Культура Византии IV—XV вв.

Византийская культура имела огромное значение в становле­нии европейской цивилизации. Ее роль выходила далеко за пре­делы тысячелетних хронологических рамок существования самой империи. Почти половина христиан всего мира в духовном отно­шении являются и поныне прямыми наследниками восточно-христианской, византийской культуры.

Общие особенности византийской культуры. Византийской куль­туре в целом присущ ряд ярко выраженных особенностей сравни­тельно с культурой других европейских стран в средние века. 1) В IV-ХП вв. ее отличал значительно более высокий уровень. 2) Античное наследие в византийской культуре, хотя и в адапти­рованной и переработанной форме, находило проявление во всех областях, начиная с философии и кончая прикладным искусст­вом и бытовым распорядком. 3) В органическом сплаве собствен­но греко-латинской культуры с традициями местных культур (еги­петской, сирийской, армянской, грузинской и др.) преобладал творческий гений греческого народа, особенно в ее языке — с VII в. она окончательно стала грекоязычной. 4) Ее специфика состояла и в ее открытости влиянию культур народов, живших не только в пределах империи, но и вне их — отсюда ее отчетливый восточ­ный колорит. 5) Яркая черта культуры Византии — ее традицион­ность, приверженность канону, скрывающая под издревле при­нятыми формами борьбу идей, критериев, стилей. 6) Отличалась, наконец, византийская культура и большей типологической одно­родностью по сравнению с западноевропейской.

В культуре Византии, как в никакой иной в средневековой Ев­ропе, слились развитые культурные традиции весьма разных древ­них народов. Это объяснялось многовековым воздействием таких факторов, как: сильная централизованная власть, единство систе­мы управления, принципов налогообложения и комплектования армии, права и судопроизводства, религии и организации церкви, государственного (греческого) языка; континуитет городской жиз­ни с прямой культурной преемственностью между поколениями; сравнительная интенсивность общения и обмена информацией между центром и провинциями, благодаря государственной поч­те и обширной сети морских коммуникаций; наконец, чрезвы­чайная роль гигантского очага культуры — Константинополя, глав­ного для всей империи источника новых идей, критериев и прин­ципов, законодателя мод и вкусов.

Ранневизантийская культура. С IV до середины VII в. (т.е. в ранневизантийский период) совершалось формирование основ ви­зантийской культуры как целостной системы проявлений духов­ной жизни общества. Рождалась принципиально новая культура, пронизанная христианским миросозерцанием. В острой идейной борьбе христианский монотеизм приходил на смену языческому политеизму. Приверженность христианству стала идеологическим императивом — необходимым условием самого существования индивида как полноправного члена общества и подданного империи.

До конца существования империи византийское общество со­храняло древние традиции уважения к знанию. Восточнохристи-анскому богослову VIII в. Иоанну Дамаскину принадлежит рас­пространенное и поныне изречение: «Ученье — свет, а неученье — тьма». В городах империи знание грамоты (чтения и счета) было обычным не только в высших, но и в средних и низших по до­статку слоях населения. Резкое падение уровня образования и со­кращение числа грамотных людей имели место лишь в «темные века», т.е. в VII—VIII столетиях, в условиях всеобщего кризиса и нашествия варваров. Тягу к учебе стимулировал стойкий спрос государства на образованных людей, необходимых для пополнения штата многочисленного чиновничества. Уже в IX в., в условиях упрочения аппарата власти, начался новый подъем образования.

К ак и в других странах средневековья, Византия не знала еди­ной всеобщей системы образования, хотя сеть школьных учреж­дений была здесь гораздо более широкой. Организация школы, состав дисциплин и порядок обучения были унаследованы от анти­чности. Школы делились на две ступени: начальную и среднюю. В начальной дети с 6-9 лет изучали цикл наук, обозначаемый по традиции как «тривиум» (некогда он включал грамматику, рито­рику и диалектику). На деле круг дисциплин в разных школах был различным и изучались в них лишь начатки знаний. Общим было обучение в течение двух-трех лет чтению, письму, счету, основам христианского вероучения и элементам светской и биб­лейской истории. Вместо Гомера читали теперь «Псалтирь» - главный учебник школяров. Школы были как платными — част­ными, так и бесплатными — монастырскими, церковными, го­родскими, доступными даже для бедняков. В круг дисциплин школы средней ступени — «квадривиум» — входили арифметика, геометрия, музыка (гармония) и астрономия. Но и здесь царило разнообразие в выборе наук. На более высоком уровне изучали грамматику, риторику и логику (диалектику). Всю совокупность наук определяли как философию — чисто теоретическое знание. К практическим относили этику, политику, юриспруденцию. Зна­ния же физических или химических свойств веществ, приобре­таемые опытным путем, считались не наукой, а ремеслом. С по­бедой христианства науку делили также на священную и свет­скую («внешнюю»), причем первая объявлялась госпожой, а вторая ее служанкой. Сколь ни избирательным был подход к наследию античной литературы, ее изучению отдавалось много сил. По ста­рой традиции совершенным литературным (письменным) языком считался только аттический диалект, уже мало понятный боль­шинству населения. Именно его, однако, изучали, на нем образо­ванные люди говорили друг с другом и создавали свои сочине­ния. Между языком культуры и живой речью народа увеличивал­ся разрыв. Попытки его преодоления начались в конце XII в., но полностью он был ликвидирован только в новое время.

