ПРИЛОЖЕНИЕ 4 3 страница

3. Анализ ключевых идей проходит различные стадии, ни одна из которых не приводит к полной ясности. Исследователь должен установить твердый контроль над своим стремлением к ясности и логическому совершенству. Он никогда не должен пытаться сделать некоторое понятие более ясным, чем это допускает материал (за исключением тех случаев, когда это предпринимается временно с целью дальнейшего исследования), Именно материал, а не его логическая интуиция, должен определять содержание понятий. Рассмотрим пример. Ньюэ {Nuer}, племя, живущее в долине Нила и исследованное Эванс-Притчардом, пользуется интересными пространственно-временными понятиями [ 90 ]. Исследователь, плохо знакомый с мышлением Ньюэ, сочтет эти понятия " неясными и недостаточно точными". Чтобы улучшить дело, он может попытаться эксплицировать их, использовав для этого понятия специальной теории относительности. Такая процедура может привести к ясным понятиям, однако они уже не будут понятиями Ньюэ. С другой стороны, если он хочет получить понятия, которые являются ясными и в то же время принадлежат Ньюэ, он должен сохранять неопределенность и неполноту ключевых понятий до тех пор, пока не появится дополнительная информация, т.е. пока в сферу изучения не попадут недостающие элементы, которые сами по себе являются, быть может, столь же неясными, как и ранее обнаруженные элементы.

Каждая порция информации представляет собой " строительный блок понимания, а это означает, что ясность должна быть результатом обнаружения новых блоков в языке и идеологии изучаемого племени, а не плодом преждевременных определений. "...Ньюэ... не могут говорить о времени как о чем-то таком, что иногда бывает реальным, что проходит, чего можно ожидать, что можно экономить и т.д. Я не думаю, чтобы они когда-либо переживали такое же чувство борьбы со временем или наличие действий, согласованных с абстрактным отрезком времени, поскольку объектами преференции у них являются главным образом сами действия, которые в общем носят неторопливый характер..." [ 91 ] Утверждения подобного рода либо являются строительными блоками – ив этом случае их собственное содержание неполно и не вполне понятно, – либо выражают пробные попытки предугадать структуру совокупности всех блоков. В последнем случае их нужно проверять и совершенствовать посредством обнаружения новых блоков, а не с помощью логических прояснений (ребенок усваивает значение нового слова, опираясь не на его логическое прояснение, а на осознание того, как оно соединяется с вещами и другими словами). Недостаток ясности у отдельного антропологического утверждения чаще всего свидетельствует о недостатке материала, а не о расплывчатости логических интуиций антрополога.

4. Высказанные замечания применимы и к моей попытке исследовать несоизмеримость. В конкретных науках несоизмеримость тесно связана со значением. Поэтому изучение несоизмеримости в науке приводит к утверждениям, содержащим термины, относящиеся к значению, однако эти термины не вполне понятны, как не вполне понятен термин " время" в приведенной выше цитате. И замечание о том, что высказывать такие утверждения можно только после создания ясной теории значения [ 92 ], столь же правомерно, как и замечание о том, что утверждения о времени племени Ньюэ, которые дают материал, приводящий к пониманию представлений Ньюэ о времени, можно высказывать только после того, как такое понимание достигнуто. Мое рассуждение опирается, разумеется, на предположение о том, что антропологический метод применим к изучению структуры науки (и уж коли на то пошло – любой другой формы жизни).

5. За этот предмет отвечают логики. Они указывают на то, что анализ значений и отношений между терминами представляет собой задачу логики, а не антропологии. Правда, под " логикой" можно подразумевать по крайней мере две различные вещи. " Логика" может означать изучение, или результаты изучения, структур, свойственных определенному типу рассуждения. Но это слово может обозначать и отдельную логическую систему или множество систем.

