Школьные годы

Роб Джей получал удовольствие от встреч в Медицинском обществе. Иногда они проводились с образовательной целью, но чаще просто давали возможность посидеть вечером в компании людей, которые могли поделиться опытом и с которыми он говорил на одном языке. На ноябрьской встрече Джулиус Бартон, молодой практик из северного округа, делал доклад об укусах ядовитых змей, а затем привел в пример несколько странных случаев укусов животных, с которыми ему довелось иметь дело, включая забавный случай, когда женщину укусили за пухлые ягодицы – настолько сильно, что пошла кровь.

– Ее муж сказал, что ее покусала собака, и этот факт делает данный случай особенно редким, поскольку, судя по следам, у их собаки зубы человеческие!

Чтобы не ударить в грязь лицом, Том Беккерман рассказал о любителе кошек, обратившемся к нему с жалобой на царапины в паху – это могли быть следы кошачьих когтей, а могло быть и иначе. Тобиас Барр заметил, что такие случаи к необычным не отнесешь. Буквально несколько месяцев назад он лечил мужчину от повреждений на лице.

– Он тоже сказал, что его поцарапала кошка, но, если так, у той кошки было только три когтя, и они были широкими, как у человека, – произнес доктор Барр, вызвав новый взрыв хохота.

Он сразу перешел к другой байке и был недоволен, когда Роб Коул перебил его и спросил, не мог бы он вспомнить, когда именно лечил пациента с царапинами на лице.

– Нет, – коротко буркнул он и вернулся к своей истории.

После встречи Роб Джей припер доктора Барра к стенке.

– Тобиас, тот пациент с поцарапанным лицом… Возможно ли, что вы осматривали его в воскресенье, третьего сентября?

– Точно сказать не могу. Я не вел записей. – Доктор Барр немедленно принялся отстаивать свое право не вести учет, зная, что доктор Коул предпочитает более научный подход к лечению. – Ради Бога, нет никакой необходимости делать запись по поводу каждой мелочи, верно же? Особенно в случае с таким пациентом: путешествующим проповедником из другого округа, который был здесь проездом. Вероятно, я никогда больше его не увижу, и еще более вероятно, что мне не доведется лечить его.

– Проповедник? Помните его имя?

Доктор Барр наморщил лоб, глубоко задумался, но покачал головой.

– Может быть, Паттерсон? – не отставал от него Роб Джей. – Элвуд Р. Паттерсон?

Доктор Барр недоуменно уставился на него.

Насколько доктор Барр помнил, пациент не оставил точного адреса.

– Кажется, он сказал, что приехал из Спрингфилда.

– А мне – что из Чикаго.

– Он обращался к вам по поводу сифилиса?

– Третичная стадия.

– Да, третичный сифилис, – кивнул доктор Барр. – Он спрашивал меня об этом, когда я наложил повязку ему на лицо. Такой тип людей – хочет за свой доллар получить как можно больше. Если бы у него был мозоль на пятке, он непременно попросил бы меня удалить его – раз уж он все равно зашел ко мне. Я продал ему бальзам от сифилиса.

– Я тоже, – сказал Роб Джей, и они понимающе улыбнулись.

Доктор Барр неожиданно нахмурился.

– Он удрал, не расплатившись с вами, да? Поэтому вы его ищете?

– Нет. Я вскрывал тело женщины, которую убили в тот день, когда вы обследовали его. Ее изнасиловали несколько человек. Под тремя ногтями я обнаружил кожу – вероятно, с того места, которое она поцарапала одному из них.

Доктор Барр хрюкнул.

– Я помню, что у дверей моей приемной его ждали двое других мужчин. Спешились и расселись у меня на ступеньках. Один был крупным, тяжелым, как медведь перед спячкой, с толстым слоем жира. Другой, напротив, был худощав и помоложе. У него на щеке, под глазом, я разглядел капиллярную гемангиому. Кажется, под правым глазом. Я не слышал, как их зовут, и больше ничего о них не помню.

