Учителя

В январе того же года Роб Джей положил в тайник дополнительные одеяла, потому что беглецы с глубокого Юга сильно страдали от холода. Снега выпало меньше, чем обычно, но достаточно, чтобы покрыть обработанные поля и придать им сходство с прерией. Иногда, возвращаясь с ночного вызова домой, он мечтал, что вот поднимет голову и увидит длинную цепь краснокожих, скачущих вслед за шаманом и вождем на выносливых конях по белым, сверкающим, непаханым равнинам. Или из темноты вдруг выйдут массивные горбатые существа и медленно направятся к нему. Он представлял себе, как иней покрывает их косматый коричневый мех, а свет луны мерцает на изогнутых рогах, окрашивая их кончики в зловещий серебристый цвет. Но наяву он ничего не видел, потому что в духов верил даже меньше, чем в Бога.

Наступила весна. Снег растаял, но в этот год обошлось без паводка – реки и ручьи остались в своих берегах. Этой весной он лечил меньше случаев лихорадки, чем обычно. Возможно, эти два факта были как-то связаны между собой. Однако умерло большее количество заболевших. Одним из пациентов, которых он потерял, была Матильда Коуэн, чей муж, Симеон, засадил половину участка на севере городка кукурузой: земля там была очень хорошая, хоть и немного сухая. У них было три маленьких дочери. Молодая женщина умерла, дети остались без матери, предполагалось, что ее муж быстро вступит в повторный брак. Когда Коуэн сделал предложение Дороти Барнем, школьной учительнице, многие удивились. Она сразу же ответила согласием.

Однажды утром, за завтраком, Роб Джей весело фыркнул, рассказывая Саре, что правление школы очень расстроилось.

– Мы-то рассчитывали на то, что Дороти так и останется старой девой. А этот Коуэн – умный парень. Она станет ему хорошей женой.

– Ей очень повезло, – сухо заметила Сара. – Она ведь намного старше его.

– Ну, Симеон Коуэн всего-то на три или четыре года моложе Дороти, – возразил Роб Джей, намазывая булочку маслом. – Разница не такая уж и большая. – И он удивленно улыбнулся, увидев, что его сын, Шаман, согласно кивнул, приняв посильное участие в обсуждении сплетен о своей учительнице.

В последний день работы мисс Барнем в Академии Шаман задержался и подождал, пока остальные не разойдутся по домам, и подошел к ней попрощаться.

– Думаю, мы будем видеться в городе. Я рад, что вы не решили уехать в другое место, чтобы там выйти замуж.

– Я тоже рада, что буду жить в Холден-Кроссинге, Роберт.

– Хочу поблагодарить вас, – смущенно сказал он. Он прекрасно понимал, как много эта теплая и домашняя женщина значила в его жизни.

– Пожалуйста, дорогой мой. – Она сообщила его родителям, что больше не сможет учить его разговаривать: она будет слишком занята на ферме, и с мужем, и с тремя детьми. – Я уверена, что вы с Рэйчел чудесно справитесь и без меня. Кроме того, ты достиг такого уровня, когда в постоянных тренировках уже нет необходимости.

– Вы считаете, что когда я разговариваю, то делаю это точно так же, как и все остальные?

– Ну… – Она ненадолго задумалась. – Не совсем. Когда ты устаешь, у тебя все еще прорываются гортанные звуки. Но теперь ты прекрасно понимаешь, как именно должны звучать слова, и ты говоришь намного более членораздельно, чем некоторые отлично слышащие. Таким образом, отличия есть, но они невелики. – Она заметила, как он встревожился, и успокаивающе сжала его ладонь. – И эти… особенности твоей речи производят просто очаровательное впечатление, – добавила она и обрадовалась, увидев, как просветлело его лицо.

На собственные деньги он купил ей в Рок-Айленде маленький подарок: носовые платки, украшенные бледно-голубым кружевом.

– У меня тоже есть для тебя кое-что, – сказала она и вручила ему томик сонетов Шекспира. – Когда будешь их читать, обязательно вспоминай меня, – велела она ему. – За исключением романтичных, конечно! – дерзко добавила она.

