Глава V. Чем больше думал Манфред о поведении Джерома, тем сильнее укреплялся в убеждении, что монах потворствует любовным отношениям Изабеллы и Теодора

Чем больше думал Манфред о поведении Джерома, тем сильнее укреплялся в убеждении, что монах потворствует любовным отношениям Изабеллы и Теодора. Но то обстоятельство, что этот самый Джером, в недавнем прошлом столь податливый, снова выказал дерзкую строптивость, порождало у Манфреда еще более серьезные опасения. Он даже подозревал, что монах пользуется тайной поддержкой Фредерика, и ему казалось, что не случайно совпали по времени прибытие маркиза в замок и вторичное появление Теодора. Всего же более его тревожило сходство Теодора с портретом Альфонсо. Но вместе с тем он твердо знал, что Альфонсо умер бездетным — в этом не могло быть никакого сомнения. А Фредерик согласился отдать Изабеллу ему в жены. Все эти противоречия заставляли Манфреда терзаться множеством сомнений. Он видел лишь два способа выпутаться из своих затруднений. Один из них заключался в том, чтобы отказаться от княжества Отранто в пользу маркиза. Но такому решению препятствовали его гордость, честолюбие и вера в старинные пророчества, гласившие, что при известных обстоятельствах он сможет сохранить все, чем владеет, для своих потомков. Другой способ состоял в ускорении его бракосочетания с Изабеллой. Идя вместе с Ипполитой по дороге к замку, Манфред сначала долго молчал, занятый одними и теми же настойчиво преследовавшими его мыслями, но потом заговорил с княгиней о предмете своего беспокойства и стал, приводя разные доказательства, внушать ей, что она должна не только согласиться на развод, но и деятельно помочь его осуществлению. Ипполиту не надо было долго убеждать, чтобы она склонилась перед его волей. Она попыталась было уговорить Манфреда избрать путь отречения от своих владений, но увидев, что ее увещания тщетны, заверила мужа, что, действуя в согласии со своей совестью, она может не возражать против их разрыва, но, не услышав более основательных доводов, нежели те сомнения, о которых он ей поведал, сама не станет домогаться этого.

Уже такой уступки, хотя и неполной, было достаточно, чтобы Манфред окрылился надеждой. Он рассчитывал, что его власть и богатство помогут успеху его ходатайства в Риме, и задумал попросить Фредерика отправиться туда нарочно для этой цели. Фредерик выказал столь сильную страсть к Матильде, что Манфред считал возможным добиться всего, что хотел получить, укрепляя или ослабляя надежду маркиза стать обладателем ее прелестей, смотря по тому, насколько последний будет расположен содействовать ему в достижении его целей. Отъезд Фредерика уже сам по себе был бы существенным выигрышем для Манфреда, ибо дал бы ему возможность, не спеша, принять еще и другие меры для своей безопасности.

Отпустив Ипполиту в ее покои, он направился к маркизу, но, пересекая большую залу, через которую лежал его путь, встретил Бьянку. Он знал, что эта девушка пользуется доверием Матильды и Изабеллы, и тут же решил повыспросить ее об Изабелле и Теодоре. Отозвав Бьянку в оконную нишу и улещивая ее многими сладкими словами и обещаниями, он спросил, что ей известно о чувствах Изабеллы.

— Мне, ваша светлость? Нет, ваша светлость… То есть да, ваша светлость… Бедняжка! Она так ужасно встревожена ранами своего батюшки; но я уверяю ее, что все пойдет на лад, — а вы как думаете, ваша светлость?

— Я спрашиваю тебя не о том, что думает она о своем отце, — ответил Манфред. — Ты посвящена в ее секреты, будь же хорошей девочкой и скажи мне: есть ли какой-нибудь молодой человек… Ну, одним словом, ты понимаешь меня…

— Боже всемогущий! Я понимаю вас? Нет, ваша светлость, ничего не понимаю… Я сказала ей, что немного целебных трав, которыми лечат раны, и покой…

— Я говорю, — нетерпеливо сказал князь, — не о ее отце; я знаю, что он оправится…

— Ах, ваша светлость, как я рада слышать это от вас: ведь я хотя и полагала, что не следует позволять молодой госпоже падать духом, но, по правде говоря, мне казалось, что у маркиза очень изнуренный вид, и пожалуй… Я помню, когда юный Фердинанд был ранен венецианцем…

— Ты уклоняешься в сторону, — перебил ее Манфред. — Но вот — возьми это кольцо — может быть, оно поможет тебе сосредоточиться; нет, нет, не нужно поклонов, мое благоволение не остановится на этом… Ну же, скажи мне правду о сердечных делах Изабеллы.

— Ах, ваша светлость так обходительны! — воскликнула Бьянка. — Ну да, конечно… Только сможет ли ваша светлость сохранить тайну? Если ее когда-нибудь выдадут ваши уста…

— Никогда, никогда! — вскричал Манфред.

