Глава 9. На другой день, после того как Адаму и Эрике Трентон не удалось преодолеть все углублявшуюся между ними пропасть; после того как Бретт Дилозанто снова

На другой день, после того как Адаму и Эрике Трентон не удалось преодолеть все углублявшуюся между ними пропасть; после того как Бретт Дилозанто снова уверовал в “Орион”, однако стал колебаться, стоит ли ему, как художнику, посвятить себя автомобилям; после того как Барбара Залески утопила свою досаду в мартини, а ее отец, Мэтт Залески, прожил еще один напряженнейший рабочий день, в Детройте произошло одно весьма незначительное событие, которое никак не было связано с этими пятью людьми, но которое через месяцы повлияет на их жизнь и на их поступки.

Время: 20 час. 30 мин. Место: Третья авеню в центре города близ Брейнарда. У тротуара стоит пустая полицейская машина.

– Ну-ка поворачивай свою черную задницу к стене! – скомандовал белый полисмен. Держа фонарик в одной руке и пистолет в другой, он провел лучом фонарика по Ролли Найту, осветив его с ног до головы. Тот замигал и замер. – А теперь поворачивайся. Руки на голову! Да быстрее, проклятый ворюга!

Пока Ролли Найт выполнял приказание, белый полисмен сказал своему черному коллеге:

– Ну-ка обыщи эту свинью!

Молодой неф в истрепанной одежде бесцельно слонялся по Третьей авеню, когда к тротуару подкатила полицейская патрульная машина, из которой с пистолетами наготове выскочили два блюстителя порядка. Негр попробовал было воспротивиться:

– Что я сделал? – И захихикал, когда второй полицейский быстро провел руками по его ногам и телу. – Эй, слушай, щекотно же!

– Заткнись! – сказал белый полисмен. Это был старый служака с жестким взглядом и большим животом, образовавшимся за годы, которые он провел в патрульной машине. Он уже давно надзирал за этим районом и в часы дежурства не давал себе передышки.

Черный полисмен, который был помоложе и, соответственно, не имел такого стажа, опустил руки.

– С ним полный о'кей. – И, шагнув к своему белому напарнику, тихо спросил:

– А какая разница, черная у него задница или белая?

Белый полисмен испуганно посмотрел на него. Они так стремительно выскочили из патрульной машины, что он совсем забыл – ведь сегодня с ним был не обычный белый напарник, а черный.

– А, черт! – сказал он. – Не надо выдумывать. Хоть ты и такого же цвета, нечего ставить себя на одну доску с этой падалью.

– Спасибо и за это, – сухо сказал черный полисмен. Хотел было что-то добавить, но удержался. Вместо этого он сказал человеку, стоявшему у стены:

– Можешь опустить руки и повернуться.

Ролли Найт выполнил приказание.

– Ты где был последние полчаса, Найт? – хрипло спросил его белый полисмен. Он знал Найта по имени не только потому, что часто видел его в этом районе города, но и по полицейским досье, где значилось, что Найта дважды сажали в тюрьму, причем один раз он сам арестовал его.

– Где я был? – Молодой негр несколько пришел в себя от первоначального шока. Хотя щеки у него ввалились и вид был тощий, изголодавшийся, глаза глядели смело – не скажешь, что слабак: в них светилась ненависть. – Ублажал одну белую красотку. Имени ее я не знаю, только она говорит, что ее старик уже ничего не может. Вот она и приходит сюда, когда ей приспичит.

Белый полисмен шагнул к нему. Вены на его лице вздулись. Ему так хотелось изо всей силы съездить рукояткой пистолета по этой исполненной презрения, наглой физиономии. Потом он сможет сказать, что Найт первым ударил его, а он только защищался. Напарник подтвердит, что так оно и было, – в этом они всегда друг друга поддерживали. Только вот, вдруг вспомнил он, сегодня-то его напарник сам из этих, так что потом неприятностей, пожалуй, не оберешься. И полисмен сдержался, зная, что найдет время и место, чтобы разделаться с этим наглецом.

