Яков Блюмкин: судьба террориста

Яков Григорьевич БЛЮМКИН родился в марте 1900-го года в бедной еврейской семье. Его отец, работавший сначала в одной из лесозаготовительных фирм в Полесье, ко времени его рождения устроился мелким коммерческим служащим. В 1906-ом году Блюмкин-старший умер, и семья из шести человек впала в нищету.

Мать, заботясь о будущем сына, решила всё-таки дать ему возможность получить образование. В 1908-ом году, когда Якову исполнилось восемь лет, она устроила его на учёбу в начальное духовное училище — в Первую одесскую Талмуд-тору. В неё принимали мальчиков в возрасте от шести до двенадцати лет — сирот и детей из бедных семей. Обучение было бесплатным: все расходы брала на себя религиозная община. В Талмуд-торе дети изучали Библию, Талмуд, иврит и историю. Кроме того, здесь велось преподавание русского язы­ка, современного еврейского языка, арифметики, географии, естествознания, рисо­вания, пения и чистописания. Благодаря этой школе Якову удалось получить не только духовную, но и неплохую общеобразовательную подготовку.

Первой одесской Талмуд-торой свыше четверти века руководил писатель Шолом Яков Абрамович, более изве­стный под псевдонимом Менделе-Мойхер-Сфорим. Его считают основоположником современной еврейской литературы. В 1908-ом году, когда Яков поступил в школу, Менделе исполнилось 73 года. К этому времени он написал несколько романов, повестей, пьес, принесших ему мировую славу. Началось издание собрания его сочинений. Как писал Блюмкин в одной из своих автобиографий, " дедушка еврейской литературы" оказал значительное влияние на его духовное разви­тие. Руководитель Талмуд-торы был горячим поборником идеалов просвещения. Он считал, что и еврейские дети должны получать не только духовное, но и светское об­разование, включая изучение русского языка. Писатель непримиримо относился к иудейскому аскетизму, высту­пал за освобождение личности от контроля религиозной общины.

Материальное положение семьи Блюмкиных было очень трудным. Денег постоянно не хватало. Не раз вставал вопрос о прекращении Яковом учёбы. Кое-как выручали летние каникулы, когда мальчику удавалось получить место по­сыльного в какой-либо конторе или магазине.

В 1913-ом году Блюмкин всё-таки закончил Талмуд-то­ру. Теперь он имел возможность поступить в иешибот, в гим­назию или в реальное училище. Однако тут за учёбу нуж­но было платить, поэтому Яков предпочёл пойти работать учеником в электротехническую контору Карла Фрака. Здесь он по­лучал от двадцати до тридцати копеек в день, монтиро­вал электропроводку в частных домах и учреждениях.

В 1914-ом году Блюмкин познакомился с " товарищем Гамбургом". Под этим псевдонимом вёл нелегальную революци­онную работу студент-эсер Горожанин (литературный псевдоним Валерия Михайловича Кудельского; впоследст­вии он стал большевиком и в 20-е годы возглавлял секрет­но-оперативный отдел ГПУ Украины). Блюмкин и Горо­жанин участвовали в организации нелегального студенче­ского кружка для изучения программы и тактики эсеров­ской партии. Яков Блюмкин жадно впитывал в себя идеи революционного народничества, наряду с учебой в кружке усиленно занимался самообразованием. Одновременно де­лал первые шаги на литературном поприще. Написанные им стихи печатали журнал «Колосья», детская газета «Гудок», один раз опубликовал даже «Одесский листок», наиболее солидное издание города [16].

Февральская революция застала Блюмкина в Одессе. Он принял в ней участие как агитатор первого Совета рабочих депу­татов, выступая на различных предприятиях с агитацией за присоединение к революции и посылку депутатов в Совет. Потом в силу ряда обстоятельств он был вынужден переехать в Харьков. Но и там Блюмкин быстро установил контакты с организацией эсеров, которые сразу привлекли его к агитационной работе.

Новость об Октябрьском перевороте меняет все планы Блюмкина, и он спешно возвращается в Одессу. Там он записывается добро­вольцем в матросский «Железный отряд» при штабе 6-й армии Румынского фронта, участвует в боях с войска­ми Центральной рады, с гайдамаками. В марте 1918-го го­да его отряд влился в состав 3-й советской Украинской армии.

Через два месяца, после расформирования 3-й армии, Блюмкин приезжает в Моск­ву, где поступает в распоряжение ЦК партии левых эсе­ров. Он неплохо зарекомендовал себя в боях с германски­ми интервентами и войсками Центральной рады, чем и привлек к себе внимание левоэсеровских лидеров. Его направляют во Всероссийскую чрезвычайную комис­сию. По предло­жению заместителя председателя ВЧК левого эсера Александровича Блюмкину было поручено организо­вать отделение по борьбе с международным шпионажем.

