Глава III. Дурные предчувствия зашевелились в сердце Манфреда, когда он увидел колыханье перьев на чудесной каске и заметил

Дурные предчувствия зашевелились в сердце Манфреда, когда он увидел колыханье перьев на чудесной каске и заметил, что они раскачиваются в такт со звуками медной трубы.

— Отец, — обратился он к Джерому, перестав называть его графом Фальконарой. — Что означают эти знамения? Если я согрешил… Перья стали раскачиваться еще сильней, чем прежде.

— О, я несчастный государь! — вскричал Манфред. — Святой отец! Прошу вас, окажите мне помощь своими молитвами.

— Ваша светлость, — сказал Джером, — господь, без сомнения, разгневан вашим глумлением над его слугами. Покоритесь же церкви и перестаньте преследовать носителей слова божия. Отпустите этого невинного юношу и научитесь уважать священный сан, коим я облечен; с господом шутить нельзя: вы видите…

Труба зазвучала снова.

— Я признаю, что слишком поторопился, — сказал Манфред. — Отец, подойдите к смотровому окошку и спросите, кто у ворот.

— Вы даруете мне жизнь Теодора? — спросил монах.

— Да, да, — ответил Манфред, — но пойдите же узнать, кто там снаружи.

Бросившись на шею сыну, Джером разразился потоком слез — так была переполнена его душа.

— Вы обещали мне пойти к воротам, — напомнил Манфред.

— Надеюсь, ваша светлость, — ответил монах, — вы не разгневаетесь на меня за то, что я замешкался, выражая свою благодарность вам этими идущими от самого сердца слезами.

— Идите, ваша милость, — сказал Теодор, — повинуйтесь государю. Я не стою того, чтобы вы ради меня гневали князя, медля исполнить его поручение.

Джером, подойдя к окошку, осведомился, кто находится за воротами, и получил ответ, что впуска требует герольд.

— Чей герольд? — спросил монах.

— Герольд Рыцаря Большого Меча, — ответил голос из-за ворот. — Я должен говорить с узурпатором княжества Отранто.

Джером возвратился к князю и не преминул передать ему слово в слово заявление герольда. При первых словах Джерома Манфреда охватил ужас, не затем, услышав, что его называют узурпатором, он снова разъярился, и к нему вернулась его отвага.

— Я узурпатор? Какой дерзкий негодяй смеет оспаривать мой титул? вскричал Манфред. — Уходите, отец, это не монашеское дело.

Я сам встречу этого самонадеянного человека. Идите в свой монастырь и подготовьте возвращение молодой госпожи; ваш сын останется заложником вашей верности: жизнь его будет зависеть от вашего повиновения.

— Боже правый! — воскликнул монах. — Ведь вы, государь, только что освободили мое дитя безо всяких условий — ужели вы так скоро забыли вмешательство сил небесных?

— Небо, — ответил Манфред, — не посылает герольдов оспаривать титулы законных государей. Я сомневаюсь даже и в том, что оно выражает свою волю через посредство монахов. Но это уже ваше дело, а не мое. Сейчас вы знаете, что мне угодно, и какому-то там наглому герольду не спасти будет вашего сына, если вы не возвратитесь с беглянкой.

Напрасно пытался святой муж возражать князю. Манфред велел выпроводить его из замка через задние ворота и закрыть их за ним; одновременно он приказал своим людям отвести Теодора на самый верх глухой башни и строго стеречь его там; при этом он едва разрешил отцу и сыну обнять друг друга на прощание.

Затем Манфред вернулся в главную залу и, воссев в царственной позе на своем троне, распорядился впустить к нему герольда.

— Так чего же хочешь ты от меня, дерзкий человек? — вопросил князь.

— Я пришел к тебе, Манфред, узурпатор княжества Отранто, — отвечал тот, — от прославленного и непобедимого Рыцаря Большого Меча: он от имени своего господина, маркиза Фредерика да Виченца, требует дочь этого владетельного князя, Изабеллу, которую ты низким, предательским способом заполучил в свои руки, подкупив ее вероломных опекунов во время его отсутствия; он требует также, чтобы ты отказался от княжества Отранто, которое ты похитил у названного маркиза Фредерика, являющегося ближайшим по крови родственником последнего законного владетеля этого княжества, Альфонсо Доброго. Если ты не выполнишь без промедления этих требований, рыцарь вызывает тебя на смертельный поединок.

С этими словами герольд бросил к ногам Манфреда свой жезл.

— А где тот хвастун, что послал тебя? — спросил Манфред.

— Мой господин находится на расстоянии одной лиги отсюда, — ответил герольд. — Он направляется сюда с намерением заставить тебя удовлетворить требования его повелителя, ибо он — истинный рыцарь, а ты — узурпатор и насильник.

Хотя этот вызов был крайне оскорбителен, Манфред рассудил, что ему не стоит гневить маркиза. Он знал, насколько хорошо обоснованы притязания Фредерика, и услышал о них теперь не в первый раз. Предки Фредерика приняли титул князей Отранто после смерти Альфонсо Доброго, не оставившего прямых наследников, но Манфред, его отец и дед были слишком сильны, чтобы дом Виченца мог лишить их прав владения княжеством. Фредерик, доблестный и куртуазный рыцарь, женился по любви на юном прекрасном создании, но жена его, произведя на свет Изабеллу, умерла. Ее смерть так подействовала на Фредерика, что он, взяв крест, отправился в Святую землю; там он был ранен в схватке с неверными, взят в плен и считался погибшим. Когда это известие дошло до Манфреда, он подкупил опекунов Изабеллы, и те доставили ее к нему для заключения брака между нею и его сыном Конрадом, что должно было, по мысли Манфреда, удовлетворить притязания обоих домов. Эта же цель толкнула его после смерти Конрада на внезапное решение самому жениться на Изабелле, и по тем же соображениям он счел нужным теперь постараться получить согласие Фредерика на этот брак. Избранная Манфредом тактика навела его на мысль пригласить воителя, явившегося защищать дело Фредерика, в замок, где он не мог бы узнать о бегстве Изабеллы, ибо князь собирался строго-настрого запретить своим слугам рассказывать об этом кому-либо из свиты рыцаря.