— Нет, нет, поклянитесь, ваша светлость! Матерь божия, если бы когда-нибудь стало известно, что я об этом рассказала… Но вот, что правда, то правда, — сдается мне, госпожа Изабелла не особенно-то любила молодого господина, вашего сына, а ведь он был такой славный юноша, какого не часто увидишь. Я уверена, что будь я знатного рода… Но боже мой, я должна поспешить к госпоже Матильде, она, верно, ума не приложит, куда я запропастилась.

— Постой! — воскликнул Манфред. — Твой ответ на мой вопрос еще недостаточен. Передавали ли когда-нибудь через тебя письмо или записку?

— Через меня? Господи спаси и помилуй! — вскричала Бьянка. — Чтобы я передавала письмо? Да я бы не стала делать этого и за королевскую корону! Я надеюсь, ваша светлость не думает, что если я бедна, то уж и нечестна… Разве вы никогда не слышали, что предлагал мне граф Марсильи, когда он приезжал сюда свататься к госпоже Матильде?

— Мне недосуг слушать твои россказни, — сказал Манфред. — Я не ставлю под сомнение твою честность, но твоя обязанность — ничего не скрывать от меня. Как давно Изабелла знакома с Теодором?

— Нет, в самом деле, ничто не укроется от вашей светлости, — отвечала Бьянка. — Я не хочу сказать, что знаю что-нибудь об этом… Теодор, конечно, стоящий молодой человек и, как говорит моя госпожа Матильда, вылитый портрет Альфонсо Доброго, — а вы, ваша светлость, не замечали этого?

— Да, да… то есть нет… Ты мучаешь меня, — сказал Манфред. — Где она встречалась с ним? Когда?

— Кто? Моя госпожа Матильда? — спросила Бьянка.

— Нет, нет, не Матильда, Изабелла. Когда Изабелла впервые познакомилась с Теодором?

— Пресвятая дева! — воскликнула Бьянка. — Откуда мне это знать?

— Но ты знаешь, — настаивал Манфред, — должен знать и я, и узнаю…

— О боже! Уж не ревнует ли ваша светлость госпожу Изабеллу к Теодору?

— Ревную? Нет, нет, с чего бы мне ревновать? Может быть, я решу соединить их. Если бы я был уверен, что Изабелла не питает отвращения…

— Отвращения? Нет, нет, я готова поручиться, что отвращения она к нему не питает: он один из самых пригожих юношей, какие только были и есть во всех христианских землях. Мы все влюблены в него; нет ни одного человека в замке, кто не хотел бы видеть его нашим государем, — то есть, конечно, после того как господь призовет вас к себе.

— В самом деле? — произнес Манфред. — Неужели дело зашло так далеко? Проклятый монах! Но мне нельзя терять времени, — иди к Изабелле, Бьянка, и побудь с нею; но не смей обмолвиться ни словом о том, про что я с тобой говорил. Разузнай, насколько сильно она увлечена Теодором; принеси мне хорошие новости, и к этому кольцу прибавится еще кое-что. Жди меня у подножия винтовой лестницы: сейчас я иду навестить маркиза, а по возвращении еще поговорю с тобой.

Побеседовав сначала с Фредериком о разных незначительных вещах, Манфред затем попросил маркиза отослать обоих его сотоварищей-рыцарей, сославшись на необходимость иметь с ним разговор о делах первостепенной важности. Как только они остались наедине, он стал искусными обиняками выведывать у маркиза, насколько сильна его склонность к Матильде; и, обнаружив, что тот расположен именно так, как он того желал, намекнул на трудность совершения бракосочетания, которую можно будет обойти, только если… В это мгновение в комнату ворвалась Бьянка — у нее был дикий взгляд, и она заламывала руки, выражая всем своим видом крайний испуг.

— О господин, господин мой! — кричала она. — Мы все погибли! Оно явилось снова! Оно явилось снова!

— Что явилось снова? — вскричал в изумлении Манфред.

— О, рука! Великан! Рука! Ах, поддержите меня, я сейчас упаду: я так испугана, что себя не помню. Я ни за что не останусь сегодня ночевать в замке. Уйду — все равно куда, а вещи мои могут быть присланы следом за мной завтра. Почему не согласилась я выйти замуж за Франческо? Только от пустого честолюбия!

— Что испугало тебя так, девушка? — спросил маркиз. — Не бойся, ничего. Здесь ты в безопасности.

— О, ваша милость, вы бесконечно добры! — воскликнула Бьянка. — Но я не смею… Нет, пожалуйста, позвольте мне уйти… Лучше я совсем брошу свои вещи, чем останусь еще хоть на час под этой кровлей.

— Да ну тебя, ты вовсе спятила с ума, — воскликнул Манфред. — Не прерывай нас, мы тут совещались о важных делах. Эта девица, маркиз, подвержена припадкам… Пойдем со мной, Бьянка…

— О, святые угодники, нет, ни за что! — отвечала Бьянка. — Оно наверняка пришло предупредить вашу светлость… Иначе зачем бы оно явилось мне? Я ведь утром и вечером читаю молитвы. О, если бы вы, ваша светлость, поверили Диего! Эта рука — таких же размеров, что и нога, которую он видел там, на галерее. Отец Джером часто говорил нам, что в скором времени надо ждать пророческих знамений. «Бьянка, — говорил он, — попомни мои слова…»

— Ты бредишь! — вскричал в ярости Манфред. — Убирайся прочь и стращай этими нелепыми россказнями своих товарок.

