Круг замкнулся

Двенадцатого февраля 1864 года Роб Джей сделал в своем дневнике следующую запись:

В моей жизни оставили след две реки – величественная Миссисипи и скромная Рок. Это было там – дома. И вот теперь здесь, в Виргинии, я также близко познакомился с парой таких же разных рек, как Раппаханнок и Рапидан.

На их берегах неустанно проливалась кровь. Весь февраль и март небольшие отряды пехоты и кавалерии от Потомакской армии и от армии северной Виргинии ходили в разведку на вражеский берег Рапидана, где неизбежно сталкивались друг с другом. Так же привычно, как в былые времена я переправлялся через Рок, чтобы проведать захворавшего соседа или принять роды, теперь я повсюду сопровождаю переправляющиеся через Рапидан отряды бойцов, сидя на спине Красавчика, топая в сапогах по мелкому броду, переплывая глубокие воды в лодке или на плоту.

Этой зимой не было ни одной серьезной битвы, в которой солдаты гибли бы тысячами, но я уже перестал видеть разницу между дюжиной погибших и одним. В одном погибшем солдате есть что-то бесконечно трагичное, чего не чувствуется при виде целого поля, укрытого трупами. Я каким-то непостижимым образом научился не замечать погибших и здоровых на поле боя, теперь я вижу лишь раненых – чертовых неосторожных, статных молодых дураков, которые попали под огонь других таких же точно чертовых молодых дураков, оказавшихся более удачливыми…

Солдаты обеих армий наловчились прикалывать булавками к своей одежде клочки бумаги, на которых значились их имена и адреса, в надежде на то, что их близким сообщат, если они падут в бою. Но ни Роб Джей, ни остальная троица носильщиков не стали вешать на себя таких ярлыков. Они не задумываясь, бесстрашно выходили на поле боя, потому что Амесса Декер, Алан Джонсон и Люциус Вагнер были убеждены, что целительная сила Маква-иквы защитит их, а сам Роб Джей также заразился их непоколебимой уверенностью.

Казалось, будто его индейская сумка и правда заставляет пули обходить их стороной, делая тела неуязвимыми.

Иногда казалось, будто война всегда была и будет продолжаться вечно. Но все же Роб Джей замечал кое-какие перемены. Однажды он прочел в зачитанной до дыр газете «Балтимор Американ», что все белые мужчины Юга в возрасте от семнадцати до пятидесяти призываются на службу в армии Конфедерации. Это означало, что, если солдат-конфедерат выходил из строя, ему более не могли найти замены, а значит, армия будет неизбежно уменьшаться. Роб Джей своими глазами видел, что на убитых или пленных солдатах Конфедерации была только изорванная униформа и жалкое подобие обуви. Его не покидали мысли о том, жив ли Алекс, накормлен ли, одет ли, обут ли. Полковник Симондс объявил, что скоро сто тридцать первый индианский получит партию скорострельных карабинов Шарпса с полными магазинами. И это лишний раз доказывало, чем закончится эта война. Война, в которой северяне получают корабли, улучшенное оружие, амуницию, а войска Юга держатся лишь благодаря несломленной силе духа, несмотря на дефицит ресурсов.

Вся проблема заключалась в том, что конфедераты, казалось, не понимают своего ужасно невыгодного положения в плане материального обеспечения и продолжают бороться настолько яростно, что война закончится явно нескоро.

Однажды в конце февраля четверых санитаров вызвали к капитану Тэнни, командиру роты «А» первой бригады, который стоически курил сигару, лежа на поле боя с пулей в голени. Роб Джей тут же понял, что накладывать шину смысла нет, потому что были перебиты большая и малая берцовая кости, а следовательно, оставалось лишь ампутировать ногу где-то посередине голени. Когда он потянулся было к сумке за перевязочным материалом, то внезапно обнаружил, что ее нет на месте.

Его слегка замутило, когда он совершенно точно вспомнил, где оставил ее – она лежала на траве возле полевого госпиталя.