– Не испытывай судьбу, – буркнул черный полисмен Ролли Найту. – Лучше скажи, где ты был.

Молодой негр сплюнул на тротуар. Полицейский – это враг, какой бы ни был у него цвет кожи, а черный – тем более, потому что он прислужник белых. И все же он ответил:

– Вон там, – указав на бар в подвале на противоположной стороне улицы.

– И сколько же ты там был?

– Час. А может, два или три. – Ролли Найт пожал плечами. – Не будешь ведь следить по часам.

– Проверить? – спросил черный полисмен напарника.

– Да нет, только время зря терять. Они, конечно, скажут, что он там был. Все они врут как черти.

– В любом случае, чтобы за это время добраться с Западной стороны сюда, на Третью авеню, ему понадобились бы крылья, – заметил черный полисмен.

Оперативное сообщение поступило всего несколько минут назад по рации, которая находилась у них в полицейской машине. В восемнадцати кварталах отсюда, близ Дома Фишера, только что произошло ограбление. Двое вооруженных бандитов скрылись, укатив в седане последней марки.

А несколько секунд спустя патруль увидел Ролли Найта, шагавшего по Третьей авеню. Хотя едва ли человек, шедший здесь, мог совершить ограбление в центре города, тем не менее белый полисмен, узнав Найта, велел остановить машину и выскочил из нее, и его напарнику ничего не оставалось, как выйти тоже. Черный полисмен знал, почему они так себя повели. Сообщение об ограблении давало право “останавливать и обыскивать”, а его напарник любил останавливать людей и грозить им, когда знал, что может выйти сухим из воды, – и, конечно, чисто случайно останавливал только черных.

Черный полисмен был уверен, что существует взаимосвязь между жестокостью и грубостью его напарника, о чем было хорошо известно в полиции, и страхом, наваливавшимся на него, когда он патрулировал в черном гетто. У страха есть свой запах, и черный полисмен уловил этот запах, когда сидевший рядом с ним белый услышал по телефону об ограблении и когда они выскочили из машины, да и сейчас. От страха подлый человек может стать – да и становится – еще подлее. А если к тому же у него есть власть, он может превратиться в дикаря.

Нельзя сказать, чтобы страх в этих местах был диковинкой. Более того, лишь тот детройтский полисмен не был знаком со страхом, который вообще ничего не знал и у которого отсутствовало воображение. В этом гетто, где был самый высокий по стране процент преступности, на полицейских выливалась вся ненависть, в них часто летели кирпичи, ножи, пули. Когда от быстроты реакции зависит жизнь, естественно испытывать страх, а также быть подозрительным, осторожным, стремительным в движениях при появлении опасности или ее видимости. Ведь это все равно как на войне, причем полиция в этой войне находится на передовой. И как в любой войне, приятные стороны человеческого характера – вежливость, умение проникнуть в чужую душу, терпимость, доброта – перестают существовать, тогда как неприязнь, часто с обеих сторон обоснованная, разжигается и возрастает.

Однако были такие полицейские – и черный полисмен знал таких, – которые хоть и испытывали страх, но продолжали вести себя пристойно. Они понимали, что времена изменились, понимали настроение черных, их разочарования, знали, скольким несправедливостям они на протяжении истории подвергались. Такого рода полицейские, белые или черные, старались притушить войну, однако в какой мере это им удавалось, трудно сказать, поскольку их было немного.

Недавно назначенный шеф полиции Детройта был за то, чтобы полицейские вели себя умеренно, и вообще стремился поднять уровень своих подчиненных. Однако дело-то он имел с довольно большим контингентом полицейских, которые из страха и укоренившихся предрассудков были самыми настоящими расистами, как, например, вот этот белый полисмен.

– Где ты работаешь, жалкая твоя душа? – спросил он Ролли Найта.

– Да вроде как вы. Не работаю – просто время убиваю, Лицо полицейского снова побагровело от гнева. Его черный коллега сразу почувствовал, что, не будь он здесь, тот с удовольствием расквасил бы физиономию этому молодому худосочному негру, скалившему сейчас зубы.