Средняя, платная школа, создаваемая обычно частным образом самими преподавателями (грамматиками), была редкостью даже в крупных городах. Продолжали образование главным образом в столице. Самого по себе понятия «высшее образование» визан­тийцы не знали, хотя среди них было немало высоко образован­ных людей. Высших ступеней знания они достигали порой само­стоятельно, но чаще через обучение по частному соглашению у известных эрудитов (риторов, философов, правоведов). В IV—VI вв. своими учеными славились Афины, Антиохия, Бейрут, Газа, Алек­сандрия — крупнейшие очаги высшей образованности, центры античного знания. Однако во второй половине VI—VII в. они при­шли в упадок. В V в. сгорела дотла богатейшая библиотека в Алек­сандрии и была убита фанатичными монахами известная ученая — математик Ипатия. Особым эдиктом Юстиниан I закрыл прослав­ленную в империи школу философов-неоплатоников в Афинах, еще одним своим актом подводя черту под позднеантичной эпо­хой. Единственным крупным рассадником учености надолго стал Константинополь, а с XII в. также Фессалоника и Трапезунд, и лишь в XIII—XV вв. многие другие города.

Философия в ту эпоху была неотделима от богословия: оба по­нятия были почти синонимами. Разрабатывая христианскую бо­гословскую доктрину, способную выстоять в идейной борьбе с язычеством, иными культами и ересями, византийские бого­словы были вынуждены опираться на логику и идеалистические учения античности. Как и западные схоласты, византийские мыс­лители уделяли особое внимание логике Аристотеля, однако они изучали и комментировали труды не только Аристотеля, а широ­кого круга философов древности. В создание христианского ве­роучения как системы основополагающий вклад внесли в IV в. «три великих каппадокийца», канонисты-эрудиты Василий Вели­кий (Кесарийский), Григорий Богослов (Назианзин) и Григорий Нисский, а также патриарх Константинополя в 398—404 гг. Иоанн Златоуст. Помимо чисто теологических концепций, они рассмот­рели немало важных и поныне проблем христианской антропо­логии, психологии, этики, возлагавшей главную ответственность за социальный мир на государственную власть и состоятельные круги общества.

Разработка богословских тонкостей сочеталась с примитивиза­цией позитивного античного знания о мироздании и окружаю­щем материальном мире: ничто не должно было противоречить Священному писанию. Гигантский культурный переворот, сопут­ствовавший торжеству христианства, захватил практически все сферы духовной жизни общества, основу которой составляла от­ныне религиозная идея. Примером замещения античной космо­гонии библейским мифом о сотворении и устройстве вселенной является «Христианская топография» Косьмы Индикоплова (греч. «плававшего в Индию»). Сообщая правдивые данные о путях со­общений, о народах, которых они связывали (а в этих данных всегда нуждались дипломаты и купцы империи), о флоре и фауне Восточной Африки, Аравии и Индии, Косьма пишет о Земле как о плоском четырехугольнике, окруженном водой и накрытом твер­дым небесным сводом.

Вопреки принципиальному недоверию к познаниям древних о материи, нужды сельского хозяйства, ремесла, ирригации, судо­строения, зодчества, фортификации, медицины и т.д. диктовали необходимость хранить и развивать знания, добытые путем опы­та. Византийцы не только изучали труды Галена и Гиппократа -они совершенствовали диагностику, хирургию, антисептику, рас­ширяли набор лекарств растительного происхождения. Подобным было положение дел в производстве стекла, мозаичной смальты, красок, керамики, эмалей, в металлургии, ювелирном деле — во всем этом мастерство византийцев нашло международное при­знание. Но подобные знания не считались научными, ибо отно­сились к сфере приземленных забот человека не о духовном, а о материальном.