— Герольд, — сказал Манфред, когда эти мысли окончательно созрели в его голове, — возвращайся к своему господину и скажи ему, что, прежде чем наш спор будет разрешен мечами, Манфред хотел бы поговорить с ним. Передай, что его просят пожаловать в замок и что здесь ему и сопровождающим его людям будет оказан любезный прием и обеспечена полная безопасность — порукой этому мое слово, ибо я истинный рыцарь. Если мы не сможем уладить нашу ссору полюбовно, он — клянусь в этом — покинет замок без всяких помех и получит полное удовлетворение в честном бою, и да помогут мне господь бог и святая троица!

Герольд трижды поклонился и вышел.

Пока проходила эта беседа, множество противоречивых чувств теснилось в душе Джерома. Страшась за жизнь сына, он прежде всего подумал, что следует убедить Изабеллу вернуться в замок.

Но почти в такой же степени ужасала его мысль о возможном браке Изабеллы с Манфредом. Он боялся безграничной покорности Ипполиты воле ее господина, и хотя он не сомневался, что сможет, воззвав к ее благочестию, внушить ей отказ от развода (если получит доступ к ней), все же и в этом случае, узнай Манфред, что помеха исходит от него, судьба Теодора была бы такой же плачевной. Джерому не терпелось поскорее узнать, откуда явился герольд, без обиняков оспоривший титул Манфреда, и вместе с тем он сознавал, что ему необходимо быть сейчас в монастыре, чтобы Изабелла не могла отправиться куда-нибудь дальше и ему не был вменен в вину ее побег. Со смятенной душой вернулся он в свою обитель, не ведая, как ему следует поступать. Монах, встретивший Джерома у входа и обративший внимание на его печальный вид, сказал ему:

— Увы, брат мой, значит, это правда, что мы утратили нашу добрую княгиню Ипполиту?

Содрогнувшись, святой муж вскричал:

— Что ты имеешь в виду, брат мой? Я иду сейчас прямо из замка и оставил там княгиню в добром здравии.

— Четверть часа тому назад, — ответил его собеседник, — Мартелли проходил мимо монастыря по дороге в замок и сообщил нам, что ее светлость скончалась. Все братья отправились в часовню молиться за то, чтобы душа ее без мук перешла в лучший мир, а мне поручили дожидаться твоего возвращения. Они знают, как сильна твоя преданность этой благочестивой женщине, и их тревожит, что ты примешь печальное известие очень близко к сердцу, — ведь и у всех нас есть основания оплакивать ее: она была матерью для нашей обители. Но все мы в этой жизни — только паломники; не должно нам роптать — все мы последуем за нею! И да будет наша кончина подобна кончине этой женщины!

— Добрый брат мой, ты в странном заблуждении, — сказал Джером. — Говорю тебе: я иду из замка и оставил там княгиню в добром здравый. Где госпожа Изабелла?

— Бедная девушка! — воскликнул монах. — Я сообщил ей печальное известие и порадел о ее духовном утешении: напомнил ей о бренности нашего смертного существования и посоветовал принять монашество, приведя в пример благочестивую государыню Санчу Арагонскую.

— Твое рвение похвально, — нетерпеливо прервал его Джером, — но в настоящее время в нем нет надобности. С Ипполитой не стряслось ничего дурного — во всяком случае я молю об этом господа и верю, что так оно и есть. Я не слышал ни о чем таком, что могло бы вызвать какие-либо опасения. Однако боюсь, что решимость князя… Так где же, брат мой, госпожа Изабелла?

— Не знаю, — отвечал монах. — Она долго плакала, затем сказала, что пойдет в свою горницу.

Джером тотчас же оставил своего собрата и поспешил к Изабелле, но горница ее была пуста. Он спросил монастырских слуг, но не смог узнать о ней ничего. Напрасно искал он ее по всему монастырю и в церкви и разослал людей по окрестностям расспрашивать везде и повсюду, не видел ли ее кто-нибудь. Все было бесполезно. Нельзя описать словами смущение и растерянность этого доброго человека. Он предположил, что Изабелла, подозревая Манфреда в умерщвлении жены, всполошилась и сразу же покинула монастырь, чтобы надежнее укрыться в каком-нибудь более потаенном месте. Этот новый побег, думал он, наверно, разъярит Манфреда до крайности. Известие о смерти Ипполиты, хотя оно и представлялось совершенно неправдоподобным, еще больше усиливало смятение Джерома; и хотя исчезновение Изабеллы ясно говорило об ее отвращении к браку с Манфредом, Джером не мог почерпнуть для себя в этом утешения, ибо это угрожало жизни его сына. Он решил вернуться в замок вместе с несколькими братьями, которые могли бы удостоверить его невиновность перед Манфредом и, в случае необходимости, также ходатайствовать за Теодора.

Тем временем князь, выйдя во двор, приказал настежь распахнуть ворота замка и впустить неизвестного рыцаря с его свитой. Через несколько минут кортеж вступил в замок. Впереди ехали два вестника с жезлами. Затем следовал герольд, сопровождаемый двумя пажами и двумя трубачами. За ними — сотня пеших ратников, сопровождаемых таким же числом конных. Потом — пятьдесят слуг, одетых в алое и черное — цвета рыцаря. Затем верхом на коне, ведомом под уздцы двумя герольдами, — знаменосец с разделенным на четыре поля стягом, на котором были изображены гербы домов Виченца и Отранто — каковое обстоятельство весьма уязвило Манфреда, решившего, однако, не давать воли своему негодованию. Потом еще два пажа. Исповедник рыцаря, перебирающий четки. Снова пятьдесят слуг, одетых так же, как и предыдущие. Два рыцаря, закованные в доспехи, с опущенными забралами, — спутники главного рыцаря. Оруженосцы этих рыцарей со щитами и эмблемами. Оруженосец главного рыцаря. Сотня дворян, несущих огромный меч и, казалось, изнемогающих под его тяжестью.

