![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Чужой Ленин
По дороге в Канны я Париж не видел: мы переехали с одного аэродрома на другой. А сейчас на Париж у нас был день: в Москву мы должны были улетать послезавтра утром. Месье Лангуа поселил нас в гостинице на окраине. Я попросил его сегодня же покатать нас по ночному Парижу. Но месье извинился – он очень устал. Завтра, завтра утром он за нами заедет, и мы все до вечера посмотрим. А вечером у нас выступление в Руане, в половине пятого надо выезжать. (За неделю мы с Лангуа уже стали вполне сносно понимать друг друга.) – А нельзя не ехать? Месье Лангуа объяснил, что нельзя. Мэр Руана – большой друг СССР и устраивает прием специально в нашу честь. Ладно, завтра так завтра. Вошел я в свой номер – хорошо! Один, наконец-то можно хоть в туалет пойти, не рискуя наткнуться на хозяйских детей или бабушку. Утром спустился – Галя уже ждет в вестибюле. Двери в гостиничный ресторанчик открыты, два араба за столиком пьют кофе и едят круассаны. – Завтракала? – Нет. А разве у нас завтрак оплачен? – Не знаю. Пошли, поедим, поставим месье Лангуа перед фактом. – Неудобно. А когда он должен приехать? – Сказал, утром. Я взял у портье план Парижа и попросил показать, где наша гостиница. Дале- ко – до центра не меньше двадцати километров. На метро добираться удобно, но денег у нас нет. А пешком часов пять… Вышли на улицу. Вокруг панельные пятиэтажки, стройка неподалеку. Микрорайон Москвы. Только улицы чище. Тут, наконец, подъехал месье Лангуа на своей таратайке. Мы сели в машину и поехали. Я стал объяснять, что мы хотим посмотреть Лувр, Нотр-Дам, Монмартр и Елисейские Поля. Но месье Лангуа сказал, что сначала нужно заехать в общество дружбы «Франция – СССР», и там нам должны вручить презент для общества дружбы «СССР – Франция». В обществе дружбы нас встретили улыбчивый, похожий на Пикквика учитель русского языка Жан Блюмель и чопорная дама лет под семьдесят – секретарша общества, Мадлен. Блюмель сообщил, что председатель общества сейчас в Москве, и предложил нам кофе (Блюмель по-русски говорил хорошо). Мы отказались: мало времени – завтра улетаем, и хотелось бы сегодня успеть посмотреть Париж. – Помощник советника по культуре товарищ Панибрат должен присутствовать при вручении, – сказал Блюмель. – Он уже звонил, что выезжает. Панибрата ждали больше часа. Наконец он появился – пожилой грузный мужчина. И Блюмель от имени общества «Франция – СССР» торжественно вручил мне в качестве презента обществу «СССР – Франция» бронзовый бюст Ленина. Бюст был очень тяжелым – килограммов двадцать пять. Панибрат шепнул, чтобы мы не волновались: перевес оплачивает французская сторона. Блюмель сказал короткую речь, потом Панибрат сказал короткую речь, потом я поблагодарил, а потом Блюмель нас всех пригласил на обед. Я стал от обеда отказываться, но Панибрат отвел меня в сторонку и сказал, что пойти надо: – Если вы не пойдете, это будет для него страшным ударом. Ему выделили на обед деньги, и они с этой мадам уже навострились на халяву. Мне показалось, что пообедать бесплатно не прочь и сам Панибрат. – А может, вы Ленина в посольство заберете? – спросил я у советника по культуре по дороге в ресторан. – В посольстве как раз хорошо его поставить. – Бюст этот вам вручили для общества «СССР – Франция», – сказал Пани- брат. – И не вздумайте его где-нибудь забыть! Французы обедают долго: долго изучают меню (даже если заранее знают, что будут есть), долго и придирчиво выбирают вино… И времени на Лувр все меньше и