Богословские труды были преобладающим жанром литературы во все века истории империи. Сопоставимой с ним, однако, по общественному значению была историография, продолжавшая как никакой иной жанр византийского литературного творчества бо­гатые традиции античного историописания. Историки империи почти до ее конца сознательно подражали своим великим пред­шественникам (особенно Геродоту, Плутарху, Ксенофонту и Фукидиду). Вершиной историографии ранневизантийской эпохи были труды Прокопия из Кесарии, Менандра Протиктора, Агафия Миринейского. Все они владели аттической речью и все писали свои труды в VI в., в канун крушения высокой культуры импе­рии. По сути дела их творчество не столько «открывает» средне­вековую византийскую историографию, сколько «закрывает» позднеантичную. Наиболее выдающимся среди них был Прокопий Кесарийский, близкий ко двору обладатель высоких постов и ти­тулов, очевидец важнейших событий. Он создал широкую исто­рическую панораму — «Историю войн Юстиниана с персами, ван­далами и готами». Позиция автора, стоявшего на грани двух эпох, отразилась и на его творчестве: прославляя деяния Юстиниана I в своей «Истории» и в трактате «О постройках» как христианней­шего и мудрого правителя, Прокопий в своей «Тайной истории» (для близких и друзей из сенаторской оппозиции) создал образ жестокого и безнравственного самодура, ответственного за все беды империи.

Собственно средневековый жанр исторического повествования — хронография — возник в конце III — начале IV в. и постепенно стал выдвигаться на первый план. Основоположником жанра был церковный писатель Евсевий Кесарийский. Характерными при­знаками созданной им хроники, как и большинства позднейших, были: начало изложения «от сотворения мира» (от Адама) с крат­ким обозрением истории древних (упоминаемых Библией) наро­дов, начиная с халдеев и кончая римлянами, и лишь затем — от­носительно подробный, погодный, рассказ о хронологически близ­ких автору событиях, из которых чисто субъективно отбирались и регистрировались важнейшие. «Мировая хроника» не имела ло­гической концовки: она обрывалась годом, до которого ее до­водил данный автор или его преемник. Предполагалось, что у каж­дой такой хроники в последующем может появиться продолжа­тель. Авторская индивидуальность, аналитичность были чужды хронисту: без какой бы то ни было критики самые разные источ­ники, включая легенды и исторические анекдоты, использовались с равной степенью доверия. Всякого рода чудеса, явления приро­ды, казусы частной жизни героев и крупные сражения, государ­ственные перевороты и народные бедствия излагались как фак­ты, равнозначные по их важности. Авторами хронографов были обычно представители духовенства, в частности — монахи. По своему происхождению, миропониманию и кругу общения они были близки к низшим и средним социальным слоям, их язык и стиль были понятны народу, и хроники стали со временем попу­лярны. Их переводили на свой язык ближние и дальние соседи, как, например, хронику Иоанна Малалы (VI в.).

Христианское мировоззрение постепенно овладевало и другими жанрами византийской культуры, которые можно определить как собственно художественные, но до конца VI в. и в этой сфере преобладали античные традиции. Они пронизывали и любовную лирику, и эпиграммы, и речи по поводу тех или иных событий общественной и частной жизни, и эротические повествования, и всегда распространенную в империи эпистолографию как особый вид литературного творчества, выходившего далеко за рамки об­мена письменной информацией. Новым, религиозным жанром, сложившимся в то же время, была церковная поэзия, или гимно-графия. Огромную роль в становлении высокого искусства вос-точнохристианского церковного сладкогласия (хорового песнопе­ния) сыграл в первой половине VI в. Роман Сладкопевец — поэт, певец, музыкант. Его гимны (он создал их около 1000) отличали совершенная форма, высокий накал чувств, покоряющая мелоди­ка, близкая по ритму к народной песне.

Яркий колорит поздней античности характерен в IV—VI вв. и для важнейших областей византийского искусства (живописи, архитектуры, мелкой пластики). Новое, христианское идейное содержание облекалось на первых порах еще в старые формы. Наиболее наглядно это проявлялось в мозаичных, как правило - масштабных, изображениях. Мозаики Большого императорского дворца представляют с большим мастерством и реализмом сцены из сельской жизни, выполненные в многоцветной гамме мозаики храма-ротонды в Фессалонике — галерею ликов святых с ясно вы­раженными индивидуальными характеристиками, как и мозаики церкви Сан-Витале в Равенне со знаменитыми изображениями Юстиниана и Феодоры. Однако в других мозаиках того же храма и того же времени уже четко отражена христианская эстетика: изо­бражение воспроизводило не облик конкретного человека, а за­ключенную в нем религиозную идею. Такая же эволюция свойст­венна и другим жанрам византийской живописи: настенной рос­писи (фреске) и книжной миниатюре. Однако особенно полно и выразительно духовная символика воплощена в специально создан­ном в ранней Византии для этой цели жанре живописи — иконе. Она стала наиболее характерным и оригинальным видом восточ-нохристианского изобразительного искусства. Иконописцы владели и отточенной техникой мастеров древности, и искусством переда­чи глубокого психологизма, присущего позднеантичному портре­ту, но они переосмыслили его с позиций новой функциональной роли изображения и новых эстетических принципов, утверждав­ших примат духа над материей: икона запечатлевала не столько облик того или иного святого, сколько присущие ему добродетели.

