Витя, 2018 год. Экзамены приближались, и меня вдруг начало колотить

Экзамены приближались, и меня вдруг начало колотить. Маманазывает это «мандраж», а папа «флаттер». Странно, сомной такое редко случается. Последний раз — когда в бабушкиной деревне вечеромвозвращался домой, а тут из-за угла местные… Их было трое, они были здоровые изагорелые. И убежать я не успевал, потому что столкнулся нос к носу. И тут уменя такой мандраж начался, что я даже ход не сбавил.Только кулаки сжал и попер прямо на них. Иду иколочусь, даже жарко стало. Они, видно, что-то почувствовали, потому что молчарасступились и пропустили меня без единого слова. Потом, когда мы с соседскимМишкой с ними возле озера схлестнулись, деревенские нас здорово отделали. А втот раз — ничего, даже дразниться не стали.

И вот теперь у меня мандражначался снова. Начался — и не хотел униматься. Самое обидное, что драться былоне с кем, а то, честное пионерское, подрался бы! Чтобы унять флаттер, пришлосьпобродить по городу. Он у нас маленький… по крайней мере, раньше был. Теперь, как я понял, на окраине, особенно за рекой, много чего понастроили, но туда яне пошел, отправился в центр.

Гулял… нет, с такой скоростью не гуляют… тем более — небродят… В общем, быстро ходил по центру между кирпичных домиков и церквушек. Унас вообще старый город. Немцы его взяли с ходу, а потом наши без бояосвободили, поэтому очень много домиков уцелело прошлого (то есть ужепозапрошлого) века. Кое-что заштукатурили и покрасили, но остались и такие, укоторых кирпичи наружу торчат, как ребра у очень худого человека. Кирпичидревние, но крепкие, не оранжевые, как теперь делают, а коричневые. И шершавые.По ним рукой ведешь — и понемногу успокаиваешься.

Долго я так бродил, поглаживая кирпичи, мандражпочти уже весь выходил. И вдруг увидел человека, которого ну никак не ожидалтут встретить. Или, по крайней мере, не в таком виде.

Передо мной стоял Женька Архипов. Постаревший, с седойщетиной, весь морщинами покрыт, словно его жевали, да выплюнули. И староезимнее пальто — серое, все в коричневых подтеках. Но все-таки я сразу егоузнал.

А он меня, кажется, нет.

— Женька? — спросил я не своим голосом. — Архипов? Ты?

Он поднял мутные глаза и уставился на меня. По-моему, онмало что соображал. Я уже решил, что обознался, как вдруг он ответил:

— Я.

Мне стало нехорошо. Наверное, потому, что от него неслочем-то кислым и противным.

— Ты как… тут оказался?

Женька посмотрел на кирпичную стену и удивленно пожалплечами.

— Это я, — объяснил я. — Витя Шевченко. Помнишь?

Он подумал и кивнул:

— Витя. Помню.

— А ты… Тебя все-таки исключили из пионеров?

Женька вдруг всхлипнул и вытер нос рукавом.

— Выперли! — сказал он сквозь слезы. — Из пионеров! Ипокатилась моя жизнь по наклонной! И Ленка меня тоже… выперла! Кому я такойнужен?

Мне захотелось провалиться сквозь тротуар. Женька Архипыч, надежда школы и умница, Женька, которого не смогла согнуть даже Васса, стоял иревел, как девчонка. Он даже раскачиваться немного стал.

— Прости, — сказал я. — Это из-за меня… Я тогда струсил…

Женька тихонько плакал, казалось, не слушая меня. Не зная, что делать, я пролепетал:

— Я могу что-то для тебя?.. Чем-нибудь помочь?

Он перестал плакать так же резко, как и начал.

— Мне бы денег, — невнятно сказал он. — На лечение.

— Конечно! — я очень обрадовался, что могу хоть как-тозагладить вину, и торопливо начал шарить по карманам. — А чем ты болеешь?

— Тунеядством он болеет! — неожиданно раздался за моейспиной резкий голос.

Женька он него сразу съежился, а я обернулся посмотреть, ктоэто такой наглый. Сейчас я был готов за своего друга с кем угодно сражаться…

…С кем угодно, кроме милиционера. Выглядел он непривычно: серая кепка, свободная куртка и штаны, дубинка и наручники на боку, погоныстранные — но это был явно милиционер. И он явно не одобрял моего общения сЖенькой. Даже, кажется, собирался его арестовать.

— Это Женька! — объяснил я. — Архипов! Он болен…

— Не Женька он, — возразил милиционер, — а Васька. И неАрхипов, а Карпович. Тунеядец и бомж!

А внимательно посмотрел на оборванца. Действительно, какойЖенька? Похож немного, а так… Чего это я вдруг?

— Не тунеядец, — неубедительно возмутился Васька, — авременно не работающий!

— В обезьянник захотел? — милиционер отцепил от поясадубинку.

Попрошайка начал боком отодвигаться. Наверное, он очень нелюбил обезьян. Отодвинувшись немного, он крикнул:

— Полицейский произвол! — и бросился наутек.

Его можно было бы его легко догнать, потому что бежал онмедленно, вихляясь из стороны в сторону. Но милиционер только вздохнул иповернулся ко мне:

— Тебя мама что, не учила от бомжей подальше держаться?

Я хотел ответить, что мама мне ни про каких бомжей вообщеничего не рассказывала, но удержался. На меня вдруг навалилась страшнаяусталость.

— Можно, я пойду? — спросил я.

— Иди, конечно, — пожал плечами милиционер. — Толькоподальше от всякой швали держись!

Домой я шел, не глядя по сторонам. «Это не Женька! — убеждаля сам себя. — Женька не мог так… У него все хорошо!»

Вернувшись, первым делом бросился к компуи начал искать в Инете что-нибудь о Евгении Архипове.Однофамильцев было хоть пруд пруди, но все какие-то не те. Мне стало страшно. Япочему-то был уверен, что Архипыч сейчас копается где-то в мусорном баке — ивсе из-за меня.

Я понял, что выход только один: надо вернуться! Надо найтиту девчонку, которая села на мое кресло! Надо заставить ее поменяться кресламиопять! И срочно, срочно спасать Женьку!