– А ну проваливай! – сказал ему черный полисмен. – Слишком ты что-то широко рот разеваешь.

Уже сев в патрульную машину, его напарник все не мог успокоиться.

– Я еще прихвачу этого негодяя, дай только срок. И черный полисмен подумал: “Так оно и будет – может, завтра или послезавтра, когда выйдет на работу твой напарник, и уж он-то на все закроет глаза, если ты изобьешь этого малого, или арестуешь, или пришьешь ему дело”. А сколько было таких случаев сведения счетов!

– Одну минуточку! – повинуясь внезапному импульсу, сказал черный полисмен, сидевший за рулем. – Я сейчас вернусь.

А Ролли Найт тем временем уже отошел ярдов на пятьдесят.

– Эй ты!

Черный парень обернулся; полицейский поманил его и сам пошел ему навстречу.

Нагнав Ролли Найта, черный полисмен с угрожающим видом пригнулся к нему. Однако голос его звучал мирно:

– Мой напарник решил тебя прижать – и прижмет. Ты дурак – зачем тебе понадобилось рот разевать. И я, собственно, вовсе не обязан защищать тебя. Но я тебя предупреждаю: побудь в тени, а еще лучше – мотай из города, пока старик не остынет.

– Ах ты, нефитянский Иуда! Да с какой стати я должен тебя слушать?

– Ни с какой. – Полисмен передернул плечами. – Что ж, пусть будет, как будет. Моей шкуры это не коснется.

– Как я отсюда уберусь-то? Где мне взять колеса? Чем кормиться? – Хотя Найт и произнес это с издевкой, но уже менее враждебным тоном.

– Тогда не уезжай. Просто держись в тени, как я сказал.

– Ведь тут это нелегко, малый.

Да, это, как отлично знал черный полисмен, было нелегко. Нелегко остаться незамеченным в течение целого долгого дня и долгой ночи, когда кто-то ищет тебя, а другие знают, где ты. Информацию получить нетрудно, если знать ходы и выходы: достаточно кого-то задержать, кому-то что-то пообещать или пригрозить. Преданность здесь не процветала. А вот если хоть на время убраться куда-то, это уже легче. И полисмен спросил:

– А почему ты не работаешь? Ролли Найт осклабился.

– Ты же слышал, что я сказал этой жирной свинье, твоему дружку…

– Прекрати болтать. Работать хочешь?

– Может быть. – Но за этими словами скрывалась убежденность в том, что возможность трудоустройства для таких людей, как Ролли Найт, крайне ограничена.

– Автомобильные компании набирают людей, – сказал черный полисмен.

– Бордель.

– Там работает много черных. Ролли Найт угрюмо пробурчал:

– Я раз попробовал. Какой-то белый гад ответил мне “нет”.

– Попробуй еще раз. Вот. – И черный полисмен достал из кармана куртки карточку, которую накануне вручил ему знакомый из бюро по найму. На карточке были указаны адрес бюро, фамилия сотрудника и часы приема.

Ролли Найт смял карточку и сунул ее в карман.

– Ежели душа захочет, детка, спущу в сортир.

– Поступай, как знаешь, – сказал черный полисмен. И направился назад, в машину.

Белый напарник подозрительно посмотрел на него:

– Ты чего там с ним валандался?

– Остудил его немного, – коротко ответил тот, но распространяться не стал.

Черный полисмен вовсе не хотел, чтобы ему начали читать мораль, не хотел он и препираться – во всяком случае, сейчас. Хотя население Детройта было на сорок процентов черное, полиция до недавнего прошлого продолжала оставаться на сто процентов белой, да и теперь в полицейском управлении продолжали господствовать старые традиции. После бунтов 1967 года под влиянием общественности в Детройте стало больше черных полисменов, но все равно не так много, как белых, они не занимали высоких постов и не обладали достаточным влиянием, чтобы противостоять могучей Ассоциации полицейских офицеров Детройта, в которой господствовали белые, а также не могли быть уверенными, что, если возникнет спор между черным и белым, он будет решен по справедливости.