Византийские архитекторы также в совершенстве усвоили опыт своих древних предшественников. В крупных городах сохрани­лись от античности и водопроводы, и термы, и стадионы, хотя в планировке постепенно восторжествовал средневековый принцип: на центральной площади располагались главный храм и здания администрации, а жилые кварталы разбегались от центра к пери­ферии, возведенные обычно без всякого плана, с использованием особенностей ландшафта. Сохранившиеся доныне шедевры стро­ительной техники, созданные в ранней Византии, свидетельству­ют о глубоких познаниях зодчих в математике и геометрии, в физических и химических свойствах материалов, в законах гар­монии и акустики. Самым выдающимся архитектурным памят­ником ранней эпохи является храм Божественной Премудрости (Св. Софии) в Константинополе. Он был построен в 532—537 гг. Исидором из Милета и Анфимием из Тралл. Грандиозные разме­ры храма, залитого светом из сорока окон у основания гигантско­го купола, как небосвод венчавшего здание, мрамор многочис­ленных колонн, золото мозаик, краски фресок — все было при­звано символизировать могущество и единство богоизбранной христианской империи.

Культура ранней Византии находилась на перепутье: она изжи­вала старый, позднеантичный облик, утрачивая немало былых вы­соких ценностей. Она проникалась новыми духовными идеала­ми, используя старые и обретая новые формы. Но процесс был далек от завершения — синтез местных разноэтнических и разно­ликих традиций еще не привел к рождению единой, гомогенной системы.

Культура центрального периода истории империи. В «темные» века глубокий кризис с особой силой отразился именно на куль­турной жизни общества. Именно от VII—VIII вв. сохранилось не­измеримо меньше источников, чем от предыдущих. Круг даже эле­ментарно грамотных людей резко сузился, общий уровень куль­туры упал и в среде высшей знати. Однако образованность высоко ценилась в византийском обществе во все эпохи. Уже в середине VIII в. грамотность снова была достоянием широких слоев горо­жан, включая женщин.

Настоящим гимном науке, в том числе античной, явился со­зданный тогда христианским богословом, проживавшим в Багдаде, Иоанном Дамаскином труд «Источник знания», первый гранди­озный опыт его систематизации. Иконоборческие споры и борь­ба с ересями стимулировали жажду образования и побуждали им­ператорскую власть содействовать развитию школы. Высшая школа при дворе существовала уже в первой половине IX в., а в середи­не этого столетия высоким уровнем обучения славилась Магнаврская школа, названная по имени одного из самых больших залов императорского дворца. Преподавал в ней и просветитель славян Кирилл-Константин, по прозвищу Философ. Особую роль в ор­ганизации образования, повышении его уровня и возрождении интереса к античному знанию сыграл патриарх Фотий, один из самых просвещенных людей того времени. Он утверждал идею о ценности положительного (светского) знания, независимо от его источника, включая знания древних о природе и материи, счи­тал вредными даже принятые ранее церковью суеверия (включая космогонию Косьмы Индикоплова). Патриаршеством Фотия (858—867, 877—886), совпавшего с правлением Василия I Маке­донянина, основателя новой династии, датируют начало «Маке­донского возрождения» наук и искусств в империи.

Во второй половине IX в. были заложены предпосылки нового расцвета византийской культуры, длившегося вплоть до захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г. Контроль церкви над духовной жизнью общества сохранялся и в этот период, времена­ми он даже ужесточался (например, при Алексее I и Мануиле I Комнинах), однако в целом не был уже столь всеобъемлющим и жестким. Сохранялась и почти безраздельная преданность вос-точнохристианскому исповеданию, но она сочеталась теперь, даже в среде иерархов, с уважением к античному наследию и с глубо­ким его изучением. Под влиянием идеалов античности и культа власти василевса, нуждавшейся в прославлении не только цер­ковными, но и мирскими средствами, относительную независи­мость приобрели светские направления в литературе и искусстве. Среди византийских интеллектуалов уже имелись сторонники идеи о сферичности земли и теорий о геоцентрическом или гелиоцен­трическом строении вселенной. В 1045 г. в Константинополе открылось новое высшее училище, условно называемое универси­тетом, с двумя факультетами (философским и юридическим), где преподавали авторитетнейшие эрудиты того времени, а в конце XI в. — и «Патриаршая Академия» для подготовки высших ие­рархов церкви. В X—XII вв. почти все императоры, независимо от уровня собственной образованности, считали своим долгом содействовать расширению сети школ и помогать им материаль­но. На более высокую ступень культура империи — по широте распространения ее высших форм, по сюжетному, жанровому и стилевому разнообразию — поднялась в XII в., в эпоху так назы­ваемого «Комниновского возрождения». Интенсивность духовной жизни Византии обусловила превращение ее культуры в течение X—XII вв. в единую, типологически однородную систему.