И они вместе посмеялись над этим, прекрасно понимая, что миссис Коуэн может произносить такое, о чем строгая школьная учительница мисс Барнем не смела и мечтать.

С началом активного весеннего судоходства на реке стали происходить случаи утопления. Молодой матрос упал с баржи и пропал из виду где-то вверх по течению. Его тело подхватило придонным потоком и вынесло на поверхность в окрестности Холден-Кроссинга. Никто из команды баржи не мог сказать, откуда он, о нем вообще ничего не знали, кроме того, что звали его Билли. Шериф Грэм отправил труп Робу Джею.

Шаман присутствовал при втором в своей жизни вскрытии и записывал в отцовский блокнот вес каждого органа, одновременно выясняя, что происходит с легкими утопленника. В этот раз наблюдение далось ему тяжелее. Китаец был для него чужим и по возрасту, и по национальности, но сейчас перед ним лежал юноша, лишь на несколько лет старше его брата, и его гибель напомнила Шаману, что и он может умереть. Однако ему удалось выбросить из головы все эти мысли, чтобы наблюдать и учиться.

Закончив процедуру вскрытия, Роб Джей начал вскрывать правую руку трупа пониже запястья.

– Большинство хирургов живет в ужасе перед рукой, – доверительно сообщил он Шаману. – Потому что они плохо знают, как устроена рука. Если ты станешь преподавателем анатомии или физиологии, ты должен досконально изучить ее.

Шаман понял, почему хирурги боятся резать руку: она, казалось, вся состоит из мышц, и сухожилий, и шарнирных суставов. Когда они закончили вскрывать правую руку, отец велел ему самостоятельно проделать то же самое с левой. Мальчик был поражен и испуган.

Отец улыбнулся, прекрасно понимая, что сейчас чувствует его сын.

– Не волнуйся. Что бы ты ни сделал, боли он все равно не почувствует.

Так Шаман провел большую часть того дня: резал, прощупывал, наблюдал, запоминал названия крошечных косточек, выяснял, благодаря чему суставы живых людей могли двигаться.

Несколько недель спустя шериф прислал Робу Джею тело старухи, которая умерла на государственной ферме округа. Шаману очень хотелось возобновить обучение, но отец запретил ему входить в сарай.

– Шаман, ты когда-либо видел женщину без одежды?

– Видел однажды Макву. Она взяла меня с собой в баню и пела песни, пытаясь вернуть мне слух.

Отец изумленно уставился на него, а затем понял, что должен объяснить свое решение.

– Я считаю, что, когда ты в первый раз увидишь тело женщины, она не должна быть уродливой мертвой старухой.

Он кивнул, почувствовав, как лицо заливает краска.

– Это уже не первый раз, папа. Маква же не была старой или уродливой.

– Не была, – согласился отец. Он похлопал Шамана по плечу, и они оба вошли в сарай и заперли за собой дверь.

В июле школьный комитет предложил место учительницы Рэйчел Гайгер. Не было ничего необычного в том, чтобы дать возможность кому-то из старших учеников преподавать в школе, когда открылась соответствующая вакансия. В своем письменном заявлении об отставке Дороти Барнем горячо рекомендовала девушку. Кроме того, как отметил Кэррол Вилкенсон, они могли платить ей зарплату новичка, и она жила у себя дома, а значит, ей не нужно предоставлять жилье.

Это предложение вызвало мучительную нерешительность в семействе Гайгеров, а также – серьезные, недоступные ушам Рэйчел беседы между Лилиан и Джеем.

– Мы и так уже слишком долго все откладываем, – заметил Джей.

– Но год работы в школе даст ей прекрасный опыт, поможет сделать прекрасную партию. Учительница – это так по-американски! – аргументировала Лилиан.