Сам рыцарь на гнедом скакуне, в доспехах с головы до ног, с копьем на плече и опущенным забралом на шлеме, над которым поднимался высокий султан из алых и черных перьев. Пятьдесят пеших ратников с трубами и барабанами завершали процессию, которая расступилась, освобождая место для главного рыцаря.

Подъехав к воротам, рыцарь остановился, а герольд, продвинувшись еще немного вперед, повторил слова вызова. Взор Манфреда был прикован к гигантскому мечу, и казалось, будто он и не услышал картеля; но вскоре внимание его было отвлечено резкими порывами ветра, поднявшегося у него за спиной. Он обернулся и увидел, что перья на заколдованном шлеме находятся в том же странном волнении, что и прежде. Нужна была неустрашимость Манфреда, чтобы не пасть окончательно духом от совокупности этих обстоятельств, которые, казалось, все вместе возвещали его погибель. Но, считая недопустимым выказать малодушие перед пришельцами и сразу утратить славу человека мужественного, он твердо сказал:

— Почтенный рыцарь, кто бы ты ни был, я приветствую тебя в моем замке. Если ты из числа смертных, мы померяемся с тобой доблестью, а если ты истинный рыцарь, то с презрением отвергнешь колдовство как средство добиться своих целей. Небо ли, ад ли посылает эти знамения — Манфред верит в правоту своего дела и в помощь святого Николая, который всегда покровительствовал его дому. — Спешись, почтенный рыцарь, и отдохни. Завтра мы встретимся в честном поединке, и да поддержит господь того из нас, кто более прав.

Рыцарь ничего не ответил, но, спешившись, последовал за Манфредом в большую залу замка. Когда они пересекали, двор, рыцарь, вдруг остановясь, устремил взор на чудесную каску, затем преклонил колени и несколько минут, видимо, молился про себя. Поднявшись, он подал знак князю, что готов следовать за ним дальше. Как только они вступили в залу, Манфред предложил незнакомцу снять доспехи, но тот отказался, покачав головой.

— Почтенный рыцарь, — сказал Манфред, — это неучтиво с твоей стороны, но, клянусь богом, я не хочу и не стану перечить тебе, и у тебя не будет повода для недовольства князем Отранто. Я не замышляю предательства; надеюсь, что и у тебя ничего подобного нет на уме; вот, возьми этот залог (Манфред снял с руки и отдал рыцарю кольцо): твои друзья и ты сам будете под охраной законов гостеприимства. Отдыхай здесь, пока не принесут пищи и питья для утоления голода и жажды; а я пойду распорядиться, чтобы с удобством разместили твою свиту, и вернусь к тебе.

Рыцарь и двое его товарищей поклонились, показывая этим, что принимают учтивое предложение Манфреда. Князь приказал препроводить свиту рыцаря в близлежащий странноприимный дом, который учредила Ипполита для паломников. Когда свита рыцаря обходила двор, направляясь к воротам, гигантский меч вдруг вырвался из рук тех, кто его нес, и, упав наземь напротив шлема, остался неподвижно лежать на этом месте. Манфред, уже почти нечувствительный к сверхъестественному, устоял и при виде этого нового чуда и, вернувшись в залу, где к тому времени было все готово для пира, пригласил своих безмолвных гостей к столу. Как ни скверно было у него на душе, он старался развеселить общество. Он задал гостям несколько вопросов, но те ответили на них не речью, а знаками. Они приподняли свои забрала лишь настолько, чтобы можно было есть, но и ели весьма умеренно.

— Господа, — сказал князь, — вы первые из всех моих гостей, которых я когда-либо потчевал в этих стенах, не пожелавшие снизойти до общения со мной; я думаю также, что не часто бывало, чтобы государи соглашались ставить на кон свои владения и свое достоинство, вступая в единоборство с безмолвными незнакомцами. Вы говорите, что явились сюда от имени Фредерика да Виченца; я всегда слышал, что он доблестный и учтивый рыцарь; и осмелюсь сказать, он никогда бы не стал почитать чем-то недостойным себя застольную беседу с человеком, равным ему по положению и достаточно известным своей боевой отвагой. И все-таки вы молчите — ну что ж! Пусть будет так: по законам гостеприимства и рыцарства вы под этой крышей хозяева и вольны поступать, как вам будет угодно, — но все же, налейте мне вина; вы не откажетесь осушить со мною заздравный кубок за ваших прекрасных дам?

Главный из трех рыцарей вздохнул, перекрестился и встал, намереваясь выйти из-за стола.

— Почтенный рыцарь, — обратился к нему Манфред, — то, что я сказал, было лишь шуткой; я не собираюсь никак стеснять вас: пусть все будет так, как вам того хочется. Если вы не расположены к веселью, давайте будем вместе грустить. Может быть, по вашему умонастроению как раз сейчас уместно поговорить о деле; тогда уйдем отсюда, и послушайте, что я хочу вам открыть: возможно, это придется вам больше по душе, нежели мои тщетные попытки развлечь вас.

Проведя затем троих рыцарей в один из внутренних покоев замка и затворив дверь, Манфред предложил гостям сесть и, обращаясь к главному из них, начал следующим образом:

— Вы явились ко мне, почтенный рыцарь, от имени маркиза да Виченца, насколько я понимаю, для того, чтобы потребовать возвращения его дочери. Изабеллы, которая была перед лицом святой церкви помолвлена с моим сыном, с согласия ее законных опекунов; а также для того, чтобы принудить меня отказаться от моих владений в пользу вашего господина, заявляющего себя ближайшим по крови родственником князя Альфонсо — да упокоит господь его душу! Я буду сперва говорить об этом втором вашем требовании. Вам, так же как и вашему господину, должно быть известно, что я унаследовал княжество Отранто от моего отца, дона Мануэля, а он от своего — дона Рикардо. Их предшественник Альфонсо умер бездетным в Святой земле и завещал свои владения моему деду, дону Рикардо, в награду за его верную службу.

