Вместо заключения. Возникновение дискурса о новой мужской идентичности

“Русский мужик встал с карачек. Пора ему превращаться в мужчину… Мужчина – это такой мужик, который нашел his own identity и перевел на русский язык” (Ерофеев 1999: 9). Вопрос об идентичности становится важнейшим вопросом современного российского общества, которое в процессе трансформации структур постоянно обсуждает, т.е. определяет и переопределяет себя. Сфера обсуждения – это дискурсивная сфера. В современном дискурсе обсуждаются кризиз идентичности, ее разрушение, конструирование, коррекция, возрождение, создание новых личных и коллективных историй, биографическая работа. Кризис идентичности обсуждается и в гендерном модусе, т.е. в связи с самоопределением по полу и исполнением половых ролей. Производство гендерной идентичности в постсоветское время – это производство соответствующих вариантов отношений мужественности и женственности, обсуждение и примерка старых образцов и переговоры по поводу утверждения новых.

Трансформационные реформы в России стали рассматриваться как шанс утверждения некоей настоящей мужественности, которая не могла реализоваться в познесоветское время. Либеральные критики, создававшие идеологию перестройки, предполагали, что новый порядок даст возможность развиваться гегемонной патриархатной маскулинности автономного, независимого, либерального собственника, для которого открыты возможности, предоставляемые всеми демократическими свободами, и который возвращает женщину в рамки традиционной роли. Новая мужская идентичность строится на основе недостижимых в советское время нормативных моделей “настоящего мужчины”, создает себе новую рамку, складывающуюся из фрагментов недостижимых идеализированных других. Дискурсивными средствами для формирования новых мужественностей могут служить профессионализм и автономия “ковбоя”, “настоящая мужская профессия” защитника Родины, либеральные взгляды, честь, достоинство дворянина. Происходит формирование однородных по полу - мужских гомосоциальных полей (Кон 2000) – профессий, субкультур, образов, дисплея, вкуса. Главная черта новой идентичности - ее наступательный характер. На смену конфигурации жертвы – виктимизации советского мужчины в позднесовестком критическом дискурсе – мы обнаруживаем мужчину, претендующего на гегемонию, т.е. на монополию власти. Новый истинный мужчина противопоставляет себя советскому прошлому и криминальному настоящему (Чернова 1998). Он не приемлет зависимости от государства в публичной сфере. Это профессионал, все статусные характеристики которого приближены к типу современной гегемонной маскулинности западного мужчины – автономного, рационального, собственника, имеющего либеральные права ((Ушакин 1999, Синельников 1998). Новый мужчина утверждает свою наступательную сексуальность. В сексуальной сфере он становится агрессивным завоевателем. Как указывает Жеребкин, главная мужская фантазия сегодня - “трахать женщин и строить нацию”. Секс – это не сексуальное партнерство, а инструмент сексуального исключения другого. Пассивность, покорность женщины становятся реализацией маскулинной мечты (Жеребкин, 1999: 282).

Образ мужественности оформляется стилистически – тиражируемыми в средствах массовой информации обликом физически сильного, здорового, богатого, дорого и со вкусом одетого мужчины.

Женственность, дополняющая самоутверждающуюся маскулинность, предстает в двух традиционных российских вариантах: домохозяйки +сексуального объекта и в новом варианте деловой женщины. Возвращение женщины в дискурс происходит в разнообразных вариантах, но базовым становится традиционно-патриархатный [7].

Таким образом, дискурсивными способами преодоления кризиса маскулинности становятся преимущественно патриархатные образцы, которыми, однако, не исчерпываются возможности мужской идентичности. Дискурс открыт, например, для гомосексуальности, идет процесс поиска и создания разных типов маскулинностей. В доминирующем дискурсе, однако, мужчина становится тем самым либеральным субъектом, который является основой “настоящего” патриархата, никогда не достигаемого в советское время.

Литература

Арендт Х. (2000) Vita Activa, или о деятельной жизни. СПб.: Алетейя

Арутюнян М. (1987) О распределении обязанностей в семье и отношениях между супругами // Семья и социальная структура. Отв. ред. Мацковский М.С. М.: ИСИ АН СССР.

Баранская Н. (1969) Неделя как неделя // Новый мир. № 11. СС.23-55.

А. Битов Пушкинский дом Москва “Известия” 1990

Бурдье П. (1995) Структуры, habitus, практики // Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. Новосибирск: Изд-во Новосибирского Ун-та. СС.16-31.