Во время службы в ВЧК наглядно высветились основ­ные черты противоречивого характера Блюмкина. С одной стороны — абсолютная вера в идеалы мировой социальной революции и готовность идти ради неё на самопожертвование; с другой — хвастовство, за­знайство, склонность к авантюрным поступкам без ог­лядки на последствия своих действий.

Само­любию Блюмкина льстило, что его как сотрудника ВЧК все боятся. В беседах со знакомыми он изображал из себя человека, на­делённого правом решать вопросы жизни и смерти аре­стованных. Своим приятелям — поэтам Сергею Есенину и Осипу Мандельштаму — он даже как-то предлагал прогуляться до ЧК и посмотреть, как в подвалах Лубянки расстреливают " контру".

Приведу только один случай из жизни Блюмкина-чекиста, наглядно характеризующий этого человека. В один из последних дней июня 1918-го года Яков Блюмкин вместе с Осипом Мандельштамом, комиссаром ВЧК Александром Трепаловым и своим знакомым по Одессе Петром Зайцевым зашёл в писательское кафе. Подвыпив, он начал хвастаться тем, как ему удалось арестовать австрийского офицера графа Роберта Мирбаха (брат германского посла, действительно арестованный ЧК) по обвинению в шпионской деятельности в пользу Австро-Венгрии.

— Не сознается, — цинично говорил Блюмкин, — поставлю его к стенке. И вообще жизнь людей в моих руках. Подпишу бумажку — через два часа нет челове­ка. Вон, видите, вошел поэт. Он представляет большую культурную ценность. А если я захочу — тут же аре­стую его и подпишу смертный приговор. Но если он ну­жен тебе, — обратился Блюмкин к Мандельштаму, — я сохраню ему жизнь.

Тут Блюмкин преувеличивал: права решать вопрос о наказании арестованных, тем более о рас­стреле, он не имел. Такое постановление в то время мог­ла выносить только коллегия ВЧК при условии, если ни один из её членов не проголосует против. Однако Ман­дельштам этого не знал. Он принял слова Блюмкина за чистую правду. Поэт вскочил из-за стола и запальчиво крикнул:

— Это палачество! Ты не имеешь права так посту­пать с людьми. Я сделаю всё возможное и не допущу расправы!

— Не вмешивайся в мои дела! — грубо оборвал его Блюмкин. — Посмеешь сунуться — сам получишь пулю в лоб.

С большим трудом Трепалов и Зайцев загасили ссору [16].

Всемирную известность Якову Блюмкину принесло совершённое им 6 июля 1918-го года убийство германского посла — графа Мирбаха — едва не спровоцировавшее войну с Германией. Произошло это так.

Известно, что основные расхождения в программах двух революционных партий: большевиков и левых эсеров — касались вопросов внешнеэкономической политики. Так, эсеры считали факт подписания ленинским правительством Брестского договора предательством дела революции. Заседавший в Москве в первых числах июля 1918-го года Третий Всероссийский съезд партии левых социалистов-революционе­ров по вопросу о внешней полити­ке Советской власти постановил " разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор". Исполнение этого постановления съезд поручил ЦК партии.

Выполнить волю съезда Цен­тральный Комитет решил путём совершения акта индивидуального террора над " одним из наиболее активных и хищных представителей германских империалистических вожделений в России", графом Мирбахом.

Организация акции осуществлялась в спешке и заняла всего два дня. Непосредственными исполнителями должны были стать Яков Блюмкин и фотограф подведомственного ему в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем Николай Андреев.

Утром 6-го июля Блюмкин пришёл в ЧК. У дежурной секретарши в общей канцелярии он попросил стандартный бланк Чрезвычайной комиссии и отпечатал на нём следующее:

«УДОСТОВЕРЕНИЕ

Всероссийская чрезвычайная комиссия уполномочивает её члена Якова Блюмкина и представителя Революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с Господином Германским Послом в Российской Ре­спублике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к Госпо­дину Послу.

Председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии

Секретарь»

Блюмкин расписался за секретаря ВЧК Ксенофонтова, а один из членов партии левых эсеров — подделал подпись Дзержинско­го. Заверив документ печатью ВЧК и получив машину (Блюмкину выдали тёмного цвета «паккард» с открытым верхом), Яков отправился в гостиницу «Националь», где его уже ждал Николай Андреев. Там террористы получили по­следние инструкции. Им были вручены две бомбы и два револьвера, которые они спрятали в портфели. Вышли к машине.