— Как, ваша светлость! — воскликнула Бьянка. — Вы думаете, что я ничего такого не видела? Пойдите сами к подножию главной лестницы… Умереть мне на этом месте, если я не видела…

— Чего? — подхватил Фредерик. — Скажи нам, милая, что именно ты видела?

— Да неужели, маркиз, — воскликнул Манфред, — вы станете терпеть бред этой глупой служанки, наслушавшейся историй о привидениях и наконец поверившей в них?

— Это не просто вымысел, — заметил Фредерик, — испуг ее столь непритворен и наложил столь сильную печать на весь ее вид, что он не может быть порожден пустой игрой воображения. Скажи нам, милая девушка, что тебя так потрясло?

— Верно вы говорите, ваша милость, благодарю вас, — произнесла Бьянка, — у меня, я полагаю, сейчас ни кровинки в лице; но ничего, это пройдет, как только я отдышусь. Я шла к госпоже Изабелле по приказу его светлости…

— Нам не нужны подробности, — перебил ее Манфред. — Поскольку его сиятельству угодно тебя слушать — рассказывай, но покороче.

— О, боже! Вы смутили меня, ваша светлость, и я совсем сбилась с толку, — молвила Бьянка. — Я боюсь теперь собственной тени… Право же, я никогда в жизни… Да, так, значит, как я уже сказала вашей милости, я шла к госпоже Изабелле, в ее белую светелку наверху, — чтобы попасть туда, надо пройти два лестничных пролета, а потом повернуть направо; ну и когда я подошла к главной лестнице, — я как раз смотрела на вот этот подарок его светлости…

— О господи, никакого терпения не хватит с нею! — вскричал Манфред. Дойдет ли она когда-нибудь до сути? Ну к чему маркизу знать, что я подарил тебе безделку за усердную службу при моей дочери? Расскажи, что ты видела, и только.

— Я это и собиралась сделать сейчас, если бы ваша светлость мне позволили, — продолжала Бьянка. — Так вот я, значит, потеряла кольцо и хорошо помню, что не успела подняться и на третью ступеньку, как вдруг слышу — лязгают доспехи; ей-богу, это был точно такой лязг, какой услышал Диего в горнице на галерее, когда великан стал поворачиваться.

— Что она имеет в виду? — спросил Манфреда маркиз. — В вашем замке водятся великаны и домовые?

— Господи боже, да неужто вы, ваша милость, не слыхали о великане, который объявился в горнице на галерее? — вскричала Бьянка. — Я поражаюсь, как это его светлость князь не сказали вам… может быть, вы не знаете о том, что было пророчество…

— Эта болтовня о всяких пустяках непереносима, — прервал ее Манфред. Мне думается, маркиз, пора отослать прочь эту дуру; нас ждут дела куда важнее.

— Прошу извинить меня, — сказал Фредерик, — но это отнюдь не пустяки: огромный меч, к которому я был приведен в лесу, и вон та каска, под пару чудесному мечу, — разве они — видения, возникшие в мозгу этой бедной девушки?

— Вот и Жак думает так же, осмелюсь доложить вашей милости, — молвила Бьянка. — Он говорит, что еще не успеет старый месяц на небе смениться новым, как мы будем свидетелями необычайных перемен. Что до меня, то я не удивлюсь, ежели они произойдут даже завтра, потому что, как я уже говорила, когда я услыхала лязг доспехов, меня прошиб холодный пот, — я подняла глаза и — поверите ли, ваша милость, — увидела на самом верху перил главной лестницы руку в железной перчатке — такую большую, такую большую — я подумала, что тут же на месте упаду в обморок, и как припустилась бежать, так и не оглянулась, пока не прибежала сюда, — а лучше было бы мне совсем убраться из замка! Моя госпожа Матильда говорила мне не далее как вчера утром, что ее светлости княгине Ипполите известно нечто…

— Ах ты, дерзкая! — вскричал Манфред. — Господин маркиз, я сильно подозреваю, что эта сцена подстроена нарочно, чтобы оскорбить меня. Похоже, что моих слуг наущают за мзду распространять выдумки, наносящие урон моей чести. Отстаивайте ваши притязания с мужественной прямотой и смелостью, или же, как я предложил раньше, давайте похороним нашу распрю, заключив брачные союзы, которые свяжут каждого из нас обоих с дочерью другого; но, верьте мне, не подобает столь высокой владетельной особе, как вы, пользоваться услугами подкупленных служанок.

— Я с презрением отвергаю ваши обвинения, — ответил Фредерик. — До настоящей минуты я в глаза не видел этой девицы. И драгоценностей я ей не дарил… Ах, князь, ваша нечистая совесть обличает вашу виновность, а вы пытаетесь бросить подозрение на меня… Оставьте же при себе свою дочь и забудьте об Изабелле: приговор, произнесенный над вашим домом, не позволяет мне породниться с вами.