Словом, патруль поехал дальше в атмосфере враждебности и неуверенности, отражавшей расовые настроения, господствовавшие в Детройте.

Бравада у людей, как черных, так и белых, часто бывает лишь внешней, и Ролли Найт в глубине души был очень напуган.

Он боялся белого полицейского, которого неразумно вздумал поддразнить, и только теперь осознал, что слепая, неистребимая ненависть возобладала в нем над элементарной осторожностью. Но еще больше боялся он снова попасть в тюрьму, ибо, если его потянут в суд, не миновать ему долгой отсидки. У Ролли ведь уже было три привода и два тюремных заключения, так что теперь, если с ним что-нибудь случится, никакой пощады не жди.

Только черный в Америке знает всю беспредельность поистине животного отчаяния и унижения, до какого может довести тюрьма. Да, конечно, это правда – с белыми заключенными часто плохо обращаются, и они тоже страдают, но их не терзают так последовательно и бесконечно, как черных. Правда и то, что одни тюрьмы лучше, другие хуже, но это все равно что сказать: в одних частях ада на десять градусов жарче или холоднее, чем в других. В какую бы тюрьму ни попал черный человек, он знает, что ему не избежать оскорблений и унижений и что жестокость, нередко приводящая к серьезным увечьям, является такой же нормой, как отправление естественной надобности. Если к тому же узник, как Ролли Найт, слаб здоровьем – частично от рождения, а частично от многолетнего недоедания, – его мучения непомерно возрастают.

Страх у молодого негра усиливался еще и оттого, что он знал: если полиция произведет обыск в его комнате, она обнаружит немного марихуаны. Он и сам покуривал, но в основном перепродавал, и хотя доходы были незначительны, их все же хватало на еду, а он, с тех пор как несколько месяцев назад вышел из тюрьмы, пока не нашел себе другого источника пропитания. Но полиции достаточно обнаружить марихуану, чтобы завести дело и потом засадить его за решетку.

Поэтому поздно ночью Ролли Найт, волнуясь и нервничая – а вдруг за ним уже следят, – выбросил марихуану на пустыре. Так что теперь и те жалкие средства к существованию, которые у него были, исчезли.

Потому-то на следующий день он и разгладил карточку, полученную от черного полицейского, и отправился в центр города, где находилось бюро по найму автомобильной компании. Отправился он туда без всякой надежды на удачу, потому что (и в этом состоит невидимая пропасть, отделяющая “неимущих и никогда не имевших”, вроде Ролли Найта, от “имущих”, в том числе и от тех, кто тщетно пытается понять своих менее удачливых собратьев).., потому что он давно уже во всем разуверился и даже понятие “надежда” перестало для него существовать.

Пошел он в бюро по найму еще и потому, что делать ему больше было нечего.

Дом близ Двенадцатой улицы, как и большинство других в этом мрачном “черном дне” города, был грязной развалюхой с выбитыми окнами – лишь некоторые из них были заделаны изнутри досками, чтобы защитить обитателей от непогоды. До недавнего времени дом этот стоял пустой и быстро разрушался. Хоть его и подлатали и кое-как подкрасили, тем не менее он продолжал разрушаться, и люди, работавшие там, выходя из него вечером, не знали, найдут ли его в целости утром.

Однако старый этот дом, как и два других, выполнял важную функцию. Это был своего рода форпост компании по найму неквалифицированной рабочей силы.

Вопрос о необходимости как-то занять людей встал в повестку дня после волнений в Детройте, и созданная программа найма неквалифицированных людей была попыткой обеспечить работой коренное население, главным образом черных, которые на протяжении многих лет трагически не могли найти себе применения. Дело начали автомобильные компании. Остальные последовали их примеру. Естественно, автомобильные компании утверждали, что поступают так из альтруизма, и, лишь только программа по найму была развернута, реклама начала восхвалять больших боссов, заботящихся-де о народе. Однако циничные наблюдатели утверждали, что автомобильная промышленность до смерти боится, как бы атмосфера бунтов не сказалась на бизнесе. Когда в 1967 году дым от подожженного восставшими города достиг штаб-квартиры “Дженерал моторс” (а он ее достиг) и пламя пожаров стало подступать к центру, стало ясно, что какие-то меры приняты будут. Так оно и вышло, только первые шаги сделал “Форд”.