Изучение первого вида принадлежит антропологии. Для того чтобы увидеть, например, является ли тождество частью " логики квантовой теории", мы должны изучить квантовую теорию. А поскольку квантовая теория не божественная эманация, а создание людей, постольку мы вынуждены изучать ее в той форме, в которой обычно представлены создания людей, т.е. мы должны изучать исторические документы: учебники, оригинальные статьи, отчеты о конференциях и частных беседах, письма и тому подобное. (В случае с квантовой теорией наше положение облегчается тем, что племя теоретиков квантовой механики еще не вымерло. Поэтому историческое исследование можно дополнить антропологическими полевыми исследованиями.)

Следует согласиться с тем, что сами по себе эти документы не детерминируют единственного решения нашей проблемы [ 93 ]. Но разве кто-нибудь на это надеется? Исторические свидетельства также не детерминируют единственного решения исторических проблем, однако никто не считает, что вследствие этого ими можно пренебречь. Документы, безусловно, необходимы для логического исследования, которое здесь имеется в виду. Вопрос в том, как их нужно использовать.

Мы хотим раскрыть структуру той области рассуждения, о которой документы не дают полного представления. Мы стремимся изучить эту область, ни в коей мере не изменяя ее. В обсуждаемом примере нас вовсе не интересует вопрос о том, использует ли усовершенствованная квантовая механика будущего принцип или способна ли наша собственная изобретательность или небольшая " реконструкция" изменить эту теорию так, чтобы она согласовалась с некоторыми предумышленными принципами современной логики и легко давала ответ на вопрос об использовании указанного принципа. Мы хотим знать, использует ли этот принцип та квантовая теория, которая реально разрабатывается физиками. Нас интересует работа физиков, а не реконструкторов. А эта работа вполне может содержать противоречия и пробелы. Ее " логика" (в том смысле, в котором я здесь употребляю этот термин) вполне может быть " нелогичной" с точки зрения одной из систем формальной логики.

Сформулировав наш вопрос таким образом, мы понимаем теперь, что на него нельзя дать какого-либо ответа. Не может существовать одна-единственная " квантовая теория", которая равным образом используется всеми физиками. Различия между Бором и, скажем, фон Нейманом приводят к мысли о том, что существование такой теории весьма сомнительно. Для проверки этой мысли нам нужно проанализировать конкретные случаи. Анализ же конкретных случаев может привести нас к выводу, согласно которому теоретики в области квантовой механики расходятся между собой так же далеко, как католики и протестанты различных сект: они почитают одну и ту же книгу (хотя даже это сомнительно, если сравнить Дирака с фон Нейманом), однако убеждены, что занимаются разными вещами.

Потребность антропологического изучения научной области, в которой на первый взгляд господствует единый миф, остающийся неизменным и всегда одинаково употребляемым, указывает на то, что наше распространенное знание о науке может быть существенно неполным. Оно даже может оказаться совершенно ошибочным (на некоторые ошибки было указано в предыдущих главах). В этих условиях единственно надежный путь заключается в том, чтобы признать свое невежество, отбросить реконструкции и начать изучение науки с самого начала. Мы должны подойти к ее изучению так, как антрополог подходит к изучению психических нарушений у знахарей вновь открываемых племен. И нам нужно быть готовыми к тому открытию, что эти нарушения окажутся чрезвычайно нелогичными (при оценке их с точки зрения формальной логики) и что они должны быть чрезвычайно нелогичными, чтобы функционировать так, как они это делают.