И остальным членам его отряда это также было отлично известно.

Он снял со штанов Алана Джонсона кожаный ремень и закрепил его на ноге раненого как жгут; затем они погрузили капитана на носилки и понесли его прочь, не чуя под собой ног.

– Господи милостивый, – приговаривал Люциус Вагнер. Он всегда говорил эти слова умоляющим тоном, когда был сильно напуган. Сейчас он шептал и шептал их так долго, что остальных это начало раздражать, но никто не стал жаловаться или просить его замолчать – все были в ожидании того, что в их спинах, столь внезапно и бесповоротно оставшихся без привычной магической защиты, болью отзовутся пули.

Этот поход показался им еще более долгим и мучительным, чем самый первый в их жизни. Они слышали залпы выстрелов, но с ними ничего не происходило. В конце концов они вбежали в госпиталь, передали пациента Копперсмиту. Затем Амесса Декер поднял с травы сумку и вручил ее доктору.

– Наденьте ее сейчас же, – сказал он, и Роб Джей тут же выполнил его просьбу.

Испытав невероятное облегчение, трое носильщиков угрюмо посовещались и договорились каждое утро первым делом проверять, надел ли нештатный хирург-ассистент свою санитарную сумку.

Двумя днями позже Роб Джей уже по-настоящему радовался, что при нем его волшебная сумка. Произошло это примерно в полумиле от того места, где Рапидан впадал в главную реку. Авангард сто тридцать первого индианского вышел из-за поворота и буквально лоб в лоб столкнулся с бригадой солдат в серой униформе.

Бойцы обеих сторон тут же открыли огонь с ближней дистанции. Воздух наполнился проклятиями, криками, залпами мушкетов, воплями раненых. Времени на перезарядку больше не оставалось, поэтому первые ряды солдат схлестнулись врукопашную: офицеры схватились за сабли, рядовые использовали ружья в качестве дубинок, в ход пошли кулаки, ногти, зубы.

По одну сторону дороги рос дубовый лес, а по другую простиралось вспаханное унавоженное поле, которое казалось мягким, как бархат. От обеих армий отделилось по нескольку человек и укрылось в придорожном лесу. Основные силы, поспешно разворачиваясь на покрытом навозом поле, пошли на сближение.

Обычно отряд санитаров пережидал перестрелку в тылу. Но в суматохе рукопашной схватки Роб Джей растерялся и оказался в гуще кровавой бойни, пытаясь сладить со своим обезумевшим от ужаса конем. Мерин встал на дыбы и вдруг начал заваливаться на своего хозяина. Роб Джей успел вовремя отскочить. Лошадь же лежала на земле, подергиваясь в конвульсиях и брыкаясь. В горле Красавчика зияло пулевое отверстие. Кровотечения не было, но две красные струйки вытекали из ноздрей коня, когда он пытался дышать, продолжая биться в агонии.

У Роба Джея в сумке был шприц для подкожных впрыскиваний с бронзовой иглой и морфин, но обезболивающие все еще были в дефиците и их нельзя было переводить на лошадей. В тридцати футах лежал мертвый лейтенант из конфедератов. Доктор подбежал к нему и выхватил из его кобуры тяжелый черный револьвер. Затем он вернулся к своему неказистому коню, вложил дуло в ухо Красавчика и нажал на курок.

He успел он сделать и дюжины шагов, как его левую руку у самого плеча пронзила невыносимая боль, будто гигантская пчела ужалила. Роб сделал еще три шага, после чего темно-коричневая покрытая перегноем земля резко приблизилась к нему, чтобы принять в свои объятия. Он все еще был способен ясно мыслить. Он понимал, что упал в обморок и к нему совсем скоро вернутся силы, поэтому просто лежал и с восторгом художника рассматривал золотистое солнце на фоне алого зарева. Все звуки вокруг него стали неясными, будто кто-то накрыл одеялом весь остальной мир. Роб не знал, сколько пролежал вот так на земле. Он понял, что теряет много крови, и сумел наощупь достать несколько повязок из санитарной сумки, чтобы плотно закрыть ими рану и остановить кровотечение. Посмотрев вниз, он увидел кровь на своей индейской сумке и не смог не оценить эту иронию судьбы, так что вскоре он уже смеялся во весь голос, словно атеист, который попытался сотворить себе бога из старой сумки с перьями и пары ремней обработанной кожи.