В первое столетие центрального периода главное внимание об­щества было вновь приковано к проблемам богословия. Встала необходимость во всеобъемлющей систематизации христианско­го вероучения. Эту задачу выполнил Иоанн Дамаскин в труде «Точ­ное изложение православной веры», всегда пользовавшемся авто­ритетом у богословов. Следуя принципу «не люблю ничего свое­го», автор привел в стройную систему учение церкви, устранив имевшиеся там противоречия и решительно встав на сторону иконопочитателей.

В философских исканиях X—XI вв. противоборствовали две тен­денции. Первая была связана с увлечением части византийских эрудитов идеями Платона, позволявшими усомниться в преиму­ществах слепой веры перед возможностями просвещенного разу­ма. Поэт Иоанн Мавропод, учитель Михаила Пселла, ученого, писателя, историка второй половины XI в., молил в стихах Бога допустить в рай язычника Платона, который просто не мог знать веры Христовой. Пселла современники-богословы порицали за элементы рационализма в его «Логике», недопустимые, на их взгляд, для «ипата (т.е. главы) философов», каким его назначил император при столичном университете. Ученик же Пселла Иоанн Итал, преемник учителя на посту ипата, за упорство в «платониз­ме» был лишен должности и осужден церковью. Вторая — гос­подствующая — среди мыслителей-богословов тенденция выража­лась в утверждении идеи совершенствования в добродетелях в духе христианской этики. Наиболее оригинальным среди мистиков был Симеон Новый Богослов (949-1022), согласно учению которого человек способен благодаря молитве и духовному очищению до­стигнуть при жизни реального единения с Богом. Для духовной жизни XI—XII вв. характерно периодическое появление богослов­ских полемических трактатов, направленных против «заблужде­ний» и неправоверия, как правило, «латинян», армян-монофизи-тов и иудеев. Сложился обычай, побуждавший каждого из вид­ных церковных деятелей создать хотя бы один трактат на эту тему.

Крупными успехами культура Византии в центральный период отмечена и в сфере естественных наук (в математике, механике, химии, биологии и т.п.). К середине VII в. относится изобретение «греческого огня». Современник Фотия, один из основополож­ников алгебры, Лев Математик изобрел световой телеграф, позволявший узнавать в столице о вторжении арабов на восточ­ных рубежах всего через несколько часов, а также механизмы-автоматы, заставлявшие во время приемов трон императора вдруг вздыматься ввысь, статуи львов — бить хвостами и рычать, металлических птиц — порхать и щебетать. Расцвели в это время и такие жанры «искусств» чисто практического назначения, как картография, составление «путеводителей» для путешественников по суше. При Константине VII Багрянородном (913—959) был предпринят грандиозный труд по систематизации знаний, накоп­ленных со времен древности. Было составлено более 50 своего рода «энциклопедий» и трактатов по агрономии, медицине, во­инскому искусству, дипломатии и т.п. Самому императору при­писывают (частичное или полное) авторство таких трудов, как «О фемах», «Об управлении империей», «О церемониях царско­го двора».

В течение трех с половиной столетий (вторая половина VII—X в.) византийская историография находилась в стадии постепенного возрождения. Видное место на рубеже VIII—IX вв. принадлежит историописаниям патриарха Никифора и Феофана Исповедника, а в X в. — Льва Диакона, подробно осветившего войны князя Святослава на Балканах. Подлинный расцвет историографии Ви­зантии приходится на XI—XII вв., когда было создано более полу­тора десятков выдающихся исторических сочинений. Одним из самых ярких среди них, талантливым повествованием, написан­ным в конце XI столетия, является «Хронография» Михаила Пселла, представляющая жанр исторической биографии. С блестящим мастерством и беспощадным цинизмом Пселл вскрывает всю под­ноготную личной жизни и государственной деятельности 12-ти венценосцев, воздавая каждому должное за достойные деяния и с лихвой — за все недостойные (восьмерых из них он знал лично, будучи их фаворитом). «Алексиада» Анны Комнины, дочери Алек­сея I, — также историческая биография, но лишь одной личности — ее отца, деятельность которого она посмертно прославляет, демонстрируя высокую образованность, верность аттицизму и литературное мастерство (Анна подражает Фукидиду). На рубеже XII—XIII вв. как непосредственное продолжение «Алексиады» со­здал свой труд видный сановник Никита Хониат. Его «История» — обширное повествование о судьбах империи с 1118 до 1206 г. (осо­бенно подробное — о падении столицы в 1204 г.). Труд проник­нут гуманистическими мотивами, автору присуща четкая граж­данская позиция, он глубоко переживает события, свидетелем которых был сам. Размышляя над прошлым и лично пережитом, Никита честно ищет причины крушения великой империи.