6. Однако лишь немногие из философов науки интерпретируют слово " логика" в таком смысле. Лишь немногие философы готовы допустить, что базисные структуры, лежащие в основе некоторых вновь открытых способов речи, могут радикально отличаться от базисных структур самых известных систем формальной логики; и абсолютно никто не готов согласиться с тем, что это может оказаться справедливым также и для науки. " Логика" (в обсуждаемом здесь смысле) отдельного языка или теории чаще всего непосредственно отождествляется с особенностями одной из логических систем без учета исследования адекватности такого отождествления. Например, проф. Гедимин понимает под " логикой" свою любимую систему, которая довольно широка, но ни в коем случае не является всеобъемлющей. (Например, она не включает в себя идей Гегеля, и ее нельзя использовать для их выражения. И среди математиков некоторые выражают сомнение в том, что она пригодна для выражения неформальной математики.) Логическое изучение науки, в понимании Гедимина и согласных с ним логиков, сводится к изучению множеств формул этой системы, их структуры, свойств их элементарных конституент (интенсионал, экстенсионал и т.п.), их последовательностей и возможных моделей. Если такое изучение не приводит к тем особенностям, которые антрополог обнаруживает, скажем, в науке, то это свидетельствует либо о том, что наука страдает определенными недостатками, либо о том, что антрополог не знает логики. Для логика в этом втором смысле не имеет ни малейшего значения то обстоятельство, что его формулы не похожи на научные утверждения, что они используются не так, как используются научные утверждения, и что наука просто не смогла бы двигаться по тем простым направлениям, которые он способен понять (и поэтому считает единственно допустимыми). Он либо не замечает этой разницы, либо объясняет ее недостатками, которые должны быть устранены при правильном подходе. Ему никогда не приходит в голову мысль о том, что эти " недостатки" способны выполнять важные функции и что прогресс науки мог бы оказаться невозможным после их устранения. Наука для него есть аксиоматика плюс теория моделей плюс правила соответствия плюс язык наблюдения.

При таком способе действия бессознательно предполагается, что антропологическое исследование, открывающее нам явные и скрытые классификации науки, уже завершено и что оно свидетельствует в пользу аксиоматического (и т.д. и т.п.) подхода. Однако такое исследование даже и не проводилось. А имеющиеся на сегодняшний день фрагментарные результаты, полученные главным образом усилиями Хэнсона, Куна, Лакатоса и других, показывают, что логический подход " отбрасывает не отдельные малосущественные аксессуары науки, а те важнейшие ее особенности, которыми обусловлен прогресс науки и, следовательно, само ее существование.

7. Обсуждения значения, о которых я упоминал выше, являются еще одной иллюстрацией недостатков логического подхода. Для Гедимина, посвятившего этому вопросу две длинные сноски, данный термин и его производные, например термин " несоизмеримость", являются " неясными и недостаточно точными" [ 94 ]. Я согласен с этим. Гедимин хочет сделать эти термины более ясными и стремится лучше понять их. Я опять согласен. Ту ясность, отсутствие которой чувствует Гедимин, он пытается получить посредством экспликации в терминах одной из систем формальной логики и двуслойной модели языка, ограничивая обсуждение " интенсионалом" и " экстенсионалом", как это принято в избранной им логике. Здесь между нами начинается расхождение. Вопрос вовсе не в том, какой вид имеют " значение" и " несоизмеримость" в некоторой частной логической системе. Вопрос в том, какую роль они играют в (реальной, нереконструированной) науке. Увеличение ясности должно достигаться за счет более тщательного изучения этой роли, а пробелы следует восполнять результатами такого изучения. А поскольку это требует времени, ключевые термины будут оставаться " неясными и недостаточно точными" годы, а может быть, даже десятилетия (см. также выше, пункты 3 и 4).