Что бы ни послужило поводом для создания такой программы, все были согласны с тем, что это – дело хорошее. И следовало начать ее еще двадцать лет назад. Однако, не случись в 1967 году бунтов, к ней, возможно, так никогда и не приступили бы.

В общем – с ошибками и просчетами, – дело пошло. Автомобильные компании снизили свои требования и стали принимать на работу даже тех, кого раньше считали абсолютно непригодными. Естественно, некоторые тут же отсеивались, но многие удерживались на работе, доказывая тем самым, что людям надо дать только шанс. К тому времени, когда Ролли Найт явился в бюро по найму, и наниматели, и нанимаемые уже многое успели понять.

Он сидел в приемной, где, кроме него, было еще человек сорок – мужчин и женщин. Все сидели на расставленных рядами стульях разного – как и посетители вида и размера, если не считать того, что все посетители были черные. Почти никто не разговаривал. Ролли Найт прождал целый час. И даже задремал, следуя благоприобретенной привычке, помогавшей ему прожить ничем не занятый день.

Когда наконец его впустили в кабину для собеседования – а таких было отгорожено с полдюжины вдоль одной из стен зала, – он еще не совсем проснулся и широко зевнул прямо в лицо сидевшему за столом сотруднику.

Сотрудник, немолодой круглолицый черный мужчина в очках с роговой оправой, в спортивной куртке и темной рубашке без галстука, любезно произнес:

– Ждать всегда утомительно. Мой отец, бывало, говорил:

" Человек куда больше устает, когда сидит, чем когда дрова колет”. Поэтому-то я в своей жизни немало наколол дров.

Ролли Найт взглянул на его руки.

– Но сейчас, видать, вы их не много колете.

– Да, вы правы, – согласился сотрудник. – Но за это время мы еще кое-чего добились. Теперь черный человек наблюдает и думает. А вот вы хотите колоть дрова или заниматься не менее тяжелой работой?

– Не знаю. – Ролли начал удивляться, зачем он вообще сюда пришел. Вот сейчас они выяснят, что он сидел в тюрьме, и на этом будет поставлена точка.

– Но ведь вы же пришли сюда, потому что хотите получить работу? – Сотрудник компании пробежал глазами желтую карточку, заполненную секретаршей. – Так, мистер Найт?

Ролли кивнул. Он был потрясен тем, что его назвали “мистер”. Он просто не мог припомнить, когда в последний раз к нему так обращались.

– Тогда давайте начнем с ваших анкетных данных. – И сотрудник положил перед собой бланк. Теперь при найме человек, поступающий на работу, не должен был сам заполнять анкету. В прошлом многих, с трудом умевших читать или писать, заворачивали из-за того, что они не могли выполнить элементарного требования современного общества: заполнить анкету.

Ролли Найт быстро ответил на основные вопросы:

Имя, фамилия: Найт, Роланд Джозеф Луис. Возраст:

29. Адрес: Он его назвал, не упомянув, однако, что жалкая комнатенка на втором этаже, куда попадаешь по наружной лестнице, принадлежала другому, а ему разрешили попользоваться ею день-два и что на следующей неделе он, возможно, будет жить уже не здесь, если хозяин надумает его вышвырнуть. Но ведь Ролли большую часть своей жизни прожил либо так, либо в ночлежке, а то и просто на улице, когда больше некуда было податься.