В конце концов, прибыл отряд Уилкокса, который и вынес его с поля боя. Сержант – страшный, как Красавчик, с глазами, исполненными любви и сострадания – нашептывал все те успокаивающие бессмысленные слова, которые сам Роб Джей тысячу раз говорил своим пациентам, пытаясь поддержать их. Южане, увидев, что противник в несколько раз превосходит их числом, отступили. Поле было усеяно погибшими, лошадьми, разбитыми фургонами и оружием. Уилкокс мрачно заметил, что у фермера уйдет чертова уйма времени на то, чтобы снова вернуть этому полю изначальный ухоженный вид.

Роб знал: ему повезло, что эта рана не смертельная. Но все же она не была безобидной царапиной. Пуля не раздробила кость, но пострадали ткань и мышцы. Копперсмит частично зашил рану и бережно ее перевязал, будто получая немалое удовольствие от того, что оказывает Робу услугу.

Роба Джея вместе с тридцатью шестью остальными ранеными забрали в местную больницу во Фредериксбурге, где он провел десять дней. Больница располагалась в бывшем помещении склада, что было заметно, хоть там было так чисто, насколько это вообще возможно. Дежурный офицер медицинского корпуса, майор по фамилии Спэрроу, который работал до войны в Хартфорде, штат Коннектикут, оказался довольно милым парнем. Роб Джей вспомнил об экспериментах доктора Мильтона Акерсона с соляной кислотой, которые тот проводил в Иллинойсе. Доктор Спэрроу разрешил ему изредка промывать собственную рану слабым раствором соляной кислоты. Рану сильно жгло, но она прекрасно заживала. Кислота останавливала распространение инфекции, и они решили, что было бы неплохо попробовать новое лечение и на других пациентах. Роб Джей уже мог шевелить пальцами и сгибать руку в локте, но движение причиняло ему боль. Он согласился с доктором Спэрроу, что слишком рано еще говорить о том, что силы вернулись к нему и что раненая рука уже полностью восстановилась.

Полковник Симондс пришел проведать его через неделю после того, как его привезли в больницу.

– Отправляйтесь домой, доктор Коул. Когда вы выздоровеете, то можете вернуться к нам, если, конечно, сами того захотите, – сказал ему он, хотя оба они понимали, что доктор уже не вернется. Симондс от души поблагодарил Роба Джея за все.

– Если я останусь в живых и в один прекрасный день судьба заведет вас в Форт-Уэйн, что в штате Индиана, заходите в гости на фабрику Симондса по производству ламп и светильников. Мы с вами вкусно отобедаем, хорошенько выпьем и вспомним былые времена, – предложил он. Сослуживцы крепко пожали друг другу руки, после чего молодой полковник ушел.

На дорогу домой у Роба Джея ушло три с половиной дня. Роб начал свой путь с железной дороги «Балтимор-Огайо», впоследствии сделав пять пересадок. Все поезда давно выбились из графика. Вагоны были грязными и переполненными пассажирами. Иногда несколько остановок приходилось проезжать стоя. Его руку все еще поддерживала перевязь, но, по сути, он был обычным гражданским средних лет. В Кантоне, штат Огайо, Роб полдня прождал своего поезда. В вагоне ему досталось место рядом с барабанщиком по фамилии Харрисон, который работал на крупную фирму маркитантов, поставляющую армии сухие чернила. Попутчик убеждал его, что ему доводилось несколько раз слышать отзвуки перестрелки. Он без устали травил невероятные военные байки, искусно уснащая их именами ключевых военных и политических особ, но Роб Джей не стал вступать с ним в спор, потому что под эти истории время летело быстрее.