8. Логики и философы науки не смотрят на ситуацию с этой стороны. Не обладая желанием и способностью осуществить содержательный анализ, они требуют " прояснения" главных терминов такого анализа. " Прояснить" же термины, участвующие в обсуждении, с их точки зрения, вовсе не означает изучить дополнительные и еще неизвестные свойства обсуждаемой области и тем самым сделать термины более понятными. Это значит заменить их уже имеющимися понятиями из совершенно иной области – логики и здравого смысла, желательно близкими к наблюдению, поскольку они звучат привычно, и позаботиться о том, чтобы процесс замены удовлетворял признанным законам логики. Разрешается проводить анализ только после того, как его первоначальные шаги были модифицированы подобным образом. Вот так процесс исследования насильственно загоняется в узкое русло давно понятных вещей и возможность фундаментальных концептуальных открытий (или фундаментальных концептуальных изменений) значительно уменьшается. Со своей стороны фундаментальное концептуальное изменение предполагает новое мировоззрение и новые языки, способные его выразить. Опять-таки создание нового мировоззрения и соответствующего нового языка есть процесс, требующий значительного времени – как в науке, так и в метанауке. Термины нового языка становятся ясными только после того, как процесс зашел достаточно далеко, так что каждое отдельное слово стало центром многочисленных связей, соединяющих его с другими словами, предложениями, частями рассуждений, жестами, которые вначале кажутся абсурдными, но, как только эти связи установлены, становятся совершенно разумными. Следовательно, повышать ясность аргументов, теорий, терминов, точек зрения и дискуссий можно по крайней мере двумя различными способами: а) вышеописанным путем, который возвращает нас к знакомым идеям и истолковывает новое как специальный случай того, что уже понятно, и б) посредством включения их в язык будущего, а это означает, что нужно учиться рассуждать с помощью необъясненных терминов и использовать предложения, для которых еще нет ясных правил употребления. Как ребенок, который начинает пользоваться словами, еще не понимая их и добавляя к своей игровой деятельности все новые и новые непонятные для него лингвистические фрагменты, открывает смыслообразующий принцип только после длительного периода такой активности (которая оказывается необходимой предпосылкой финального торжества смысла), точно так же создатель нового мировоззрения (и философ науки, пытающийся понять его действия) должен обладать способностью высказывать бессмыслицу до тех пор, пока количество бессмыслицы, высказанной им и его друзьями, не станет достаточно большим для того, чтобы придать смысл всем своим частям. И опять нет лучшего изображения этого процесса, нежели описание Дж. С. Миллем превратностей его образования. Касаясь объяснений, которые давал ему отец по логическим вопросам, он пишет: " В то время эти объяснения не делали для меня предмет вполне ясным, однако они вовсе не были бесполезными; они сохранялись в качестве ядра, вокруг которого кристаллизовались мои наблюдения и размышления; значение его общих замечаний постепенно открывалось мне благодаря частным примерам, которые впоследствии привлекали мое внимание". [ 95 ] Создание нового языка (служащего для понимания мира или познания) представляет собой процесс точно такого же рода, за одним исключением: первоначальные " ядра" не даны, а должны быть изобретены. Здесь мы видим, как важно учиться говорить о непонятных вещах и сколь гибельное влияние должно оказать на наше понимание требование немедленной ясности. (Кроме того, такое требование чаще всего свидетельствует с примитивности и узости мышления: " Непринужденное обращение со словами и выражениями без тщательного их отбора по большей части не считается неблагородным, напротив, скорее обратное: говорит о недостатке свободного воспитания" [ 96 ].)

Все высказанные замечания большей частью тривиальны и могут быть иллюстрированы очевидными примерами. Классическая логика выходит на авансцену только там, где уже накоплен достаточный аргументативный материал (в математике, риторике, политике), который может служить отправным пунктом и основой для проверки. Арифметика длительное время развивалась, не имея сколько-нибудь ясного представления о понятии числа; такое представление возникло лишь после того, как появилось достаточное количество арифметических " фактов", придавших ему содержание. Точно так же и подлинная теория значения (и несоизмеримости) может быть создана лишь после того, как будет собрано достаточное число " фактов", способных сделать эту теорию чем-то большим, нежели упражнением в игре с понятиями. Именно этой цели служат примеры данного раздела.