При этих словах незнакомец отрицательно покачал головой.

— Почтенный рыцарь, — с сердцем сказал Манфред, — Рикардо был человеком отважным и прямодушным; и еще он был благочестивым человеком, тому свидетельство — соседняя церковь и два монастыря, основанные на его щедрые пожертвования. Ему особенно покровительствовал святой Николай… Мой дед был неспособен… Вы слышите, ваша милость, дон Рикардо был неспособен… Прошу прощения, вы покачали головой, и я немного сбился… Я чту память моего деда… Так вот, господа, мой дед удержал за собой это княжество, удержал благодаря своему мечу и покровительству святого Николая… Не отдал его никому и мой отец… Не отдам и я — а там будь что будет! Но Фредерик, ваш господин, — ближайший по крови наследник… Я согласился вверить мечам судьбу своего титула — разве пошел бы я на это, будь мой титул незаконным? Я мог бы спросить: где Фредерик, ваш господин? До нас дошла весть, что он умер в плену. А вы говорите, — вернее, ваши действия говорят об этом, — что он жив… Я не ставлю этого под сомнение — мог бы, господа, мог бы! — но не хочу. Другие на моем месте предложили бы Фредерику отвоевать свое наследство силой, если он сможет, они бы не согласились, чтобы их достоинство зависело от исхода одного поединка; они не покорились бы решению безмолвных незнакомцев. Простите меня, благородные господа, я слишком горяч, но вообразите себя в моем положении: разве вы сами, будучи отважными рыцарями, не вознегодовали бы если бы ваша честь и честь ваших предков подвергались сомнению? Однако вернемся к делу: вы требуете, чтобы я передал вам молодую госпожу Изабеллу… Но я должен спросить вас, господа, имеете ли вы право забрать ее от меня? Рыцарь кивнул головой.

— Что ж, берите ее! — продолжал Манфред. — Берите, раз вы имеете на это право; но могу ли я спросить вас, благородный рыцарь, даны ли вам по всей форме полномочия?

Рыцарь кивнул снова.

— Хорошо! — сказал Манфред. — Тогда послушайте, что я могу вам предложить; вы видите перед собой, благородные господа, несчастнейшего из людей! (Тут он заплакал). — Не откажите же мне в вашем сочувствии: я заслужил его, право, заслужил. Знайте, я утратил мою единственную надежду, мою радость, опору моего дома, — Конрад умер вчера утром.

Рыцари знаками выказали свое удивление.

— Да, господа, роковой жребий выпал моему сыну. Изабелла свободна.

— Значит, вы отдаете ее обратно? — вскричал, нарушив свое молчание, главный рыцарь.

— Еще немного терпения, прошу вас, — сказал Манфред. — Я с удовлетворением заключаю из этого свидетельства вашей доброй воли, что наш спор может быть улажен без кровопролития. Но мне необходимо сказать вам еще нечто, и толкает меня на это отнюдь не моя личная выгода. Вы видите перед собой человека, испытывающего отвращение от мира сего; с потерей сына я отрешился от земных забот. Власть и могущество больше не имеют цены в моих глазах. Я хотел бы с честью передать сыну скипетр, унаследованный мною от предков, — но, увы, теперь это невозможно! Сама жизнь настолько безразлична мне, что я с радостью принял ваш вызов; истинный рыцарь не может сойти в могилу более достойно, нежели погибнув при совершении одного из тех подвигов, которые ему назначены его призванием; какова бы ни была божья воля — я покоряюсь ей; ибо, увы, господа, я человек, отягченный многими горестями. Манфреду не в чем завидовать, — но вам, господа, без сомнения, известна моя история.

Рыцарь сделал отрицательный жест и, казалось, был заинтересовав тем, что скажет Манфред дальше.

— Возможно ли, — продолжал князь, — чтобы моя история была неведома вам? Разве вы не слышали ничего, относящегося ко мне и княгине Ипполите?

Рыцари покачали головой.

— Нет? Так слушайте же, господа. Вы считаете меня честолюбцем, но честолюбие, увы, складывается из более грубой материи. Будь я честолюбцем, я не испытывал бы столько лет мук совести, но я злоупотребляю вашим терпением; буду краток. Знайте же, что душа моя давно неспокойна из-за моего союза с княгиней Ипполитой. О, господа, если бы вы только были знакомы с этой превосходной женщиной! Если бы вы знали мои чувства к ней! Ведь я обожаю ее как возлюбленную и высоко ценю, как лучшего своего друга, — но, увы, человек не рождается на свет для, полного счастья! Княгиня разделяет мое беспокойство, и с ее согласия; я представил это дело на рассмотрение церкви, поскольку мы с ней состоим в таком родстве, при котором брак недопустим. Каждую минуту я жду окончательного решения, которое должно разъединить нас навсегда… Я уверен, вы сочувствуете мне… Я вижу, что это так… простите мне мои слезы!

Рыцари с удивлением поглядывали друг на друга, не понимая, куда клонит Манфред.