меньше… Так мы ничего и не увидим, так и просидим в ресторане до завтра. Курить охота. Я спросил у Гали, не осталось ли у нее сигарет. – Всего две штуки… А можно сигареты заказать? – шепотом спросила Галя у Панибрата. – Они оплатят? – Оплатят. Гале принесли пачку «Мальборо». Панибрат достал зажигалку, но Галя убрала сигареты в сумку: – В ресторанах не курю. Сыр подали без пяти три. – Мы в Лувр успеем? – спросил я месье Лангуа, когда обед, наконец, закончился. Лангуа посмотрел на часы и сказал, что в Лувр нет. Это долго. Можно так покататься, Париж посмотреть. – Но только на Джоконду взглянуть! – взмолился я. – Бегом. Ехали к Лувру минут тридцать, потом долго искали место для парковки. Наконец припарковались на соседней улице. Выскочили из машины. Месье Лангуа открыл заднюю дверцу и вытащил Ленина. – А Ленин зачем? – Украдут. – Да кому он нужен? – Париж! Арабы! И мы побежали. Впереди, прижимая Ильича к груди, – Лангуа. Выбежали к Лувру и увидели – в Лувр стоит длиннющая очередь. Сегодня в музее бесплатный день. – Ну, все. Не успели, – расстроился я. – Не увидел я «Джоконду» и теперь уж, наверно, никогда не увижу. Месье Лангуа посмотрел на меня, показал, чтобы мы шли за ним, и побежал вдоль очереди. Мы – за ним. У входа дежурил полицейский. Месье Лангуа подбежал к нему и, тяжело дыша, стал что-то говорить. Я понял: «Канн» и «Джоконда». – Ленин? – полицейский показал пальцем на бюст. – Ленин. Полицейский сплюнул сквозь зубы и отвернулся. Делать нечего, поплелись к машине. Я хотел взять Ленина у месье Лангуа, но тот не отдал, тащил сам. В Руан мы приехали вовремя. Перед фильмом мэр сказал речь. Потом мы посмотрели «Иваново детство», потом ответили на вопросы (Галя рассказала, что у нее трехкомнатная квартира). Потом на приеме выпили шампанского, и мэр нам сообщил, что позвонил своему приятелю в Париж и тот оплатил нам ночную прогулку на пароходике по Сене. С ужином. (Месье Лангуа ему сообщил, что нам в Париже ничего не удалось посмотреть.) Поехали обратно. Месье Лангуа был счастлив и все расхваливал нам предстоящую поездку по Сене. Он сам по Сене никогда не катался: дорого. Но кто ездил – в восторге. Когда подъезжали к Парижу, черт дернул Галю спросить: – А где Ленин? Месье Лангуа резко затормозил и выругался. В Руане, когда начался фильм, он на всякий случай перенес бюст из машины в будку механика. Там он и остался. Развернулись. Доехали до Руана – кинотеатр заперт. Месье Лангуа побежал выяснять, где живет механик. Поехали к механику. Его не было; мама сказала – он у подруги. Где живет подруга – она не знает. – Да бог с ним, с Лениным. Поехали, – сказал я и попытался объяснить месье Лангуа, что в Москве таких бюстов – навалом. Вернусь домой, куплю такого же и отнесу в общество дружбы. В ответ месье Лангуа разразился длинной тирадой, из которой я понял, что этого Ленина поручили именно ему, месье Лангуа, и он будет заниматься им до тех пор, пока не посадит нас в самолет. Сидим в машине, ждем. Ни о каком пароходике уже не может быть и речи. Подошел полицейский и оштрафовал Лангуа за парковку в неположенном месте. Тот совсем расстроился. Пошел дождь. Мы с Галей заснули, а Лангуа не спал, караулил. Механик появился только под утро, пьяный и веселый. Поехали в кинотеатр, забрали Ленина и помчались в Париж. На автобане месье Лангуа, усталый от волнений и бессонной ночи, прозевал нужный поворот, и пока мы крутились, времени осталось только-только на то, чтобы заехать в гостиницу за вещами. Месье Лангуа разогнал свою таратайку на полную