В раскаленных, переполненных людьми вагонах не было воды. Как и все остальные, Роб Джей уже выпил то, что было в его фляге, и теперь изнывал от жажды. Наконец поезд сделал остановку недалеко от армейского лагеря, расположенного вблизи Мариона, штат Огайо, чтобы дозаправиться и набрать воды из небольшого ручейка. Пассажиры вышли из вагонов, чтобы тоже запастись водой.

Роб Джей вышел на свежий воздух. Как только он присел у ручья, чтобы наполнить флягу, что-то на другом берегу реки привлекло его внимание, и он испытал отвращение, увидев, что именно это было. Он подошел поближе и убедился в своей правоте – оказалось, что кто-то замочил в ручье окровавленные использованные повязки и прочие лечебные мелочи. Пройдя вниз по ручью, Роб нашел еще несколько таких «сюрпризов», поэтому ему пришлось закрыть свою флягу и посоветовать другим пассажирам сделать то же самое.

Кондуктор сказал, что воды можно будет набрать на следующей остановке, в Лиме. Роб вернулся на свое место. К тому времени, как поезд тронулся, он уже успел задремать, а когда проснулся, оказалось, что поезд только что проехал Лиму.

– А я хотел воды там набрать, – сердито сказал он.

– Не о чем беспокоиться, я водой хорошенько запасся, – отозвался Харрисон и протянул ему свою флягу, из которой Роб Джей с удовольствием напился.

– Много людей вышли за водой в Лиме? – спросил он, возвращая флягу.

– Я сам в Лиме и не выходил – набрал воды еще в Марионе, где мы останавливались для дозаправки, – пожал плечами торговец.

Мужчина побледнел, когда Роб Джей рассказал ему, что видел в ручье в Марионе.

– Это что же, мы теперь заболеем?

– Сложно сказать.

После битвы при Геттисберге Робу Джею довелось увидеть, как целая рота без особых последствий четыре дня пила из колодца, в котором, как позже выяснилось, разлагались трупы двух конфедератов. Он пожал плечами:

– Не удивлюсь, если на нас обоих в ближайшие дни нападет понос.

– А мы можем что-то с этим сделать?

– Думаю, виски мог бы помочь, если бы он у нас был.

– Предоставь это мне, – сказал Харрисон и отправился на поиски кондуктора. Когда он вернулся (можно было не сомневаться, что кошелек его после этого похода существенно опустел), в руках у него была большая бутылка, наполненная виски больше, чем наполовину.

– Напиток довольно крепкий, так что вполне годится для дезинфекции, – прокомментировал Роб Джей, сделав первый глоток. К тому времени, как они нетвердой походкой вышли в Саут-Бенде, штат Индиана, где их пути расходились, они стали чуть ли не лучшими друзьями и тепло пожали друг другу руки на прощание. Роб уже успел доехать до Гэри, как вдруг осознал, что так и не спросил Харрисона, как его зовут.

В Рок-Айленде его встретили свежесть раннего утра и ветерок, дующий со стороны реки. Он с облегчением вышел из поезда и направился в город, неся чемодан в здоровой руке. Он собирался нанять лошадь с двуколкой, но тут нос к носу столкнулся с Джорджем Клайберном. Поставщик продовольствия пожал ему руку, похлопал по спине и настоял на том, чтобы Роб отправился в Холден-Кроссинг в его коляске.

Когда Роб Джей переступил порог своей фермы, Сара как раз сидела за столом и завтракала яичницей и вчерашней выпечкой; она молча смотрела на него и вдруг расплакалась. Они обнялись.

– Тебя сильно ранили?

Он уверил ее, что ранение было несерьезным.

– Ты совсем отощал.