Византийская литература центрального периода тоже пережила время медленного возрождения в конце VII—VIII в. и последо­вавшего затем расцвета при императорах Македонской и Комни-новской династий. Для конца VII—VIII в. характерно безраздель­ное господство в литературе жанра житий святых (агиографии). Наряду с рассказами о чудесах и мученичествах святых, в житиях отразились яркие картины повседневного быта, условия труда и жизни народа, а порой и исторические события. Положение в литературе стало меняться с начала IX в. К первой его трети от­носится творчество поэтессы Касии, бичевавшей невежд и само­дуров среди власть имущих. С середины IX в. в кругах знати ста­ли распространяться романы в прозе и стихах на темы античной мифологии и истории. Отвечая широкому интересу к трудам древ­них, патриарх Фотий составил сборник отзывов о 280 сочинениях христианских и античных авторов с подробными выписками из них. Сборник получил название «Мириовивлион» («Описание мно­жества книг»). Немало утраченных позднее трудов известны только по выпискам Фотия. Большой популярностью у византийцев и у их соседей пользовался созданный в IX—X вв. на основе народ­ных песен о борьбе с арабами эпос о Дигенисе Акрите, прослав­ляющий подвиги юного воина и его любовь к прекрасной девуш­ке. «Поэма» проникнута идеей патриотизма, сознанием челове­ческого достоинства, независимости, ценности простых радостей жизни. «Поэма» была переведена на древнерусский язык. Расцве­тает в XII в. и басенный жанр с остро выраженной и социально ориентированной критикой властей и существующих порядков. Важная особенность созданной на базе эпоса литературы состоя­ла в доступности ее языка широким кругам населения империи.

Восхождением к высокой степени совершенства отмечено и изо­бразительное искусство IX—XII вв. Образцов икон VII — первой половины IX в. сохранилось немного: они были уничтожены ико­ноборцами. Мастерство иконописцев X—XII вв. по-прежнему под­чинялось требованиям религиозной эстетики: именно в этой сфере искусства контроль церкви был особенно строгим. Канон, трафа­рет, образец, глубокий спиритуализм и стилизация стали нормой, включая набор сюжетов, галереи образов, расположение фигур, сочетание цветов и светотеней. Все это соединялось, однако, с предельной выразительностью воплощаемой в иконе религиоз­ной идеи. На те же принципы были ориентированы и книжная миниатюра, и фресковая роспись, широко представленная в цер­квах, которые в это время обрели новую форму: на смену базилике пришел крестово-купольный храм с богатым внешним и внутрен­ним декором. Живописный канон господствовал и в комниновскую эпоху, но существенно возросло число сюжетов, улучшилась тех­ника, возросло внимание к индивидуальности характеристик. Одной из особенностей творчества византийских живописцев яв­лялась повышенная эмоциональность при восприятии ими обра­за и при воплощении замысла: иконописец выступал в роли не­коего ходатая за слабого человека перед Богом, умоляя его о смяг­чении кары за людские грехи.

В конце XI—XII в., несмотря на углубляющиеся расхождения между константинопольской и римской церквами и все более час­тые столкновения с военными силами Запада, его культурный обмен с империей стал более интенсивным. Стало более актив­ным санкционированное и несанкционированное властями и цер­ковью заимствование неидеологизированных форм западной куль­туры и искусства, особенно в сфере прикладного искусства, в му­зыке, одежде, повседневном жизненном распорядке. Эти влияния ничуть не меняли, однако, сущности культуры империи. Наряду со свойственными ей высокими ценностями общечеловеческого значения, ей по-прежнему были присущи такие черты, как не­приятие нового, традиционализм, внешняя помпезность, приверженность к строгой обрядности, надменность и дидактика, по­рождаемые сознанием своего превосходства над культурой наро­дов всего остального мира.