Встревоженный решительным тоном, каким были произнесены эти слова, Манфред постарался умиротворить Фредерика. Отослав Бьянку, он стал так заискивать перед маркизом и рассыпался в таких похвалах Матильде, что Фредерик снова заколебался. Однако, поскольку его страсть к ней не успела еще глубоко укорениться в нем, он не мог сразу преодолеть зародившиеся у него сомнения. Того, что он смог извлечь из речей Бьянки, было достаточно, чтобы убедить его во враждебности небес к Манфреду. Предполагаемые браки слишком далеко отодвигали удовлетворение его притязаний, а княжество Отранто представляло собой слишком сильный соблазн, чтоб он мог удовольствоваться одной надеждой заполучить его обратно вместе с Матильдой, в том случае, если оно достанется ей в наследство. Все же он не хотел окончательно расстроить сговор и, рассчитывая выиграть время, спросил Манфреда, правда ли, что Ипполита согласилась на развод. Крайне досадуя на это единственное, все еще не устраненное им препятствие и полагаясь на свою власть над женой, князь заверил Фредерика, что это действительно так и что он может получить подтверждение из ее собственных уст.

Вошедший во время их разговора слуга доложил, что все готово для пиршества. Манфред пригласил Фредерика пройти в главную залу, где их встретили Ипполита и девушки. Маркиза Манфред усадил рядом с Матильдой, а сам сел между своей женой и Изабеллой. Ипполита держала себя с достойной непринужденностью, но обе девушки были молчаливы и грустны. Решив во что бы то ни стало в тот же вечер довести дело с маркизом до конца, Манфред затянул пиршество допоздна; при этом он изображал беззаботное веселье и усердно потчевал гостя вином, вновь и вновь поднося ему полный кубок. Однако Фредерик был более настороже, нежели того хотелось бы Манфреду, и отклонял слишком частые приглашения к возлиянию под предлогом перенесенной им недавно большой потери крови; князь же, напротив, чтобы поднять свой упавший дух и казаться беспечным, поглощал вино в изобилии, кубок за кубком — хотя и не до помрачения чувств.

На дворе была уже ночь, когда участники пиршества встали наконец из-за стола. Манфред хотел было снова уединиться с Фредериком, но тот, сославшись на свою слабость и потребность в отдыхе, удалился к себе, на прощание учтиво сказав князю, что поручает своей дочери занимать его светлость, покуда сам он не сможет снова составить ему общество. Маифред охотно принял это предложение и, к немалой досаде Изабеллы, взялся проводить ее до самой светлицы. Матильда осталась при матери, которая пожелала выйти на крепостной вал замка, чтобы освежиться ночной прохладой.

Вскоре после того как все разошлись в разные стороны, Фредерик, покинув свою горницу, спросил встреченную им служанку Ипполиты, одна ли у себя княгиня. Служанка, не заметив, что Ипполита вышла, ответила, что в этот час княгиня обычно удаляется в свою молельню и что там, по-видимому, маркиз и сможет ее найти. Во время трапезы Фредерик не сводил глаз с Матильды, чувствуя к ней большое влечение. Теперь ему хотелось убедиться, что Ипполита расположена поступить именно так, как было обещано ее супругом. Находясь во власти своих желаний, маркиз забыл о недавно встревоживших его знамениях. Он тихонько прокрался к покоям Ипполиты и, никем не замеченный, вошел внутрь с намерением укрепить княгиню в ее решении согласиться на развод, ибо чувствовал, что Манфред ни в коем случае не отдаст ему Матильду до тех пор, пока сам не завладеет Изабеллой.

Его не удивила царившая в покоях княгини тишина. Предполагая, что Ипполита, как ему и сказали, находится в молельне, он прошел дальше. Дверь в молельню была полуоткрыта, но мрак безлунной ночи не позволял что-либо разглядеть внутри. Осторожно отворив дверь настежь, он различил у алтаря коленопреклоненную человеческую фигуру. Приблизившись, он увидел перед собой не женщину, а обращенного к нему спиной неизвестного в длинной власянице. Незнакомец был, по-видимому, погружен в молитву. Маркиз хотел уже было удалиться, как вдруг фигура поднялась и постояла несколько минут, словно в раздумье, не глядя на него. Ожидая, что этот набожный человек двинется ему навстречу и желая извиниться за свое грубое вторжение, Фредерик обратился к нему со словами:

— Преподобный отец, я искал госпожу Ипполиту…

— Ипполиту! — повторял глухой голос. — Разве ты прибыл в этот замок для того, чтобы искать Ипполиту, — и тут фигура обернулась, открыв Фредерику обнаженные челюсти и пустые глазницы скелета под капюшоном отшельнической власяницы. Фредерик отпрянул с криком:

— Ангелы господни, защитите меня!

— Заслужи их защиту!

Упав на колени, Фредерик стал молить видение смилостивиться над ним.

— Ты не помнишь меня? — вопросил призрак. — Вспомни лес вблизи Яффы!

