В. В. Сдобнмов, О. Влетрова ♦ теория перевода

изменениям подвергся в переводе Уолт Уитмен, именно потому, что Уитмен и Бальмонт были по ха­рактеру своему поэтами-антиподами. Уолт Уитмен в своем творчестве всю жизнь боролся с кудрявой риторикой, с напыщенной «музыкой слов». Не за­мечая этого, Бальмонт заставляет его в переводах на русский язык говорить языком напущенным, с час­тым использованием архаизмов и церковнославя­низмов. Например, у Уитмена написано «флаг», у Бальмонта — «стяг», у Уитмена — «поднимаю», у Бальмонта — «подъемлю» и т.д. В результате — искажение творческой личности переводимого ав­тора. И лишь переводы из Э.По считались хороши­ми, вероятно, в силу определенной общности поэти­ческого чувства.

Для начала XX века характерно обращение пе­реводчиков и филологов к проблеме переводимое-ти, точнее, признание непереводимости как чего-то само собой разумеющегося. Характерно в этом от­ношении высказывание А.Потебни, который в од­ной из статей писал: «Если слово одного языка не покрывает слова другого, то тем менее могут покры­вать друг друга комбинации слов, картины, чувства, возбуждаемые речью; соль их исчезает при перево­да; остроты непереводимы. Даже мысль, оторван­ная от связи со словесным выражением, не покры­вает мысли подлинника»⁵⁸. Этот ход рассуждений заставлял Потебню говорить о невозможности пе­ревода художественных произведений на другие языки, пропасть между которыми казалась ему не­преодолимой. Полность соглашался с А.Потебней и видный филолог того времени Ф.Батюшков, кото­рый исходил из того, что «язык настраивает весь механизм мысли особым, так сказать, индивидуаль­ным образом», а потому перевод с одного языка есть всегда «переложение своими словами». Отсюда он

⁵⁸ Т о п е р П. М. Перевод в системе сравнительного литературоведе­ния. М: «Наследие», 2000. С.111.

ЧАСТЬ I. Очерк истории переводческой деятельности 49

делал вывод, что перевод — это всего лишь наимень­шее зло: «Лучше пользоваться несовершенным пе­реводом, чем читать произведения иностранной ли­тературы в подлиннике, при несовершенном знании чужого языка»⁵⁹.

Заметный след в истории переводческой мысли в России оставил Валерий Яковлевич Брюсов. Его взгляды на перевод, его «метод» перевода менялись на протяжении всей его жизни. В предисловии к своим переводам из Верхарна он делил свои работы на «более ранние» и «более новые»: «В переводах первого типа я жертвовал точностью — легкости из­ложения и красоте стиха; в переводах второго типа все принесено точному воспроизведению подлин­ника»⁶⁰. Само предисловие также противоречиво по содержанию, как и все переводческое творчество В.Брюсова. В частности, он пишет: «Каковы бы ни были различия этих двух типов моих переводов, вез­де я старался давать именно переводы, а не пере­сказы пьес Верхарн,... с другой стороны нигде дух подлинника не принесен в жертву буквальности»⁶¹. Десятилетие спустя Брюсов уже формулировал требование «передавать не только мысли и образы подлинника, но самую манеру речи и стиха, все сло­ва, все выражения, все обороты; и мы твердо верим, что такая передача — возможна»⁶². Позднее Брю­сов перешел на позиции крайнего буквализма, стре­мясь воплотить его в работе над «Энеидой» Верги­лия и «Фаустом» Гете. В последствии косноязычные и недоступные пониманию места из перевода «Эне­иды» цитировались часто. Например, первый стих «Энеиды» в переводе В.Брюсова звучит так: «Тот я, который когда-то на нежной ладил свирели песнь и, покинув леса, побудил соседние нивы, да селянину они подчиняются, жадному даже (труд, земледелам

⁵⁹ Там же. С. 113. «Там же. С. 114. ⁶¹ Там же. С. 11 5. " Там же. С.115-116.