Поздневизантийская культура. После развала империи в 1204 г. развитие культуры в каждом из ее «осколков» совершалось, по крайней мере до 1261 г., изолированно, без живых постоянных связей. Несмотря на это важное обстоятельство, она осталась, как и была до этого, византийской в своей основе, вековые ценности и традиции остались во всем главном непоколебленными. Непо­средственная преемственность с культурой Константинополя была особенно характерна для культурного развития Никейской импе­рии. В никейский период и было в основном подготовлено то «Палеологовское возрождение», которое началось через 20 лет после отвоевания столицы (1261 г.). Именно в никейский период в духовном облике византийца появилась новая черта — осозна­ние принадлежности к греческому этносу, имевшему, помимо «об-щеромейских», свои особые свойства и свое особое место среди других народов.

На территориях, захваченных крестоносцами, темпы развития местной культуры замедлились (ее элита эмигрировала, а у остав­шихся не доставало средств на поддержание прежнего уровня образованности и искусства). Тем не менее и под иноземным владычеством общий культурный облик и внутренний мир насе­ления остались также византийскими, восточнохристианскими. Проявления синтеза местной и западной культур здесь были бо­лее отчетливыми, но и тут он происходил на почве преимущест­венно византийской культуры, даже в кругах высшей знати завое­вателей: «латиняне» огречивались. Латинская Романия сыграла роль посредника в передаче на Запад сочинений античных и ви­зантийских авторов. В свою очередь, под влиянием латинского Запада в Византии возник рыцарский роман, проникали в поэ­зию мотивы куртуазной лирики.

Культурный подъем XIV—XV вв. происходил на фоне быстрого заката империи как могущественного государства, изнемогшего от внутренних бед и ударов внешних врагов. В VII в. сходная си­туация привела к временному культурному упадку, теперь же, напротив, — к активизации культурной жизни. Причина этого отличия состояла прежде всего в более высоком уровне, в боль­шей устойчивости культуры Византии к началу XIII в. На этот раз драматизм общей ситуации вызвал более широкий резонанс в обществе. Вопреки неистребимым представлениям византийцев о «богоизбранности» империи, претендовавшей на первенство в цивилизованном мире, она недавно, на свежей памяти, была раз­громлена и унижена крестоносцами и ныне снова, после непро­должительного укрепления, теряла силы, а в последнее столетие опустилась вообще до положения вассала иноверцев-турок. Все это накаляло эмоциональную сферу, побуждало культурные кру­ги лихорадочно искать выход, жить в постоянном интеллектуаль­ном напряжении. Активные связи с представителями западной культуры, в особенности с итальянскими гуманистами, давали новую пищу для размышлений. В VII в. империя была одинокой перед полчищами варваров, теперь она составляла часть христи­анского мира. Вопреки небеспочвенным опасениям перед Запа­дом, в сознании многих видных византийцев теплилась надежда, представлялась реальной альтернатива: либо купить помощь за­падных держав ценой конфессиональных уступок папству, либо найти компромисс с османами, не поступаясь верой.

Культура эпохи Палеологов свидетельствует о развитии в ее лоне качественно новых процессов и об убыстрении темпов прогресса в самых разных сферах духовной жизни общества. Новое состоя­ло: в большей свободе суждений по вопросам веры и в критике ортодоксального христианства, в большей терпимости к иновер­цам, в более рационалистическом понимании явлений природы, в нарастании внимания к внутреннему миру человека, в уваже­нии к его личности, в признании добродетелью не только благо­честия и смирения, но и порядочности — как нормы поведения и служения отечеству, как нравственного долга. Такова в целом была позиция той части византийских интеллектуалов, которые были носителями гуманистических тенденций. К ним принадлежали выдающиеся ученые Феодор Метохит, Мануил Хрисолор, Геор­гий Гемист Плифон, Виссарион Никейский. Тесно связанные с деятелями итальянского Ренессанса, они однако не стали в под­линном смысле идеологами гуманизма. Почва для этого социо­культурного течения оказалась еще не подготовленной процесса­ми исторического развития империи. Наиболее радикальные идеи высказывал Плифон, а именно: отказ от частной собственности на землю, государственное руководство производственной деятель­ностью, возврат к реформированному античному язычеству как религии подлинных греков, ликвидация монастырей. Позиция «гуманистов», в особенности их тезис, что церковные уступки папству — вполне приемлемая плата за спасение империи, вызва­ли острую критику, получившую общественно-политическое зна­чение. Их непримиримыми оппонентами оказались гораздо бо­лее многочисленные круги и среди образованной светской знати и особенно среди духовенства.