Президент Медицинского общества имел склонность ревновать коллег к их профессиональным успехам и при случае бывал напыщенным, но Робу Джею он всегда нравился. Он поблагодарил Тобиаса Барра и откланялся.

Со времени их последней встречи с Коулом Морт Лондон успокоился: Ник Холден уехал в Вашингтон, а он сам будет крепко держать язык за зубами. Шериф выслушал Роба Джея, сделал пометки относительно особых примет Элвуда Паттерсона и двух других мужчин и с кислым видом пообещал навести справки. Роб сильно подозревал, что записи попадут в корзину для бумаг сразу же после того, как он выйдет из офиса Лондона. Если бы Роб мог выбирать между сердитым Мортом или елейно-дипломатичным, он предпочел бы сердитого.

Роб Коул стал проводить собственное расследование. Кэррол Вилкенсон, агент по операциям с недвижимостью и страхованию, был председателем пасторского комитета церкви, и он всегда организовывал приезд проповедников – до того момента, как церковь вызвала мистера Перкинса. Как хороший бизнесмен, Вилкенсон вел записи по всем аспектам своей деятельности.

– Вот, – сказал он, доставая свернутую афишу. – Взял это во время встречи страховщиков в Гейлсберге. – На афише христианским церквям предлагалось заказать посещение проповедника, который прочтет проповедь о Божественных планах на долину реки Миссисипи. Заказ ничего не будет стоить приглашающей церкви, поскольку все расходы проповедника понесет организация «Старс энд страйпс релиджиус инститьют», 282 Палмер-авеню, Чикаго. – Я написал им письмо и предложил три открытые воскресные даты. Они ответили, что Элвуд Паттерсон прочтет проповедь третьего сентября. Они позаботились обо всем. – Он признал, что проповедь Паттерсона не пользовалась особым успехом. – Главным образом в ней нас предостерегали от доверия католикам. – Он улыбнулся. – Никто особо не возражал против этого, если хотите знать. Но затем он добрался до людей, которые приехали в долину Миссисипи из других стран. Заявил, что они воруют рабочие места у коренного населения. Люди, которые не родились здесь, просто кипели от возмущения. – Нет, адреса для пересылки почты Паттерсону у него нет. – Никто и не думает еще раз приглашать его. Последнее, что нужно такой новой церкви, как наша, это получить проповедника, который станет стравливать членов конгрегации между собой.

Айк Нельсон, владелец салуна, хорошо запомнил Элвуда Паттерсона.

– Да, они были здесь в субботу, поздно вечером. Он тот еще пьяница, этот Паттерсон, и двое его приятелей, которых он привел с собой, тоже. Денег не жалели, но проблем от них было больше, чем выручки. Здоровяк, Хэнк, все время орал мне, чтобы я пошел к черту и вернулся с проститутками, но, стоило ему напиться, о женщинах уже не вспоминал.

– А фамилию этого Хэнка не подскажете?

– Забавная такая. «Чихать», кажется… А, точно: Кофф! ^[7] Хэнк Кофф. Второго парня – того, что покороче, помоложе и потоньше, – они называли Лен. Иногда Ленни. А вот фамилию не помню, чтобы слышал. У него еще было фиолетовое пятно на лице. Хромал при ходьбе, словно у него одна нога короче другой.

Тоби Барр не упоминал хромоту; возможно, он просто не видел, как тот человек ходит, подумал Роб.

– На какую ногу он хромал? – спросил он, но бармен лишь недоуменно посмотрел на него.

– Он ходил вот так? – спросил Роб и прошелся перед стойкой, припадая на правую ногу. – Или вот так? – И стал припадать на левую.

– Он не так сильно хромал, это вообще было почти незаметно. Я не знаю, на какую ногу. Знаю только, что желудки у них бездонные. Паттерсон выложил на стойку хорошую такую пачку банкнот и сказал, чтобы я наливал почаще, ну и себя не забывал. В конце вечера мне пришлось послать за Мортом Лондоном и Фритци Грэмом, дать им несколько долларов из пачки, чтобы они отволокли тех троих назад в пансион Анны Вайли и положили в кровать. Но мне говорили, что на следующий день, в церкви, Паттерсон был трезв как стеклышко и ни разу не запнулся во время проповеди. – Айк расплылся в улыбке. – Вот это проповедник, я понимаю!