мощность – до восьмидесяти километров в час. В аэропорт приехали впритык. Поставили машину на стоянку, я взял наши с Галей чемоданы, а месье Лангуа – Ленина – и опять побежали. У стойки регистрации «Аэрофлота» нас уже ждал Жан Блюмель. И он нам взволнованно сообщил, что произошло ужасное недоразумение – он нам чужого Ленина отдал! – В каком смысле? – В прямом! Этого Ленина прислали ваши для товарищей с Корсики. А для вашего общества художник Шарль Лассаль, большой друг Советского Союза, нарисовал картину «Жанна д'Арк на коне». Вот, держите! – Блюмель вручил мне небольшую картину, шестьдесят на сорок, аккуратно упакованную и обвязанную бечевкой. – Но я не виноват. Это Мадлен все напутала. Я сам удивился: Ленина – русским? Зачем? Но она сказала, что так велели. Хорошо, что я вчера председателю позвонил! Ну, счастливого пути! Блюмель пожал нам руки и ушел. Я взглянул на месье Лангуа. Он стоял осунувшийся, небритый, с красными глазами. – Досталось вам, бедненькому, – с сочувствием сказала Галя. Месье Лангуа швырнул на пол бюст, развернулся и… Так бы я снял в кино. А на самом деле месье Лангуа ничего не швырял – так и стоял с Лениным в обнимку. А когда Галя его пожалела, сказал: – Нет проблем, товарищ, – и улыбнулся.
ГОЛУБИ СПЯТ…
Все эти идиотские приключения с бюстом Ленина напомнили мне «Полоцк» с его капитаном и боцманом… И мне захотелось снять такой фильм: стоит никому не нужный корабль, с него все воруют, на место украденного ставят лозунги; украли и собственный якорь. Положили его на прогнившую палубу, он ее продавил, упал на днище, пробил днище – и корабль пошел на дно. Команда прыгнула в воду и поплыла к берегу. Позвонил Конецкому. Ему идея понравилась. Он приехал в Москву писать сценарий, остановился у меня. И мы придумали хороший финал: когда корабль пошел на дно и матросы спрыгнули, капитан надел парадный китель с орденами, вышел на мостик и взял под козырек. Но когда вода дошла капитану до горла, движение остановилось: корабль килем встал на грунт. И посреди моря из воды торчит голова в фуражке с рукой под козырек. (Это все я потом использовал в фильме «Фортуна».) Вечером мы с Конецким пошли ужинать в ресторан Дома литераторов: там в те времена собирались молодые гениальные писатели. (Не гениальных не было.) Сели. Заказали. К нам подсел писатель Юрий Казаков, друг Конецкого. Конецкий предложил взять его в соавторы: – Вот в итальянских фильмах сценаристов – как собак нерезаных, по семь штук. – Если он согласен, я – за, – сказал я. – А актер Филиппов сниматься будет? – спросил Казаков. – Будет. И он согласился. Дальше, когда заговорили о кино, у меня появилось подозрение, что Казаков за всю жизнь видел всего один фильм – «Карнавальная ночь». Потом к нам подсел писатель Василий Аксенов. И Конецкий его тоже позвал в соавторы. А потом к нам подошел сценарист Валентин Ежов и, узнав, что мы собираемся вчетвером писать сценарий, сказал: – Три прозаика и один режиссер. А кто сценарий будет писать? Пригласили и Ежова. Снимать фильм решили в Одессе – там тепло. И сценарий договорились писать там. И дали слово – пока не поставим слово «конец», никто ни грамма не пьет. На следующий день все впятером поехали к директору «Мосфильма». Директор одобрил нашу инициативу коллективной работы, заключил с нами договор и позвонил в бухгалтерию, чтобы нам сегодня же выплатили аванс. На сей раз нас никто не командировал, мы приехали в Одессу за свой счет. В гостиницу устроились с большим трудом – получили одну большую комнату на пятерых в