Это были исихасты — последователи популярного в империи в течение последнего столетия ее существования мистического уче­ния. Основы этого учения были заложены много веков назад в монашеской среде, в особенности Симеоном Новым Богословом. Оно долго оставалось теоретической базой истового подвижниче­ства для немногочисленных кругов аскетического монашества. В середине XIV в., в условиях нестабильности и острой тревоги за судьбы империи и веры, оно было обстоятельно развито Григорием Паламой, архиепископом Фессалоники (ок. 1297—1359). Палама учил, что спасение возможно через прижизненное слияние с Бо­гом путем индивидуального религиозного подвижничества и экс­таза, путем углубленной мысленной молитвы в состоянии абсо­лютного физического покоя («исихии») и полного отрешения от материальных помыслов. Против теории Паламы выступили про­исходивший из Калабрии монах Варлаам, отстаивавший примат разума над верой, писатели и теологи Никифор Григора и Гри­горий Акиндин. В споры вокруг исихазма были вовлечены при­дворные круги и сам император. В 1351 г. церковный собор в столице, при активном вмешательстве императора-узурпатора Иоанна VI Кантакузина (1347-1354), не только подверг осужде­нию оппонентов Паламы, но и признал его учение канонически безупречным. Исихазм быстро стал господствующей идеологичес­кой доктриной в империи и скоро широко распространился в других православных странах, пережив на несколько веков своего теоретика.

Общественную роль исихазма нельзя оценить однозначно. Вряд ли исихазм в политической обстановке последнего столетия им­перии оказался своевременной, вызванной жизнью доктриной, способной дать идеологический импульс для мобилизации сил общества в период смертельной опасности. Исихасты, укрепляя верующих в беззаветной преданности православию, проповедова­ли как путь к спасению сознательное отстранение от насущных проблем жизни, в то время когда были необходимы энергичные и решительные действия и трезвая оценка реального положения дел. (Известно, что множество византийцев возлагали все надежды на Бога, до последнего часа борьбы ожидая сверхъестественного чуда). Иначе оценивается культурно-идеологическая роль исихазма. Он утверждал высоко гуманный нравственный кодекс, разработал систему духовного самосовершенствования верующих, создал стройную эстетическую концепцию, сконцентрированную на от­ражении духовного мира человека, оказал влияние на развитие изобразительных искусств, укрепляя их традиционную верность «классицизму». Исихазм не обрел безраздельного господства в жи­вописи: ему противостояло новое течение, тяготевшее к реали­зму. Для этого течения характерны динамизм, экспрессия, эмо­циональность рисунка, как и новые приемы письма — свежая игра светотени, красочная палитра, многомерность пространства и ком­позиций. Ярким образцом поднимающегося к новым высотам византийского изобразительного искусства являются мозаики мо­настыря Хора близ Константинополя (ныне мечеть Кахрие-Джами), который дает представление и о мастерстве зодчих поздней Византии.

Трактуя идеи «гуманистов» как еретичество, а склонность к унии как предательство православия, исихасты при поддержке высшей власти одержали победу, лишив «гуманистов» всякого влияния на общественную жизнь и подтолкнув многих из них к эмиграции на Запад (в основном — в Италию), к чему, впрочем, часть их была и без того готова.

Богатая историография ХШ-ХУ вв. развивала традиции жанра историописания комниновского времени. Среди историков позд­ней эпохи выделяется Иоанн Кантакузин, писавший свой труд после отречения от престола как изворотливую, умную апологию деяний своей персоны, повинной в гражданской войне (он был узурпатором) и в появлении первых орд османов на земле им­перии (они были его союзниками в борьбе с законными импера­торами). Историк XV в. Дука описал трагические дни осады, штурма и падения Константинополя в мае 1453 г. Своеобразен историко-этнографический труд Лаоника Халкокондила. Его сочинение представляет собой серию новелл; в поле зрения ав­тора не только турки, но почти все страны и народы Европы. По характеру изложения материала труд Халкокондила, хотя и отли­чается архаизацией стиля, приближается порой к художествен­ной прозе, которая в эту эпоху отличалась большим разнообра­зием жанров.

Османское завоевание поразило византийскую культуру на не­бывалом взлете. Но закат империи не означал исчезновения ее культуры. Во-первых, она осталась фундаментом дальнейшего развития культуры греков, питая сознание их собственной иден­тичности и этнокультурного своеобразия. Во-вторых, ее тради­ции сохранялись во всех православных странах (Руси, Болгарии, Сербии, Грузии), при всех превратностях их судеб. В-третьих, наследие этой культуры продолжало развиваться в единственной православной стране, остававшейся вне власти мусульман, — в Московской Руси. В-четвертых, наконец, духовные ценности куль­туры Византии составили неотъемлемую часть мировой культуры, обогатив как культуру Ренессанса, так и культуру Европы в це­лом в последующие периоды ее истории.