Манфред продолжал:

— После внезапной смерти моего сына, происшедшей как раз в то время, когда душа моя была объята этой тревогой, я не думал уже ни о чем, кроме как об отказе от своих владений и уходе в монастырь. Мне оставалось только решить — а это было нелегко, — кого назначить своим наследником, имея в виду, что он должен проявлять попечение о моем народе, и как поступить с молодой госпожой Изабеллой, которая дорога мне, как родное дитя. Я хотел восстановить династию Альфонсо, даже в лице представителя одной из самых боковых ее ветвей, хотя, прошу меня извинить, мог бы этого не делать, ибо такова была воля самого Альфонсо, чтобы потомство Рикардо заступило место его собственной родни. Но где было искать мне эту родню? Я не знал никого, кроме Фредерика, вашего господина, а он не то был в плену у неверных, не то умер; и будь он даже в живых, захотел ли бы он покинуть процветающее государство Виченцу ради незначительного княжества Отранто? А если бы он не захотел, то терпима ли была бы для меня мысль, что я собственными глазами увижу, как над моим несчастным верноподданным народом главенствует жестокий, бессердечный наместник? Ведь я, господа, люблю свой народ и, благодарение господу, сам пользуюсь его любовью… Но вы спросите, какова цель этого пространного рассуждения? Говоря кратко, господа, речь идет вот о чем: приведя вас ко мне, господь бог, кажется, указывает тем самым на средство преодолеть трудности и помочь мне в моих несчастиях. Госпожа Изабелла свободна; я тоже скоро буду свободен… Я готов покориться чему угодно ради блага моего народа; ж единственный, если и не наилучший, путь для прекращения распри между нашими семействами я вижу в том, чтобы госпожа Изабелла стала моей женой. Вы изумлены? Но ведь — хотя добродетели Ипполиты всегда будут дороги мне — князь не вправе считаться только с самим собой: он рожден для того, чтобы служить своему народу.

Вошедший в этот момент слуга уведомил Манфреда, — что прибывший с несколькими своими собратьями Джером требует немедленного допуска к нему. Раздосадованный этой помехой и опасаясь, как бы монах не раскрыл незнакомцам, что Изабелла укрылась в святилище, князь хотел уже отказать ему в приеме. Но тут же подумав, что Джером, очевидно, пришел сообщить о возвращении Изабеллы, Манфред стал извиняться перед рыцарями за то, что покинет их на несколько минут, однако прежде чем он успел выйти, монахи уже вошли в залу. Манфред сердито выбранил их за вторжение и хотел вытолкать за дверь, но Джером был слишком взволнован, чтобы его можно было так просто выставить вон. Он громко объявил, что Изабелла бежала, и стал горячо доказывать свою невиновность. Манфред, совершенно потерявшись как от самого этого известия, так и от того, что оно дошло до сведения незнакомцев, произносил лишь какие-то несвязные фразы, то браня Джерома, то принося извинения рыцарям, желая узнать, что же сталось с Изабеллой, и столь же сильно боясь, как бы об этом не узнали и рыцари, испытывая нетерпеливое желание броситься за ней в погоню и страх, что они захотят отправиться вместе с ним. Он предложил отрядить на поиски доверенных людей, но главный рыцарь, наконец заговорив, в резких выражениях обвинил Манфреда в темной и лукавой игре и потребовал прежде всего объяснить, почему Изабелла исчезла из замка. Бросив на Джерома суровый взгляд, означавший приказание молчать, Манфред в ответ сочинил историю, будто после смерти Конрада он сам поместил Изабеллу в святилище впредь до того времени, когда он примет решение, как поступать с ней дальше. Джером, дрожа за жизнь своего сына, не осмелился опровергнуть эту ложь, но один из монахов, не испытывая боязни, которая мучила Джерома, откровенно рассказал, что Изабелла бежала в их церковь предыдущей ночью. Напрасно старался князь прекратить эти разоблачения, обрушивавшие на его голову позор и приводившие в смятение его самого. Главный рыцарь, изумленный услышанными им противоречивыми сообщениями и почти твердо убежденный, что Манфред сам куда-то упрятал Изабеллу, хотя и выказывает беспокойство из-за ее побега, ринулся к двери с возгласом:

— Предатель! Знай — Изабелла будет найдена!

Манфред попытался удержать его, но другие рыцари помогли сотоварищу, и он, вырвавшись от князя, поспешил во двор и стал требовать своих людей. Видя, что его никак не отвратить от поисков Изабеллы, Манфред заявил, что готов отправиться вместе с ним, и призвал своих людей, а Джерому и нескольким монахам велел указывать путь, после чего весь отряд покинул замок. При этом Манфред отдал секретный приказ держать свиту рыцаря под строгой охраной, а рыцарю притворно изъяснил, что послал гонца передать его людям распоряжение помочь в поисках.

Между тем Матильда, у которой не выходил из головы молодой крестьянин, с тех пор как она увидела его в зале приговоренным к смерти, и чьи мысли были сосредоточены на изыскании средства спасти его, узнала от своих служанок сразу же, едва только отряд покинул замок, что Манфред разослал всех своих людей в разные стороны на поиски Изабеллы. В спешке он отдал приказ в общих выражениях, не имея в виду распространить его на стражу, поставленную стеречь Теодора, но, так как он забыл оговорить это, слуги, побуждаемые к участию в такой захватывающей дух погоне собственным любопытством, и охочие до всяких необычайностей, все до единого оставили замок. Матильда, освободившись от услужающих ей женщин, прокралась в глухую башню, где был заперт Теодор, и, сняв с двери запор, явилась перед изумленным юношей.

— Молодой человек, — сказала она, — хотя дочерний долг и женская скромность осуждают предпринимаемое мною, но святое милосердие, оправдывающее этот поступок, оказывается сильнее всех других внушений. Беги! Дверь твоей темницы открыта! Моего отца и его слуг нет в замке, но вскоре они могут вернуться. Уходи с миром, и да направят ангелы твой путь.

— Ты, наверное, один из этих ангелов! — произнес восхищенный Теодор. Только благословенная господом святая может так говорить, так поступать, так выглядеть, как ты. Но можно ли мне узнать имя моей божественной покровительницы? Ты, кажется, упомянула о своем отце. Мыслимо ли? Ужели Манфред мог дать жизнь существу, способному к святому милосердию? Прекрасная дева, ты не отвечаешь, — но как сама ты можешь находиться здесь? Зачем пренебрегаешь ты собственной безопасностью, зачем уделяешь внимание такому несчастному, как Теодор? Бежим вместе! Жизнь, которую ты даруешь мне, будет посвящена твоей защите.

— Увы, ты ошибаешься, — сказала Матильда со вздохом. — Я действительно дочь Манфреда, но мне не угрожают никакие опасности.