Она сказала, что сейчас приготовит ему что-нибудь на завтрак, но он отказался, пообещав, что поест потом. Он начал целовать ее, торопился, как юнец, хотел взять ее прямо на столе или на полу, но она сказала, что до кровати идти совсем недолго, и он, не выпуская ее из объятий, последовал за ней наверх. В спальне ему пришлось подождать, пока она избавится от всей одежды.

– Мне бы нужно хорошенько искупаться, – сказал он нервно, на что она ответила, что искупаться он может тоже потом. Все эти годы, вся его нечеловеческая усталость, боль от ранения – все осталось в стороне, вместе с одеждой. Они целовали и глядели друг на друга даже более жадно, чем в свою первую ночь, которую они провели в конюшне на ферме в Грейт-Эвейкенинг сразу после того, как поженились – ведь теперь они знали, чего им так не хватало. Пальцы его здоровой руки не могли оторваться от ее тела. В конце концов, ноги перестали держать ее, а он содрогнулся от боли, подхватив жену на руки. Она решительно посмотрела на его рану, поправила перевязь ему на руке, уложила его на кровать и сделала все сама. Пока они занимались любовью, Роб Джей несколько раз громко застонал, но лишь однажды – от боли.

Он был рад не только возвращению к жене, но также и тому, что может снова покормить лошадей в конюшне сушеными яблоками, удивляясь, что они не успели его забыть; навестить Олдена и увидеть искреннюю радость на лице старика; прогуляться по Короткой тропе через лес к речке, чтобы выкорчевать сорняки на могиле Маквы. Роб наслаждался тем, что может просто сидеть, прислонившись спиной к дереву там, где когда-то был гедоносо-те, и смотреть на мерное течение воды, при этом зная, что никто не выскочит из лесу на том берегу реки, крича, как животное, и не станет стрелять в него.

Ближе к вечеру они с Сарой отправились по Длинной тропе к Гайгерам. Лилиан тоже расплакалась, увидев Роба, и поцеловала его в губы. Она рассказала, что Джейсон был жив и здоров, судя по последней весточке от него, и что он служит в большой больнице недалеко от реки Джеймс.

– Я ведь был совсем близко от этого места, – сказал Роб Джей. – Всего в паре часов пути.

Лилиан кивнула.

– На все воля Божья, надеюсь, скоро и он вернется домой, – сказала она сухо, не сводя глаз с руки Роба Джея.

Capa отказалась оставаться у нее на ужин, она хотела провести время с мужем наедине.

Она смогла побыть с ним наедине всего два дня. По городу пронеслась весть, что он вернулся, и, начиная с раннего утра третьего дня, к ним начали приходить люди: кто просто поздравить его с возвращением домой, а кто – по делу, спросить, что делать с фурункулом на ноге или болью в желудке, которая никак не проходит. Сара была вынуждена сдаться. Олден оседлал для него Босса, и Роб Джей отправился в шесть домов, чтобы навестить своих прежних пациентов.

Тобиас Барр открывал двери своей лечебницы для жителей Холден-Кроссинга почти каждую среду, но люди все равно приходили туда лишь в случае крайней нужды, потому Роб Джей выявил те же самые проблемы, которые встретились ему, когда он только переехал в Холден-Кроссинг: запущенные грыжи, гнилые зубы, хронический кашель. Заехав к Шрёдерам, он выразил радость по тому поводу, что Густав больше не лишается пальцев во время работы на ферме, и это на самом деле было так, хоть он и представил это в виде шутки. Альма угостила его цикориевым кофе и мандельбротом^[22], а также посвятила во все местные новости, и некоторые из них его несказанно расстроили. Ганс Грюбер был найден мертвым на пшеничном поле в августе прошлого года.

– Думаю, это из-за сердца, – предположил Гус.

А Сьюзи Гилберт, которая всегда приглашала Роба Джея задержаться ненадолго и отведать жирных картофельных оладий, умерла во время родов месяц назад.