9. Имеется еще одна догма, которую следует рассмотреть, прежде чем мы вновь обратимся к основной теме. Это убеждение в том, что все люди и все объекты совершенно автоматически подчиняются законам логики и должны подчиняться этим законам. Если это так, то антропологическая исследовательская работа оказывается излишней. " Что истинно в логике, то истинно в психологии... в научном методе и в истории науки", – пишет Поппер [ 97 ].

Это догматическое утверждение не является ни ясным, ни истинным (в одной из его распространенных интерпретаций). Для начала согласимся с тем, что такие выражения, как " психология", " история науки", " антропология", обозначают определенные области фактов и регулярностей (природы, восприятия, человеческого мышления, общества). В таком случае данное утверждение не является ясным, поскольку не существует такого единственного предмета – ЛОГИКИ, – который способен раскрыть логическую структуру указанных областей. Существует Гегель, существует Брауэр, существуют представители формализма. Они предлагают вовсе не разные интерпретации одного и того же набора логических " фактов", а совершенно разные " факты". И данное утверждение не является истинным, поскольку существуют вполне правомерные научные высказывания, которые нарушают даже простые логические правила. Например, существуют утверждения, которые играют важную роль в установившихся научных дисциплинах и которые эмпирически адекватны только в том случае, если они самопротиворечивы: попробуйте зафиксировать движущуюся структуру (pattern), которая начала останавливаться, и вы увидите, что она движется в противоположном направлении, не изменяя своего положения. Единственным феноменологически адекватным описанием будет следующее: " Она движется в пространстве, но не изменяет своего местоположения", а это описание самопротиворечиво [ 98 ]. Можно привести примеры из геометрии [ 99 ]: замкнутая фигура (которая не обязательно кажется одной и той же разным лицам) выглядит как равнобедренный треугольник, основание которого не делится пополам перпендикуляром, проведенным из вершины. Существуют ситуации, в которых единственным феноменологически адекватным описанием является выражение " a=b& b=c& a> > с" [ 100 ]. Более того, нет ни одной науки или какой-либо иной формы жизни, которая полезна, прогрессивна и одновременно находится в согласии с логическими требованиями. В каждой науке существуют теории, которые несовместимы и с фактами, и с другими теориями и которые при более тщательном анализе обнаруживают внутренние противоречия. Только догматическая вера в принципы якобы единой дисциплины Логики не позволяет нам этого заметить [ 101 ]. А то возражение, что логические принципы и принципы, скажем, арифметики отличаются от эмпирических принципов тем, что они не являются объектом применения метода предположений и опровержений (или любого другого " эмпирического" метода), было устранено недавними исследованиями в этой области [ 102 ].

Рис. 12.

Кроме того, допустим, что выражения " психология", " антропология", " история науки", " физика" обозначают не факты и законы, а определенные методы сбора фактов, включая определенные способы связи наблюдения с теориями и гипотезами. Иначе говоря, будем рассматривать деятельность " науки" и ее различных подразделений. К этой деятельности можно подходить двояким образом. Можно сформулировать идеальные требования к познанию и приобретению знаний и попытаться реконструировать (социальный) механизм, удовлетворяющий этим требованиям. Именно так поступают почти все эпистемологи и философы науки. Иногда им удается найти механизм, способный работать в определенных идеальных условиях, однако они никогда не исследуют и даже не считают нужным исследовать, выполняются ли эти условия в нашем реальном мире. В то же время такое исследование могло бы выяснить, как в действительности ученые контактируют с окружающими их вещами; оно могло бы проанализировать подлинный вид их продукта, т.е. " знания", и способ его изменения в результате решений и действий в сложных социальных и материальных условиях. Короче говоря, такое исследование было бы антропологическим.