За восемь дней до Рождества Алекс Коул пришел в школу, получив от Олдена разрешение подраться.

В перерыве Шаман смотрел, как его брат идет через школьный двор. К своему ужасу, он заметил, что коленки у Старшего дрожат.

Алекс шел прямо туда, где стоял Люк Стеббинс с группой мальчиков, которые прыгали в пушистый снег на неубранной части двора. Ему улыбнулась удача: Люк уже дважды пробежался, неуклюже прыгнул и, чтобы получить хоть какое-то преимущество, снял тяжелую куртку из воловьей кожи. Если бы он не снял куртку, то бить по нему кулаком было бы все равно что по деревяшке.

Люк решил, что Алекс тоже хочет поучаствовать в соревнованиях по прыжкам, и приготовился немного поиздеваться над ним. Но Алекс подошел к нему и залепил правой прямо в растянутые в усмешке губы.

Он совершил ошибку и начал поединок не очень удачно. Олден дал ему подробные инструкции. Первый неожиданный удар следовало нанести в живот, чтобы, если повезет, заставить противника хватать ртом воздух, но от страха Алекс забыл все наставления Олдена. Удар разбил Люку нижнюю губу, и он яростно набросился на Алекса. Вид нападающего Люка был таким страшным, что еще два месяца назад Алекс замер бы на месте, но он уже привык к тому, что на него то и дело нападал Олден, и теперь просто отошел в сторону. Когда Люк по инерции пробегал мимо, Алекс нанес жалящий джеб левой по уже пострадавшей губе. Затем, когда более крупный мальчик начал замедлять ход и прежде, чем он успел остановиться, Алекс нанес еще два удара по тому же самому болезненному месту.

Из всех углов двора к дерущимся сбегались ученики. При первом же ударе Шаман начал поддерживать брата криками. Вторая серьезная ошибка Алекса состояла в том, что он обернулся на голос Шамана. Большой кулак Люка угодил ему под правый глаз, так что Алекс потерял равновесие. Но Олден хорошо выполнил свою задачу: Алекс понял, что падает, тут же начал выпрямляться и уже снова стоял на обеих ногах, приготовившись отражать нападение Люка, который, ослепнув от бешенства, мчался на него.

Лицо у Алекса онемело, а правый глаз немедленно заплыл и начал закрываться, но, как ни странно, мальчик твердо стоял на ногах. Он собрался с силами и стал делать то, что отрабатывал каждый день вместе с наставником. Левый глаз остался цел, и он не сводил его с того места, о котором ему твердил Олден: с груди Люка, благодаря чему он видел, куда поворачивается его корпус и какой рукой он собирается бить. Он попытался заблокировать только один жуткий удар, от которого у него занемела вся рука, до плеча; Люк был слишком сильным. Алекс уже начинал уставать, но он раскачивался и уклонялся, стараясь не думать о том, какие повреждения может нанести ему Люк, если хоть один из его ударов достигнет цели. Его собственная левая рука вырвалась вперед, припечатав рот и лицо Люка. Сильный первый удар, который начал драку, расшатал Люку передний зуб, а несмолкаемая дробь последующих джебов закончила дело. К восхищению и ужасу Шамана, Люк разъяренно тряхнул головой и сплюнул зуб в снег.

Алекс отметил эту небольшую победу, снова нанес джеб левой, а затем – неуклюжий боковой правой, который угодил Люку прямо в нос, так что оттуда хлынула кровь. Люк растерянно поднял руки к лицу.

– «Дубинкой» его, Старший! – закричал Шаман. – «Дубинкой»! – Алекс услышал брата и изо всех оставшихся сил впечатал правую руку Люку в живот, так что противник согнулся пополам и стал ловить ртом воздух. Драка закончилась, потому что наблюдавшие за ней дети бросились врассыпную от учителя. Стальные пальцы скрутили ухо Алекса, и он увидел свирепый взгляд мистера Байерса, объявляющего о том, что перемена закончилась.