Джейсон вздохнул. Он нежно любил своих сыновей. Дэйв, Герм и Пончик были хорошими, любящими мальчиками. Как и их мать, все трое, кто лучше, кто хуже, играли на фортепиано. Дэйв и Герм хотели учиться играть на духовых инструментах, если родителям удастся найти учителя. Рэйчел была первенцем, единственной дочерью, в которой отец души не чаял, баловал, учил играть на скрипке… Она была папиной дочкой. Джей знал, что придет день – она выйдет замуж и навсегда уйдет из дома. А ему и Лилиан останется только ожидать от нее редких писем. Видеться они будут очень недолго, во время нечастых визитов в дом родителей или в дом ее мужа, возможно, далеко отсюда.

Он решил быть эгоистом и задержать ее в лоне семьи еще какое-то время.

– Хорошо, пусть будет учительницей, – заявил он Лилиан.

Прошло уже несколько лет с тех пор, как наводнением смыло баню Маквы. Все, что осталось, это две каменные стены шести футов длиной, три фута высотой, стоящие на расстоянии двух с половиной футов друг от друга. В августе Шаман взялся возводить над стенами каркас в виде полусферы из молодых побегов деревьев, переплетая их зелеными ивовыми прутьями. Он работал медленно и неумело. Вскоре и отец подключился к этой работе. Они проводили на стройке все свое свободное время. По истечении почти двух недель им удалось приблизительно воссоздать тот облик парной, какой она была в самом начале, когда Маква, Луна и Идет Поет построили ее за несколько часов.

Взяв молодые деревья и ивовые прутья, они сплели ясли размером в рост взрослого человека, и поставили их в баню, так что они касались вершин каменных стен.

У Роба Джея была изодранная бизонья накидка и кусок оленьей кожи. Когда они натянули куски кожи на каркас, значительная его часть осталась открытой.

– Может, одеяло? – предложил Шаман.

– Лучше взять два, положить двойным слоем, иначе она не будет держать пар.

Они испытали парную в сентябре, в первый морозный день. Камни Маквы лежали в точности на том же месте, где она их оставила. Они развели огонь и поставили в него камни, чтобы те хорошенько раскалились. Шаман подошел к парной, закутавшись в одно лишь одеяло, которое сбросил у входа; дрожа, он лег в плетеные ясли. Роб Джей принес горячие камни, используя раздвоенные на конце палки, и положил их под яслями, затем вылил на них несколько ведер холодной воды и плотно закрыл дверь. Шаман лежал в клубах пара, чувствуя, как нарастает влажность. Он вспоминал, как он испугался в первый раз, как прижимался к Макве, спасаясь от высокой температуры и темноты. Он вспомнил странные знаки на ее груди, а когда прижался к ним щекой, они показались ему похожими на шрамы. Рэйчел была не такой плотной и коренастой, как Маква, и грудь у нее была более тяжелой. Мысли о Рэйчел возбудили его, и он занервничал, как бы его отец не вошел и не увидел его состояние. Он заставил себя снова подумать о Макве, вспомнить спокойствие и любовь, которые она излучала, – такие же умиротворяющие, как первые клубы теплого пара. Странно было лежать в парной, куда она заходила столько раз. С каждым годом воспоминания о ней блекли, и он спрашивал себя, зачем кому-то понадобилось убивать ее, откуда берутся плохие люди. Почти не осознавая этого, он начал петь одну из песен, которым она его научила: «Ви-а-я-ни, ни-на не-ни-се-ке-ви-то-се-ме-не ни-на… – Куда бы ты ни пошел, я иду рядом с тобой, сын мой».

Скоро отец принес еще несколько горячих камней и обдал их холодной водой. Пар заполнил баню. Шаман терпел, сколько мог, и хорошо пропотел. Когда дышать стало невмоготу, он спрыгнул с яслей, выскочил на морозный воздух и окунулся в ледяную реку. В первое мгновение ему показалось, что это последняя баня в его жизни. Но кровь вновь побежала в его жилах, он забил руками по воде и поплыл к берегу. Издав боевой клич сауков, вылетел из воды и побежал в сарай, энергично вытерся насухо и нырнул в теплую одежду.