В городе появились и новые жители – несколько семей, приехавших из Новой Англии и штата Нью-Йорк. Еще три семьи были католиками, только прибывшими из Ирландии.

– Ваще по-нашему не грят, – сообщил Гус, и Роб Джей не сумел скрыть улыбку.

Во второй половине дня он добрался до монастыря Святого Франциска Ассизского, у которого паслось внушительное стадо коз.

Мириам Фероция приветствовала его сияющей улыбкой. Он присел в кресло епископа и поведал ей обо всем, что с ним произошло за это время. Она с интересом слушала его рассказ о Леннинге Ордуэе и его письме преподобному Дэвиду Гуднау из Чикаго.

Она попросила разрешения переписать с конверта имя и адрес Гуднау.

– Кое-кому будет очень интересно узнать об этом, – объяснила она.

В свою очередь, она рассказала ему о том, что происходило в ее мире. Монастырь процветал. К ним присоединились три новых монахини и несколько послушниц. Люди стали приходить в монастырь на воскресные службы. Если поселенцы будут и дальше прибывать такими темпами, скоро при монастыре построят католическую церковь.

Он догадывался, что она ждала его прихода, потому что почти сразу сестра Мария Селестина принесла ему свежеиспеченных хлебцев и ломоть хорошего козьего сыра. А еще – настоящий кофе с жирным козьим молоком, который он впервые попробовал больше года назад.

– Откормленный телец^[23], преподобная матушка, правильно?

– Я очень рада твоему возвращению, – ответила она.

С каждым днем он чувствовал себя все лучше. Он не особо перетруждался, спал допоздна, с удовольствием вкусно кушал, гулял по своим угодьям. Ближе к вечеру он обычно принимал по нескольку пациентов.

Он уже начинал привыкать к хорошей жизни. На седьмой день после возвращения у него разболелись руки и ноги и прихватило спину. Он рассмеялся и сказал Саре, что уже отвык спать в кровати.

Было раннее утро, он еще не вставал, когда у него заурчало в животе; он попытался не обращать внимания на это, потому что ему хотелось еще полежать. В конце концов он понял, что вставать придется, и уже начал было спускаться вниз по лестнице, как вдруг его согнуло в три погибели, и ему пришлось бежать. Сара тоже проснулась.

Роб не успел добежать до туалета, потому с урчанием и кряхтением присел на корточки в бурьяне, как пьяный солдат, и его прорвало.

Она тоже спустилась по лестнице и пошла за ним на улицу, и он почти ненавидел себя за то, что позволил ей пойти за собой в такой момент.

– Что случилось? – спросила она.

– Воды… выпил в поезде, – простонал Роб Джей.

Ночью у него случилось еще три таких приступа. Утром он начал пить касторку, чтобы вывести из организма инфекцию, и, пока лекарство не успело подействовать, принял еще и английской соли. На следующий день у него началась лихорадка и ужасные головные боли, и он поставил себе диагноз еще до того, как Сара раздела его, чтобы искупать, и обнаружила красные пятна у него на животе.

Она восприняла весть стоически, когда он рассказал ей, как все случилось.

– Мы и раньше ухаживали за людьми, больными тифом, и все остались живы. Расскажи мне, чем тебя можно кормить.

Его тошнило от одной только мысли о еде, но он все же ответил на ее вопрос:

– Мне можно мясную похлебку с овощами, если сумеешь их достать. Фруктовый сок. Но в это время года…

В бочонке в подвале нашлась пара яблок, она решила, что Олден вполне сможет сделать из них немного сока.

Она завалила себя делами, трудом заглушая беспокойство, но на следующий день поняла, что не справляется, потому что она почти не спала из-за того, что нужно было постоянно менять утки, переодевать и купать его, чтобы он лучше переносил жар, и вываривать свежее белье. Она послала Олдена в католический монастырь, чтобы он попросил кого-то из монахинь помочь. Отозвались две женщины – она слышала, они всегда работают в паре – сестра Мария Бенедикта, молоденькая монахиня, совсем еще девочка, и женщина в годах, высокая, с крупными чертами лица, которая представилась матушкой Мириам Фероцией. Роб Джей открыл глаза и улыбнулся, увидев их, а Сара ушла в комнату мальчиков и проспала шесть часов.