Родители: Он назвал их. Фамилии у них были разные, поскольку они никогда не состояли в браке и не жили вместе. Сотрудник никак на это не реагировал – дело естественное. Да и Ролли не добавил: он знал своего отца только потолку, что мать сказала; у самого же Ролли осталось лишь смутное воспоминание о нем – один раз они все-таки виделись: этот большущий громила с тяжелой челюстью и насупленным лицом, которое пересекал шрам, не проявил к нему ни дружелюбия, ни интереса. Много лет тому назад Ролли услышал, что отец попал в тюрьму – пожизненно. Сидит ли он все еще там или уже умер – Ролли понятия не имел. Что же до матери, с которой он все-таки жил вместе, пока в пятнадцать лет не променял дом на улицу, то, насколько ему было известно, она поселилась в Кливленде или в Чикаго. Он уже несколько лет не видел ее и не слышал о ней.

Образование: До восьмого класса. В школе он отличался живым, острым умом, который так при нем и остался. Только теперь он понял, что черному человеку надо очень много знать, если он хочет пробиться в этом вонючем, грязном мире, а он, ясное дело, никогда уже не пробьется.

Прежнее место работы: Он попытался вспомнить фамилии хозяев и названия заведений. После школы, он выполнял разную черную работу: собирал грязную посуду со столов в обжорках, расчищал снег, мыл машины. Затем в 1957 году, когда в Детройте, как и по всей стране, прошло сокращение, работы не стало, и он слонялся без дела – так, время от времени играл на деньги, по-мелкому воровал, а потом получил первую судимость за угон машины.

– А вы зарегистрированы в полиции, мистер Найт? – спросил сотрудник.

– Угу.

– Боюсь, мне нужны подробности. И должен вам сказать, что мы потом проверяем, так что лучше будет с самого начала сообщить нам все как есть.

Ролли передернул плечами. Конечно, эти сукины дети все проверяют. Знает он это, так что можно было ему и не говорить.

Он рассказал этому малому про то, как впервые угнал машину. Ему тогда было девятнадцать. Получил он год условно.

Кому сейчас дело до того, как это было? Кому важно знать, что ребята, с которыми он сидел в машине, предложили ему угнать ее, что он согласился смеха ради, а потом полиция остановила их и всех шестерых обвинила в угоне? А на другой день, перед тем как идти в суд, Ролли сказали: признайся, и получишь условный срок. Испуганный, растерянный, он согласился. И сдержал слово. А через несколько секунд уже вышел из суда. Только позже он узнал, что, посоветуйся он с юристом – а так поступил бы любой белый – и скажи, что невиновен, он отделался бы всего лишь предупреждением. Не сказал ему никто и того, что, признав себя виновным, он становится преступником, зарегистрированным в полиции, и это Jnemum его тавром на всю жизнь.

Да и за последующие проступки судить его будут куда строже.

– А что было потом? – спросил сотрудник компании.

– Потом меня уже посадили в тюрягу. Случилось это через год. Снова угон машины. На этот раз осознанный, а потом еще два, пока его не поймали. Приговор – два года.

– Что-нибудь еще?

Вот тут уже ставилась точка. После этого все расспросы прекращались – ничего не выйдет, работы для вас у нас нет. Ну и черт с ней, с этой вонючей работой! Ролли опять подивился, зачем он только пришел.

– Вооруженное ограбление. Судили по статье от пятерки до пятнадцати, четыре года отбарабанил в тюрьме города Джексон.

Ювелирный магазин. Они вдвоем вломились туда ночью. И улов-то весь был – горстка дешевых часов, но когда они выходили, их сцапали. Ролли был настолько глуп, что имел при себе револьвер. Хоть он его и не вытаскивал, но сам факт, что при нем было оружие, заставил серьезнее посмотреть на дело.

– Вас выпустили досрочно за хорошее поведение?

– Нет. Тюремщик мне позавидовал: уж больно камера была хороша.

Сотрудник поднял на него взгляд:

– Я понимаю шутки. От них в мрачный день на душе веселее. И все-таки освободили-то вас из-за хорошего поведения?

– Если вам так угодно.