— Так ты тот самый святой отшельник? — вскричал Фредерик, весь трепеща. — Могу ли я сделать что-нибудь, чтобы ты обрел вечный покой?

— Для того ли ты был освобожден из рабства, — продолжал призрак, чтобы стремиться к плотским утехам? Ты забыл уже про меч, что был зарыт в земле, и про начертанное на нем повеление?

— Нет, нет, я не забыл, — отвечал Фредерик, — но скажи мне, душа праведника, с чем ты послана ко мне? Что еще должен я сделать?

— Забыть Матильду, — ответило видение и исчезло.

Кровь похолодела в жилах Фредерика. Несколько минут он оставался недвижим. Затем, рухнув ниц перед алтарем, он взмолился ко всем святым о заступничестве, дабы ему было даровано прощение. После этого порыва поток слез хлынул из его глаз; помимо воли маркиза перед его мысленным взором предстал образ прекрасной Матильды, и Фредерик простерся на каменном полу, раздираемый раскаянием и страстью. Он еще не пришел в себя от потрясения, когда в молельню вошла княгиня Ипполита, одна, со свечою в руке. Увидев человека, лежащего без движения на полу, она громко закричала, полагая, что он мертв. Этот вопль перепуганной женщины заставил Фредерика очнуться. Он быстро поднялся на ноги, уже не рыдая, но еще с мокрым от слез лицом, и хотел было скрыться с глаз Ипполиты, но она жалобнейшим тоном стала упрашивать его объяснить, почему он в таком смятении и в силу каких необычайных обстоятельств она застала его здесь простертым на земле.

— Ах, достойнейшая госпожа! — произнес подавленный горем маркиз — и остановился.

— Ради всего святого, маркиз, — воскликнула Ипполита, — откройте, в чем причина вашего расстройства? Что означают эти страдальческие стоны, эти тоскливые возгласы, в которых звучало мое имя? Какие горести уготовало еще небо для несчастной Ипполиты? Но вы молчите? Всеми милосердными ангелами заклинаю вас, благородный рыцарь, — продолжала она, упав к его ногам, откройте мне, что у вас на сердце! Я вижу — вы сочувствуете мне; вы понимаете, каким мукам подвергаете меня, говорите же, говорите хоть из сострадания. Вы знаете что-нибудь касающееся моей дочери?

— Я не могу говорить! — вскричал Фредерик, вырываясь от нее. — О, Матильда!

Он ринулся прочь из покоев княгини и сразу устремился к себе. У двери своей горницы он столкнулся с Манфредом; взбудораженный вином и любовью, тот явился за Фредериком с намерением предложить ему скоротать часть ночи в пирушке за песнями и музыкой. Оскорбленный этим приглашением, столь неуместным при его состоянии духа, Фредерик резко отстранил Манфреда и, войдя в свою горницу, со злостью захлопнул перед ним дверь, а затем запер ее изнутри.

Манфред, возмущенный непонятным поведением маркиза, удалился с такими чувствами в груди, которые могли толкнуть его на самые дикие и пагубные поступки. Перейдя двор, он встретил того слугу, которого оставил возле монастыря шпионить за Джеромом и Теодором. Этот человек, задыхаясь — оттого, видимо, что он всю дорогу бежал, — доложил своему господину, что Теодор и какая-то дама из замка беседуют сейчас наедине у гробницы Альфонсо в церкви святого Николая. Слуге удалось выследить Теодора, но ночной мрак помешал ему распознать, кто была дама.

Манфред и так уже был распален всем случившимся; вдобавок, Изабелла прогнала его от себя, когда он снова стал слишком невоздержанно выказывать свою страсть к ней. Теперь он сразу решил, что высказанное ею беспокойство было вызвано желанием поскорей встретиться с Теодором. Подстегнутый этой догадкой и рассерженный поведением ее отца, он, никого не предупредив, один поспешил в церковь. В мерцающем свете лунного луча, проникавшего сквозь цветные стекла, он бесшумно проскользнул между боковыми приделами и прокрался к гробнице Альфонсо, направляемый услышанным им неясным шепотом тех самых лиц, решил он, коих и думал здесь застать.

Первые же слова, которые он разобрал, были следующие:

— Увы, разве это зависит от меня? Манфред никогда не позволит нам соединиться…

— Никогда! И вот как он предотвратит это! — вскричал тиран и, выхватив свой кинжал, вонзил его из-за плеча говорившей прямо ей в грудь.

— Ах, все кончено, я умираю! — воскликнула Матильда падая. Милосердный боже, прими мою душу!

— Гнусный, бесчеловечный злодей! Чудовище! — возопил Теодор, бросаясь на Манфреда и вырывая у него кинжал.

— Отведи свою нечестивую руку! — крикнула Матильда. — Это мой отец!

