безумия. Джон глядел, не отрывая завороженных глаз, - и ему показалось, будтовдруг произошло что-то странное. Словно бы небо на миг померкло, и порывветра отозвался в ушах смутным рокотом, трубным завыванием, шелковымприсвистом гигантского покрова - и сумерки разлились вокруг: птицызамолкли, деревья застыли, из-за горы донеслось недоброе ворчание грома. И ничего больше. Ветер заглох в густых травах долины. Рассвет вспыхнулярче прежнего, наступал день. и взошедшее солнце проникало повсюдуоранжевым маревом. Солнечная листва пересмеивалась, сотрясая деревья, икаждая ветка звонко гомонила, как женская школа на экскурсии. Боготказался от сделки. С минуту Джон смотрел, как торжествует день. Потом он глянул вниз, и вглазах у него зарябило: у берега озера мелькали бурые крылья, крылья, крылья, словно золотой хоровод ангелов спустился с облаков. Аэропланыприземлились. Джон соскользнул с камня и помчался вниз по склону к перелеску, где обедевушки уже проснулись и поджидали его. Кисмина вскочила на ноги, в еекарманах бренчали алмазы, на кончике языка был вопрос, но Джон кожейчувствовал, что сейчас не до разговоров. Надо было как можно скореепокинуть гору. Он схватил обеих за руки, и они молча побежали меж стволов, омытых солнцем, окутанных ранней дымкой. Долина за спиной у нихбезмолвствовала: только слышались далекие павлиньи жалобы да легкийутренний шумок. Они прошли низиной около полумили и, оставив в стороне парк, сновапобрели в гору узкой тропкой. Одолев подъем, они остановились и обернулиськ склону напротив, на котором недавно были, - их души сдавило сумрачное ижуткое предчувствие. На фоне неба был ясно виден согбенный седовласый человек, медленносходивший по крутому склону; за ним шли два невозмутимых черных гиганта, все с той же ношей, которая переливчато сверкала в солнечных лучах. Наполпути вниз к ним присоединились еще двое: Джон узнал миссис Вашингтон ссыном, на чью руку она опиралась. Авиаторы успели за это время выбратьсяиз своих аппаратов на широкий луг перед дворцом и цепью подвигались калмазной горе, винтовки наперевес. А пятеро наверху, за которыми напряженно следили с горы напротив, задержались на каменном уступе. Негры нагнулись и отчинили что-то вроделюка: вход внутрь горы. Он поглотил всех; первым - седовласого мужчину, заним - его жену и сына, наконец - двух негров, чьи островерхие шапкивспыхнули последним солнечным переливом перед тем, как люк затворился. Кисмина вцепилась Джону в руку. - Ой! - закричала она. - Куда они? Что они делают? - Они, наверно, подземным ходом... Его прервал слабый девичий взвизг. - Ты что, не понимаешь? - отчаянно прорыдала Кисмина. - Проводка повсей горе! В тот же миг| <== предыдущаЯ лекциЯ | | | следующаЯ лекциЯ ==> |
| Подготовка к обучению письму | | | сделанный с трех общеизвестных переводов |
Данная страница нарушает авторские права?