Нельзя предсказать заранее, на что именно прольет свет антропологическое исследование. В предшествующих главах, представляющих собой грубый набросок антропологического изучения отдельных эпизодов, было выяснено, что наука всегда полна пробелов и противоречий, что невежество, слепое упрямство, предрассудки, лживость не только не препятствуют развитию познания, но являются его существенными предпосылками и что если бы такие традиционные добродетели, как точность, непротиворечивость, " честность", уважение к фактам, максимум знания при данных обстоятельствах и т.п., действительно проводились в жизнь, то это могло бы привести к прекращению познания. Было установлено также, что логические принципы играют весьма незначительную роль в (демонстративных или недемонстративных) процессах, продвигающих науку вперед, и что попытка навязать их всем принесла бы науке серьезный вред. (Нельзя сказать, что фон Нейман развил квантовую теорию. Однако он, несомненно, сделал обсуждение ее основ более многословным и громоздким [ 103 ].)

Далее, ученый, занимающийся некоторой частью исследования, еще не совершил всех шагов, приводящих к определенным результатам. Перед ним – неизвестное будущее. Послушает ли он унылого и безграмотного логика, проповедующего ему добродетели ясности, непротиворечивости, экспериментального подкрепления (или экспериментальной фальсификации), корректности аргументации, " честности" и т.д., или будет подражать предшественникам в своей области, которые добивались успеха, нарушая большую часть правил, навязанных ему логиком? Будет ли он полагаться на абстрактные предписания или на результаты изучения конкретных эпизодов развития науки? Я полагаю, ответ ясен и вместе с тем ясно значение антропологической работы не только для самого антрополога, но также и для членов того сообщества, которое он исследует.

Теперь я возвращаюсь к своей основной теме и приступаю к описанию перехода от аддитивного (paratactic) универсума греков архаического периода к универсуму последующих поколений, включающему дихотомию субстанция – явления.

Архаическая космология (которую теперь я буду называть космологией А) содержит вещи, события, их части; в ней нет никаких явлений [ 104 ]. Полное познание объекта заключается в полном перечислении его частей и особенностей. Нельзя получить полного знания. Существует слишком много вещей, слишком много событий и ситуаций, а человек может быть окружен лишь немногими из них (Илиада, 2.485-490). Однако хотя человек не способен получить полного знания, он может иметь значительное количество его. Чем шире его опыт, чем больше вещей и событий он видел, чем больше слышал или читал, тем шире его знания [ 105 ].

Новая космология (космология В), которая сформировалась между VII и V вв. до н.э., проводит различие между " многознанием" (π ο λ υ μ α θ ι η) [ 106 ] и истинным знанием и рекомендует не доверять " обычаю, порожденному даже обширным опытом" (ε θ ο ς π ο λ υ π ε ι ρ ο ν) [ 107 ]. Это различие и подобная рекомендация имеют смысл только в таком мире, структура которого значительно отличается от структуры А. В том варианте, который сыграл значительную роль в развитии западной цивилизации и который лежит в основе таких проблем, как проблема существования теоретических сущностей и проблема отчуждения, новые события образуют то, что можно назвать Истинным миром, в то время как события повседневной жизни теперь оказываются лишь явлениями, его неясным и обманчивым отражением [ 108 ]. Истинный мир прост и непротиворечив, он допускает единообразное описание. Для того чтобы охватить все его элементы, можно действовать следующим образом: несколькими абстрактными понятиями заменить огромное число понятий, использовавшихся в космологии А для описания способов, которыми человек мог быть " включен" в свое окружение, и для выражения столь же многочисленных типов получаемой информации. Теперь существует лишь один важный тип информации, это – знание.

Рис. 13.