Манфред, словно вдруг очнувшись от наваждения, стал бить себя в грудь, рвать на себе волосы, пытался отобрать у Теодора кинжал, чтобы покончить с собой. Теодор был почти в таком же безумном состоянии, как и Манфред, но, подавив порывы своего горя, бросился спасать Матильду. Привлеченные его криками о помощи, сбежались монахи. Одни принялись вместе с Теодором останавливать кровь, которой обливалась умирающая, другие же крепко держали Манфреда, чтобы он в отчаянии не наложил на себя руки.

Кротко покорившись своей судьбе, Матильда обратила к Теодору взгляд, полный любви и благодарности за его рвение. Но всякий раз, когда ей удавалось, превозмогая слабость, заговорить, она просила тех, кто хлопотал вокруг нее, утешить ее отца. Тем временем в церковь явился и Джером, тоже узнавший об ужасном событии. Во взгляде его, казалось, был укор Теодору, но, обернувшись к Манфреду, он произнес:

— Смотри, тиран: свершилось еще одно из тех страшных бедствий, которым суждено обрушиться на твою нечестивую голову! Кровь Альфонсо вопияла к небесам об отмщении, и господь попустил осквернение своего алтаря убийством, дабы ты пролил родную кровь у гробницы этого государя!

— Жестокий! — воскликнула Матильда. — Зачем отягчаешь ты скорбь, несчастного отца? Да благословит его небо и простит ему, как я прощаю. Господин мой, владыка и повелитель над всеми нами, простите ли вы свое дитя? Клянусь, я пришла сюда не для встречи с Теодором. Я увидела его молящимся у этой могилы, к которой матушка послала меня, чтобы я заступилась перед богом за вас, отец, и за нее… Дорогой отец мой, благословите свою дочь и скажите, что прощаете ее!

— Это я — чудовище, убийца — должен простить тебя? — вскричал Манфред. — Да разве смеют душегубы кого-нибудь прощать? Я принял тебя за Изабеллу, но господь направил мою преступную руку в сердце моей собственной дочери… О, Матильда! Не смею выговорить… Можешь ли ты простить мне мою слепую ярость?

— Могу — и прощаю, пред лицом господа! — отвечала Матильда. — Но пока еще жизнь теплится во мне, я хочу просить вас… О, матушка моя! Что испытает она? Вы утешите ее, отец? Вы ее не покинете? Опа ведь любит вас… О, я слабею… Отнесите меня в замок… Проживу ли я еще хоть немного, чтобы она могла закрыть мне глаза?

Теодор и монахи стали горячо уговаривать Матильду согласиться, чтобы ее перенесли в монастырь, но она настаивала на своем желании, и им пришлось, положив умирающую на носилки, направиться с нею в замок. Теодор поддерживал ей голову рукой и, склоняясь в безумной тоске над своей угасающей любимой, все еще пытался ободрить ее надеждой, что она будет жить. Джером, с другой стороны носилок, утешал Матильду речами о провидении господнем и, держа перед нею распятие, которое она омывала своими невинными слезами, старался облегчить ей переход к жизни вечной. Манфред, погруженный в глубочайшую скорбь. с безнадежным видом брел позади.

Прежде чем они добрались до замка, Ипполита, уже оповещенная об ужасном событии, выбежала встречать свое умирающее дитя; но когда она увидела печальную процессию, ее охватило такое горе, что силы оставили ее, и, как безжизненное тело, она в глубоком обмороке рухнула наземь. Сопровождавшие ее Фредерик и Изабелла были подавлены скорбью почти в равной мере. Только Матильда как будто и не замечала своего состояния: все ее мысли и чувства были отданы горячо любимой матери. Велев опустить носилки, она, как только Ипполита пришла в себя, попросила подозвать отца. Он приблизился, но не в силах был вымолвить ни слова. Взяв его руку и руку матери, Матильда соединила их в своей руке, а затем прижала к груди. Манфред не мог вынести этого трогательно-благочестивого поступка. Он бросился на землю, проклиная тот день, когда родился на свет. Изабелла, опасаясь того, что Матильда не сможет выдержать этого взрыва страстей, по собственному почину распорядилась отнести Манфреда в его покои, а Матильду велела уложить в ближайшей горнице. Ипполита, в которой жизни оставалось немногим больше, чем в Матильде, была безразлична ко всему, кроме дочери. Но когда Изабелла, в своей нежной заботливости, пожелала увести ее на то время, пока лекари не осмотрят рану Матильды, княгиня вскричала:

— Увести меня! Нет, ни за что! В ней была вся моя жизнь, и я хочу умереть вместе с нею.

Услышав голос матери, Матильда подняла веки и взглянула на нее, но тут же опустила их снова. Биение крови все более слабело, рука стала влажной и холодной, и вскоре на спасение несчастной девушки не осталось никакой надежды. Теодор последовал за лекарями в соседнюю горницу и, услышав их приговор, впал в отчаяние, граничившее с полным безумием.

— Если ей не дано жить, — вскричал он, — то хоть в смерти она должна быть моей! Отец! Джером! Вы соедините наши руки? — обратился он к монаху, который, так же как и маркиз, не отходил от лекарей.

— Что за дикое безрассудство! — воскликнул Джером. — Разве сейчас время для бракосочетания?

— Да, именно сейчас, — кричал Теодор. — Увы, другого времени не будет!