В школе и Люка, и Алекса поставили перед другими учениками, под большим знаком, где было написано «МИР НА ЗЕМЛЕ», в качестве примера отвратительного поведения.

– В моей школе дракам не место, – холодно заявил мистер Байерс. Он взял прут, который использовал как указку, и наказал обоих драчунов пятью энергичными ударами по открытым ладоням. Люк громко ревел. Нижняя губа Алекса дрожала, когда он получал свою долю наказания. Его распухший глаз уже приобрел цвет старого баклажана, а правая рука болела с обеих сторон: костяшки он ободрал в драке, а ладонь покраснела и распухла от порки мистера Байерса. Но когда он посмотрел на Шамана, братьев переполнило чувство удовлетворения от выполненного дела.

Уроки закончились. Дети вышли из здания и отправились по домам. Вокруг Алекса собралась группа учеников: они смеялись и забрасывали его восхищенными вопросами. Люк Стеббинс шел один, угрюмый и по-прежнему растерянный. Шаман Коул подбежал к нему. Люк в отчаянии было подумал, что и младший брат собирается взять его в оборот. Он поднял руки: левую сжал в кулак, а правую повернул открытой ладонью вперед, почти умоляюще.

Шаман вежливо, но твердо сказал ему:

– Теперь ты будешь называть моего брата Александром. А меня – Робертом.

Роб Джей написал в «Старз энд страйпс релиджиус инститьют » письмо, где заявил, что хотел бы связаться с преподобным Элвудом Паттерсоном по духовному вопросу, и попросил институт сообщить ему адрес мистера Паттерсона.

На то, чтобы получить от них ответ (если они все-таки решат ответить), понадобились бы недели. Тем временем он никому не говорил о том, что обнаружил, и о своих подозрениях – вплоть до одного вечера, когда они с Гайгерами закончили играть «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Сара и Лилиан болтали в кухне, готовя чай и нарезая фунтовый пирог, а Роб Джей облегчал душу перед Джеем.

– Что мне делать, если я все-таки найду этого проповедника с поцарапанным лицом? Я знаю, что Морт Лондон не будет лезть из кожи вон, чтобы отдать его под суд.

– Тогда ты должен устроить такой скандал, который услышат в самом Спрингфилде, – посоветовал ему Джей. – И если и власти штата тебе не помогут, нужно обращаться в Вашингтон.

– Никто из представителей власти не пожелал и пальцем пошевелить из-за одной мертвой индианки.

– В таком случае, – предложил Джей, – если у нас будут доказательства вины, нам придется собрать группу борцов за справедливость, которые знают, как пользоваться оружием.

– Ты бы так и сделал?

Джей удивленно посмотрел на него.

– Конечно. А ты разве нет?

И Роб рассказал Джею о своей клятве не применять насилие.

– Ну, я таких клятв не давал, друг мой. Если плохие люди угрожают мне, я могу и ответить.

– Ваша Библия говорит: «Не убий».

– Ха! Она также говорит: «Око за око, зуб за зуб». И еще: «Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти».

– А как же «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»?

– Это уже не из моей Библии, – возразил Гайгер.

– Да, Джей, в этом-то и беда: Библий слишком много, и каждая из них утверждает, что именно она – единственно верная.

Гайгер сочувственно улыбнулся.

– Роб Джей, я никогда не стал бы пытаться убедить тебя отказаться от вольнодумства. Но хочу привести тебе еще одну цитату: «Начало мудрости – страх Господень». – Женщины внесли чай, и беседа перешла на другие темы.