Вайль П., Генис А (1998). 60-е и мир советского человека. М.: НЛО

Воронков В, Чикадзе Е (1997). Ленинградские евреи: этничность и контекст // Биографический метод в изучении постсоветских обществ. Под ред. Воронкова В. и Здравомысловой Е. СПб: ЦНСИ, CC. 74-78

Гидденс Э. Социология. М.: Эдиториал УРСС. 1999

Гурко Т. (1998) Социология пола и гендерных отношений // Социология в России. Под ред. Ядова В. М: ИС РАН. СС 173-195.

Жеребкин С. (1999) Мужские и женские фантазии: политики сексуальности в постсоветской национальной литературе // Гендерные исследования. № 3. СС. 275-296

Здравомыслов А. (1969). Методология и процедура социологических исследований. М.: Мысль.

Здравомыслова Е. (1996а) Кафе “Сайгон” как общественное место // Гражданское общество на европейском севере. Под ред. Здравомысловой Е. и Хейккинен К. СПб: ЦНСИ.Вып.3 CC. 37-40.

Здравомыслова Е. (1996б) Коллективная биография современных российских феминисток // Гендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. Под ред. Здравомысловой Е. И Темкиной А. СПб: ЦНСИ, вып.4. СС. 33-60.

Здравомыслова Е, Темкина А. (1996). Введение. Социальная конструкция гендера и гендерная система в России// Гендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. Под ред. Здравомысловой Е. И Темкиной А. СПб: ЦНСИ, вып.4. СС.5-12.

Здравомыслова О., Арутюнян М. (1998). Российская семья на европейском фоне (по материалам международного социологического исследования). М.: “Эдиториал УРСС”.

Ерофеев В. (1999) Мужчины. М.: Подкова.

Ионин Л. (1997). Свобода в СССР. СПб: Фонд Университетская книга.

Исаев Д., Каган В. (1979). Половое воспитание и психогигиена пола у детей. Л.: Медицина.

Клецин А. (1998). Социология семьи // Социология в России. Под ред. Ядова В. М: ИС РАН. СС CC. 415-435

Кон И. Дружба. Этико-психологический очерк. М. Политиздат. 1980

Кон И. (2000). Гомосоциальность и гомосексуальность. О природе мужского общения. В печати.

Лотман Ю. (1992). Декабрист в повседневной жизни // Избранные статьи в трех томах. Т. 1. Таллинн: “Александра”. СС. 296-336.

Мещеркина Е. (1996а) Введение в антологию мужской жизни // Судьбы людей: Россия ХХ век. Биографии семей как объект социологического исследования. Отв. ред. Семенова В., Фотеева Е. М.: Институт социологии РАН. СС.298-325

Мещеркина Е. (1996б) Институциональный сексизм и стереотипы маскулинности // Гендерные аспекты социальной трансформации. Под ред. Малышевой М.М. Демография и социология, №15. М. ИСЭПН, 1996. СС. 196-206

Нечаева Н. (1999) Идеал женщины в структуре гендерных картин мира // Гендерные тетради. Под ред. Клецина А. Вып. 2. СПб: ИС РАН.

Оруэлл Дж. (1992). 1984. М.: Текст

Оссовская М. (1987). Рыцарь и буржуа. М.: Прогресс

Попова П. (1989) Современный мужчина в зеркале семейной жизни. М.

Синельников А. (1998) Мужчины и патриархатная власть // Вы и мы. № 1. СС.19-21

Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 1990-х. (1993) Отв. ред. Левада Ю. М.: “Мировой Океан”.

Урланис Б. (1969). О социальной гигиене мужчин // Курьер ЮНЕСКО, № 155. СС.28-30.

Урланис Б. (1970). Безотцовщина // Литературная газета. 7 января.

Уралнис Б. (1978). И снова: берегите мужчин! // Литературная газета, 7 июня.

Урланис Б. (1985). Избранное. М.: Мысль.

Ушакин С. (1999). Видимость мужественности // Женщина не существует; современные исследования полового различия. Сборник статей. Под ред. Аристарховой И. Сыктывкар: Сыктывкарский университет. СС.116-131.

Харчев А. (1979) Брак и семья в СССР. М. Мысль.

Чернова Ж. (1998). Социальное конструирование маскулинности в современных российских журналах: журнал “Медведь”, 1995-1998 гг. Магистерская диссертация

Чуйкина С. (1997) Границы и повседневная жизнь диссидентской среды // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ. Под ред. Воронкова В. и Здравомысловой Е. СПб: ЦНСИ, вып.5 СС. 38-41.

Connell R (1987) Gender and Power. Society, the Preson and Sexual Politics. Polity Press.

Connell R. (1995) Masculinities. Polity Press

Cushman, Th (1995). Notes from the Underground. Rock Music Counter‑ culture in Russia. State University of N.Y. Press.