Концептуальный тоталитаризм, возникший в результате постепенного формирования мира В, влечет интересные следствия, немногие из которых неприемлемы. Ситуации, обладающие смыслом только в связи с частным типом познания (cognition), теперь оказываются изолированными, непонятными, явно несовместимыми с другими ситуациями: мы получаем " хаос явлений". Этот " хаос" является непосредственным следствием того упрощения языка, которое сопровождает веру в Истинный мир [ 109 ]. Кроме того, все разнообразные способности наблюдателя теперь направляются на этот Истинный мир, они приспосабливаются к единой цели, формируются в одном частном направлении, становятся все более похожими друг на друга, а это означает, что человек обедняется точно так же, как и его язык. Он становится беднее как раз в тот самый момент, когда открывает автономное " Я" и приходит к тому, что некоторые склонны называть " более развитым понятием бога" (приписываемым Ксенофану), которое представляет собой понятие бога, лишенного богатого разнообразия типично человеческих черт [ 110 ]. " Психические" события, которые прежде рассматривались по аналогии с телесными событиями и соответствующим образом переживались [ 111 ], становятся более " субъективными" – они превращаются в модификации, действия, откровения самопроизвольной души: различие между явлением (скорее впечатлением, простым мнением) и реальностью (истинным знанием) распространяется на все. Даже задача художника теперь заключается в таком расположении образов, чтобы легко можно было осознать лежащую в их основе сущность. В живописи это ведет к разработке того, что можно назвать методом систематического обмана зрения: архаический художник рассматривал поверхность, на которой рисовал, так, как мог бы рассматривать писатель кусок папируса; это реальная поверхность, предполагается, что она и видна именно как реальная поверхность (хотя не всегда на нее направлено внимание), и линии, которые проводит на ней художник, можно сравнить с линиями плана или буквами слова. Они представляют собой символы, информирующие читателя о структуре объекта, его частей, о способе, которым эти части связаны между собой. Простой рисунок, состоящий из трех линий, встречающихся в одной точке, может представлять, например, три дороги, сходящиеся в одном пункте. С другой стороны, художник, пользующийся перспективой, рассматривает поверхность и свои отметки на ней как стимулы, вызывающие иллюзию расположения трехмерных объектов. Эта иллюзия возникает вследствие того, что человеческое мышление способно порождать иллюзорные восприятия при соответствующей стимуляции. Упомянутый рисунок теперь воспринимается как угол куба, ближайший по отношению к зрителю, или как угол куба, удаленный от зрителя (куб виден снизу), или просто как плоскость, парящая над поверхностью бумажного листа и передающая двухмерное изображение встречи трех путей.

Соединяя этот новый способ видения с описанной выше новой концепцией познания, мы получаем новые сущности, а именно физические объекты в том смысле, как они истолковываются большинством современных философов. Для разъяснения вновь обратимся к ситуации с веслом.

В архаическом представлении " весло" есть некоторая сложная совокупность частей, одни из которых являются объектами, другие – ситуациями, третьи – событиями. Вполне можно сказать: " Прямое весло сломано" (не " кажется сломанным"), точно так же как можно сказать: " Быстроногий Ахиллес медленно прогуливается", ибо все элементы имеют разное значение. Они являются частями механической совокупности. Аналогично тому как путешественник изучает все части чужой страны и заносит их в " реестр", перечисляющий особенности этой страны одну за другой, точно так же изучающий такие простые объекты, как весла, лодки, кони, люди, помещает себя в " основные ситуации, связанные с веслом", соответствующим образом понимает их и описывает с помощью списка свойств, событий, отношений. И как подробный реестр исчерпывает все, что можно сказать о стране, так подробный список исчерпывает все, что можно сказать относительно объекта [ 112 ]. " Сломано в воде" точно так же принадлежит веслу, как принадлежит ему " прямое в руке", они – " равно реальны". Однако в космологии В " сломано в воде" является лишь " видимостью", которая противоречит тому, что внушается " видимостью" прямизны и, следовательно, обнаруживает фундаментальную ненадежность всякой видимости [ 113 ]. Понятие объекта изменилось: место понятия совокупности равнозначных воспринимаемых частей заняло понятие невоспринимаемой сущности, лежащей в основе множества обманчивых феноменов. (Можно предположить, что аналогичным образом изменилось и восприятие объекта, что теперь объекты выглядят менее " плоскими", чем прежде.)