В комнате Роба все содержалось в порядке и приятно пахло. Монахини умели ухаживать за больными. На третий день после их появления у Роба Джея спала температура. Сначала женщины обрадовались, но потом старшая из монахинь обнаружила кровь в стуле больного и послала Олдена в Рок-Айленд за доктором Барром.

Когда доктор Барр наконец прибыл, стул почти полностью состоял из одной лишь крови, Роб Джей выглядел очень бледным. Прошло восемь дней с тех пор, как он впервые ощутил боль в животе.

– Болезнь развивается очень быстро, – сказал ему доктор Барр таким тоном, будто они принимали участие в консилиуме медицинского общества.

– Такое случается, – ответил Роб Джей.

– Может, попробуем хинин или хлористую ртуть? – предложил доктор. – Говорят, они даже от малярии помогают.

Роб Джей знал, что и хинин, и ртуть – бесполезны.

– Тифозная лихорадка – это не малярия, – с трудом проговорил он.

Хотя у Тобиаса Барра и не было такой обширной хирургической практики, как у Роба Джея, они оба отлично знали, что такое сильное кровотечение означает то, что весь кишечник был изрешечен брюшным тифом, и состояние язв будет только ухудшаться, лучше не станет. Кровотечение вскоре усилится.

– Я оставлю тебе немного доверова порошка, – пообещал доктор Барр. Доверов порошок представлял собой смесь рвотного корня и опиума. Роб Джей покачал головой, и доктор Барр понял, что тот хочет оставаться в сознании до последнего – в своей комнате, в родном доме.

Тобиасу Барру было гораздо спокойнее, когда пациент ничего не знал, и он просто оставлял больному пузырек с лекарствами, указания по применению и надежду. Он потрепал Роба Джея по плечу, и его рука задержалась на миг.

– Я вернусь завтра, – пообещал он, успокаивая своего пациента; он множество раз проходил через такое. Но глаза его были полны сожаления.

– Мы можем еще как-то ему помочь? – спросила Сару Мириам Фероция. Сара ответила, что она баптистка, но все же женщины преклонили колени в коридоре и помолились вместе. Тем вечером Сара поблагодарила монахинь и отослала их в монастырь.

Роб Джей отдыхал, пока около полуночи у него не началось кровотечение. Он запретил жене звать священника, но она еще раз спросила его, не хочет ли он исповедаться преподобному Блэкмеру.

– Нет, я уйду так же, как Ордуэй, – четко ответил он.

– Кто такой Ордуэй? – спросила она, но Роб Джей был слишком слаб, чтобы ответить.

Она сидела у его кровати. Вскоре он взял ее за руку, и так они оба ненадолго уснули. Около двух часов ночи она проснулась и сразу ощутила пугающий холод его руки.

Некоторое время она оставалась на месте, но потом заставила себя встать. Она включила свет, обмыла его тело в последний раз, смывая следы недавнего кровотечения, унесшего его жизнь. Она побрила ему лицо, сделала все необходимые в таком случае процедуры, которым он сам научил ее, и одела его в лучший костюм. Сейчас он был ему велик, но это было не важно.

Как и пристало знающей жене врача, она собрала все окровавленное белье и завязала его в простыню, чтобы сжечь. Затем она нагрела воды и приготовила ванну, где долго терла себя коричневым мылом и плакала. К рассвету она уже надела лучшее платье и села на стул у кухонной двери. Услышав, как Олден стучится в дом, она вышла к нему и сообщила, что ее мужа больше нет, а также попросила его отправить телеграмму их сыну, чтобы тот возвращался домой.