гостинице «Красная» (и то только потому, что Ежов был лауреатом Ленинской премии). Естественно, все были недовольны. Ворчали: «На кой черт они привезли режиссера, если он даже о гостинице позаботиться не может». Устроились, пошли в ресторан обедать. Казаков хотел заказать сто грамм, я постучал по столу пальцем, напоминая о договоре: пока не поставим точку, не пьем. – А чего тогда сидим? – сказал Казаков. – Давайте работать. – Давай, – сказал Конецкий. – Какие у тебя предложения? Казаков сказал, что он в сценариях ничего не понимает и поэтому напишет отступления – как смеялось море, как пахли доски, как горела лучина… Чем больше будет страниц, тем больше заплатят. Я объяснил, что сценарий по страницам не оплачивается. Нам подписали максимум и больше не дадут. – А мы в журнале напечатаем, – сказал Казаков. Аксенов предложил сделать историю капитана и корабля второстепенной, и ввести внучку капитана, жениха внучки, и центром сюжета сделать конфликт поколений. (Василий Аксенов был самым модным у молодежи писателем.) – Что, так и будет эта внучка в шлюпке между кораблем и берегом мотаться? – спросил Конецкий. – Ну пусть корабль не на рейде, а у причала стоит. – А якорь? А голова в фуражке? Мы же заявку подали с таким сюжетом. – Ну, раз подали, давай писать ту, – пожал плечами Аксенов. – Вы спрашивали о предложениях, я и сказал. – Валя, а ты что скажешь? – спросил я Ежова. – Я думаю, что все должно быть в меру, – сказал Валя. – Я понимаю, дали слово не пить – не пьем. И это нормально. Но начало работы надо отметить! Мы ж православные люди. И на этом все согласились. Вечером в нашем номере за столом сидели: польский эстрадный квартет, матросы китобойной флотилии «Слава», Нани Брегвадзе, (она гастролировала в Одессе и остановилась в нашей гостинице), братья Минц – циркачи из Майкопа, поклонницы Аксенова, поклонники Казакова и Конецкого, Петр Тодоровский с гитарой (он тогда жил в Одессе) и кинорежиссер Юрий Чулюкин – блестящий чечеточник… На третий день меня разбудил телефонный звонок: по почте пришла бандероль на мое имя, надо забрать ее внизу. Спустился, взял, вернулся в номер. Православные соавторы спят по своим койкам. Я отодвинул остатки вчерашнего пиршества, положил бандероль на стол, распаковал. Там был сценарий и конверт. В конверте записка: «Уважаемый Георгий Николаевич. Прошу ознакомиться с режиссерским сценарием „Девчонки с юга“, (авторы Нусинов и Лунгин, режиссеры Абдылдаев и Гуревич) и сообщить ваше мнение. Главный редактор Госкино Дымшиц». (До отъезда я согласился быть художественным руководителем этого фильма.) Читать сценарий мне было не по силам. Решил отделаться общими словами. Я поставил на стол пишущую машинку, вставил чистый лист и быстро стал печатать: «Уважаемый Александр Львович! Ознакомившись с режиссерским сценарием „Девчонки с юга“ (Авторы Нусинов и Лунгин. Режиссеры Абдылдаев и Гуревич), я…» Дальше застопорилось. Стук машинки разбудил соавторов. Казаков посмотрел в окно и сказал: – Голуби спят, на хер… – Бунин ты, Юра, – сказал Ежов. – Чехов! Юрия Казакова критика называла «современным Буниным», и портреты его за рубежом печатались в журналах рядом с английской королевой. – Который час? – спросил Конецкий. – Восемь. – Пора на Привоз за копченой ставридой ехать. На следующее утро я хотел прочитать сценарий «Девчонки с Юга», опять не смог. Начал печатать и опять застрял на том же месте… В итоге я отправил телеграфом на имя Дымшица такой отзыв: «Уважаемый Александр Львович! Ознакомившись с режиссерским сценарием „Девчонки с юга“, (авторы Нусинов и Лунгин, режиссеры Абдылдаев и Гуревич), я всю неделю пью ваше здоровье. Ваш Георгий Данелия». (К счастью для меня, Дымшица через месяц куда-то перевели.) Но все на свете кончается и веселье тоже. И мы опять сели за стол совещаться. Ежов попросил напомнить сюжет. Я рассказал еще раз. Казаков сказал, что он в кино ничего не понимает и напишет отступления. Аксенов сказал, что раз договор подписали, надо работать. А Ежов сказал, что все хорошо в меру. Уже почти сутки постимся… …Первым улетел Аксенов – в Калининград, к маме. За ним – Юрий Казаков, в Алма-Ату, переводить очень толстый роман с казахского на русский. Потом Конецкого вызвали в Ленинград на партсобрание. (Он подписал письмо в чью-то защиту, и теперь ему надо было получить выговор.) Мы с Ежовым проводили Конецкого, заплатили за гостиницу – за номер, за телефон, за разбитую люстру (ее разбили братья Минц из Майкопа, когда показывали свое мастерство – жонглировали пустыми пивными бутылками). И денег у нас осталось десять рублей на двоих. Мы купили палубные билеты на корабль «Грузия» и поплыли в Ялту: там тогда снималась в фильме моя жена Люба. Ночью стоим на палубе, облокотившись на фальшборт, – внизу море, над головой звезды. Я предлагаю варианты начала сценария, Ежов молчит. – Валя, ну что ты молчишь? Не нравится то, что я предлагаю, – предложи другое. Ты же сценарист. – Предлагаю… И Ежов предложил сюжет про корабль отложить, а сейчас написать сценарий о человеке, у которого обнаружили тридцать три зуба, и сделали из него «национальную гордость». – Что-то в этом есть. – сказал я, подумав. Начали «разминать» сюжет про зубы – покатилось. Пока шли до Ялты, напридумывали на две серии. Устроились в Ялте: Ежов в доме творчества писателей, а я в гостинице у Любы. Я сразу же позвонил Конецкому, рассказал новый сюжет и попросил его приехать в Ялту – будем писать вместе. Конецкий взял путевку в дом творчества писателей и прилетел. К этому времени мы с Ежовым уже написали страниц десять (записывал Ежов своим каллиграфическим почерком.) Конецкий прочитал и сказал: – Братцы, мне здесь делать нечего. Оказалось, он был убежден: Ежов писать не умеет, умеет только трепаться, я тоже не мастак, а кто-то же должен достойно изложить сюжет на бумаге. Поэтому и прилетел. А теперь понимает, что никакой потребности в нем нет. Но мы его уговорили остаться: – Без твоего юмора сценарий будет хуже. (Когда я писал эту книгу, позвонил мне из Санкт-Петербурга Виктор Конецкий: «Включи телевизор „Тридцать три“ идет!» И это был наш последний разговор. Через неделю Конецкого не стало). Сценарий мы писали втроем три месяца. Сначала в Ялте, потом в Болшево, потом в Малеевке. Дисциплину не нарушали, работали по шестнадцать часов. Когда поставили слово «конец», Конецкий сказал: – Не примут. Мы прошлись бдительным оком по сценарию и вынули несколько эпизодов, которые, как нам казалось, явно делали его «непроходным». Для редактуры оставили один эпизод в качестве «собачки». (Как в анекдоте про художника: на любой картине он в правом углу сажал собачку. Комиссия, когда принимала работу, спрашивала: «А зачем собачка?» – «Для уюта». – «Не нужна собачка, уберите!» Он горько вздыхал и замазывал собачку. А не было бы собачки, комиссия к чему-нибудь другому бы придралась.) «Собачкой» у нас был эпизод с кагэбэшником. По сюжету, у Ивана Сергеевича Травкина нашли тридцать три зуба. И сразу – радио, телевидение, слава, поклонники… Вызывают его в КГБ: – Под чью диктовку вы распространяете слухи, что у вас не тридцать два, а тридцать три зуба? Мы-то знаем под чью, но для вас лучше будет, если вы добровольно признаетесь – Но у меня действительно тридцать три зуба! – Продолжаете упорствовать? – Не верите – посчитайте. – Гражданин Травкин, в СССР вас триста миллионов. Что же, по-вашему, мы у каждого зубы будем считать? «Собачка» сработала: худсовет навалился на этот эпизод, мы его выкинули, и сценарий, к нашему удивлению, прошел.