Яков вручил шоферу револьвер и сказал повелительным тоном:

— Вот вам кольт и патроны. Езжайте тихо. У дома, где остановимся, не выключайте мотора. Если услышите выстрелы, шум — не волнуйтесь. Ждите нас!

В три часа дня они подъехали к особняку германского посольства в Денежном переулке (потом — улица Веснина). На звонок в дверь открыл швейцар. Блюмкин на ломаном немецком языке сказал, что он и его товарищ хотят бе­седовать с господином послом. Швейцар начал что-то объ­яснять. Из сказанного им удалось понять лишь, что их сиятельство и дру­гие господа изволят обедать и что надо немного подо­ждать.

Минут через десять к посетителям вышел советник посольства Бассевитц. Блюмкин предъявил ему мандат и заявил, что он является представителем советского пра­вительства и просит графа Мирбаха принять его. Бассе­витц взял мандат и ушел доложить о визите. Вскоре в приемную прибыли первый советник посольства Карл Рицлер и военный атташе лейтенант Леонгарт Мюллер.

— Вы от господина Дзержинского? — обратился к посетителям Рицлер.

— Да, я — Яков Блюмкин, член ВЧК, а мой товарищ — Николай Андреев, предста­витель революционного трибунала.

— Пожалуйста, проходите.

Блюмкина и Андреева провели через вестибюль и зал в гостиную, предложили сесть.

— Я имею строгое предписание от товарища Дзер­жинского говорить с господином послом лично, — заявил Блюмкин.

Рицлер ответил, что граф не принимает и что он, как первый советник посольства, уполномочен вести вме­сто него все переговоры, в том числе и личного характе­ра. Однако Блюмкин настаивал на своём: ему поручено беседовать только с графом.

Граф Мирбах, опасаясь покушений, избегал приёма посе­тителей. Однако, узнав, что прибыли официальные пред­ставители советской власти, он всё-таки решился побеседовать с ни­ми. Посол в сопровождении Рицлера появился в гостиной.

Сели за круглый массивный мраморный стол: с одной стороны — Блюмкин, напротив него — Мирбах, Рицлер и Мюллер. Андреев расположился поодаль, у дверей. Яков разложил на столе бумаги и стал объяснять послу, что ВЧК арестовала его родственника, офицера австро-венгер­ской армии, по обвинению в шпионаже. Блюмкин действительно " работал" с братом посла и знал все подробности этого дела. К тому же он привёз подлинные протоколы допроса, которые и продемонстрировал господину послу.

— Меня, господин Блюмкин, всё это мало интересу­ет, — заметил тот. — Я и моя семья не имеют ниче­го общего с арестованным вами офицером.

— Ваше сиятельство, — обратился к графу Риц­лер. — Я полагаю, что следует прекратить этот разговор, а Чрезвычайной комиссии дать письменный ответ через Народный комиссариат иностранных дел.

В этот момент в разговор вмешался Андреев, в тече­ние всей беседы молча сидевший в стороне. Он спросил:

— Видимо, господину графу интересно знать, какие меры будут приняты с нашей стороны?

— Да, господин посол, вы желаете это знать? — по­вторил вопрос Блюмкин.

Граф ответил утвердительно. Вопрос Андреева, види­мо, был паролем. Блюмкин, не дожидаясь ответа посла, выхватил револьвер и произвел несколько выстре­лов по Мирбаху, Рицлеру и Мюллеру. Рицлер и Мюллер упали на пол, однако сам граф побежал в соседний зал. Андреев догнал посла и кинул ему под но­ги бомбу, но и тут случилась заминка, потому что бомба не взорвалась. Тогда Андреев сильным уда­ром свалил графа. Блюмкин в ту же секунду наклонился, подхватил неразорвавшуюся бомбу и бросил её в Мирбаха. Наконец детонатор сработал, и раздался оглушительный взрыв. Посыпалась штукатурка, взлетели в воздух плитки паркета, воздушной волной вышибло стекла.

Оставив на столе шляпы, револьвер, документы и портфель с запасной бомбой, террористы кинулись к окну. Андреев благополучно выпрыгнул на улицу и че­рез несколько секунд уже был в автомобиле. Блюмкин же, со­скакивая с подоконника, повредил ногу. С трудом он стал ка­рабкаться через железную ограду. Из здания посольства от­крыли стрельбу. Одна из пуль попала в Блюмкина, но он всё-таки сумел перелезть и, хромая, побежал к автомобилю. Кубарем он ввалился в салон. Машина рванула в сторону Пре­чистенки и скрылась из виду.