— Как удивительно! — воскликнул Теодор. — Но ведь не далее как вчера вечером мне посчастливилось оказать тебе ту услугу, которую ты, движимая своим великим состраданием, возвращаешь мне сейчас.

— И тут ты в заблуждении, — отвечала дочь князя, — но сейчас не время для объяснений. Беги, добродетельный юноша, пока еще я в состоянии спасти тебя: если бы мой отец вернулся сейчас, и тебе в мне было бы чего страшиться.

— Как! — воскликнул Теодор. — Ты думаешь, прелестная дева, что я соглашусь спасти свою жизнь, хоть в малой степени рискуя этим навлечь беду на тебя?

— Мне ничто не угрожает, — ответила Матильда, — если только ты не будешь мешкать. Скорей уходи! Никто не узнает, что я помогла тебе бежать.

— Поклянись святыми на небесах, — сказал Теодор, — что тебя не могут заподозрить, — иначе, заявляю это перед богом, я не тронусь с места и буду ждать того, что выпадет мне на долю.

— О, ты слишком благороден, — сказала Матильда, — но будь спокоен: никакое подозрение не может пасть на меня.

— Дай же мне свою нежную руку в знак того, что ты не обманываешь меня, — вскричал Теодор, — и позволь мне омыть ее горячими слезами благодарности.

— Сохрани бог! — остерегла его Матильда. — Этому быть не должно.

— Увы! — воскликнул Теодор. — До этого часа я знал в жизни одни лишь беды и, быть может, никогда не узнаю снова счастья: так не отвергай же чистого порыва, вызванного беспредельной благодарностью: это душа моя хочет запечатлеть на твоей руке выражение переполняющих ее чувств.

— Сдержи себя и уходи, — приказала Матильда. — Была ли бы довольна Изабелла, увидев тебя у моих ног?

— Какая Изабелла? — с удивлением спросил молодой человек.

— О боже! — воскликнула Матильда. — Я боюсь, что помогаю обманщику. Ты что ж — забыл уже, о чем с таким любопытством спрашивал сегодня утром?

— Твой облик, твои поступки, вообще все в тебе божественно прекрасно, сказал Теодор, — но речь твоя темна и таинственна. Говори, благородная дева, но говори так, чтобы это было доступно разумению твоего покорного слуги.

— Ты отлично все понимаешь! — возразила Матильда. — Но я еще раз приказываю тебе покинуть это место; если я буду тратить с тобой время на пустые разговоры, на мою голову падет твоя кровь, пролитие которой я пока еще могу предотвратить.

— Я ухожу, госпожа моя, — сказал Теодор, — потому что такова твоя воля и потому что я не хочу отягчить горем остаток жизни моего престарелого отца. Но скажи мне, восхитительная дева, что сострадание твоей нежной души со мною.

— Постой, — промолвила Матильда, — я провожу тебя к подземелью, через которое скрылась Изабелла: оно тебя приведет в церковь святого Николая, где ты окажешься в неприкосновенном убежище.

— Как? — воскликнул Теодор. — Значит, это была другая, а не ты сама, прекрасная дева, — та, кому я помог найти подземный ход?

— Да, другая, — ответила Матильда, — но не спрашивай больше ни о чем: я трепещу, видя, что ты все еще здесь, — беги же скорей, ищи убежище у алтаря!

— У алтаря… — повторил Теодор. — Нет, дорогая госпожа моя, такие убежища существуют для беспомощных дев или для преступников. Душа Теодора не отягощена никакой виной; не должно быть и видимости того, что это так. Дай мне меч, госпожа моя, и твой отец увидит, что Теодор презирает постыдное бегство.

— Безрассудный юнец! — вскричала Матильда. — Да неужели в своей заносчивости ты посмел бы поднять руку на князя Отрантского?

— На твоего отца? Нет, нет, конечно, не посмел бы, — сказал Теодор. Прости меня, госпожа моя, я забыл… Но разве мог я, глядя на тебя, помнить, что ты рождена на свет тираном Манфредом? — Но он твой отец, и с этого мгновения все дурное, что я от него испытал, предается забвению.

Откуда-то сверху прозвучал глухой протяжный стон. Матильда и Теодор оба вздрогнули.

— Боже мой! Нас подслушивают… — прошептала Матильда.

Оба умолкли и насторожились, но так как тишина больше не нарушалась, они решили, что это был порыв ветра, и Матильда, двинувшись вперед неслышным шагом, провела Теодора в арсенальную залу, снабдила там юношу полным набором доспехов, после чего препроводила его к задним воротам.

— Избегай селения, — сказала она, — и всей местности, прилегающей к замку с запада: именно там, по-видимому, Манфред вместе с незнакомцами ведет розыски; держись другой стороны замка. За лесом, виднеющимся на востоке, тянется сплошная гряда скал, прорезанная лабиринтом пещер, доходящим до морского побережья. Там ты сможешь скрываться, пока не представится случай знаками подозвать какое-нибудь судно, которое подойдет к берегу и возьмет тебя на борт. Иди! Да будет господь бог твоим провожатым! И вспоминай иногда в своих молитвах… Матильду.

Теодор пал к ногам своей спасительницы и, завладев ее лилейной рукой, которую она после некоторого сопротивления позволила ему поцеловать, дал обет при первой же возможности добиться возведения в рыцарское звание и стал с жаром молить у нее разрешения посвятить себя навсегда служению ей, быть ее рыцарем.

Прежде чем Матильда успела ответить, раздался удар грома, потрясший стены замка. Теодор готов был продолжать свои мольбы, невзирая на бурю, но испуганная девушка поспешно вернулась в замок, с таким решительным видом приказав юноше уходить, что тот не посмел ослушаться. Он со вздохом удалился, но взгляд его был обращен к воротам до тех пор, пока Матильда не закрыла их, положив конец свиданию, воспламенившему их сердца такой страстью, какой дотоле они не испытывали никогда.