– Что ж, будем считать, что мне так угодно. – Сотрудник записал ответ. – А сейчас, мистер Найт, вы хорошо себя ведете? Я хочу сказать: у вас нет больше неприятностей с полицией?

Ролли только помотал головой. Он не намерен рассказывать этому Дяде Тому насчет прошлой ночи, насчет того, что у него будут неприятности с полицией, если он не сумеет держаться в тени и попадется на глаза этому белому борову, которого он подколол и который – дай ему полшанса – достанет его с помощью их грязных, вонючих законов. Вместе с мыслью об этом возникли прежние страхи: боязнь тюрьмы – вот что прежде всего привело его сюда. Сотрудник задавал все новые и новые вопросы и старательно записывал ответы, трудясь усерднее, чем собака, сражающаяся с блохами. Ролли был поражен тем, что вопросы не прекращаются; у него никак в голове не укладывалось, почему он до сих пор не на улице, как обычно бывало, стоило ему произнести: “вооруженное ограбление”.

А не знал он – потому что никто не подумал ему об этом сказать, а газет и журналов он не читал, – что теперь при найме неквалифицированной рабочей силы относились менее строго и к тюремному прошлому.

Ролли направили в другую комнату, где ему пришлось раздеться и пройти медицинский осмотр.

Молодой белый доктор работал быстро и бесстрастно, но сейчас он не спеша оглядел костлявое тело Ролли и его запавшие щеки.

– Не знаю, какую вам дадут работу, только не экономьте на еде: вам надо набрать вес, иначе долго вы не протянете. И уж во всяком случае, не удержитесь в литейном цехе, куда почти всех направляют отсюда. Может, вас поставят на сборку. Я порекомендую.

Ролли вполуха слушал его – он уже ненавидел и свою будущую работу, и тех, кто с нею связан. Да за кого себя принимает этот белый хлыщ? За Господа Бога, что ли? Если бы Ролли было что есть и он не нуждался в работе, вышел бы он отсюда и – привет. В одном он был уверен: какую бы работу ему ни дали, он и дня дольше, чем надо, на ней не задержится.

Он вернулся в зал ожидания, снова прошел в кабинку. Тот же сотрудник сказал:

– Доктор говорит, у вас запах изо рта – задохнуться можно. Мы готовы предложить вам работу на заключительном этапе сборки. Работа тяжелая, но хорошо оплачиваемая – об этом заботится профсоюз. Ну как, согласны?

– За этим я к вам и пришел, верно? – Какого же ответа этому сукину сыну надо? Чтоб он стал сапоги ему лизать?

– Да, конечно. Значит, я так понимаю, что вы согласны. Несколько недель поучитесь – за это вам тоже будут платить. В зале вам сообщат остальное: когда начнете, куда приходить. И еще одно.

Вот сейчас будет проповедь. Ролли Найт просто носом почуял. Может, этот белый ниггер еще и проповеди в свободное время читает.

А тем временем сотрудник снял роговые очки и, пригнувшись к столу, сложил вместе кончики пальцев.

– Вы малый неглупый. Понимаете, что к чему. И понимаете, что вам сейчас дают возможность выбиться в люди, потому что такие настали времена и так уж обстоит дело. Люди и организации вроде нашей компании поняли то, чего раньше не понимали. Не важно, что поздновато, – главное, что это произошло, что начались перемены, и не только здесь. Вы, возможно, не верите, но это так. – Сотрудник взял карандаш, покатал его в пальцах и снова положил. – Возможно, раньше у вас не было случая выбиться и такой шанс открывается вам впервые. Думаю, что так оно и есть. Но я плохо бы выполнял свою работу, если бы не сказал вам, что при вашей биографии другого такого шанса у вас не будет – во всяком случае, в нашей компании. Немало ребят проходит через эту нашу контору. Одни потом выбиваются в люди, другие – нет. И выбиваются те, кто этого хочет. – Сотрудник в упор посмотрел на Ролли. – Так что не дурите, Найт, используйте этот шанс. Это лучший совет, какой я могу вам сегодня дать. – Он протянул Найту руку. – Желаю удачи.