ЛЕОНОВ
Сценарий мы написали на Юрия Никулина. Но, когда запустились, выяснилось, что Никулин сниматься у нас не сможет: Госконцерт решил вместо ансамбля «Березка» этим летом на гастроли в Австралию послать цирк. Мы растерялись – фильм запущен, а у нас нет актера на главную роль. Кого брать? Конецкий предложил Леонова. Я засомневался – а не слишком комедийный персонаж получится? (Я видел Леонова только в «Полосатом рейсе» – фильме, к которому сценарий писал Конецкий.) А Лика Ароновна сказала, что не получится. И посоветовала посмотреть на Леонова в роли Лариосика в «Днях Турбиных». – А пока поговорите с ним, чтобы его не перехватили. Он сейчас в столовой сидит. Я спустился в столовую. Леонов сидел и ел суп. Я подсел, представился, положил на стол сценарий и сказал, что предлагаю ему попробоваться на главную роль. – Я буду сниматься, только если мне будут платить по первой категории, – сказал Леонов. Тогда актерам за съемки платили по категориям: третья, вторая, первая и высшая. Леонову платили по второй. – Это от меня не зависит, – сказал я. – Первую категорию утверждает Госкино. А если они откажут? – Значит, в этом фильме я сниматься не буду. Ему главную роль предлагают в классном сценарии, а он торгуется как на рынке! Я решил, что без этого жмота Леонова мы обойдемся, и попросил Лику позвонить Папанову. Папанова в Москве не было. И вечером я пошел в театр смотреть на Леонова. Посмотрел и понял – никого, кроме него, я на роль Травкина не возьму. Черт с ним, пусть торгуется. Побегаю, поунижаюсь, выбью я ему первую категорию. А не выбью – из своих постановочных доплачу. Позвонил Леонову домой и начал с того, что стал расхваливать спектакль. Леонов меня перебил: он прочитал сценарий и сниматься у меня согласен. Я честно предупредил, что не уверен, что смогу пробить первую категорию. – Ну, снимусь по второй, – сказал Леонов. – Но по первой все-таки лучше. С тех пор Леонов снимался у меня во всех фильмах. Он играл и симпатичных людей, и несимпатичных, и откровенных мерзавцев. Но, кого бы он ни играл, и что бы ни вытворяли его герои, зрители все им прощали и любили их. Было в Леонове что-то такое – магнетизм, биотоки, флюиды, не знаю, как это назвать, – что безотказно вызывало у людей положительные эмоции. Когда мы снимали в Тбилиси «Не горюй!», в перерыве между съемками я решил навестить своего родственника Рамина Рамишвили (тот лежал с инфарктом, а мы снимали недалеко от больницы). Позвал с собой Женю: Рамин будет счастлив. Врач завел нас в палату. Рамин, когда увидел Леонова, расцвел. Даже порозовел. И соседи Рамина по палате расцвели. Смотрят на Женю и улыбаются. Посидели в палате минут пять, стали прощаться. Тут врач попросил: – Товарищ Леонов, пожалуйста, давайте зайдем в реанимацию. На минутку. Там очень тяжелые больные, пусть и они на вас посмотрят. Зашли в реанимацию. Та же реакция. И тогда врач взмолился: – Товарищ Леонов, давайте обойдем всех! Ведь сердце – это очень серьезно, а вы лучше любой терапии на них действуете! Когда мы обошли все палаты и стали прощаться, врач сказал: – А в женское отделение? Делать нечего, обошли и женское отделение… Женя везде улыбался, шутил, – врач был прав, на больных Леонов действовал лучше любого лекарства. (Даже на тех, кто никогда не видел его в кино. Не зря с него лепили олимпийского мишку.) Леонов был, пожалуй, самым популярным из всех актеров, с кем мне довелось работать. Когда снимали «Совсем пропащий», мы все жили на корабле. Сидели мы с Юсовым в каюте, обговаривали сцену и вдруг слышим истошный вопль в мегафон: – Леонов, уйди с палубы, твою мать! Спрячься! У меня сейчас корабль на хрен! … – орал капитан проходящего мимо нас пассажирского трехпалубника «Тарас Шевченко». Леонов курил на палубе. Кто-то из пассажиров заметил его, заорал: «Ребята, там Евгений Леонов стоит!» И тут же все – и пассажиры, и матросы, и обслуга – высыпали на борт посмотреть на него. И корабль действительно дал критический крен. Женина популярность была для меня – просто клад. Мы, его друзья, использовали ее в хвост и в гриву. Права гаишник отобрал – посылаем вызволять их Леонова, сухую колбасу достать – к директору магазина идет Леонов, разрешение на съемки на правительственной трассе – опять Леонова отправляем договариваться. Монтажница Галя Серебрякова жила в маленькой комнатушке в пятикомнатной коммуналке. Дом должны были сносить, и Галю собирались запихнуть в еще более густонаселенную коммуналку. Обратились к Леонову: – Женя, надо помочь. Леонов пошел просить за Галю к заместителю председателя исполкома. Вечером звонит: – Чего мы хотим? Комнату в трехкомнатной? – Хотя бы в четырехкомнатной. – А однокомнатную квартиру мы не хотим? Когда Гале сообщили, что теперь она будет жить в однокомнатной квартире недалеко от студии, она сначала не поверила, а потом заплакала. От счастья. Между прочим. Иногда удивляются, почему актеров так любят и всегда идут им навстречу. Да не актеров любят, а любят их героев. И не хотят понимать, что актер и тот, кого он играет, – не один и тот же человек. И часто из-за этого «недопонимания» возникают комичные ситуации. Грузинский актер и режиссер Гугули Мгеладзе, когда учился во ВГИКе, сыграл в фильме Герасимова «Молодая гвардия» Жору Арутюнянца. Когда Гугули вернулся в Тбилиси, командир полка, расквартированного под Тбилиси, пригласил его в какой-то праздник на творческую встречу с офицерами и солдатами. Мгеладзе приехал, полковник вывел его на сцену и представил: – Товарищи! К нам на праздник приехал безвременно погибший, отдавший жизнь за нашу великую Родину комсомолец Жора Арутюнянц! Прошу почтить его память вставанием! И все встали. Еще одна история. Как-то раз обедали мы втроем – я, Леонов и Вячеслав Тихонов – в кремлевской столовой (в Кремле тогда проходил съезд кинематографистов). Все официанты подходили к Тихонову за автографом, а нами с Женей никто не интересовался. Я думал, что Леонов расстроился, но Женя сказал: – Ничего удивительного. Слава для них – Штирлиц, полковник КГБ, а я кто? Дурак из «Полосатого рейса». В жизни Леонов был человеком грустным. Звонит, бывало: – Гия, это ты? (Кашель.) – Он курил не меньше, а может, и больше меня. – Материал смотрел? – Смотрел. (Кашель.) – Куришь? (Кашель.). Подожди, сейчас тоже сигарету возьму! … И что материал? – Пока не понятно. Ты-то как? – Да репетирую. (Кашель.) Одиночество, бессонница… Между прочим. Не знаю, как насчет одиночества, но бессонница у него была не очень хронической. Я с ним ехал в одном купе из Риги. Легли спать. Через пять минут он захрапел. И храпел так, что слышно было даже в тамбуре, куда