Погруженный в свои мысли, Теодор направил шаги к монастырю: он хотел увидеть отца и сообщить ему о своем освобождении. Здесь он узнал, что Джером отсутствует и что идут розыски госпожи Изабеллы; впервые он услышал и некоторые подробности ее истории.

Присущий юноше рыцарственный дух немедленно зажег в его благородном сердце желание помочь ей, но монахи не могли сообщить ему никаких сведений, по которым можно было бы догадаться, куда она направилась. А пускаться в дальнейшие странствия в поисках Изабеллы он не был расположен, ибо образ Матильды так глубоко запал ему в душу, что он не чувствовал себя в силах покинуть места, где она жила. Мысль о чувствах, проявленных к нему Джеромом, усиливала его неохоту пускаться на эти поиски, и он даже убедил себя, что его сыновняя преданность отцу и является главной причиной того, что он все еще мешкает между замком и монастырем. Наконец Теодор решил укрыться в лесу, который ему указала Матильда, и оставаться там до ночи, то есть до того времени, когда Джером уже наверное возвратится в монастырь. Придя туда, он стал искать места с самой густой тенью, наиболее соответствовавшие той сладостно-щемящей грусти, что царила сейчас в его душе.

В меланхолической задумчивости он незаметно для себя добрел до пещер, которые в прежние времена служили приютом для отшельников, а теперь, как поговаривали окрест, стали обиталищем злых духов. Вспомнив об этом поверье и будучи человеком храбрым и предприимчивым, он дал волю своему любопытству и углубился в потаенные закоулки лабиринта. Он не успел еще далеко проникнуть, как вдруг ему показалось, что он слышит чьи-то удаляющиеся шаги — словно кто-то отступал по мере его приближения. Хотя Теодор не сомневался ни в чем, во что предписывает верить наша святая религия, он не представлял себе, чтобы добрый человек мог быть беспричинно отдан во власть злобным силам тьмы. Он подумал, что скорее это место облюбовано разбойниками, нежели теми посланцами преисподней, которые, как сказывают, кружат и сбивают с толку путников. Ему давно уже не терпелось испытать свою доблесть, и, обнажив меч, он спокойно продолжал идти вперед, направляя свои шаги навстречу доносившимся до него чуть слышным шорохам. Лязг его доспехов, в свою очередь, служил указанием для отступления тому, кто избегал встречи с ним. Убежденный теперь, что он не ошибся. Теодор пошел вдвое быстрее прежнего и стал заметно нагонять неизвестного, хотя тот тоже ускорил шаг.

Нагнав беглеца, Теодор увидел перед собой женщину, которая в тот же миг упала, задыхаясь, наземь. Он поспешил поднять ее, но она была охвачена таким страхом, что он сам испугался, как бы она не лишилась чувств у него на руках. Самыми мягкими словами постарался он рассеять ее тревогу, заверяя, что не только не нанесет ей обиды, но, напротив, будет защищать ее даже с опасностью для собственной жизни. Дама, успокоенная обходительным поведением молодого человека, поглядела ему в лицо и произнесла:

— Право, я где-то раньше слышала этот голос.

— Не знаю, где это могло быть, если только не верна моя догадка, что я вижу перед собой госпожу Изабеллу.

— Боже милосердный! — вскричала она. — Но не посланы же вы разыскивать меня, — или я ошибаюсь?

И с этими словами, упав перед ним на колени, она взмолилась, чтобы он не предавал ее Манфреду.

— Манфреду?! — воскликнул Теодор. — Нет, благородная госпожа, я однажды уже избавил вас от его тирании — и теперь, чего бы мне это ни стоило, укрою от новых его покушений!

— Неужели, — сказала она, — вы тот благородный незнакомец, которого я встретила вчерашней ночью в подземелье замка? Наверное вы не смертный человек, а мой ангел-хранитель. Позвольте же мне на коленях поблагодарить вас…

— Не нужно, любезная госпожа, — вскричал поспешно Теодор, — не унижайтесь перед тем, кто сам беден и одинок. Если бог назначил мне быть вашим избавителем, он доведет предначертанное им до конца и укрепит мою руку ради вашего правого дела… Но послушайте, госпожа моя, мы находимся слишком близко от входа в пещеру; поищем более укромных мест: я не буду спокоен до тех пор, пока не устрою вас там, где вы будете вне опасности.

— Увы! Что вы имеете в виду, мой покровитель? — спросила она. — Хотя ваши поступки благородны, хотя выражаемые вами чувства свидетельствуют о чистоте вашей души, приличествует ли мне удаляться наедине с вами в эти запутанные закоулки? Если нас обнаружат вместе, что подумает поспешный на осуждение свет о моем поведении?

— Я уважаю вашу добродетельную щепетильность, — ответил Теодор, — и уверен, что вы не питаете подозрений, оскорбительных для моей чести. Я имел в виду препроводить вас в самую потаенную пещеру в этих скалах, а затем преградить вход в лабиринт кому бы то ни было, пусть даже ценою собственной жизни. Кроме того, госпожа, — продолжал он, тяжко вздохнув, — хотя ваш облик и прекрасен и совершенен, а я не могу сказать, что не подвержен земным чувствам, знайте — сердце мое отдано другой; и несмотря на то что…

Внезапный шум помешал Теодору закончить свою мысль. Вскоре они различили возгласы: «Изабелла! Э-ге-й, Изабелла!» — и девушка вновь затрепетала от ужаса. Теодор пытался ободрить ее, но безуспешно. Он заверил Изабеллу, что скорее умрет, нежели потерпит, чтобы она вновь оказалась во власти Манфреда, и, предложив ей оставаться в укрытии, пошел навстречу человеку, который разыскивал ее, дабы воспрепятствовать его приближению.

У входа в пещеру он увидел рыцаря в полном вооружении, разговаривавшего с крестьянином, который уверял его, что сам видел, как некая дама скрылась в расселине скалы. Рыцарь собирался уже устремиться туда за ней, но Теодор, преградив ему путь и угрожая обнаженным мечом, решительно потребовал, чтобы он удалился прочь.