Нехотя, с ощущением, что его провели – а в чем, непонятно, – Ролли пожал протянутую руку.

В зале, как и говорил сотрудник, ему сказали, когда приступать к работе.

***

Курсы подготовки, организованные на средства компании и федеральных властей, были рассчитаны на восемь недель. Ролли Найт продержался только полторы.

Он получил столько денег за первую неделю, сколько уже давно не держал в руках. В субботу и воскресенье он напился. Однако в понедельник все-таки сумел вовремя проснуться и успеть на автобус, на котором доехал до курсов компании в противоположном конце города.

Но во вторник усталость взяла свое. Проснулся он, лишь когда через незашторенное грязное окно солнечные лучи ударили ему в лицо. С трудом продрав глаза, Ролли встал с кровати и, щурясь, подошел к окну. Уличные часы внизу показывали почти полдень.

Он понял, что все кончено – работы ему не видать. Но воспринял это с безразличием. Он не почувствовал разочарования, потому что с самого начала предвидел такой исход. А как и когда наступит конец – это уже детали.

Жизнь не научила Ролли Найта – как и десятки тысяч таких, как он, – заглядывать вперед. Когда ты родился в нищете, с тех пор ничего не приобрел и привык без всего обходиться, где уж там заглядывать вперед – живешь сегодняшним днем, данной минутой, здесь и сейчас. Многие из тех, кто обитает в белом мире – люди недалекие, неглубокие, – называют таких, как Ролли Найт, “лежачим камнем” и осуждают их. Социологи, понимающие это явление и сочувствующие таким, как Ролли Найт, называют это “ориентацией на данный момент” или “неверием в будущее”. Ролли, естественно, ничего этого не слыхал, но инстинктивно действовал сообразно обоим определениям. Вот и сейчас инстинкт подсказывал ему, что он еще не очухался. И соответственно, он взял и уснул.

Ему и в голову не пришло хотя бы показаться потом на курсах или зайти в бюро по найму. Он опять взялся за старое, стал слоняться по улицам, иногда разживаясь долларом, если повезет, а иногда обходясь и без оного. Полисмен, которого он тогда так обозлил – поистине чудеса! – пока не трогал его.

Остался лишь один след – так, во всяком случае, тогда казалось – от поступления Ролли на работу.

Через четыре недели как-то днем к нему в комнату, где он, пользуясь попустительством хозяина, пока еще жил, явился инструктор с курсов. Ролли Найт вспомнил этого человека – мясистый, краснорожий, бывший мастер, уже начавший лысеть, никак не мог отдышаться, поднявшись по лестнице.

– Ты почему бросил курсы? – резко спросил он.

– Выиграл Большой ирландский кубок, приятель. Можно теперь и не работать.

– Все вы такие! – Гость с отвращением оглядел убогое жилище. – Подумать только, что налогоплательщикам приходится содержать такое отродье. Будь моя воля… – Он не договорил фразы и достал какую-то бумажку. – Распишись здесь. Тут сказано, что больше ты ходить на курсы не будешь.

Не желая скандалить, Ролли покорно расписался.

– Да, кстати, компания уже выписала тебе несколько чеков. Теперь эти деньги должны быть ей возвращены. – Он покопался в своих бумагах, которых у него была целая куча. – Тебя просили расписаться еще и здесь.

Ролли написал свою фамилию на чеках. Их было четыре.

– В следующий раз, – раздраженно бросил инструктор, – постарайся не доставлять людям беспокойства.

– А ну, вали отсюда, сало!.. – бросил Ролли Найт и зевнул.

Ни Ролли, ни его визитер не знали, что все время, пока происходил этот обмен любезностями, на улице напротив дома стояла дорогая машина последней марки. В ней сидел высокий, благообразного вида седовласый негр, проследивший за тем, как инструктор вошел в дом. И теперь, когда румяный здоровяк вышел из дома, сел в машину и поехал прочь, за ним, как и ранее почти весь этот день, на расстоянии последовала стоявшая напротив машина.