Через несколько минут автомобиль с террористами уже въезжал во двор особняка Морозова в Трехсвятительском переулке. Здесь размещался штаб наиболее многочислен­ного отряда ВЧК, которым командовал левый эсер Попов. Блюмкина поместили в лазарет. Чтобы затруднить розыск, Якова остригли, сбрили ему бороду.

Согласно этике эсеров исполнители террористического акта должны были остаться на месте его совершения и позволить себя арестовать. Однако Андреев и Блюмкин бежали. Впоследствии по этому поводу Яков напишет:

«Думали ли мы о побеге? По крайней мере, я — нет... нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность прави­тельства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную пре­данность интересам революции. Перед нами стояли также вопрошающие массы рабочих и крестьян — мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального террора, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его» [16].

Как бы там ни было, но Блюмкин бежал. И бегал до апреля 1919-го года, пока не надумал сдаться властям. Несмотря на то, что убийство графа Мирбаха привело к обострению отношений между Советской Россией и Германией и послужило толчком к мятежу левых эсеров со всеми вытекающими, Блюмкин отделался очень лёгким наказанием. 16 мая 1919-го года Президиум ВЦИК, " учитывая добровольную явку Блюмкина и данное им подробное объяснение обстоятельств убийства германского посла", амнистировал его.

Сегодня нам это кажется диким, но современники Блюмкина считали его героем и более того — гордились знакомством с ним. Вот, например, что говорил Николай Гумилёв о том, как он познакомился с Блюмкиным:

«Человек, среди толпы народа застреливший императорского посла, подошёл пожать мне руку, сказать, что любит мои стихи».

Насчёт " толпы народа" поэт, конечно, погорячился, но само это высказывание весьма характерно для того времени.

После освобождения Яков Блюмкин возвращается к своей привычной жизни: сотрудничает с ВЧК, готовит террористические акты против генералитета Белой армии, развлекается в компании поэтов-имажинистов.

В сентябре 1920-го года Яков Блюмкин по направлению Наркоминдела был зачислен на Восточное отделение Академии Генерального Штаба РККА. Отделение готовило кадры для армейской службы на восточных окраинах Советской Республики и для военно-дипломатической работы. Слушатели изучали основы стратегии, тактику родов войск, службу Генштаба, воен­ную географию, строительство Красной Армии, военную психологию и шесть социально-экономических дисцип­лин — философские и социологические основы марксиз­ма, основы внешней политики, социальную психологию, Конституцию РСФСР, теорию социализма, железнодорож­ное хозяйство. На Восточном факультете изучались до­полнительно: персидский, арабский, ту­рецкий, китайский, японский и другие языки. Блюмкин специализировался по Персии.

Условия учёбы были очень тяжелыми. Занятия про­должались с 9 утра до 22 часов, с часовыми перерывами на обед и ужин. Питание было скудное. В учебных по­мещениях царил необычайный холод. Свирепствовал сыпной тиф. Несмотря на эти трудности, Блюмкину за время пребывания в академии удалось получить хорошую военную подготовку и основа­тельно проштудировать общественно-политическую литера­туру.

Весной 1921-го года из академии начали откоман­дировывать слушателей для участия в боевых действиях в районах, охваченных " бандитизмом", фактически — в карательные отряды. Не избежал сей участи и Блюмкин. Его направили в 27-ю Омскую диви­зию, усмирявшую крестьянские восстания в Нижнем По­волжье. Там он был назначен на должность начальника шта­ба 79-й бригады, а затем стал временно исполняющим обязанности комбрига. В составе 27-й дивизии Блюмкин принял участие в борьбе с " антоновщиной" в Тамбовской губернии, а также в ликвидации Еланьского восстания.

Осенью 1921-го года его откомандировали в Сибирь, где назначили командиром 61-й бригады 21-й Пермской диви­зии. Бригада успешно участвовала в боях против войск барона Унгерна фон Штернберга, вторгшихся во Внешнюю Монголию [16].

После победы Блюмкин возвращается в Москву для продолжения учёбы в Военной академии. Однако окончить академию ему так и не удалось: в 1922-ом его снова отзывают и направляют в секретариат наркома по военным делам. В течении года и четырёх месяцев он состоит при Льве Давыдовиче Троцком для выполнения особых поручений.

Осенью 1923-го года Дзержинский предложил Блюмкину перейти на службу в иностранный отдел ОГПУ. Подумав, тот согласился. Началась новая страница в его биографии. А нам самое время вернуться к «Единому Трудовому Братству» и нейроэнергетической лаборатории.