Видя, какое громадное удовольствие испытал его сын, отец тоже захотел попариться. Теперь пришел черед Шамана нагревать, носить и обливать водой камни.

Наконец, разгоряченные и довольные, они вернулись домой. Из-за бани они пропустили время ужина. Мать Шамана, обидевшись, оставила их тарелки на столе, и еда совершенно остыла. Им пришлось обойтись без супа и соскрести с баранины застывший жир. Труды отца с сыном по восстановлению парной стоили тех блаженных минут, которые они испытали, Маква знала толк в банных процедурах.

Начались занятия в школе. Рэйчел обнаружила, что работа учительницы дается ей легко. Ежедневное расписание было ей хорошо знакомо: уроки, классная работа, пение, домашние задания…

Шаман лучше ее разбирался в математике, и она попросила его вести занятия по арифметике. Хотя ему не платили, Рэйчел хвалила его перед родителями и правлением школы, и ему нравилось вместе с ней планировать уроки.

Хотя мисс Барнем и сказала о том, что, возможно, ему уже нет необходимости выполнять упражнения для голоса, друзья продолжали заниматься. Теперь, когда Рэйчел стала учительницей, они проводили тренировки в Академии, после того, как дети уходили по домам, за исключением тех упражнений, для которых нужно было воспользоваться фортепиано. Шаман любил сидеть рядом с ней на скамье у инструмента, но куда большее удовольствие он получал, когда они оставались в школе наедине.

Ученики всегда шутили над тем, что мисс Барнем, похоже, никогда не отлучается в туалет, а теперь и Рэйчел демонстрировала аналогичное терпение. Едва дождавшись, когда все уйдут, она сразу же бежала в уборную. В отсутствие Рэйчел Шаман много думал над тем, что она носила под юбками. Старший рассказал Шаману, что, когда он сделал «это» с Петти Драккер, ему пришлось помочь ей выбраться из старого дырявого нижнего белья, которое принадлежало ее отцу. Шаман знал, что большинство женщин носит либо кринолины из китового уса, либо сорочки из конского волоса: от них все тело чесалось, но они давали больше тепла. Рэйчел холод не любила. Когда она возвращалась, то вешала свой плащ на крючок и спешила к печке, где грела сначала грудь, а потом и спину.

Она только месяц проработала учительницей, когда пришло время ехать в Пеорию вместе с семьей на Святые дни. Шаман половину октября заменял ее, и за это ему заплатили. Ученики уже привыкли к его манере обучения, поскольку он вел у них занятия по арифметике. Они знали, что ему нужно видеть их губы, чтобы понимать их. В первое утро Ренди Вильямс, самый младший сын кузнеца, отпустил какую-то шутку, повернувшись спиной к учителю. Дети засмеялись. Шаман спокойно кивнул и спросил Ренди, не хочет ли тот повисеть вниз головой. Он был крупнее большинства мужчин, которых они знали, и улыбки тут же исчезли с их лиц, а Ренди немного дрожащим голосом ответил, что нет, этого он совершенно не хочет. И оставшуюся часть этих двух недель работать с ними было легко.

В Холден-Кроссинг Рэйчел приехала в подавленном состоянии. Когда дети ушли, она вернулась из уборной, дрожа и плача.

Шаман подошел к ней и обнял. Она не стала сопротивляться, а просто стояла между ним и печкой, закрыв глаза.

– Я ненавижу Пеорию, – спокойно объявила она. – Ненавижу встречаться с таким количеством людей. Мои мать и отец… они всем обо мне рассказывали.

Ему показалось вполне логичным, что они гордятся ею. Кроме того, в ближайший год ей не нужно будет ездить в Пеорию. Он ничего не сказал. Даже не мечтая поцеловать ее, он был счастлив от возможности просто стоять рядом с ней, касаясь ее нежного тела, будучи уверенным в том, что между мужчиной и женщиной не может быть ничего прекраснее. Но неожиданно она резко отстранилась и устремила на него взгляд серьезных, заплаканных глаз.

– Ты мой самый верный друг.

