Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 499—500.

такого перехода персонаж, отдающий свое имя в фонд нарицатель­ных существительных, должен достигнуть значительного уровня социальной типичности, обладать особой «плотностью» художест­венного обобщения и необычной силой эмоционального воздейст­вия на читателей. «Комплекс нарицательности» оказался, напри­мер, у долговязого рыцаря из Ла-Манчи. Теперь почти во всех язы­ках мира фантазеров, вызывающих насмешки, казалось бы, бес­плодной борьбой за свои идеалы, зовут донкихотами.

Если смысловое имя собственное необходимо автору лишь для характеристики социальной среды, если им высмеиваются какие-то индивидуальные черты второстепенного героя или назван персо­наж юмористического или сатирического рассказа, то обычно оно переводится. Когда речь идет об одном из основных персонажей романа, переводчику приходится серьезно раздумывать над ди­леммой: переводить или транскрибировать? Причем размышлять придется не только о его имени, но и о судьбах имен других пер­сонажей, оказавшихся в нерасторжимой художественной взаимо­связи с главным героем.

Эмоционально-оценочные функции пародийных имен Дон Кихо­та и Санчо Панса уже в век создания бессмертного романа оказались крайне незначительными по сравнению с глубоко национальной и общечеловеческой сущностью самих героев. В Испании эти имена очень скоро стали нарицательными. И даже в далекой России чуть ли не сразу после выхода в свет первого перевода «Дон Кихота», сделанного с французского языка в 1769 г. неизвестным литерато­ром, появился в речи неологизм «донкишотствовать», который сам Державин не погнушался употребить в «Оде к Фелице» (1782): «Храня обычаи, обряды, не донкишотствуешь собой». Даже имя донкихотовского Росинанта стало нарицательным. Николай Осипов, автор перевода «Дон Кихота» 1791 г., назвал этого конягу Рыжа-ком, но в последующих русских переводах коню вернули его искон­ное имя. Иная судьба у значимого имени эпизодического персонажа из второй части романа — мнимой дуэньи, от лица которой в доме герцога потешаются над доверчивым Дон Кихотом и его слугой. В осиповском переводе ее величали герцогиней Горемыкиной, затем имя стало транскрибироваться и в переводе под редакцией Б. А. Кржев­ского и А. А. Смирнова (1949) мы встречаемся с дуэньей Долоридой. Н. Любимов, взвесив все «за» и «против», решил осмыслить это зна­чимое имя, и дуэнья стала Гореваной.

Бывает так, что значимое имя приходит в художественное произ­ведение из национального фольклора или из другого литературного или языкового источника. Имена Grandgousier, Gargamelle сущест­вовали в фольклорной традиции и до Рабле*. Появление в художест­венном произведении заимствованного смыслового имени сводит почти до минимума целесообразность его перевода.

Если в отечественной литературе какое-либо иноязычное произ­ведение переводилось не однажды, то необходимо также принимать во внимание существующую традицию в передаче смысловых имен персонажей данного произведения. О рациональном подходе к прочно укоренившимся традициям говорил Н. Любимов, когда пи­сал, что «переводить такие имена, как Дон Кихот, Панса, Гаргантюа, Пантагрюэль, хотя все они значат что-то, нельзя — мы с ними свык­лись, мы с ними сжились»².

Перевод смысловых имен остается творческой задачей не только при воссоздании внутренней формы имени в новой языковой оболоч­ке, но и при выборе способа, приема их передачи в языке перевода.

Особое место в поэтической ономастике занимают книжные име­на, которые в литературном произведении как бы перекликаются с другими именами собственными, например с фольклорными, литера­турными или с именами — компонентами пословиц, поговорок, рече­ний, фразеологизмов. Чаще всего подобные антропонимы и топонимы ассоциируются с собственными именами (иногда и с нарицательными словами), входящими в разнотипные устойчивые словосочетания. Таким образом, их экспрессивность зависит прежде всего от лексико-фразеологической системы языка оригинала. «Имя совершенно обыч­ное... оказывается художественным характеристическим средством, обретает некий художественный смысл. Подразумевая определенный фразеологизм, с которым связывается данный образ-персонаж. Это — один из важных приемов поэтической антропонимии, т. е. художест­венного использования собственных имен»³.

Так, по мнению Э. Б. Магазаника, имя Макара Девушкина со­держит намек на пословицу о бедном Макаре, на которого все шиш­ки валятся. Недаром сам Макар говорит: «Из моего имени послови­цу сделали». Своеобразный эмоциональный фон создается и вокруг

¹ Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 500.

² Любимов Н. Перевод — искусство. С. 250.

³ Магазаник 3. Б. Роль антропонима в построении художественного образа // Оно­
мастика. М., 1969. С. 62.

имени другого героя Ф. Достоевского, князя Мышкина, благодаря связи с речением «беден, как церковная мышь»¹ и т. п. Такие имена находятся на грани обычных книжных имен собственных и смысло­вых имен. В них нет того образно-характеристического содержания, которое в значимых именах передается через нарицательные слова или их основы, образующие значимое имя. Характеристичность по­добных имен проявляется опосредованно, через различные ассоциа­тивные связи, и не основывается на явной метафоричности смысло­вых имен. Такие лексические единицы целесообразно вычленить среди книжных антропонимов и топонимов в особую группу аллю-зивных имен собственных.

Аллюзивные имена в теории перевода не изучались. Видимо, эта проблема еще не стоит на повестке дня хотя бы потому, что она поч­ти не разработана в одноязычном плане. Не так уж редко переводчик просто не понимает и не чувствует никаких аллюзий в книжном имени собственном, которое у носителей языка ассоциируется с оп­ределенным словом из фольклорных, литературных и фразеологиче­ских источников.

Но, даже понимая все ассоциации, он чаще всего не может вос­создать ассоциативные связи, окружающие имя собственное в ори­гинале, ибо, как говорилось, эти связи по преимуществу ведут в сис­тему устойчивых лексических средств исходного языка. Для аплю-зивного имени необходим национальный язык или экстралингвис­тический фон. Без этого фона имя не спрсобно вызвать какие-либо ассоциации. Коль скоро имя Макара Девушкина связывается с упо­мянутой пословицей, то в языке перевода тоже должна быть такая же пословица про Макара. А раз ее нет. То нет и ассоциации с ней. Различия в языковом, литературном, этнографическом и социально-историческом фонах влекут за собой потерю аллюзий, намеков, ас­социаций, которые порождаются аллюзивными именами при чтении оригинального художественного произведения в той национальной среде, где оно было создано. Поэтому суть переводческой проблемы сводится к восстановлению, там, где это возможно, того фона, того остающегося за текстом факта, ассоциативная связь с которыми придает дополнительную художественную окраску аллюзивному имени. Примеров подобной реконструкции утрачиваемого при пере­воде фона почти нет. Обычно переводчики предпочитают объяснить в сносках филолого-этнографические и прочие аллюзии, порождае­мые именами собственными.