— Молодой человек, ты сам не знаешь, что говоришь! — произнес Фредерик. — Ужели в этот роковой час мы должны внимать твоим любовным излияниям? Какие у тебя права на дочь князя?

— Права князя, — ответил Теодор, — суверенного властелина княжества Отранто. Этот почтенный старец, мой родитель, поведал мне, кто я такой.

— Ты бредишь! — воскликнул маркиз. — Здесь нет другого князя Отрантского, кроме меня, поскольку Манфред, совершив убийство святотатственное убийство, — сделал недействительными свои притязания.

— Господин, — твердо и решительно заговорил Джером. — Он говорит правду. В мои намерения не входило так скоро раскрыть эту тайну, но судьба спешит осуществить предначертанное ею. То, что выдал его страстный порыв, подтверждают мои холодно взвешенные слова. Знайте же, маркиз, что когда Альфонсо отплыл в Святую землю…

— Время ли сейчас для разъяснений? — вскричал Теодор. — Отец, идите же, соедините меня с нею; она должна быть моей женой — во всем остальном я буду беспрекословно повиноваться вам. — Жизнь моя! Обожаемая Матильда! воскликнул он, вбежав в покои, где лежала она. — Хочешь ты быть моей женой? Даруешь ли ты своему…

Изабелла знаком остановила его, чувствуя, что конец Матильды близок.

— Что? Она умерла? — закричал Теодор. — Неужели?

От его душераздирающих возгласов к Матильде вернулось сознание. Она открыла глаза и посмотрела вокруг, ища мать.

— Свет очей моих, я здесь, я здесь, — вскричала Ипполита. — Не бойся я не покину тебя.

— О, как вы добры! — произнесла Матильда. — Но не рыдайте из-за меня, матушка. Я ухожу туда, где нет горестей… Изабелла, ты любила меня, пусть же моя дорогая мать всегда ощущает твою любовь к ней, такую сильную, чтобы она могла заменить ей любовь дочери… Ах, право, я так слаба…

— О, дитя мое, дитя мое! — повторяла Ипполита, рыдая. — Как продлить мне твою жизнь еще хоть немного?

— Это невозможно, — промолвила Матильда, — препоручи меня господу… Где мой отец? Простите ему, родная моя матушка, простите ему мою смерть это была ошибка… О, я забыла, моя родная, ведь я дала обет никогда больше не видеть Теодора — может быть, оттого и произошло это несчастье — но это было не намеренно… Можете ли вы простить меня?

— О, не мучь еще больше мою истерзанную душу, — ответила Ипполита, — ты никогда ничем не могла обидеть меня… Увы! Она кончается! Помогите, помогите!

— Я хотела бы сказать еще кое-что, но уже не могу… — с трудом произнесла Матильда. — Изабелла… Теодор… ради меня… О! — С этими словами она испустила последний вздох.

Изабелла и служанки силой оторвали Ипполиту от тела Матильды, но Теодор пригрозил смертью всякому, кто попытается его увести от нее, Бесчисленными поцелуями покрывал он ее холодные, как мрамор, руки и произносил все ласковые и горестные слова, какие только могли быть подсказаны отчаяньем погубленной любви.

Изабелла тем временем отвела подавленную горем Ипполиту в ее покои, но посредине двора они встретили Манфреда, который, все более безумея от мучивших его мыслей, почувствовал непреодолимое желание снова увидеть дочь и направился в горницу, где она лежала. Так как луна стояла уже высоко, он по выражению лиц обеих несчастных женщин догадался, что произошло самое страшное, чего можно было ждать.

— Что? Она умерла?! — закричал он в диком смятении — и в этот миг удар грома сотряс замок до самого основания; колыхнулась земля, и послышался оглушительный лязг огромных нечеловеческих доспехов.

Фредерику и Джерому подумалось, что наступает светопреставление. Джером ринулся во двор, увлекая за собой Теодора. В то мгновение, когда Теодор появился во дворе, стены замка за спиной Манфреда рухнули под действием какой-то могучей силы, и среди развалин восстала разросшаяся до исполинских размеров фигура Альфонсо.

— Склонитесь перед Теодором, истинным наследником Альфонсо! — возгласил призрак и, произнеся эти слова, сопровождавшиеся раскатом грома, стал величаво возноситься к небесам; покрывавшие их тучи раздвинулись, и сам святой Николай встретил дух Альфонсо, после чего видения сокрылись от взора смертных, утонув в сиянии славы.

Все, кто видел это, пали ниц, признав в явленном им божью волю. Первой нарушила молчание Ипполита.

— Господин мой, — сказала она обессилевшему Манфреду, — вот какова тщета человеческого величия. Конрад покинул этот мир! Не больше Матильды! В лице Теодора зрим мы истинного князя Отрантского. Каким чудом стал он им мне неведомо, но довольно и того, что мы знаем: судьба наша определена. И что же остается нам, как не посвятить жалкий остаток наших дней молениям к небесам, чтобы они впредь отвратили от нас свой гнев? Господь изгоняет нас отсюда, — куда же нам бежать, если не в обитель божию, где мы еще можем найти убежище?