— А кто ты такой, что дерзаешь становиться мне поперек дороги? высокомерно спросил рыцарь.

— Я тот, у кого слово не расходится с делом: если я на что дерзаю, значит, берусь это исполнить, — ответил Теодор.

— Я ищу госпожу Изабеллу, — оказал рыцарь, — и мне известно, что она скрывается в этих скалах. Не препятствуй же мне, или тебе придется раскаяться в том, что ты вызвал мой гнев.

— Намерение твое столь же гнусно, сколько презренен твой гнев, — сказал Теодор. — Вернись туда, откуда явился, или вскоре ты узнаешь, чей гнев страшнее.

Незнакомец был не кто иной, как тот самый рыцарь, который прибыл к Манфреду от имени маркиза да Виченца. Пока Манфред был занят опросом всех и каждого об Изабелле и отдавал различные распоряжения с целью помешать троим рыцарям завладеть ею, главный рыцарь ускакал от него. Он и раньше подозревал, что Манфред причастен к исчезновению девушки, теперь же, когда оскорбление, нанесенное ему человеком, поставленным, как он решил, Манфредом для охраны ее тайного местопребывания, подтвердило эти подозрения, он не стал дальше объясняться, а бросился на Теодора с мечом и вскоре освободился бы от всяких препятствий, если бы Теодор, принявший его, в свою очередь, за одного из военачальников манфредова войска, не был наготове подкрепить делом брошенный им вызов и не отразил удара щитом. Столь долго сдерживаемая им отвага сразу же проявилась с полной силой: как вихрь налетел он на рыцаря, которого гнев и гордость также подстрекали к доблестному сопротивлению. Бой был ожесточенным, но не долгим: Теодор нанес рыцарю три раны и в конце концов обезоружил его, так как от потери крови рыцарь лишился чувств. Крестьянин, убежавший при первой же схватке, сообщил о происходящем нескольким слугам Манфреда, которые, следуя его приказу, рассеялись по лесу в поисках Изабеллы. Они подбежали к сраженному рыцарю и вскоре узнали в нем прибывшего в замок знатного незнакомца. Теодор, несмотря на свою ненависть к Манфреду, не мог радоваться одержанной победе, не испытывая одновременно сострадания и участия к побежденному; но он ощутил еще большее волнение, когда узнал звание своего противника и ему было разъяснено, что это не наемник Манфреда, а его враг. Он помог слугам князя освободить рыцаря от доспехов и позаботился остановить кровь, струившуюся из его ран. К рыцарю постепенно вернулся дар речи, и слабым, прерывающимся голосом он сказал:

— Великодушный враг мой, мы оба впали в заблуждение: я принял тебя за орудие тирана, вижу, что и ты совершил ту же ошибку… Поздно теперь выражать сожаления… Я слабею… Если Изабелла поблизости… позови ее — я должен… важные тайны…

— Он умирает! — воскликнул один из челядинцев. — Нет ли у кого-нибудь при себе распятия? Андреа, помолись над ним…

— Принесите воды, — приказал Теодор, — и дайте ему глоток, а я поспешу к молодой госпоже…

С этими словами он бросился к Изабелле и в нескольких словах, умолчав о своей доблести, рассказал ей, что, к несчастью, по ошибке ранил придворного ее отца и что этот человек хочет перед смертью сообщить ей нечто, для нее весьма важное. Изабелла, которая было обрадовалась, услыхав голос зовущего ее Теодора, теперь находилась вся во власти изумления, внимая его словам. Ободренная новым доказательством доблести Теодора, она согласилась следовать за ним и подошла к тому месту, где был простерт на земле истекающий кровью, обессиленный рыцарь. Но все страхи ее ожили, как только она увидела слуг Манфреда. Она снова обратилась бы в бегство, если бы Теодор не показал ей, что они не вооружены, и не пригрозил им немедленной смертью при малейшей попытке схватить ее. Незнакомец, открыв глаза и увидев перед собой женщину, произнес:

— Ты… умоляю, скажи мне правду… ты действительно Изабелла да Виченца?

— Да, это я, — ответила Изабелла. — Да поможет добрый господь наш вашему излечению.

— Тогда ты… тогда ты, — с усилием произнося слова, продолжал рыцарь, — видишь перед собой… своего отца… Поцелуй же меня…

— О, чудо! О, ужас! Что слышу я! Что вижу! — вскричала Изабелла. — Мой отец! Вы — мой отец! Как оказались вы здесь? Ради бога, говорите! О боже! Люди, бегите за помощью, иначе он умрет.

— Это — истинная правда, — вымолвил раненый рыцарь, напрягая все свои силы. — Я Фредерик, твой отец. Да, я прибыл сюда, чтобы освободить тебя… Этому быть не суждено… Поцелуй меня на прощанье и возьми.

— Почтенный рыцарь, — сказал Теодор, — не изнуряйте себя; позвольте нам перенести вас в замок…

— В замок! — воскликнула Изабелла. — Разве нельзя получить помощь ближе, чем в замке? Вы хотите, чтобы мой отец был беззащитен перед тираном? Если его переправят туда, я не отважусь сопровождать его… а могу ли я его оставить?

— Дитя мое, — молвил Фредерик, — мне безразлично, куда меня отнесут: через несколько минут мне уже не будет страшна никакая опасность… Но пока глаза мои могут радоваться, глядя на тебя, не покидай меня, родная Изабелла! Этот храбрый рыцарь — я не знаю, кто он, — защитит твою невинность. Вы не бросите мое дитя на произвол судьбы, юный воин, не правда ли?

Проливая слезы над своей жертвой, Теодор торжественно обещал не пожалеть жизни ради безопасности девушки и убедил Фредерика позволить людям препроводить его в замок. Его подняли на лошадь одного из слуг, предварительно постаравшись как можно лучше перевязать его раны. Теодор шел рядом с ним, а убитая горем Изабелла, которая не в силах была расстаться с отцом, с сокрушенным видом следовала позади.