После этого разговора Роб Джей часто думал о друге, иногда с обидой. Джею легко говорить! Несколько раз в день он надевал бахромчатый платок для молитвы, и его окутывала безопасность и утешение по поводу вчера и завтра. Все предписано: это разрешено, то – запрещено, направление движения четко оговорено. Джей верил в законы Иеговы и человека, и ему только и нужно было, что придерживаться древних указов и решений Генеральной ассамблеи Иллинойса. Откровением же Роба Джея была наука – вера куда менее удобная и гораздо менее утешительная. Ее божеством была истина, благодатью – доказательства, литургией – сомнение. Она содержала столько же тайн, сколько и другие религии, и изобиловала темными тропами, которые вели к серьезным опасностям, ужасающим утесам и самым глубоким ямам. Никакая высшая сила не проливала на нее свой свет, чтобы осветить темный и мрачный путь, и ему приходилось полагаться лишь на собственный, несовершенный суд, в выборе пути к безопасности.

В холодный, по сезону, четвертый день нового 1852 года в здание школы снова пришло насилие. В то морозное утро Рэйчел опаздывала. Когда она пришла, то тихонько проскользнула на свое место на скамье, даже не улыбнувшись Шаману и не поздоровавшись с ним, вопреки обыкновению. Он с удивлением заметил, что за ней в здание школы вошел ее отец. Джейсон Гайгер приблизился к столу и посмотрел на мистера Байерса.

– Да ведь это мистер Гайгер! Мое почтение, сэр. Чем обязан?

Указка мистера Байерса лежала на столе; Джей Гайгер поднял ее и ударил учителя по лицу.

Мистер Байерс вскочил на ноги, опрокинув стул. Он был на голову выше Джея, но обычного телосложения. Впоследствии инцидент станут вспоминать как комичный: толстоватый коротышка гоняется за более высоким и молодым человеком с его собственной указкой; рука коротышки поднимается и опускается; на лице мистера Байерса застыло недоумение. Но в то утро над Джеем Гайгером никто не смеялся. Ученики сидели, замерев и едва дыша. Они верили своим глазам не больше, чем мистер Байерс – своим; это было даже более невероятно, чем драка Алекса и Люка. Шаман в основном смотрел на Рэйчел: он заметил, что на ее лицо легла тень замешательства, но в то же время оно было необычно бледным. У него возникло ощущение, что она пытается стать такой же глухой, как и он, и еще слепой ко всему, что происходило вокруг.

– Что, черт возьми, вы делаете? – Мистер Байерс поднял руки, чтобы прикрыть лицо, и завизжал от боли, когда указка проехалась по его ребрам. Он угрожающе шагнул к Джею. – Ты, чертов идиот! Чокнутый жиденок!

Джей продолжал наносить удары учителю и теснить его к двери, пока мистер Байерс не выбежал за дверь и не хлопнул ею напоследок. Джей взял пальто мистера Байерса и бросил его на снег, а затем вернулся в класс, тяжело дыша, и сел на учительский стул.

– Школа отменяется до конца дня, – сказал он наконец, забрал Рэйчел и отвез ее домой на лошади, а его сыновья пошли домой вместе с мальчиками Коулами.

На улице стоял трескучий мороз. Шаман укутался в два шарфа сразу: один обмотал вокруг головы и провел концы под подбородком, а другим закрыл рот и нос, но ноздри у него все равно на мгновение слипались от холода – каждый раз, когда он делал вдох.

Когда они добрались домой, Алекс вбежал внутрь, чтобы рассказать матери, что произошло в школе, а Шаман прошел мимо дверей и направился к реке, где, как он видел, лед раскололся от холода и, наверное, издал при этом замечательный звук. Холод расколол и большой тополь, недалеко от заснеженного гедоносо-те Маквы; выглядело это так, словно в дерево попала молния.

Он обрадовался, что Рэйчел все рассказала Джею. Он чувствовал облегчение оттого, что теперь не обязан убивать мистера Байерса, а значит, скорее всего, его никогда не повесят.

Но один вопрос не давал ему покоя и зудел, словно комариный укус: если Олден считал, что в определенных ситуациях драться – хорошо, и если Джей считал, что драться, чтобы защитить дочь, – это хорошо, то что не так с его отцом?