я выходил курить. В «Слезы капали» есть эпизод, когда главный герой Васин (Леонов) идет топиться в озере. Снимать его мы должны были в Ростове Ярославском. А поскольку дно озера Неро очень илистое – проваливаешься в ил по пояс, – то под водой сбили помост из досок, по которому должен был идти Васин. Когда приехали на съемки, помост вдруг всплыл, все надо было делать заново, и в этот день съемка отменилась. Поехали в гостиницу. По дороге я вспомнил, что наш оператор, Юра Клименко, еще в Москве жаловался на сердце. В местной больнице Клименко, конечно, никто смотреть не будет. И я сказал Леонову: – Помнишь, ты говорил, что у тебя сердце побаливает? – Когда я говорил? – На «Марафоне». Вон поликлиника, давай покажешься врачу. Ну, и Юра с тобой заодно. В поликлинике осмотрели и того, и другого. Клименко посоветовали купить валидол (на всякий случай), а Леонова срочно госпитализировали и сказали, что в таком состоянии в ближайший месяц работать ему нельзя. На «скорой» перевезли Леонова в Москву и уложили в больницу. Съемки остановились. Из больницы Леонов звонил каждый день: – Надо снимать, снег выпадет! – Не выпадет. Через две недели Леонов позвонил и сказал, что его выписали и можно ехать в Ростов Ярославский. И на следующий день мы поехали – Леонов в сопровождении мосфильмовского врача и жены Ванды с пакетом лекарств. Приехали, проверили помост – все нормально. А ночью ударил мороз, озеро Неру замерзло, и пришлось пробивать во льду дорожку, по которой пойдет топиться Васин. Леонов и актриса Оля Машная должны были лезть в ледяную воду. Мы поддели актерам под одежду костюмы из пористой резины для водолазов, которые сохраняют температуру тела, – двигаться им в этих костюмах было трудно. И мы решили снять эту сцену одним кадром, чтобы Леонов несколько раз не залезал в воду. Отрепетировали движение камеры на дублере (дублером был тот самый дядя Вася Тридцать три несчастья, который занимался водосбросами на съемках «Пути к причалу». Естественно, дядя Вася Тридцать три несчастья соскользнул с помоста и с головой ушел под лед. Еле выловили). Сняли кадр. – Все! – кричу. – Съемка окончена! – Подожди. Юра Клименко отвел меня в сторону и сказал, что я так махал руками, что моя рука попала в кадр. «Надо бы переснять». Я посмотрел на Леонова и… сказал, что так сойдет. И правильно сделал, что не стал переснимать, – Леонова, оказывается, никто не выписывал, он сбежал из больницы. (А эту руку, кроме меня и Клименко, на экране все равно никто не видит.) Леонов часто шутил: я снимаю его потому, что он – мой талисман. Что же, может быть, Женя и был моим талисманом, но главное – он был камертоном. Он задавал тон стилистике – добрый, смешной и грустный. «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы», – эти слова Николай Васильевич Гоголь словно о Жене написал. И сейчас, когда я начинаю работу над фильмом, первая мысль: «Кого будет играть Леонов?» И через секунду вспоминаю – уже никого. Общались мы с Женей в основном на съемках или по телефону. В гости друг к другу ходили редко, теплыми словами друг друга не баловали. А недавно в одной газете я прочитал письмо Леонова к сыну: «Съемки у Данелия закончили, несколько дней еще озвучивания, и все. Что за фильм получится – не знаю, грусть какая-то в нем сидит, хоть и комедия. Назвали – „Слезы капали“. Гия всегда о тебе спрашивает, привет передает. Когда начинаешь работу с ним, думаешь: сколько мучений! А когда закончили – пустота. Вот бы тебе такого друга, такого режиссера». Спасибо, Женя.
|