— Безвинная страдалица! Несчастная жертва моих преступлений! воскликнул Манфред. — Наконец сердце мое открыто для твоих благочестивых увещаний… О, если бы я мог… Но это невозможно… Вы недоумеваете… Так пусть же я сам наконец свершу над собою суд. Я сам должен выставить на позор свою голову — это единственное удовлетворение, которое я могу дать оскорбленным небесам. Мои деяния навлекли на меня эти кары; пусть хоть исповедь моя искупит… Но чем можно искупить вину узурпатора и убийцы собственной дочери, загубленной им в священном месте! Внимайте же все, и да послужит эта кровавая история предостережением будущим тиранам!

Как вам известно, Альфонсо умер в Святой земле… Тут вы прервете меня; вы скажете, что он умер не своей естественной смертью — и это будет чистая правда, иначе бы Манфреду не пришлось сейчас осушать до самого дна горькую чашу искупления. Рикардо, мой дед, который был мажордомом Альфонсо… я надеялся утаить преступления моего предка, — но теперь это бесполезно! Альфонсо умер отравленный. Подложное завещание провозглашало Рикардо его наследником. Преступления Рикардо преследовали его, — но ему не пришлось утратить сына и дочь! Я один расплачусь сполна за незаконно захваченные права. Однажды Рикардо был застигнут на море бурей. Мучимый своей виной, он дал обет святому Николаю основать церковь и два монастыря, если он доберется живым до княжества Отранто. Жертва его была принята: святой явился ему во сне и обещал, что его потомки будут править в этом княжестве до тех пор, пока его законный владетель не станет слишком велик, чтобы обитать в замке, и доколе будут существовать потомки Рикардо мужского пола, которым только и может быть предоставлено это право. Увы, увы! Нет уже больше потомков ни мужского, ни женского пола, кто представлял бы этот несчастный род, кроме меня самого. Я все сказал… Ужасные беды, происшедшие в последние три дня, досказывают остальное. Как мог этот молодой человек оказаться наследником Альфонсо, я не знаю и все же не сомневаюсь, что это истина. Ему принадлежат эти владения, я отступаюсь от них… Но я и не подозревал, что у Альфонсо есть наследник… Я не оспариваю господню волю: в бедности, заполненные молитвами, протекут немногие печальные дни, отделяющие еще Манфреда от часа, когда он будет призван к Рикардо.

— Остальное должен поведать я, — сказал Джером. — Когда Альфонсо отплыл в Святую землю, буря прибила его корабль к берегам Сицилии. Другое судно, на котором находился Рикардо со свитой князя, как вы, должно быть, слышали, ваша светлость, было отброшено бурей далеко от первого.

— Это истинная правда, — подтвердил Манфред, — а на титул, которым вы меня величаете, отверженец притязать не вправе… Но это не заслуживает внимания, говорите дальше.

Джером покраснел от допущенной им неловкости, но продолжал:

— Целых три месяца неблагоприятный ветер удерживал Альфонсо в Сицилии. Здесь он полюбил прекрасную деву по имени Виктория. Он был слишком благочестив, чтобы склонять ее к запретным утехам. Они обвенчались. Однако, считая эту любовь несовместимой с данным им обетом сражаться во имя святой цели, он решил скрыть их брак до возвращения из крестового похода, когда он намеревался увезти Викторию из Сицилии и открыто объявить ее своей законной женой. Он оставил ее в ожидании ребенка. Во время его отсутствия она разрешилась дочерью; но едва успела она в муках родить, как до нее дошло горестное известие, что Альфонсо умер и что ему наследует Рикардо. Что было делать одинокой, беззащитной женщине? Какой вес имело бы ее свидетельство? Но все же, господин, у меня есть подлинная грамота…

— Она не нужна, — сказал Манфред, — ужасы последних дней, видение, явившееся нам, — все это подтверждает твои заявления лучше, чем тысяча пергаментов. Смерть Матильды и мое изгнание…

— Успокойтесь, господин мой, — сказала Ипполита, — этот святой человек не хотел напоминать вам о ваших несчастьях. Джером продолжал:

— Я миную подробности. Когда дочь Виктории стала взрослой девушкой, она была отдана мне в жены. Виктория умерла, и тайна осталась сокрытой в моей груди. Что произошло впоследствии, вы знаете из рассказа Теодора.

Монах умолк. Все, кто присутствовал при этом, в безутешной тоске побрели в сохранившуюся часть замка. Наутро Манфред подписал отречение с ведома и одобрения Ипполиты, и оба они приняли постриг в соседних монастырях. Фредерик предложил руку своей дочери новому князю, и Ипполита, нежно любившая Изабеллу, горячо высказалась за этот брак. Но горе Теодора было слишком свежо, чтобы он мог помыслить о новой любви, и лишь после многих бесед с Изабеллой о его дорогой Матильде он убедился, что не обретет счастья иначе как в обществе той, с которой он всегда сможет предаваться грусти, овладевшей его душой.