– Да, – только и сказал он.

Два случая стали откровением для Роба Джея. Морозным ноябрьским утром Шаман остановил его по дороге к амбару.

– Я вчера ходил в гости к мисс Барнем – то есть к миссис Коуэн. Она просила передать тебе и маме ее наилучшие пожелания.

Роб Джей улыбнулся.

– Вот как? Весьма тронут. Думаю, она постепенно привыкает к жизни на ферме Коуэна?

– Да. Малышкам она, кажется, понравилась. Конечно, там очень много работы, а их всего двое. – Он посмотрел на отца. – Папа! Скажи, а таких браков, как у них, много? Ну, таких, когда женщина старше своего мужа?

– Да ты ведь знаешь, Шаман, что обычно бывает наоборот, но не всегда. Думаю, таких браков достаточно. – Он ждал, что беседа свернет куда-нибудь, но сын просто кивнул и пошел к Академии, а Роб вошел в сарай и оседлал лошадь.

Несколько дней спустя они с сыном работали в доме. Сара увидела в нескольких домах в Рок-Айленде новые напольные покрытия и упрашивала Роба Джея до тех пор, пока он не пообещал ей сделать три таких покрытия. Их делали, просмолив полотно и покрыв его пятью слоями краски. Материал в результате получался грязеустойчивым, водонепроницаемым и просто красивым. Она велела Алексу и Олдену нанести смолу и первые четыре слоя краски, но для последнего слоя ей понадобился муж.

Роб Джей смешивал краску для всех пяти слоев, используя пахту, приобретенное в магазине растительное масло и мелко помеленную коричневую яичную скорлупу, чтобы получить хороший цвет молодой пшеницы. Они с Шаманом наносили последний слой вместе, и теперь, солнечным воскресным утром, аккуратно проводили тонкую черную кайму по внешним краям каждой полосы, пытаясь закончить работу до того, как Сара вернется из церкви.

Шаман был удивительно терпелив. Роб Джей знал, что на кухне его ждет Рэйчел, но он видел, что юноша не пытается ускорить работу – в тот момент они чертили декоративную кайму на последней полосе покрытия.

– Папа! – внезапно произнес Шаман. – А чтобы жениться, нужно много денег?

– Хм. Прилично. – Он вытер кисточку о тряпку. – Ну, раз на раз не приходится, конечно. Некоторые пары живут с ее или его родителями, пока не обзаведутся своим жильем. – Он сделал трафарет из тонкой планки, чтобы облегчить себе работу, и теперь Шаман двигал его по новому полу и наводил черную кайму, заканчивая работу.

Они вымыли кисточки и убрали инструменты обратно в сарай. Не успели они повернуть назад к дому, как Шаман кивнул:

– Я понял, что раз на раз не приходится.

– Что куда не приходится? – рассеянно переспросил Роб Джей; он уже полностью сосредоточился на том, как откачать жидкость из распухшего колена Гарольда Гейса.

– Сумма, которая нужна, чтобы жениться. Она зависит от того, сколько мужчина зарабатывает, когда появится ребенок, ну и все в таком роде.

– Вот именно, – согласился Роб Джей. Он был заинтригован и озадачен, поняв, что пропустил какую-то очень важную часть разговора.

Но несколько минут спустя Шаман и Рэйчел Гайгер прошли мимо сарая по направлению к дороге, ведущей к дому. Шаман не сводил глаз с Рэйчел, чтобы видеть, что она говорит, но, посмотрев на лицо сына, Роб Джей сразу же понял, что происходит.

Несколько кусочков мозаики легли на свое место, и Роб скривился.

Прежде чем позаботиться о колене Гарольда Гейса, он направился к ферме Гайгеров. Его друг точил косы в сарае с инструментами. Он улыбнулся вместо приветствия и продолжил широкими движениями водить точильным камнем по лезвию.

– Роб Джей!

– Джейсон!

На полу лежал еще один точильный камень; Роб Джей поднял его и начал точить вторую косу.

– Я пришел поговорить об одной проблеме, – начал он.