Garrigan T, Connell B, & Lee J. (1985). Toward a New Sociology of Masculinity // Theory and Society. V.14, N.5. PP.551-604.

Habermas J. (1984) The Theory of Communicative Action. Vol. 1-2. London: Heinemann

Lissyutkina L. (1993)Soviet Women at the Crossroads of Perestroika // Gender Politics and Post-Communism. Ed by Funk N, Mueller M. NY, L: Routledge. PP.274-286

Lissjutkina L. (1999) Mutter-Monster? Auseinandersetzung mit der Vergangenheit in Texten jumgerer russischer Autorinnen // Feministische Studien. 17, Nr 1. PP. 35-48

Parsons T. and Bales R. (1955) Family, Socialization and Interaction Process.

Pilkington H (1994). Russia’s Youth and its Culture. London: Routledge

Rotkirch A. (2000) The Man’s Question. Love and Lives in the Late XXth century Russia. University of Helsinki.

Rotkirch A. & Temkina A. (1997) Soviet Gender Conracts and Their Shifts in Contemporary Russia // Idantutkimus, #4. PP. 6-24

Ries N (1997). Russian Talk, Cornell University Press.

Shulman, C. (1977). The Individual and the Collective. // Women in Russia. Ed. by Atkinson D., Dallin A, Lapidus G. Stanford: Stanford University Press. PP. 375-384

Snow D, Rochford E, Worden S, Benford R (1986). Frame Alignment Processes, Micromobilization and Movement Participation // American Sociological Review. Vol.51. N 4.

Smelser N. (1963) The Theory of Collective Behavior. NY.

Taylor V., Whittier, N (1992). Collective Identity in Social Movement Communities: Lesbian Feminist Mobilization / Morris, A & Mueller, C. (Ed.) Frontiers in Social Movement Theory. Yale University Press. PP. 104-132

Temkina, A. (1997) Russia in Transition: The case of New Collective Actors and New Collective Actions. Kikimora Publ.

Turner R. & Killian L. (1972). Collective Behavior. NY

Zdravomyslova, O., Arutyunyan, M (1996). Men’s Family Relations. Ed. by Ulla Bjonberg & A-K Kollind. 1996, Stockholm, Almquist & Wilksel International.

[1] “Глобализация – рост взаимозависимости между различными людьми, регионами и странами в мире” (Гидденс 1999: 665)

[2] Хабитус – категория, введенная в социальную теории французским социологом П.Бурдье. Определяется как система диспозиций, порождающая и структурирующая практику агента и его представления. Хабитус – “это система прочных приобретенных предрасположенностей (dispositions), структурированных структур, предназначенных для функционирования в качестве структурирующих структур, т.е. в качестве принципов, которые порождают и организуют практики и представления, которые объективно приспособлены для достижения определенных результатов, но не предполагают сознательной нацеленности на эти результаты” (Бурдье, 1995: 17-18)

[3] Гегемонная идеология рассматривается А. Грамши как идеология, которая претендует на господствующее положение в обществе и выражает интересы правящего класса. Термин гегемонная маскулинность в области гендерных исследований используется австралийским социологом Р. Коннеллом, который связывает ее с обоснованием доминирования особой группы мужчин (Garrigan, Connell, Lee 1985: 592, Connell 1987: 183-187). Концепт гегемонной маскулинности с середины 90-х годов появился и в российском дискурсе. Гегемонный тип мужественности на материалах российского общества анализируется Е. Мещеркиной (Мещеркина 1996б), Ж. Черновой (Чернова 1998).

[4] Социально-антропологический тип имеет следующие признаки: характеристики, которые ему приписываются, должны быть широко распространены, они могут выполнять функцию доминанты, т.е. быть доминирующими в общественном мнении, признаки должны быть устойчивыми и когерентными и выполнять функцию социально-культурного стандарта, который подкреплен механизмами социального контроля (Советский простой…1993: 10-12)

[5] Осознание невозможности следовать старым традициям условиях характерны для советского либерального и диссидентского дискурса. Годовщины восстания декабристов стали поводом для инициативных демонстраций диссидентов и представителей контркультуры. Конечно, эти демонстрации разгонялись, а их участники задерживались как нарушители общественного порядка

[6] Идеальная речевая ситуация – понятие Ю.Хабермаса, обозначающее возможность равноправной, свободной коммуникации (Habermas 1984).

[7] (По данным Н.Нечаевой, патриархатную картину мира в настоящее время разделяют 73% мужчин и 48% женщин - Нечаева 1999: 16)